Kitabı oku: «Эмоциональная зависимость в жизни. Я & Ты», sayfa 4

Глава 3
Самоощущение и жизненные стратегии эмоционально зависимой личности

Когда я сейчас пишу эти строки, то хорошо осознаю, как сильно мне хотелось бы удержаться от того, чтобы превращать эмоционально зависимую личность в предмет «объективного» рассмотрения и препарирования. В таком отношении к ней мне видится что-то холодное и жестокое, лишенное понимания и сострадания. Зависимые радикалы в той или иной степени выражены во многих из нас; эмоциональная зависимость – не повод для стигматизации и навешивания ярлыков, это род человеческого страдания. Действительно важно знать структурные особенности такой личности и понимать ее ключевые дефициты, но, по моему глубокому убеждению, помочь такому человеку невозможно без искреннего человеческого участия, сострадания и теплоты. Мне хочется посвятить отдельную часть этой книги тому, чтобы описать то, как воспринимает саму себя зависимая личность, каким она переживает свое Я, как понимает свое поведение и поступки, тому, как ощущает контакт со значимыми другими и с терапевтом.

Ядерным, ключевым субъективным переживанием, которое, по моим наблюдениям, конституирует эмоциональную зависимость, является крайне дискомфортное, диффузное внутреннее чувство, в котором одновременно в слитом виде присутствуют и эмоциональный, и телесный компонент; это чувство обычно локализовано в теле, чаще в области межреберья, иногда чуть ниже, в области солнечного сплетения, или выше, в груди. Описать это чувство довольно трудно, однако обычно сообщается о том, что оно интенсивно-тревожное, обессиливающее, «сосущее», связанное с переживанием оттока и потери энергии с последующим опустошением; в эмоциональной его окраске присутствуют более или менее острая психическая боль, страх, отчаяние и тревога, ощущение острой нехватки «чего-то» с наличием импульса это «что-то» как можно быстрее найти, получить, чтобы прекратить мучительное состояние. Очень часто в описаниях клиентов присутствует образ воронки острием вниз (в направлении к земле) или внутрь тела и назад (в направлении таза), воронкообразного вихря, в котором исчезает или «проваливается» энергия, с этим часто связан образ мучительной пустоты внутри с чувством острой «нехватки чего-то». То, что переживание очень трудно поддается словесному описанию, указывает, по-видимому, на его ранний и даже довербальный характер; обычно клиенту легче дается изобразить это чувство, выразить его в движении, звуке или рисунке, чем в словах. Данное переживание присутствует не сто процентов времени, оно появляется время от времени, более или менее часто, и переносить его всегда трудно, тем более что обычно не очень понятно, что именно происходит внутри. Одна из клиенток, с которой мы работали, сравнила это чувство с ощущением очень маленького, еще не родившегося ребенка с пуповиной, перерезанной прежде времени, – ребенка, из которого «вытекает жизнь» и который в ужасе и отчаянии извивается в поисках восстановления прерванной жизненно важной связи.

Данное переживание смутно, диффузно и крайне дискомфортно; обычно его хочется избегать, прекратить, любыми способами отделаться от него. В терапии иногда предъявляется отдельный запрос на прекращение этого переживания. Именно попытка заглушить это переживание может стоять за навязчивым импульсом к совершению покупок, приему алкоголя, за компульсивным перееданием и другим поведением, квалифицируемым как зависимое. Однако внимательное прислушивание к этому чувству позволяет идентифицировать скрытую в нем потребность – потребность в переживании теплой, тесной связи с кем-то, связи, дающей успокоение и расслабление. Обычно появление в жизни эмоционально зависимой личности отношений, прежде всего – романтических (в особенности на ранней, эйфорической их фазе), заставляет таящуюся в душе боль и отчаяние замолчать (что воспринимается как доказательство того, что найден «именно тот», самый подходящий партнер), однако при появлении в отношениях проблем и особенно в ситуации угрозы разрыва (или непосредственно разрыва как свершившегося факта) данное переживание снова появляется в экстремально обостренной форме, с усилением аффекта отчаяния и страха.

