Kitabı oku: «Вокзал Виктория»
© Сотникова Т.А., 2014
© Оформление. ООО «Издательство «Эксмо», 2014
Часть I
Глава 1
А приятно, когда в честь тебя что-нибудь назвали! Особенно что-нибудь такое основательное, как вокзал Виктория. И даже если ты точно знаешь, что назвали его вовсе не в честь тебя, то можешь на этот счет обманываться, и это будет не худший самообман в жизни человечества и в твоей собственной жизни.
Ступеньки вокзальной лестницы были, кажется, латунные, они тускло поблескивали под ногами, и понятно было, что люди, когда-то сделавшие такие ступеньки, считали свою жизнь не случайностью, а звеном в бесконечной цепи.
– Мам, смотри, какой чел!
Витьку, конечно, не могла заинтересовать такая ерунда, как ступеньки, будь они хоть из чистого золота. Он во все глаза смотрел на вокзального служащего.
Если бы не форменная одежда, Вика никогда в жизни не догадалась бы, что это служащий железной дороги.
– Я себе тоже такую штуку сделаю! – уверенно заявил Витька.
– Не глазей на человека, здесь это не принято.
Вика легонько подтолкнула его в спину и едва удержалась от того, чтобы взять за руку и утащить подальше. Хорошенькие идеи приходят ему в голову! Ей вовсе не хотелось, чтобы сын побрился налысо, оставил только полоску посередине головы, выкрасил эту полоску в ярко-алый цвет и соорудил из нее петушиный гребень. Именно так выглядел служащий железной дороги, на которого Витька озирался все время, пока поднимались по лестнице; чуть шею не свернул.
Чтобы ее ребенок украсился петушиным гребнем – эта идея Вике не понравилась. Но что с такой прической, доброжелательно улыбаясь, прекрасно себя чувствует средь бела дня человек в форме, – понравилось очень.
Даже огромный, подавляюще чужой вокзал Виктория показался ей после этого как-то поуютнее. Она заметила, что и Витька приободрился тоже.
Если бы не он, Викина бодрость не продлилась бы долго. Купить билеты заранее через Интернет – на это она еще была способна. Но разобраться, что делать с этими билетами и куда идти в гигантском, шумном, людном пространстве лондонского вокзала, – это было уже выше ее способностей. По счастью, у Витьки все эти незнакомые объемы если и вызывали растерянность или даже опаску, то он скрывал это от себя и тем более от мамы.
– Нам вон туда.
Он махнул рукой направо, где, по Викиному представлению, был тупик, и вытянул ручку большого чемодана, намереваясь двинуться в этом направлении.
– Почему именно туда? – машинально спросила Вика.
Она привыкла следить, чтобы поступки сына были осмысленными, а не какими придется. Чтобы он жил не наобум святых, как школьная уборщица Глафира Фоминична говорила. Про святых Витька не думал, но склонность делать что в голову взбредет, без лишних размышлений, была ему присуща. Из-за такой особенности его характера Вика всегда дотошно выспрашивала, зачем да почему он поступает так, а не иначе.
Она вообще глаз с него не спускала и привыкла знать о каждом его шаге. Но об этом теперь лучше было не думать.
– Потому что оттуда наш автобус уходит, – объяснил Витька. – В прошлый раз мы же туда шли, не помнишь, что ли?
Ничего Вика из прошлого приезда не помнила. Она тогда была ошеломлена так, что ей было не до разглядывания вокзала Виктория.
Правда, в прошлый раз и Витька был растерян не меньше, а может, и побольше, чем она, и даже дом Шерлока Холмса, в который он так рвался, из растерянности и подавленности его тогда не вывел. Но вот запомнил же, где останавливается нужный автобус.
А она из первой поездки запомнила только свое смятение, больше ничего, и Лондон весь остался в тумане того смятения, поэтому теперь Вика увидела его как будто впервые.
Этот город был прекрасен.
Можно было, конечно, списать свое восхищение на то, что не так уж много она видела в своей жизни больших городов. Но Париж ведь видела, а значит, есть с чем сравнивать. Утонченное совершенство Парижа она не могла забыть и знала, что города более красивого ей не встретить никогда, и от Лондона ничего в этом смысле не ожидала.
