Kitabı oku: «Свергнутая с небес»
«Это все происходило на моих глазах… Он долго стоял на одном месте и, видимо, устал ждать. Я чувствовал, как с каждой минутой отчаяние этого человека росло, лицо его менялось при виде очередной, проходящей мимо него девушки, оно становилось все печальнее и печальнее. Другой бы на его месте закурил, затянулся бы сладким спасительным дымом, но он не курил, не грыз ногти и не проделывал ничего такого отталкивающего, что мог бы делать, зная, что его никто не видит, что никто за ним не наблюдает. Было в его облике что-то безнадежно романтическое, угадывались душевная тонкость, выразительность порыва… Да, он постоянно порывался уйти, но прежде поглядывал на часы. Он часто поглядывал на часы и на простирающийся перед ним и уходящий вдаль золотой от осенних листьев бульвар, еще некоторое время тому назад обещавший ему чудесную по своей значимости картинку, фрагмент мелодраматического фильма, где в замедленном темпе навстречу мужчине бежит ослепительной красоты женщина…
…Он держал в руках зонт. Черный зонт-трость. Он ему явно мешал, мужчина часто нервно перебрасывал его из одной руки в другую и, как мне думается, хотел бы от него избавиться, настолько он нелепо и неуместно смотрелся здесь и сейчас, потому что дождя не было. А над верхушками старых разросшихся тополей оранжево блестело солнце.
И вдруг мужчина замер. На узкой дорожке показалась она. Женщина. Совсем молодая. В джинсах и свитере. На голове красный маленький берет. Высокая, худенькая. Как же она улыбалась! И он, как мне показалось, чуть ли не застонал, бросившись ей навстречу. Она тоже побежала, придерживая на голове берет. Они летели друг к другу, тяжело дыша не столько от бега, сколько от счастья. Встретившись, они буквально слились воедино и замерли, чуть покачиваясь ставшим теперь их общим телом. И так стояли долго, очень долго, еще не веря в счастье этой, как я понял, долгожданной и невероятной встречи. Так страстно и восторженно встречаются люди, разлученные невообразимыми обстоятельствами, временем или расстоянием».
Глава 1
Василий Китаев, двоюродный брат Игоря Шубина, настолько гармонично вписался в коллектив агентства, что Крымов, поначалу воспринявший его просто как пригретого на теплом месте родственничка, стал относиться к нему так, словно знал его долгие годы и уже много лет дружил с ним. Китаев оказался интересной личностью. Крымов уважал уверенных в себе и сильных людей и удивлялся, как это при такой яркой внешности (Василий был обаятельным блондином, с крепким красивым телом и порывистыми движениями) он спокойно относится к женскому полу. То, что он настоящий мужик и никакой не «голубой», Крымов понял еще летом, когда однажды утром, придя в агентство, застал там Китаева с двумя девушками… Но такие праздники Василий позволял себе редко, когда не было работы и у него появлялось свободное время. В остальном же он вел себя довольно скромно, много работал и уже очень скоро показал себя человеком грамотным, с аналитическим складом ума и владеющим удивительным даром интуиции. Так вот и случилось, что на смену ушедшей в декретный отпуск Татьяны Бескровной в детективном агентстве Земцовой появился не менее ценный работник Василий Китаев. С его приходом в агентстве произошли определенные преобразования: в помещении офиса был сделан небольшой ремонт, в результате которого один из пустующих кабинетов переоборудовали в небольшую, но очень удобную кухню, где Василий, прирожденный повар, готовил еду для своих новых друзей. В отличие от Крымова и Шубина он не курил, и все то время, что его коллеги проводили, размышляя, за курением, Василий стоял за плитой.
В тот осенний промозглый день, когда Шубин с Крымовым спали, запершись, в своих кабинетах, а Василий готовил на кухне мясной рулет, в агентстве раздался звонок. Василий, убавив огонь в духовке, пошел открывать. На пороге стояла девушка в черном пальто, мокрая, с порозовевшим от холода лицом и пахнувшая осенними листьями.
– Это агентство Земцовой? – спросила она, стуча зубами.
– Вы что, пешком пришли?