Описываемое здесь переживание не у каждой эмоционально зависимой личности является хорошо осознаваемым в силу того, что обычно любой контакт с ним крайне дискомфортен; однако в ходе психотерапевтической работы, по мере того как внимание направляется на внутреннюю реальность такой личности, на ее чувства, по мере того как улучшается контакт с ними, клиенты начинают сообщать о появлении в их феноменальном поле этого переживания.

Второй важной особенностью самоощущения зависимой личности является неясность, спутанность собственных чувств и желаний. Обычно это бросается в глаза в тех случаях, когда партнер по контакту задает вопросы: «Чего ты хочешь?» и «Что ты чувствуешь?». Зависимая личность крайне редко задается этими вопросами, выстраивая собственное поведение как функцию от ожиданий и чувств партнера. Для нее естественно в ответ на прямо заданный вопрос о чувствах пытаться уловить «правильный», уместный, ожидаемый от нее ответ. Заказ, который делает в кафе зависимый человек, может отталкиваться от а)заказа визави, на встрече с которым он присутствует (тот заказал кофе с эклером, и я закажу нечто подобное, как-то неуместно будет выглядеть, если я стану есть горячее) и б) представлений об «уместном» в данном месте и в данном контексте заказе (например, такой человек не станет заказывать свинину, оказавшись в компании людей, исповедующих ислам, пусть и не самых ему близких, даже если очень ее любит, или попросит блюдо, которое принято заказывать в данном кафе в силу того, как оно себя позиционирует). Важными могут оказаться и финансовые соображения. Однако в самую последнюю очередь такой человек станет спрашивать себя, чего именно ему хочется в данный момент времени (и действительно ли ему хочется есть вообще). Зависимая личность не привыкла обращать внимания на свои желания, не ставит их во главу угла, не ориентируется на их реализацию, планируя поведение.

В силу того, что о собственных чувствах, желаниях и потребностях такой человек знает мало (и мало их ценит), нередко он оценивает себя и ставит перед собой жизненные цели (большие и маленькие), ориентируясь на внешние социальные представления об успехе и благополучии. Эти социальные представления могут не иметь ничего общего с его индивидуальными чертами и особенностями, часто они достаточно клишированы или «срисованы» с какого-то конкретного человека (или обобщенного образа). Например, такой человек может выбирать профессию психолога или врача, специалиста в области информационных технологий или какую-то другую, потому что они модны, востребованы и хорошо оплачиваются, но он мало задается вопросом о том, действительно ли они нравятся ему по самому содержанию деятельности и соответствуют ли они его потребностям, интересам и склонностям. Нередко оказывается, что за профессиональным выбором стоит мнение какого-то авторитетного лица – например, матери или деда, желание «идти по их стопам» или семейная традиция. Иногда такое решение принимается «от противного» (вопреки мнению родственников), однако и в этом случае точкой отсчета оказывается именно чужое мнение.

Если представить, что человек с эмоциональной зависимостью читает сейчас эти строки и узнает собственные особенности, вероятно, первое, что он почувствует, – жгучий стыд. Выраженность переживания стыда и склонность к переживанию его составляет третью важную особенность самоощущения эмоционально зависимой личности. Очень часто обнаружение собственного Я, своих переживаний, своих потребностей, сам по себе факт увиденности кем-то (в психологическом смысле) вызывает у зависимой личности сильнейшую реакцию стыда, из которой проистекает стремление немедленно оборвать контакт или начать агрессивно защищаться (фактически оберегая себя от стыда). «Таким нельзя быть», «я хуже всех», «я плохой», «я нелепый» – вот что проносится в голове. Эмоционально зависимой личности хочется спрятать все постыдное, что составляет на самом деле содержание переживания ею самой себя, и выстроить пристойный внешний фасад, картинку, которая будет приемлемо выглядеть для окружающих; к этой картинке он позволит подходить другим, ее он будет предъявлять и показывать. Как именно может выглядеть фасад?

Часто это – демонстрируемое окружающим социально приемлемое лицо, которым зависимая личность по сути своей не является. Эмоциональная зависимость прячется за тысячью таких лиц. Фасадная часть может быть представлена образом сильной, со всем справляющейся самостоятельно личности, которая словно испытывает себя на прочность, раз за разом доказывая миру свою способность нести любые нагрузки, переносить любые стрессы.