И вдруг, глядя на Лондон из окна автобуса, поняла, что такое город. Не этот именно город, столица Великобритании, а город вообще – явление его в человеческой жизни. Наверное, Вика поняла это даже раньше, еще когда поднималась по латунным ступенькам вокзала Виктория. За сотни лет прошли по ним миллионы ног, так и было нужно, в том и состоял смысл этих ступенек. Сотни лет они выполняли свой долг и приобрели от этого значительность такую же очевидную, как тусклый и глубокий блеск латуни, из которой были сделаны.
И вереница домов вдоль улицы, и каждый кирпич их стен говорили безмолвно и прямо: мы появились потому, что люди решили жить вместе и выработали для себя правила, без которых их общая жизнь невозможна. Люди сделали это раз и навсегда. И все мы: дома из потемневших кирпичей, просторные парки, красные телефонные будки – есть незыблемое свидетельство того, что правила, по которым люди однажды решили жить, пребудут вечно.
– А Петр Первый тоже в Оксфорде был, – глядя в окно, сказал Витька.
Вика вздрогнула. Меньше всего интересовал ее сейчас Петр Первый.
– Разве? – спросила она. – Я не знала.
– Точно был. Мы его по истории недавно проходили.
«Что ты теперь будешь проходить по истории? – подумала она, глядя на Витьку. – И при чем к этой истории буду я, вся моя жизнь, наша с тобой жизнь?..»
От этой мысли ее охватил мгновенный ужас. Паническая атака – Вике уже и медицинский термин был известен.
Но не зря все, кто ее знал, говорили, что она умеет держать себя в руках. Другие от таких атак таблетки принимают…
«А что ты ему можешь предложить взамен? – сказал ей холодный голос. – Тысячу раз все обдумано – хватит».
Конечно, это был ее собственный внутренний голос, но прозвучал он отрезвляюще, будто со стороны.
– Мы, наверное, опоздали, – сказала Вика. – Рабочий день закончится, и нас не примут.
Самолет из Москвы прилетел в Гэтсвик, до вокзала Виктория из этого дальнего аэропорта пришлось ехать гораздо дольше, чем из Хитроу, зато перелет стоил в пять раз дешевле, и это не оставляло выбора. Во всяком случае, Вике.
– Думаешь, нас на улице оставят? – усмехнулся Витька. – Вряд ли. Мы же сообщили, что сегодня приедем. Значит, дождутся.
Прав ее сын, конечно. Они в разумном мире, здесь люди ведут себя человечно не только в силу личных душевных качеств, но и потому, что доброжелательность является частью общей разумности. И которое-нибудь из двух проявлений доброжелательности, личное или общее, сработает обязательно.
Глава 2
Испытывать сотрудников школы на доброжелательность не пришлось. Когда Вика и Витька, запыхавшись от торопливой пробежки с чемоданами по Оксфорду, подошли к воротам, до окончания рабочего дня оставалось полчаса. И их действительно ожидали.
– Ну что, Вик, ты не все лето играл в стратегии? – спросил учитель, который беседовал с Витькой перед поступлением.
Тогда он обсудил с ним какую-то книжку, которой Вика даже в руках у ребенка не видала – потом выяснилось, что Витька читал ее в Интернете, – попросил решить пару задач и уравнений, поболтал еще о чем-то – она не поняла ни слова, – и в результате всего этого сказал Вике, что знания у парня приличные, английский неплохой, но вот только компьютерным играм он уделяет слишком много внимания, в этом его надо ограничивать.
«Я в этом ничего не понимаю, – чуть не сказала Вика. – То ли он играет, то ли полезное что-нибудь делает – как это узнать?»
Но вслух она этого тогда не произнесла: и позориться не хотелось, и не очень-то могла выразить свою мысль по-английски; собственно, тоже не хотелось позориться.
А учитель вызвал у нее тогда доверие, и она была рада, что именно он встретил их в первый школьный день. Он похож был на улыбчивого служащего с алым гребнем на вокзале Виктория, этот учитель, хотя прическа у него была самая обыкновенная.
– Виктория, я попрошу вас уехать сегодня.