– На такси приехала…
– Там наверняка теплый салон…
– Это нервы, – развела она руками. – Вы – Крымов?
– Нет, моя фамилия Китаев, но я не хуже Крымова, поверьте. Проходите, у нас вы согреетесь… У вас что-то стряслось? – Он уже за руку вел ее в приемную. Девушка послушно следовала за ним. Рука у нее была ледяной. Он помог ей раздеться. Она осталась в вязаном черном платье, облегающем ее тонкое стройное тело.
– Да, у меня беда… Вообще-то я из Питера прилетела. Моего дядю отравили. В прокуратуре все считают, что он покончил жизнь самоубийством, но это не так. Мой дядя никогда бы не ушел из жизни сам. Я очень хорошо его знала… Но как я жалею о том, что редко звонила ему, только писала… Да и что такое электронные письма по сравнению с телефонным разговором, когда слышишь голос человека, по которому скучаешь и которого любишь…
В приемной было очень тихо. И Василий, чтобы не разбудить крепко спящих Крымова и Шубина, сел за стол и, нажав незаметно для посетительницы кнопку под столешницей (включил микрофон мощного диктофона), попросил ее назвать свое имя.
– Наташа. Меня зовут Наташа. Вернее, Наталья Ефимовна Маркова. Убили моего дядю, родного брата моего отца, Юлия Маркова. Отравили у него в квартире. Я предполагаю, что это сделала его жена, точнее, сожительница по имени Лариса.
– Откуда вам стало известно о смерти вашего родственника?
– Мне позвонили из милиции. Видимо, нашли мой телефон в его записной книжке. Я как-то видела эту записную книжку, и мое имя было написано на листке, помеченном буквой М. Обычное дело. Он Марков, я – тоже Маркова. Мой отец умер семь лет назад, моя мама вышла замуж и сейчас живет за границей под другой фамилией. Тем, кто шарил в доме моего дяди после его смерти, было легко найти в записной книжке единственного человека, носящего фамилию убитого, то есть меня.
– Вы так выразились: «шарил»…
– В квартире все перевернуто вверх дном… Я так и не поняла, это дело рук убийцы или работников правоохранительных органов. Знаете, столько негативного показывают про них по телевизору, столько всякой мерзости пишут, что поневоле будешь воспринимать их… Думаю, вы меня поняли…
Девушке было на вид чуть больше двадцати. Китаев любопытства ради поинтересовался возрастом посетительницы.
– Я просто выгляжу так молодо, на самом деле мне тридцать один год. Знаете, у меня очень спокойная работа, я вышиваю на дому…
– Какая необычная в наше время профессия.
– На самом деле у меня много профессий, я филолог и музыкант, педагог, знаю несколько языков, но занимаюсь вышивкой, потому что за это хорошо платят.
– И что же вы вышиваете? Кто ваши клиенты?
– Самые разные. Я вышиваю постельное белье, нижнее… Ручная работа очень дорого стоит. У меня есть клиентки за границей, моя мама помогает мне в этом… Но разве это имеет какое-нибудь отношение к тому, что произошло с моим дядей?
– Когда с вашим дядей случилось это несчастье?
– В прокуратуре мне сказали, что он умер около девяти вечера 23 октября, то есть позавчера…
– А вы, Наталья Ефимовна…
– Можно просто Наташа.
– А вы, Наташа, где были 23 октября около девяти часов вечера?
– Понятное дело, где, в Питере! С девятнадцати часов до двадцати двух я была на дне рождения у своей подруги Кати Мещеряковой, и у меня есть свидетели… много свидетелей.
– У вашего дяди были деньги, квартира, имущество, которое он мог бы завещать?..
– Моему дяде было сорок пять лет, он никогда не был официально женат, но последние года два жил с женщиной, как я уже сказала, Ларисой… Так вот, я думаю, что, если у него что и было, помимо его трехкомнатной квартиры, доставшейся ему еще от отца, то есть от моего деда, то он мог завещать это либо мне, либо той женщине, с которой жил… Но я пришла к вам не из-за наследства, дядя не был миллионером, он последние десять лет работал в музыкальном магазине… Я бы хотела узнать, кто и за что убил его.