Мне приходилось видеть молоденьких девушек, отправлявшихся в рискованные, опасные для жизни походы, восхождения на неприступные горные вершины, совершающих прыжки с парашютом и при этом внутренне умиравших от страха; им было важно показать и себе, и другим собственную силу и выносливость. В иных вариантах фасадная часть может носить черты повышенной «социальной приемлемости», социальной желательности – образ «матери Терезы» (женщина, которую окружающие видят образцом доброты, сострадательности и милосердия, образцом заботы о других, чуть ли не святой) или «хорошего парня» (поддерживающий, подбадривающий фитнес-тренер). Иногда фасадная часть – маска компетентности и эффективности (высококомпетентный топ-менеджер), профессиональной или какой-либо иной (например, супермама или супердомохозяйка).

За фасадной часть скрывается маленький застыженный ребенок, которому очень страшно показаться людям, страшно быть обнаруженным и которому одновременно очень этого хочется. Эмоционально зависимая личность переполнена стыдом за себя и легко падает в чувство вины: как только удается увидеть какие-то ее проявления, исходящие не из фасадной, а из более глубинной аутентичной части, она чувствует себя крайне дискомфортно и очень тревожится в связи с тем, что она «какая-то не такая», что ее чувства и переживания «неправильны», а сама она «неуместна». Ей трудно опереться в такой ситуации на саму себя, потому что внутри нее отсутствует поддержка («со мной все хорошо», «я могу доверять своим чувствам», «я нормален и мои желания нормальны»). Все это заставляет эмоционально зависимую личность искать опоры и поддержки вовне, в одобрении и принятии окружающих. Прежде чем более или менее свободно проявляться в каком-то контакте, она «прощупывает брод» и прилагает усилия, чтобы убедиться, что будет принята; однако и после того, как получает подтверждение хорошего к себе отношения, она будет контактировать с миром в большей степени из фасадной части. Аутентичные проявления сдерживаются страхом стыда и отвержения, и часто такой человек в неполном контакте с ними, плохо их осознает и мало им доверяет.

Здесь мне хочется обратить особое внимание на то, что зависимая личность не доверяет своим реакциям, переживаниям и чувствам, постоянно сомневаясь в том, что с ними все в порядке; во внутренней, а часто и во внешней речи часто можно услышать вопросы: «Правильно ли я чувствую?» или «А как правильно к этому относиться?». Тема того, что есть какой-то «правильный» взгляд на вещи, «правильный» способ чувствовать или поступать, сильно отзывается в эмоционально зависимой личности, и не только потому, что, как я уже говорила, она ориентирована часто на внешние ходульные «правильные» образцы «правильной» жизни. На мой взгляд, это гораздо более глубокая тема, потому что рано или поздно в психотерапевтическом процессе мы добираемся до вопроса не только о «правильности» зависимой личности, но и до вопроса о ее праве жить, праве быть в этом мире, праве находиться среди людей. Это очень болезненная точка в психотерапии; человек осознает, что внутренне не ощущает за собой такого права – по крайней мере как безусловного. Это право нужно чем-то заработать или оправдать.

Когда я слышу такое от своих клиентов, это болезненно отзывается во мне: на каком-то очень глубоком внутреннем уровне такой человек переживает боль от того, что будто не имеет права просто жить, просто быть, просто находиться здесь, и боль эта проистекает из потребности – потребности просто быть таким, какой ты есть, и ощущать связь с людьми вокруг и свою ценность в их глазах. Когда такой связи нет, а потребность в ней очень большая, внутренне встает вопрос о праве на нее. Очень часто эмоционально зависимого человека легко распознать по используемым речевым оборотам, в частности, по фразам, содержащим указание на права («Ты не имеешь права говорить мне это», «Не имею права тебя тревожить», «На такое желание у меня нет права»). Я не имею в виду, конечно, высказывания юристов, в которых речь идет о совсем других правах. В перечисленных здесь и многих аналогичных фразах болезненный след переживания маленького ребенка, которому отказано в его потребностях, ребенка, фактически лишенного прав, и в первую очередь – права быть здесь, на этом свете, среди людей, таким, какой ты есть. Подтверждение своих прав, наличие их мы считываем по реакциям на нас окружающих; эмоционально зависимая личность с раннего детства, с младенчества переживает дефицит положительных реакций на аутентичные (не фасадные) свои проявления. Фасадные же проявления принимаются: будешь заботиться о других, будешь подстраиваться под их потребности, перестанешь нуждаться в помощи – и ты будешь принят.