Они переходили через дорогу – дома, в которых жили ученики, стояли на противоположной стороне от школы, – и в уличном шуме его голос прозвучал приглушенно.
– Что, простите? – переспросила Вика.
– Будет лучше, если Вик сразу погрузится в школьную жизнь. Вы можете навестить его через неделю. Но не будет правильно, если в эти первые дни вы станете приходить ежедневно. Это помешает ему ощутить новое в своей жизни и понять, как соотнести это новое с прежним.
Она поняла сказанное не полностью, а лишь в самых общих чертах. Но и общих черт было достаточно.
– Но я… – растерянно проговорила Вика. – Я должна… билет. У меня обратный билет завтра… вечер. – Скудный английский усиливал ее растерянность еще и косноязычием. Обязательно начнет заниматься! – Я могу только завтра утром. Я не могу через неделю прилетать. Наверное, – зачем-то добавила она.
Ей было стыдно объяснять, что она вообще не знает, сможет ли навещать своего сына. У этого приятного человека, который доброжелательно смотрит на нее и говорит с вопросительной интонацией, чтобы ее не обидеть, – у него, может, обморок случится, узнай он, что мать не будет навещать своего ребенка, то есть непонятно, когда сможет навестить, но в ее положении это «непонятно когда» – просто малодушная маскировка реальности…
– В таком случае вы можете увидеться с Виком завтра после занятий.
Видимо, учитель счел за благо не спорить со странной женщиной.
Дом, в котором предстояло жить ее сыну, не был, конечно, похож на квартиру в привычном понимании, но и интернатом все же не казался. В первый приезд Витька, правда, был разочарован, когда убедился, что если старое здание школы с натяжкой можно считать Хогвардсом, то жилой дом совсем не похож на школу волшебников. Но Вика тогда сопрягла у себя в голове две фразы – что снявши голову по волосам не плачут и что пусть это будет самое большое разочарование в его жизни, – и сочла дом приемлемым.
Да и что здесь могло показаться ей неприемлемым? Большая столовая внизу – хоть и не старинная, но с такими же длинными столами, как в сказочной школе. Лестница на второй этаж, к спальням. И в столовой, и в спальнях чувствуешь себя так, что становится понятно значение слова «покойно». Воспитатели улыбчивые, и улыбки их не выглядят нарочитыми. Вот только то, что на тридцать мальчишек приходилось всего два воспитателя, мистер и миссис Питт, у которых к тому же имелось трое своих детей, и старшему из них было всего десять, – вызвало у нее некоторую опаску.
Но что с этим можно было поделать? Пойти в воспитательницы самой? Она бы пошла, да кто ее взял бы.
– Мальчики сейчас в школе, – сказал учитель. – Я подожду на улице. Миссис Питт поможет Вику разложить вещи, а потом я провожу его туда.
Миссис Питт улыбнулась. Витька поспешно кивнул. Слишком поспешно. И судорожно сглотнул при этом – Вика заметила, как дернулось его горло. Паника охватила ее снова, ударила мгновенно.
Взять Витьку за руку и уйти. И чемодан забрать, не надо раскладывать вещи. Поменять билет. То есть не поменять – просто взять второй билет, для Витьки. Это правильно. Сейчас она чувствует, что это правильно.
«Ты знала, что так будет. Твое решение не было спонтанным. То есть было, но оно правильное, и ты поняла это сразу, как только оно пришло тебе в голову. Оно единственное правильное из всех возможных. Да их просто и не было, возможных. Было только вот это, невозможное. Ты его приняла и осуществила. И то, что ты чувствуешь теперь, это всего лишь…»
– Не волнуйтесь. Вашему мальчику будет у нас хорошо.
В голове миссис Питт слышалось сочувствие. Но это и понятно: то, что испытывает мать, оставляя ребенка одного в чужой стране, вызывает у всякого нормального человека именно сочувствие, и миссис Питт не исключение.
– Меня зовут Мэри, – сказала она. – А мужа Джерри. Он сейчас повел дочку к стоматологу. Вы можете звонить нам в любое время. В России ведь теперь уже ночь? – с любопытством спросила она.