– Ваше желание будет стоить вам денег.
– У меня есть деньги. И это лишь подтвердит мои слова – мне ничего не надо было от дяди в материальном плане… Я его любила, как единственного человека, очень мне напоминавшего моего отца. Они были удивительно похожи. Разница в возрасте у них шесть лет, но все равно, они были очень похожи.
– Вы говорите, что ваш дядя был отравлен? Хотя по официальной версии он покончил с собой?
– Да, его нашли мертвым на полу в гостиной. Рядом на ковре лежал стакан с остатками красного вина, в котором был обнаружен сильный яд. Стакан даже не разбился…
– Ваш дядя пил?
– Нет, что вы! Он был очень порядочным, скромным, непьющим человеком. Хотя иногда и мог выпить бокал вина, как и все нормальные люди. Но не злоупотреблял, можете спросить у кого угодно…
– А что говорит о нем его жена, вернее та женщина, которую вы считаете его женой?
– Ее нет. Она исчезла. Прихватила все дорогие вещи, шубу норковую, палантин, еще кое-что… и исчезла. Собственно, я пришла, чтобы вы доказали, что моего дядю убила именно она. Больше некому. Думаю, дядя оставил завещание на ее имя, и она, чтобы не дожидаться его смерти…
– Разве он был стар?
– Нет, говорю же, ему было сорок пять лет. Ну, понимаете, как-то все странно… Его отравили, ограбили, в квартире все вверх дном, а она исчезла…
– Вы думаете, что она так глупа, чтобы, убив вашего дядю, сделать все возможное, чтобы навлечь на себя подозрение?
– Она, напротив, очень умна, раз так сделала… Чтобы на нее не подумали…
– Но зачем же ей тогда было исчезать?
– Не знаю… – Наталья вдруг замолчала. Она сидела с задумчивым видом перед Василием и чертила пальцем по столу круги. У нее был вид человека, уставшего говорить или даже потерявшего интерес к тому, что происходило вокруг. Глаза ее уставились в одну точку. Она тяжело вздохнула.
– Хотите кофе? – спросил Василий.
– Хочу. Знаете, я вообще-то ничего не понимаю во всей этой истории. Я нахожусь еще под впечатлением того, что увидела в морге. Зашла не в то помещение, где находилось тело моего дяди, а в комнату, где лежало много трупов… мужских, женских… Мне там стало плохо. Еще бы немного, и я бы пополнила список умерших и попавших в этот морг сегодня, двадцать пятого октября… Жуткая история… Понимаете…
Она встала и пошла следом за Василием в кухню, села в маленькое кресло, стоящее в самом углу, и машинально взяла со стола ломтик ржаного хлеба, оставшийся там еще с завтрака.
– …Понимаете, там, в Питере, я так хорошо жила последние годы, после того, как разошлась с мужем. Он оказался негодяем, изменял мне и не давал денег… Так вот, я разошлась с ним и вздохнула с облегчением. Стала сама зарабатывать себе на жизнь, успокоилась, даже поправилась на три килограмма… – Она выпрямилась в кресле, такая тоненькая, стройная, и похлопала себя по плоскому животу, словно демонстрируя, как она растолстела. – Сижу себе целыми днями и вышиваю, смотрю телевизор, слушаю музыку, изредка отвечаю на телефонные звонки подружек… Знаете, меня такая жизнь устраивает… Так вот, у меня было все хорошо и, главное, спокойно. Деньги я тратила в основном на поездки, то в Турцию поеду, то в Испанию… Конечно, – она доела хлеб и отряхнула крошки, – скучновато одной ездить, но это лучше, чем сидеть вечерами на кухне и вздрагивать от каждого звука, ожидая возвращения мужа. Я боялась его, вот так… Одним словом, я в последнее время жила спокойно. И тут – на тебе! Дядю убили. Я сразу поняла, что это убийство, еще когда только услышала про яд. Нет, дядя на это не способен. Но вот кому понадобилось убивать такого тихого и скромного человека – ума не приложу. Я приехала сюда не только для того, чтобы похоронить его и привести в порядок все документы, связанные с наследством, то есть принять наследство, но и узнать, кто же убил его… Убийца должен быть наказан. Она должна сидеть в тюрьме.