Тема отсутствия права на то, чтобы быть вписанным в эту жизнь таким, каков ты есть, обнаруживается в образах и метафорах, которые есть у эмоционально зависимой личности относительно самой себя, она часто прослеживается в сновидениях, которые появляются на определенном этапе психотерапевтической работы, она прямо звучит в речи в виде специфических речевых оборотов. На мой взгляд, это исключительно важная тема для исследования. Мне хочется здесь привести несколько цитат из высказываний клиентов.

«Я считаю, что не имею права прожигать свою жизнь, просто потому, что она не просто так мне дана. Она дана мне Богом, и когда-нибудь, когда я предстану перед ним, мне предстоит отчет в том, как я потратила то время, которое было мне отведено. Проспала я свою жизнь, прогуляла, пропила, провалялась в кровати?.. Никто не знает, когда твой последний час, нужно быть очень внимательной. Я веду тренинги, создаю социально ценные проекты, поддерживаю приюты для животных, я отдаю себя другим – это и есть оправдание моей жизни, и меня согревает эта мысль, но я никогда не могу знать, достаточно ли я сделала и могу ли я быть спокойной».

«Годами вижу повторяющийся сон. Еду на машине по городу, за окном может быть разный пейзаж, машина тоже может быть разной. Иногда она моя, иногда нет. Иногда я вижу себя в роскошном “седане”, иногда это замызганный внедорожник, иногда разваливающаяся “шестерка”. Всегда в этом сне есть сильная тревога моя, и всегда она про одно и то же – я точно знаю, что еду я без прав, что езде я не училась, что я водитель-самоучка, и я холодею от ужаса при мысли о том, что меня остановит патруль ДПС и потребует предъявить документы, показать права, и тут-то все и вскроется».

«У меня есть чувство, что я все время в жизни своей борюсь, все дается мне через преодоление тяжелых трудностей, и иногда мне начинает казаться, что я сама и ищу, и создаю себе эти трудности – потому, что мне понятна и нужна борьба… будто я даю себе право быть, борясь, не сдаваясь, даю себе право быть, словно это мой ответ тем, кто меня не видит, не замечает, кто дает понять, что у меня нет никакого права быть, что я здесь никто…»

«Другие люди могут пребывать в этой жизни просто так, а я все время зарабатываю себе на билет. Это как стоять, как Золушка, у окон дворца и любоваться на бал, который гремит внутри, наблюдать танцующие пары и завидовать… а потом попасть туда и чувствовать, что тебе здесь не по чину, что нужно… нужно отрабатывать свое присутствие здесь. Не успех, нет – принц не пригласит меня танцевать, конечно, – но каждый шаг, который я делаю на этом балу, каждую минуту времени, пока я здесь, я отрабатываю своим потом и кровью».

Тесно связано с переживанием отсутствия безусловного права на пребывание в жизни внутреннее специфическое одинокое чувство, которое откликается ощущением потерянной связи и тоской по ней. При этом невозможно понять, что именно это за связь; обычно не подходят или кажутся натянутыми ассоциации с матерью, отцом, другими значимыми лицами. Часто такой человек скорее соглашается с тем, что это потерянная связь с миром в целом, с высшей силой, Богом, с возлюбленным, встреча с которым в этой жизни еще не состоялась. Вообще метафора возлюбленного или возлюбленной, который еще не встречен и по которому тоскует душа, очень близка эмоционально зависимой личности независимо от ее возраста и семейного статуса. Обычно высказываемые кем-либо предположения о том, что это тоска по матери, по слиянию с ней, которое было преждевременно потеряно, кажутся такому человеку упрощенными и оскорбительными.

Лично я склонна думать, что вообще ранняя потребность в глубокой эмоциональной связи у зависимой личности травматически фрустрирована; такой человек остро нуждается в переживании соединенности, и к этой потребности и связанным с ней боли и чувству покинутости хочется относиться с уважением и признавать ее право быть. С другой стороны, кажется важным отметить, что эмоционально зависимая личность переживала и переживает отсоединенность не только от чего-то вовне, но и внутри себя: как мы увидим дальше, она часто в очень фрагментарном, неполном контакте со своими чувствами, со своим телом, с собственной аутентичностью.