– Вечер, – ответила Вика. – Поздний вечер. Плюс четыре часа к вашему времени.
– Но разве должна быть такая большая разница? – удивилась Мэри. – Ведь Земля вращается иначе.
Вика и сама не понимала, почему нужно было установить московское время так, как взбрело в чью-то неумную голову. Но сейчас ей было не до того, чтобы обсуждать разницу во взглядах на вращение Земли в Англии и в России.
– Вы хотите еще раз посмотреть ванную? – спросила Мэри, когда Витькины вещи были сложены в тумбочку и одежда развешана в шкафу, где каждому мальчику было отведено свое отделение.
– Спасибо. Мы уже видели. Или там что-нибудь изменилось? – уточнила Вика.
– Ничего не изменилось, – улыбнулась Мэри.
Кто бы сомневался. Если в Оксфорде есть дома, которые не изменились за пятьсот лет, то что могло произойти за три месяца с ванной комнатой? Ну, плитку новую положили, может. И то вряд ли – прежняя была хороша.
– Дети сейчас в комнате для творчества, – сказал учитель, когда вещи были разложены и Вика с Витькой вышли к нему из дома.
Он деликатно отвернулся, чтобы не мешать ей проститься с сыном.
Паника у нее внутри стала такой сильной, что закружилась голова и в глазах потемнело.
– Пока, ма, – сказал Витька.
Он смотрел в сторону, и вид у него был такой несчастный, что Вика почувствовала: сейчас она не просто заплачет, а забьется в истерике.
Она знала, что все это произойдет нелегко. Но что у нее при этом будет чувство, будто она не в оксфордской школе своего ребенка оставляет, а в концлагере, – такого она все-таки не предполагала.
– Я завтра приду! – воскликнула Вика. – Вить, мы с тобой завтра попрощаемся!
– Ага.
Он кивнул и пошел к воротам. Открылась калитка. Мелькнули за ней лужайки – поля для тенниса и крикета. Когда полгода назад Вика вошла за эти ворота, поля понравились ей больше всего. Именно такой она представляла английскую школу – с просторными ярко-зелеными полями для игр. И комната для творчества, в которую Витька сейчас направлялся, тогда понравилась ей тоже. Картины висели на стенах, и стояли мольберты, и лежала на столе скрипка… Скрипка, правда, объяснил ей тогда учитель рисования, оказалась в той комнате только потому, что дети писали с нее натюрморт, а музыкальная школа располагалась в отдельном большом здании.
Обо всем этом можно было только мечтать. Вернее, обо всем этом даже мечтать было нельзя. Но горе не становилось меньше. Не растерянность, не печаль, а именно глубокое, неизбывное горе. Вика не понимала, с чем оно связано, лишь смутно чувствовала, что не с расставанием только, а с чем-то большим – более значимым и значительным.
Витька исчез за воротами. Вика зажала себе рот обеими руками. Глаза у нее были сухими, но изо рта рвался не крик даже, а дикий, ужасающий вой.
Глава 3
Всю жизнь, с самого детства, Вика была любопытна.
Ну просто ей все было интересно. Она не понимала даже: скучно – это как? Что человек чувствует, когда скучает, с чего у него это начинается, что происходит с ним потом? И чем заканчивается его скука – человек засыпает?
Когда Вика была маленькая, то не могла в этом разобраться. Но и к тридцати своим годам она этого не узнала. Во всяком случае, не узнала на собственном опыте.
И, конечно, в любой другой день любопытство заставило бы ее обойти Оксфорд вдоль и поперек, заглянуть за каждую незапертую калитку. Тем более что – она читала – в некоторые колледжи, самые старые, даже экскурсию можно было взять.
Но сейчас это казалось ей странным, даже диким. Ну как она пойдет на экскурсию в колледж Крайст-Черч, где снимали фильм про Гарри Поттера? Зачем она пойдет туда одна, без Витьки?
«Надо было мне с ним быть… отдельнее. – Мысли в ее голове кружились бессвязно, но от этого не становились менее мучительными. – Тогда все это не было бы теперь так тяжело».