– Вы снова про его жену?
– Больше некому. Так вы возьметесь за это дело?
– Пять тысяч евро, – не моргнув глазом назвал свою цену Китаев, уверенный в том, что посетительница, услышав эту сумму, развернется и тотчас укатит к себе в Питер.
– Три, – невозмутимо принялась она торговаться. – Пять – это слишком, да вы и сами это знаете. Тысячу сейчас, остальные две тысячи я дам вам, когда вы назовете имя убийцы… По рукам?
– По рукам.
Василий снял с огня турку и разлил кофе по чашкам.
– Вам с сахаром?
– Да. И с сахаром, и с молоком. И с хлебом, что-то я проголодалась…
– Тогда, может, подождете, когда будет готов мясной рулет? Минут пятнадцать еще…
– Вы что, повар? Это я распиналась перед поваром? – Она вдруг расхохоталась. – Вот умора!
– Нет, я не повар, я работаю с Крымовым. Просто люблю готовить. Вам бы крупно повезло, если бы я был вашим мужем…
– Ну уж нет, замуж я не собираюсь… Да и вы просто так сказали… – Она покраснела. – А знаете, я согрелась… И пахнет здесь так вкусно вашим рулетом… Везет же Крымову…
– А откуда вы знаете про Крымова?
– Мне в Питере дали ваши координаты, одна его хорошая знакомая… Сказали, что мне лучше всего обратиться к нему или Земцовой. Но я нисколько не жалею, что поговорила с вами, тем более что вы все равно записали весь наш разговор… Я же видела, как вы включали что-то под столом. Я внимательная. – Она улыбалась.
Василий, нисколько не смущенный ее словами, вышел из кухни и заглянул в кабинет, где спал Крымов.
– Подъем! – громко шепнул он, боясь, что его услышит не в меру внимательная посетительница. – Вставай… И буди Шубина. Дело есть на три тысячи евро. Да и обедать пора.
Крымов повернулся к Василию и, не открывая глаз, блаженно улыбнулся.
– Хорошо пахнет, Василий… Ты бы принес сюда поесть…
– Там девушка… прилетела из Питера. Красотка, между прочим. Сидит на кухне и ест черный хлеб. Тебя спрашивает. Что ей сказать, что ты спишь?
Крымов нехотя поднялся, одернул джинсы, свитер.
– А что там у нее случилось?
– Дядю отравили.
Глава 2
Они общались по Интернету в он-лайне – Крымов и Земцова. Это было как наркотик, как свежий воздух, без которого он задыхался в скучном и тесном Саратове, а она переживала не самые веселые дни своей жизни в Париже. Крымов предложил ей установить видеокамеры, чтобы они могли видеть друг друга, но она отказалась. Не захотела, чтобы Крымов видел ее возле компьютера в кабинете, куда она приходила, как правило, ночью, в пижаме, уже после того, как они с Патриком (так звали ее последнего мужа) либо скажут друг другу «спокойной ночи» и разойдутся по своим спальням, либо проведут вместе супружеские полчаса. Ей казалось, что Крымов увидит всю ее парижскую жизнь, отраженную в ее глазах, отпечатанную на ее губах и теле… Да, у нее, помимо Патрика, был любовник, молодой парень двадцати пяти лет, его звали Мажимель, но она не считала их отношения серьезными, несмотря на то что они встречались довольно часто, примерно три раза в неделю. Однако именно после свидания с Мажимелем она испытывала угрызения совести перед Крымовым, и в те часы их интернетовского общения, когда он расспрашивал ее о том, как она провела день, Земцова лгала ему, сочиняя на ходу, где и как проводила время, или же преподносила своему бывшему мужу гладкую и красивую, заранее придуманную сказочку о проведенных ею в полном одиночестве часах… До рези в глазах она вчитывалась в бегущие на экране буквы – так Крымов пытался войти в ее замкнутую, запаянную со всех сторон жизнь с Патриком и Мажимелем, так хотел просочиться в ее душу и завладеть ее телом. Но если то, что называется душой, и трепетало при появлении на экране новых слов, признаний в любви, тщетных, хотя и трогательных попыток вернуться в ее мир, то тело ее становилось все