Итак, вернемся к вопросу о праве жить, праве быть среди людей. Зависимая личность не ощущает это право как безусловное, и вместе с тем она переживает болезненно заостренную потребность в признании этого права, в том, чтоб почувствовать соединенность с людьми, быть отраженной ими и значимой для них. Как правило, можно достаточно отчетливо увидеть раннее решение эмоционально зависимой личности, касающееся нахождения различных стратегий, которые наделили бы ее не признаваемыми миром правами. Именно эти стратегии приводят к появлению защитного личностного фасада, фальшивой идентичности, от лица которой выстраивается взаимодействие с другими людьми, с миром в целом. Наиболее частыми среди них, хотя, конечно, далеко не единственными, являются: а) стратегия борьбы за право быть через доказательство собственной полезности и ценности в глазах других людей и мира в целом; б) борьба за право быть через отстаивание себя и преодоление трудностей; в) создание микромира (семьи или иной социальной общности), центром которого является эмоционально зависимый; г) поиск и завоевание человека («идеального» объекта), посредством контакта и отношений с которым удовлетворяются ранние потребности. Хочется немного прокомментировать эти основные пункты.

Создание специфической системы или «микромира» предполагает чаще всего создание семьи (реже – какой-то другой общности) с достаточно четко очерченными внешними границами (закрытой семьи), в которой эмоционально зависимый человек является центральной заботящейся и одновременно контролирующей фигурой. В типичном варианте речь идет о женщине, поставившей во главу угла собственной жизни интересы семьи, о женщине, которая стремится из самых благих побуждений максимально контролировать ее жизнь.

Диапазон конкретных вариаций данной стратегии достаточно широк – от убежденной зожницы, насаждающей в семье здоровый образ жизни (часто вопреки пассивному сопротивлению всех домашних) до жены алкоголика, чье состояние полностью определяется тем, в какой фазе состояния находится на данный момент ее муж и которая хронически перегружена. Наличие партнера или семейной системы, поведение и жизнь которых пытается контролировать эмоционально зависимый, дает ему почувствовать, что в этой жизни у него есть законное место и он ценен. С другой стороны, постоянно присутствует ощущение внутренней смутной неудовлетворенности и нехватки чего-то, для обозначения которого обычно не находится подходящих слов (если попробовать понять, чего именно хочется этому смутному чувству, приходят пугающие фантазии о горевании по идеальному возлюбленному, который так и не встречен, или ощущение усталости такой силы, что хочется оставить столь любимых домашних и пожить в полном одиночестве).

Срыв этой адаптивной стратегии наступает тогда, когда вырастают и покидают дом дети, когда партнер оставляет этот мир или прекращает отношения; эмоционально зависимый человек переживает в этот период тяжелейший кризис. Но даже вне тотального срыва, когда стратегия в целом работает, можно видеть, как такой человек жалуется на неблагодарность тех, на кого направлены его заботы: получается, что он так много отдавал себя (и тиранил, грубо говоря, близких, «принося им пользу»), а никто не дает ему ожидаемого вознагражения в виде признания и благодарности.

Адаптивная стратегия поиска и нахождения доказательств собственной полезности и ценности выражается в постоянно развиваемой и поддерживаемой активности, осознаваемая цель которой – саморазвитие, самореализация и самоотдача в социально полезной деятельности. Такие люди испытывают особенное тяготение к профессиям, социальная ценность которых неоспорима, в особенности – к профессиям помогающим (психолог, психотерапевт, врач, спасатель и т. п.). Сама по себе такая профессиональная деятельность ощущается как твердое обоснование собственного права быть среди людей и собственной ценности. В ней человек может добиться существенных высот; одновременно, как правило, у него есть значительные трудности с отделением профессии от самого себя, профессиональной деятельности от собственной жизни и иных видов активности, проведением границы между Я и профессией. Часты трудоголизм, тотальное посвящение себя профессиональной деятельности и, как следствие, – профессиональное выгорание. Срыв этой адаптивной стратегии наступает тогда, когда человек на время или навсегда теряет возможность осуществлять такую деятельность. В менее глобальном масштабе эта стратегия выражается в направленности на совершение «полезных действий» (выражение «должна же быть от меня какая-то польза» очень близко такому человеку, равно как и метафора себя как зерна, брошенного в землю и умирающего для того, чтобы дать зародышу новую жизнь, как выжимаемого лимона и т. п.).