Вика не относила себя к мамашам, которые рассматривают ребенка как оправдание бессмыслицы собственной жизни и требуют от него, чтобы он этой странной миссии соответствовал. Ей достаточно было лишь приглядывать за Витькиными повседневными занятиями, она вовсе не стремилась в них вмешиваться, да у нее и времени на это не было.
Но за тем, что было в его жизни не повседневностью, а главным содержанием, Вика не со стороны наблюдала. Это вообще не называлось таким отвлеченным словом, как наблюдение.
Когда в восемь лет Витька влюбился в одноклассницу Катю, а та не отвечала ему взаимностью, потому что была настоящая оторва, росла как трава в поле и Витьку считала занудой-отличником, с которым нормальной девчонке интересно быть не может, – когда все это происходило в жизни ее сына, Вика переживала едва ли не больше, чем он сам, хоть виду и не подавала.
И его ссора в третьем классе с лучшим другом Серегой не казалась ей ерундой. Серега пообещал, что Витька поедет с ним и с его отцом на три дня рыбачить, и Витька волновался, мечтал, предвкушал, готовился, накопал червей и сделал гороховое тесто для наживки, а Серега преспокойненько уехал без него и, как потом выяснилось, даже не сказал отцу про своего друга. Пожадничал, хотел единолично хвастаться всему классу тремя днями, проведенными в лесу на дальнем берегу водохранилища, и фотографиями пойманной щуки. Это было самое настоящее предательство, первое в Витькиной жизни, он переживал ужасно, и Вика переживала тоже, и забыла об этом предательстве даже позже, чем он.
Она знала, что ее сын нервнее, чем выглядит в глазах окружающих, что он болезненнее переживает разочарования, чем большинство людей, что он совсем не обидчив, но и совсем не подозревает в людях зла, и что все это делает его очень уязвимым в мире, который в основном состоит из неуязвимых толстокожих людей.
Она знала о нем так много именно потому, что он был неразделен с нею, она всегда считала это благом, и вот теперь вдруг оказалось, что это не благо никакое, а мученье.
Вика подняла голову. Она стояла под готической стеной какого-то колледжа, и сверху, со стены, смотрели на нее разномастные каменные лица. Они ехидно смеялись, недовольно кривились, укоризненно морщились, загадочно улыбались… Может, это были лица людей, которые здесь учились? Они были очень живые, но совсем чужие. Из-за их живости Вике казалось, что все они чего-то от нее хотят, а из-за их чуждости она не понимала, чего именно.
«Это и для Витьки так, – подумала она. – И это всегда будет так, для него никогда не станут своими эти люди, эти лица… Или он привыкнет?»
Ответа на этот вопрос она не знала. Может, его и не было, ответа.
В вечернем воздухе раздался звон колокола. Вика попробовала сосчитать, сколько будет ударов, чтобы понять, который час, но после двенадцатого считать перестала – колокол все бил и бил. Наверное, это традиция какая-нибудь, здесь же сплошь традиции… Она отыскала в сумке телефон и посмотрела время – было пять минут десятого.
Можно было уехать в Лондон, автобусы ходили всю ночь. Но лишние расходы на билет… Они с Витькой и так уже заплатили больше необходимого: только на оксфордской автобусной станции Вика выяснила, что, оказывается, можно было ехать из аэропорта прямо сюда, не заезжая в Лондон. По привычке не жалеть об уже сделанном она решила, что в денежном выражении ошибка не велика, зато вокзал Виктория вселил в них с Витькой уверенность – каким-то непонятным, но очевидным образом.
Но возвращаться в Лондон, чтобы там переночевать, она сочла глупым. А в оксфордские отели, наверное, уже не устроиться: начало учебного года, все родители привезли детей. Можно, конечно, поискать, вдруг найдется где-нибудь свободная койка, много ли ей надо. Но понятно ведь, что даже самая непритязательная койка стоит здесь и сейчас таких денег, платить которые Вике совсем не хотелось.