более равнодушным. Крымов постепенно перестал волновать ее как мужчина. Обнаружив это, она испытала странного рода облегчение и жила теперь с этой тайной своего освобождения от него, еще не веря в свое счастье. Ведь это означало, что теперь она не станет испытывать боли при мысли, что Крымов снова изменяет ей, что он в постели с другой женщиной, что у него есть, помимо нее, своя мужская и очень автономная жизнь. Вот и отлично, думала она, выключая компьютер и пробираясь тихо в свою спальню, где ее ожидала широкая кровать без Патрика, ночная лампа и книга в изголовье… Маша жила у бабушки в Москве, и это давало Юле еще большую свободу, еще большую возможность пожить в свое удовольствие. Иногда, уже перед самым сном, она обнаруживала телефонное послание Мажимеля – он желал ей спокойной ночи и назначал новую встречу. И это было чудесно. Так, в плавном и приятном круговороте среди трех своих мужчин, таких разных, но одновременно таких родных и по-своему любимых ею, она сразу не заметила появления еще одного мужчины…
…Возле компьютера стояла ваза с нарциссами. Покрасневшими от переутомления глазами она смотрела на экран – Крымов писал о том, что собирается в Париж, что ему надоело общаться с ней при помощи знаков, что его стали раздражать эти он-лайновские посиделки, что он хочет встретиться с Патриком и все объяснить ему…
«Ты ничего не должен ему объяснять. Я сама поговорю с ним, но я еще не готова…»
«Выпей коньячку для храбрости и скажи ему, что любишь меня, что тебе надоело притворяться и делать вид, что ты любишь его, ведь это неправда?»
«Я люблю его по-своему. Патрик – прекрасный муж, он очень заботливый…»
«Прекрати играть словами! Ты вот уже который год обманываешь себя, ложась с ним в постель…»
«Крымов, тебе ли говорить о постели? Вспомни только…»
«Нечего и вспоминать. Я всегда любил только тебя…»
«Все. Хватит. Я устала».
«От чего это ты так устала? Где ты была сегодня целый день? С Патриком?»
«Нет, я была на море… одна…»
Она закрыла глаза и вспомнила Мажимеля, его красивую голову, склонившуюся на ее грудь, его голос… У нее сердце замирало, когда он целовал ее сухими горячими губами. Смуглый, худой, с выгоревшими волосами, в светлых шортах и голубой рубашке, он ждал ее в баре на пляже. Они провели на море не больше часа, потом отправились в гостиницу, где Мажимель снял для них номер. Часто в его объятиях она вспоминала Крымова, и ей казалось, что она понимает желание бывшего мужа не принадлежать никому и одновременно отдавать себя всем, кого любит. Она по-мужски хладнокровно говорила о своей любви и любовнику, и мужу, и даже лгала ставшему виртуальным Крымову, и ей нравилась эта игра, это бесконечное путешествие по постелям… Расслабленная, немного огрубевшая от частых мужских ласк и пресытившаяся ими, она все чаще и чаще искала спасения в долгих ночных беседах с Крымовым. Пусть он упрекал ее браком с Патриком, грозясь приехать и забрать ее, пусть он лгал ей и себе, уверяя, что они любят друг друга, но он не мог физически прикоснуться к ней, не мог поцеловать ее и без того горячие, еще не остывшие от поцелуев других мужчин губы – их общение оставалось хотя бы в этом плане целомудренным. Но больше всего ей нравилось, когда он рассказывал ей о том, чем они сейчас там, в Саратове, с Шубиным и Китаевым занимаются. Когда дело было особенно интересным, то к разговору зачастую присоединялся Шубин.
«Привет, это Игорь. Как дела? Ты еще не спишь? Представляешь, сегодня к нам девушка пришла. У нее вроде дядю убили. Мой брат, Василий, принял ее, расспросил, а мы с Крымовым в это время спали…»
«Дяде сорок пять лет, работал продавцом в музыкальном магазине. Скромный, симпатичный мужчина, она оставила его фото…»
«Как его убили?»
«Отравили!»
«Чем?»