Рано или поздно становится очевидным, что она не делает своего обладателя счастливее: по мере накопления усталости и развития истощения (что почти неминуемо) все явственнее ощущаются враждебность и обида на окружающих («я как полезное животное», «меня используют, а потом выбросят»). В этом есть что-то глубоко ироничное: такой человек очень хотел быть полезным (что считывается его мировосприятием как «ценным»), а получил ощущение использованности (что считывается как обесценивание и неуважение), при этом именно он активно «предлагал себя» для использования и несет за это ответственность.

Адаптивная стратегия поиска и удержания человека (идеального объекта), с которым связываются надежды на удовлетворение ранних потребностей, выглядит как поиски любви, как скитания в поисках идеального возлюбленного или возлюбленной. Как правило, состояние такого человека во многом определяется фактом наличия у него отношений, а также тем, насколько эти отношения благополучны.

Я сейчас не хочу сказать, что гармоничный с психологической точки зрения человек не нуждается в отношениях либо его душевное состояние никак не реагирует на напряжение в этих отношениях. Это не так. Однако состояние эмоционально зависимой личности определяется этими обстоятельствами в решающей степени – вплоть до депрессивных эпизодов в периоды одиночества и эмоционального расцвета и «волшебного исчезновения» мучительных до этого состояний в начальные периоды отношений. Отношения с другим человеком, контакт с ним выступают как своего рода наркотик, позволяющий отделаться от привычного переживания тревоги и пустоты, безысходности и покинутости, позволяющий перестать это чувствовать. Люди, чьим выбором оказывается эта стратегия (выбором лишь в какой-то степени), обычно хуже адаптированы, чем сторонники двух предыдущих, они в большей степени подвержены кризисам и тяжелым перепадам эмоциональных состояний, потому что им труднее опереться на собственный «фасад»: их не поддерживает доказательство того, что они неоспоримо нужны и уместны на социально ценной работе или в семье, которую они создали. Это голодные скитальцы в поисках утраченного рая. Отношения, которые они создают, очень редко бывают стабильными, скорее часто можно увидеть классические признаки зависимого взаимодействия, вплоть до абьюзивности.

Иногда можно увидеть, как заместителем и заменителем идеального возлюбленного становится компания друзей или социальная группа, в которой отношения регулируются особыми правилами. Распространенными вариациями такой общности являются группы людей, связанных полиаморными отношениями, отношениями «свободными» (так называемые открытые отношения), отношениями дружбы «с преференциями», молодежные сообщества, организующиеся в контексте периодических секс-вечеринок, специфические сообщества, возникающие на религиозной основе (в том числе сектантского толка) и т. п.

Адаптивная стратегия борьбы за право жить является еще одной распространенной стратегией. Суть ее заключается в преодолении разнообразных трудностей и испытаний, смысл которого в поиске внутреннего обоснования права на жизнь. Фактически такой человек сражается всю жизнь с материнской фигурой, пытаясь доказать ей, что он здесь тоже есть и имеет право быть – иначе это довольно трудно обозначить. Как правило, такому человеку очень откликается метафора собственного существования как борьбы, такие люди идентифицируют и обозначают себя как борцов по своей натуре. Борьба эта является, по моим наблюдениям, способом справиться с очень ранним переживанием беспомощности, отвержения и покинутости в детско-родительских отношениях; фактически борьба позволяет как удержать контакт с материнской фигурой, так и справиться с переживанием беспомощности. Очень часто клиенты, которым близка данная стратегия, находятся в хорошем контакте со стеническими эмоциями, связанными с переживанием собственной силы, но в гораздо худшем контакте с эмоциями астеническими (например, им невыносимо чувствовать собственную беспомощность, трудно переживать печаль и гораздо легче – гнев или ярость).