Не принцесса, на лавочке посидит. Вряд ли в студенческом городе полиция гоняет людей, сидящих ночами на лавочках, все же здесь молодые – романтика, любовь…
Местечко, где можно было провести ночь, сразу же и обнаружилось. Правда, народ, его облюбовавший, на студентов совсем не походил. Впрочем, кто их тут разберет? Если служащему центрального лондонского вокзала можно находиться на рабочем месте с ярко-алым гребнем на голове, то не исключено, что влюбленным оксфордским студентам можно иметь помятые пропитые лица и слоняться ночью вокруг какого-то островерхого сооружения, похожего на шпиль затонувшего собора.
Подойдя поближе, Вика убедилась, что сооружение является не соборным шпилем, а памятником, и люди, которые вокруг него бродят, хотя и не кажутся грязными, но являются все же стопроцентными бомжами. Разве что не вынужденными, может, а идейными – в живописных хипповатых нарядах, с собаками в плетеных ошейниках.
«Вот с ними до утра и посижу, – решила Вика. – На них внимания не обращают, на меня тем более не обратят».
Она присела на постамент, с горем пополам прочитала надпись на нем. Кого-то здесь в Средние века сожгли, оказывается, им и памятник. Хипповатая собака подошла, обнюхала Викины кроссовки и доброжелательно повиляла хвостом. Бомжи на нее не взглянули, только один спросил о чем-то, но таким тоном, словно она всю жизнь провела в их компании. Говорил он по-английски, да и выглядел тоже очень по-английски – Вика затруднилась бы объяснить, в чем это выражается, но это было для нее очевидно, – однако акцент у него был такой необычный, что она не поняла ни слова, только разобрала, что он назвал ее леди, как будто они встретились на королевском приеме.
Она глупо улыбнулась в ответ и развела руками. Бомж не стал ее ни о чем больше спрашивать и занялся своими делами: уселся на траву, хлебнул пива из темной бутылки и стал трепать собаку по загривку, что-то громко, но незло выкрикивая на своем странном языке.
Вика огляделась. Неподалеку был вход в отель – готическая, ярко освещенная арка со стеклянной дверью, за которой виднелся старинный вестибюль. Одного взгляда было достаточно, чтобы понять, что отель очень дорогой. В его стеклянную дверь то и дело входили люди с чемоданами, слышалась русская речь. Конечно, ведь русских студентов теперь много в Оксфорде, и привозят их сюда богатые родители.
Вика сидела, обхватив колени, на постаменте и размышляла обо всем этом без интереса. Не размышляла даже, а просто обводила взглядом площадь, памятник из серого, с глубоко скрытым золотистым отливом камня, отель, построенный из такого же камня… Да здесь и все почти здания из такого камня, как он называется, интересно, оксфордский, может?.. Стало совсем темно, и вестибюль отеля сверкал теперь за стеклянной дверью тоже как камень, только не серый, а драгоценный.
После только что пережитого отчаяния ее охватила апатия. Непонятно, что вредит человеку больше – то, что истощает его силы, или то, что их парализует. Для Вики, пожалуй, апатия была хуже, и она хотела выйти из нее, но не могла – смотрела перед собой пустыми глазами и не в силах была пошевелиться.
Ее жизнь пришла к самой большой перемене из всех, какие случались до сих пор, и, наверное, из всех, которые могли когда-либо случиться в будущем. Понятно, что она такой перемены не ожидала, просто не могла ожидать. И понятно, что она растерялась. Но понятно также и то, что времени на растерянность ей отведено очень мало, не больше, чем до утра.
– Хоть с бомжами покурю! – услышала Вика. – Нету жизни нормальному человеку в этих европах!
Сказано было по-русски. Вика обернулась и увидела женщину своих примерно лет. Та вышла из отеля и быстро шла к памятнику, на ходу размахивая незажженной сигаретой.
– Сэр, огоньку дадите? – спросила она бомжа с собакой, уже по-английски.
Тот щелкнул зажигалкой, женщина с удовольствием втянула в себя дым и, сев рядом с Викой на постамент, сказала:
– Зажигалки в отеле и той не найдешь. Нормально, да? И муж такой же малахольный стал, как они тут все – здоровье бережет. Как не русский, ей-богу.
Она произнесла все это по-русски без сомнения в том, что Вика ее поймет.
Вика перестала курить, когда забеременела – стало тошнить от одного вида сигаретной пачки. И после родов желание курить не вернулось. Не начинать же было через силу, так и не курила с тех пор.