«Рицином, как говорит Чайкин. Он передает тебе привет».
«Как Таня Бескровная?»
«Кормит грудью. Минкин счастливый, прямо весь светится…»
«Слушай, Земцова, может, ты мне еще одного ребенка родишь?»
«У меня другие планы».
«Они связаны с Патриком?»
«Ребята, вы отвлеклись от темы. Дядю отравили ядом. Где, спрашивается, убийца его достал?»
«А это не самоубийство?»
«Юля, когда мы занимались суицидными делами?»
«Что говорит племянница? Кто она?»
«Приехала из Питера. Вышивальщица. Судя по всему, хорошая вышивальщица. Но в момент смерти дяди не вышивала. Пила водку на дне рождения подружки. У нее вроде бы есть алиби. Но в Питер, понятное дело, никто не ездил».
«Что Корнилов?»
«Говорит, что они поторопились сделать вывод о самоубийстве, что это действительно похоже на убийство. Но мы так толком и не поняли, что он этим хотел сказать. Думается мне, не сегодня завтра они заведут уголовное дело, и тогда мы снова будем работать на прокуратуру».
«Какая разница, на кого работать, если вы ищете убийцу и вам за это платят?»
«Ты к нам не собираешься?»
«Пока нет. Расскажите подробнее о дяде. Как его зовут?»
«Юлий. По фотографии – красивый, интеллигентного вида мужчина. С бородкой. Наташа, его племянница, говорит, что, когда она приехала, в доме было все вверх дном. Она утверждает, что это милиция…»
«Почему?»
«Потому что там, в Питере, был такой случай…»
«Это не факт. Несерьезно. А с кем он жил?»
«С женщиной по имени Лариса. Она исчезла, ее нигде нет».
«Она исчезла вместе с вещами?»
«По словам племянницы, часть вещей пропала, в том числе и дорогая шуба, видимо, какие-то украшения, потому что в квартире не нашли ни золота, ни серебра…»
«Получается, что этого Юлия убили и ограбили. Убить могли по неизвестной нам причине, а ограбили, чтобы скрыть мотив преступления. Или же убийство произошло с целью грабежа. Но если предположить самое худшее, что этого человека убила его же собственная жена, то она сделала это грубо, словно нарочно, чтобы навлечь на себя подозрение… Или же кто-то подставил ее».
«Вообще-то она была его сожительница. Они не были в браке», – заметил Шубин..
«Это не имеет значения. Они жили вместе», – ответила она.
«Послушай, милая, тебе что, совсем спать не хочется, ты так подробно расспрашиваешь нас об этом совершенно неинтересном, на мой взгляд, деле?» – спросил Крымов.
«Сейчас это единственное, что меня интересует, честное слово. Такая скука, ты не представляешь себе…»
«Ладно, ребята, я исчезаю… Ты молчишь, ничего не отвечаешь, значит, вам есть что сказать друг другу…» – Шубин обиделся и ушел.
«Игорь, ты куда пропал? Я же пересылала тебе все наши разговоры… Тебе неинтересно?»
«Я пошел спать. Устал очень. Как-нибудь в другой раз мы, Юля, поговорим с тобой без свидетелей. Я хотя бы выскажу тебе свое мнение по этому делу. Крымову кажется, что оно неинтересное, а я чувствую, что это убийство непростое. И что нам с ним придется повозиться. Да и сам факт того, что в раскрытии этого преступления заинтересована племянница, тоже меня настораживает. Ведь это же очень большие деньги – три тысячи евро. А она простая вышивальщица».
«Значит, не такая уж и простая… К тому же она может вышивать для церквей и монастырей… Понимаешь?»
«Думаешь, она вышивает золотом?»
«Может, и так, но все равно не признается. Скажет, что вышивает крестиком ночные сорочки для миллионерш».
«Ну так я пошел спать?»
«Куда ты пропала, Земцова?»
«Игорь, спокойной ночи».
«Крымов, Игорь отправился спать. Может, и нам разбежаться?»
«Да мы уже и так разбежались друг от друга – дальше некуда. Так ты будешь говорить с Патриком?»
«Спокойной ночи».