Как правило, в жизни такого человека хватает трудностей, препятствий и проблем (тяжелые конфликты с близкими, буллинг на работе, пренебрежение и сексизм и т. п.) – однако в ходе терапевтической работы человек начинает осознавать, что борьба нужна ему как воздух и что все эти проблемы и трудности он ищет и находит сам. Обычны рассказы о несправедливых увольнениях с работы, о предвзятом отношении, о неуважении или насилии со стороны партнера. Очень важно отметить, что при столкновении со всем этим такие люди включаются в отвоевывание собственных прав, вместо того чтобы выйти из этой ситуации или прекратить эти отношения. Например, молодая женщина живет в квартире своего любовника. Поссорившись с ней, он оскорбляет ее грубыми словами, дает пощечину и выставляет ее вещи за дверь. Вместо того чтобы забрать вещи и уехать (а уехать есть куда), она находит способ проникнуть в квартиру и разместить там свои вещи снова, а потом ложится спать (пользуясь отсутствием любовника дома). На замечание терапевта о том, что она, похоже, снова помещает себя в ситуацию, где с ней могут грубо и неуважительно обойтись, она резко вскидывается: «Я должна была показать ему, что со мной нельзя так обращаться!» Съехать из квартиры для нее означало бы сдаться, признать себя побежденной, пережить беспомощность, боль и унижение (чувства раннего детства, которые возникали в контакте с матерью). В тех же ситуациях, где, наоборот, было бы вполне уместно вступиться за свои права, такие люди демонстрируют удивительную беспомощность и терпят: например, та же женщина работает на работе, которую ненавидит и на которой чувствует себя глубоко несчастной, несколько лет, не пытаясь найти новую, несмотря на то, что обладает для этого всеми возможностями.

Еще одной стратегией, дающей право на жизнь тому, кто такого права за собой не чувствует, является стратегия «самоисправления». На мой взгляд, это слово интересно даже с лексической точки зрения: не чувствовать за собой права жить означает чувствовать себя «неправильным», «неисправным», неподходящим и плохим, что отзывается у такого человека сильнейшим чувством стыда за самого себя («я неподходящий»). Исправление как нельзя лучше подходит к этой ситуации: кажется, что, если себя улучшить, исправить, подучить и усовершенствовать, можно что-то изменить к лучшему.

Эта стратегия выражается в маниакальном стремлении к саморазвитию, которое у такого человека становится особо значимой идеей. Очень часто мне приходилось наблюдать ее у молодых амбициозных мужчин и женщин, очень успешно строивших свою карьеру в крупных корпорациях, выжимавших из них все соки; ежедневная работа до изнеможения перемежалась у них тренировками в фитнес-клубах, потреблением информационных продуктов, направленных на саморазвитие (специфическая психологическая и профессиональная литература, коучинговые программы, онлайн-марафоны и т. п.), даже способы проведения досуга выбирались с ориентацией на прокачку тех или иных телесных или душевных компетенций.

Очень часто у такого человека есть образ, отражающий его самоощущение, – образ ипподрома или стадиона, бегущих людей и его самого, отстающего или выбивающегося в первые ряды; как правило, есть сильный страх отстать и чувство, что нужно прикладывать все больше усилий, чтобы этого не случилось.

Долгое время мне казалось, что в этом случае я имею дело с чисто нарциссическим процессом, однако позже я поняла, что это не всегда так. Эмоционально зависимый человек остро чувствует стыд за себя и собственную «неправильность», с которыми можно справиться только путем целенаправленной кропотливой «прокачки» себя. К слову сказать, такие клиенты не склонны обесценивать терапевта или возлагать на него ответственность за то, что саморазвитие не идет так быстро, как им бы того хотелось (что характерно, например, для клиентов нарциссического ряда), они воспринимают любые возникающие сложности как результат собственной лености или сопротивления, с которыми готовы бороться. У такого человека, как правило, есть подспудный страх, что если он остановится, если прекратит бежать, если наступит пауза, то он умрет (часто этот страх выражается в образах деградации, ослабоумливания; один мой клиент говорил о страхе превратиться в депрессивного пенсионера). Все эти образы, на мой взгляд, отражают страх соприкоснуться с переживаниями стыда, беспомощности и одиночества.