– Живешь здесь? – спросила ее собеседница.
– Нет.
– А чего тогда? – удивилась она.
Вика ее удивлению как раз не удивилась. Знала, что на даму, ребенок которой может учиться в Оксфорде, она не похожа, на проститутку, промышляющую в Англии, тоже: порода не соответствует ни тому, ни другому. Вот за прислугу из интеллигентных, пожалуй, сошла бы.
– Сына в школу привезла, – ответила Вика.
– А!.. В Дракон?
– Да.
– В пансион, или жить здесь будешь?
– Жить здесь не буду.
– Везет тебе, – вздохнула Викина собеседница. – А меня мой сюда хочет заселить. Типа мать ты или не мать, ребенок гастрит на ихней еде заработает. Насчет жратвы – это да, ноги тут протянешь. И чего теперь? Супчики ему выстряпывать? Пусть тогда дома в школу ходит, будет супчики кушать на завтрак, обед и ужин. Это я мужу так говорю, – уточнила она. – А он мне так: ради меня мать работу бросила, а она, между прочим, профессор была, не то что ты! А я ему: вот и возвращайся к своей кошёлке, она уже тоже профессор, наверно! Это я не про мамашу его, а про бывшую, – пояснила она. – Там детей не получалось, ну, он и развелся, когда я залетела.
От нее пахло только что выпитым вином; этим, наверное, объяснялась ее откровенность. Она затянулась последний раз, бросила тлеющий окурок под ноги и сказала:
– Вообще, я считаю, это все предрассудки – Оксфорд, Оксфорд! Мне девчонка одна рассказывала, у нее брат в Дрэгон-скул, так у них, говорит, вообще сплошная игра. Чему научатся? Но тут за ними хоть следят. А у меня малец такой, знаешь – через год я с ним по-любому не справлюсь. На иглу подсядет точно, а оно мне надо? – И, расценив, наверное, Викино молчание как недоверие, пояснила: – Наши же все подсаживаются.
Кого она называет нашими, Вика не поняла. И от непонимания вспыхнул у нее внутри маленький огонек интереса. Она даже удивилась: думала, что отчаяние и тоска затушили в ней этот огонек если не навсегда, то очень надолго.
– Ты сама откуда? – спросила Вика.
– Из Ханты-Мансийска. Мы с мужем год назад в Москву перебрались. А ты?
– Из Пермского края.
– Тебя как зовут?
– Виктория.
– А я Люда. Ты в «Рэндольфе» живешь?
Люда кивнула в сторону отеля.
– Нет. Я завтра уезжаю.
– И чего? – не поняла Люда. – На лавочке будешь ночевать?
– Отель заранее не забронировала, – не вдаваясь в подробности, ответила Вика.
– Так можно же…
– Английского не знаю, – прекращая дальнейшие расспросы, отрезала она. – Объясниться не смогу в отеле.
– Ну ты странная, – покачала головой Люда. – Английского я тоже не знаю, но в «Рэндольфе» же по-русски говорят. Тут наши все тусуются. Депутаты, бизнеса, чиновники – все, короче. Пошли.
Она встала, отряхнула джинсы и приглашающе махнула рукой.
Вика представила, сколько стоит номер в «Рэндольфе», и решила, что не двинется с места даже под угрозой расстрела.
Люда не производила впечатления проницательного человека, но, бросив на Вику догадливый взгляд, сказала:
– Можешь у нас в номере переночевать. Две комнаты, мальца мы уже сдали – диван свободен.
– Нет.
Вика даже головой помотала для убедительности. Стыд бросился ей в голову так, что в носу защипало.
– Да ладно тебе! – хмыкнула Люда. – Мы с Серегой нормальные. Ликерчику выпьем, я «Айриш крим» купила в самолете. Или виски, если хочешь. Пошли, пошли.
Поколебавшись, Вика все же встала с постамента. Сидеть здесь всю ночь холодно. И тоска подкатывает к горлу. И, главное, не надо обладать особой проницательностью, чтобы понять, что Люда все равно не отстанет: отзывчивость соединяется в ней с желанием выпить в компании, а вместе эти два чувства – необоримая сила.