Она отключила компьютер и какое-то время еще сидела за письменным столом, не зная, что предпринять – пойти ли спать, посмотреть ли телевизор или позвонить Мажимелю. Он не звонил ей уже часов шесть. Это на него не похоже. Но, если он не звонит, значит, не хочет или не может. Такого еще не было, чтобы он не хотел ей позвонить, услышать ее голос, увидеть ее… Он был страстно влюблен в нее и находился в том пьянящем состоянии, в котором находятся молодые любовники в самом начале романа. Когда от поцелуев немеют губы, а после страстных объятий саднит истертая до сукровицы плоть…
Она вышла из кабинета, выключив лампу, и в полной темноте двинулась в сторону спальни Патрика. Остановившись перед дверью, она чуть приоткрыла ее и услышала спокойное дыхание мужа. Он крепко спал. Спал сном уставшего за день человека. Спал сном праведника в отличие от нее. Ей вдруг захотелось войти в спальню, зажечь везде свет, растолкать его, расшевелить и заставить выслушать себя. Она скажет ему, что он слепец, что он ничего не видит вокруг, не чувствует, что она параллельно с ним живет еще с двумя мужчинами, с одним встречается почти у него под носом, проводит с ним время в гостинице на берегу моря, с другим ведет активную переписку… Сколько раз ее воображение рисовало эту сцену! Она даже видела спокойное и любящее лицо Патрика в тот момент, когда она открывается ему… А что, если он не слепец и все чувствует и видит? А что он может сделать? Он ждет, когда она сама сделает свой выбор? Но, если даже предположить невозможное, что он знает о ее связи с Мажимелем, тогда почему же он ничего не предпринимает, почему не выгоняет ее вон из своего дома, почему не хлещет ее по щекам, называя самыми последними словами? Что это – любовь или же страх потерять ее? Или он ждет, когда она сама выдаст себя с головой…
Она быстрым шагом направилась в свою спальню, открыла шкаф, достала одежду, оделась и, даже не позвонив Мажимелю, не предупредив его о своем приезде, вышла из дома, завела машину и, открыв ворота, поехала к нему.
Он снимал квартиру в квартале Маре, представляющую собой небольшую, но очень уютную студию всего в нескольких кварталах от особняка своих родителей. Юля бывала там крайне редко, ей нравилось встречаться с Мажимелем подальше от города, поближе к морю, поэтому часть отведенного им на свидание времени они проводили в машине. Сейчас же она ехала к нему, находясь в том возбужденном состоянии, которое сложно объяснить, но которому подвержены все страстные натуры, привыкшие немедленно удовлетворять свои желания во что бы то ни стало… Хотя уже в машине, вдыхая свежий осенний воздух, врывавшийся в открытое окно и будоражащий, освежающий ее, она вдруг поняла, что ей важна была не столько встреча с любовником, сколько сама поездка, неожиданная, ночная, странная, волнующая своей непредсказуемостью…
Улицы Парижа были пустынны, хотя и ярко освещены. Редко можно было увидеть заблудившихся в густом переплетении улиц одиноких мужчин и женщин, бредущих вдоль темных домов от одной вывески ночного бара к другой…
Машина плавно скользила по гладким, как черные блестящие атласные ленты, дорогам навстречу ярким, отчего-то казавшимся праздничными площадям и перекресткам, подсвеченным соборам и дворцам, и было удивительно, что Юля успевала вовремя свернуть на нужную улицу, в нужный переулок.
Наконец она остановилась на узкой улице, припарковала машину рядом с увитой диким виноградом калиткой, за которой оранжево светился небольшой дворик с расположенным в глубине его двухэтажным домом. Она знала, как открывается калитка, поэтому беспрепятственно открыла ее и ступила на выложенную плиткой дорожку, ведущую к дому. Двинулась, дрожа всем телом, вперед. Пожалела, что не набросила куртку, потому что, несмотря на кажущееся тепло, в воздухе было все же по-осеннему свежо. Она подошла к светящемуся окну студии, немного удивившись, что Мажимель еще не спит, а оказавшись совсем рядом, приникла к довольно широкой щели между красновато-желтыми узорчатыми шторами, которыми было небрежно задернуто окно. И тут же почувствовала, как лицо ее вспыхнуло, как если бы это не она застала кого-то за тайным любовным занятием, а ее застигли врасплох, ворвались в ее интимную жизнь…
Мажимель стоял лицом к окну, опершись на стол, тот самый стол, за которым они с Юлей иногда завтракали или ужинали, утомленные любовью или долгой поездкой на машине, а сзади его обнимал совершенно обнаженный, как и ее любовник, юноша, почти мальчик, лица которого она не успела рассмотреть…
Ей вдруг захотелось хохотать. Громко, на весь квартал, на весь Париж. Ей хотелось, чтобы он услышал ее, чтобы вырвался из цепких, животных объятий своего юного дружка, чтобы покраснел так же, как покраснела она, а она чувствовала, что покраснела… Но она лишь зажала рот ладонью и стала ждать, когда из глаз покатятся слезы. Но они не катились. Юля стояла, уже отвернувшись от предательского окна. Она уже никогда не сможет поехать с Мажимелем на море. Она никогда не почувствует на своих губах соленый привкус его губ. Он умер для нее навсегда.
Стало еще холоднее, свежее, и как будто поднялся ветер. Не было сил двигаться. Она стояла долго, минут десять, которые превратились для нее в целую ночь. Холодный воздух остужал ее, успокаивал, прояснял затуманенные изменой мозги. Что поделать, раз Мажимель оказался таким ненасытным, таким открытым для любви…
Спотыкаясь, она все же добрела до машины, забралась в нее и, обняв себя, зажмурилась. Ей не хотелось видеть ни эту улицу, ни этот оранжевый двор, ни эту калитку с порозовевшим от холода слегка подсохшим виноградом…
Она не помнила, как возвращалась по тем же улицам домой. На этот раз окно было закрыто, а в салоне – жарко натоплено. Она наслаждалась теплом, тишиной и возможностью обо всем подумать. Но мысли были только о Патрике. Сказать, что она мучилась угрызениями совести – значит, ничего не сказать. Слишком пошлая, гнусная история. Она изменяла Патрику с Мажимелем, который, в свою очередь, изменял ей с тем парнем, которого она видела в щели между узорчатыми красно-желтыми шторами…
Дома было по-прежнему тихо и спокойно. Она включила свет на кухне, сварила себе кофе и выпила, обжигая рот, горло… Затем вымыла чашку и поднялась к себе. Но, проходя мимо спальни Патрика, услышала голос. Как если бы он, Патрик, разговаривал с кем-то по телефону.
Она остановилась, прислушалась.
«…Нет, это невозможно… Особенно сейчас, когда она так уверена во мне… Габриэль, прошу тебя, успокойся и не плачь… Возьми себя в руки…»
Габриэль. Так звали двоюродную сестру Патрика, его кузину, живущую в Ницце. Юля виделась с ней на дне рождения Патрика. Очень красивая брюнетка двадцати семи лет, разведенная. Она ушла от мужа, когда узнала, что у него есть другая женщина, даже семья, где растет сын трех лет по имени Франсуа. Патрик еще сказал тогда, когда его кузина переживала депрессию после развода, что его дом всегда открыт для нее, что она может поселиться и жить здесь, сколько ей захочется…
«Габи, не дури… Тебе не стоит приезжать. Сейчас ночь. Подожди до утра, а утром приедешь, и мы с тобой все обсудим… Да, я очень люблю тебя… Нет, она ничего не знает, да и как она может узнать, когда я сказал ей, что ты моя кузина? Очень тебя прошу, не осложняй ни свою, ни мою жизнь… Юлия очень хорошо к тебе относится, правда… Я знаю, что ты устала, но потерпи еще немного… Нет, она пока никуда не собирается, во всяком случае, я ничего не слышал… В Москву? Нет… Мы планировали отправиться туда к Новому году. Ты же все знаешь… прошу тебя, успокойся… Я уверен, что он скоро приедет. Он – решительный человек и не станет ждать. Они переписываются по Интернету, она проводит за компьютером по шесть часов… Пусть договорятся, вот тогда ты и переедешь ко мне… Ну откуда мне знать, сколько им для этого потребуется времени?..»
