Kitabı oku: «Небесная музыка. Луна», sayfa 8

Солнце уже ярко светит над нашими головами, а мы сидим на симпатичной скамье неподалеку от саженцев. Настроение у меня почти умиротворенное. Кажется, что мы далеко за городом, в тишине и покое, какие бывают только ранним утром в отдаленных от мегаполисов местечках.

– Откуда такие познания, Мэгги? – спрашивает мистер Бин.

– Дедушка научил, – говорю я. – У нас в саду росло кое-что.

– А сейчас не растет?

– А сейчас дедушки нет, – спокойно отвечаю я. У тети не получается ухаживать за растениями.

– А родители где? – пытливо смотрит на меня мистер Бин.

– Их нет. – Он не бормочет слова соболезнования, как некоторые, и не начинает расспрашивать, что с ними случилось. Просто принимает к сведению и продолжает расспросы:

– Почему у тебя такие руки неухоженные?

– Какие? – не сразу понимаю я и смотрю на свои пальцы. Кожа на кончиках – довольно грубая, на правой руке ногти длиннее, не покрытые никаким лаком.

– Я музыкант, мистер Бин, – отвечаю я.

Он скептически хмыкает и говорит почему-то:

– Еще одна. Зачем тебе это?

– Зачем быть музыкантом? Это моя мечта, – я смотрю на него с недоумением. А он смотрит на меня как на душевнобольную и уточняет:

– Что, твоя мечта – стать нищебродом?

– Эй, – оскорбляюсь я. – Мистер Бин, а ваша мечта – прислуживать хозяину этого дома?

– А у меня нет мечты, Мэгги, – хищно раздувая ноздри, отвечает он, – у меня есть только цели. Долгосрочные и краткосрочные.

– Я так понимаю, краткосрочные – это посадить розы, а долгосрочные – помочь приготовить обед? – весело спрашиваю я.

– Ты просто не знаешь цену деньгам, – в его голосе отчего-то слышится усмешка.

– Зато я знаю цену себе. И своей музыке.

Ему нравится мой ответ – он лукаво щурится и оценивающе на меня смотрит.

– И что, достигла ли ты в музыке столь же впечатляющих успехов, таких, как в уходе за розами?

– Все еще впереди, – отвечаю я с достоинством.

Мистер Бин откровенно издевается:

– Так говорят все неудачники. Занялась бы ты лучше чем-нибудь полезным.

– Ну спасибо, – говорю я. – Вы просто гений мотивации. Моя самооценка взлетела до небес.

– Тебе не хватает отца, Мэгги. Дочь хозяина тоже занималась музыкой, тайно, – делится он. – Но он дал ей понять, что не потерпит подобного. Долг отца – наставить ребенка на путь истинный.

– Долг отца – любить, – морщусь я. – Ваш хозяин – глупый и деспотичный мудак.

– Да ты что, – оскаливается мистер Бин. – Наш хозяин хочет, чтобы дочь не нуждалась. И не хочет видеть на своей репутации пятно в виде опустившейся идиотки, очередную пьяную тусовку которой обсуждает вся страна.

– Наверное, тяжело быть таким богатым, как ваш хозяин, – говорю я.

– Не знаю, – дергает он плечом.

– Постоянно нужно думать о том, как заработать новые деньги и не потерять старые. С ума сойти. Наверное, поэтому ни о чем другом он думать не может! Боже, как не повезло этой Диане, – продолжаю я с сочувствием. – Вместо того чтобы помочь, отец запрещает ей заниматься любимым делом.

– И как он должен ей помочь? Купить всех? – со скепсисом в голосе спрашивает он.

– Нанять нужных людей и сделать грамотный промоушен – с его-то деньгами это не должно быть проблемой, – отвечаю я. – Если эта Диана стоит хоть чего-нибудь, люди будут слушать ее. А если промоушен не поможет, значит, отец сможет ей объяснить, что музыка – не для нее. Человеку нужно давать шанс, особенно если это твоя дочь.

– Какой еще шанс? Глупости все это, – каркающе смеется он.

– Даже преступникам его дают!

– Что-то ты умная не по годам, – фыркает мистер Бин.

– А вы – сварливый. Еще десять лет, и вы превратитесь в дряхлого старикашку с ужасным характером, – говорю я весело. – Смотрите на мир позитивно.

– Ха! – говорит он. – Займись чем-нибудь полезным, Мэгги. Зарабатывай деньги, чтобы не пришлось жить на улице. А лучше – выйди-ка замуж.

Я заливисто смеюсь – так громко, что с тонкой изогнутой ветки срывается испуганная птичка.

– А вы забавный!

Мистер Бин только лишь качает наполовину седой головой, явно сомневаясь в моих умственных способностях, но по его глазам я вижу, что и ему смешно. А потом он долго и нудно высказывает мне все это вслух. В какой-то момент мне кажется, что на меня кто-то пристально смотрит, и я резко поворачиваюсь к особняку, но никого не замечаю.

Через полчаса, поговорив и вволю повтыкав друг в друга шпильки, мы прощаемся. Солнце над нами золотится, на голубом небе – ни единого облачка, безветренно – видимо, сегодня будет хорошая погода. Мне совсем не хочется спать.

Все, что я хочу, – так это быстрее попасть домой. Беседа с ворчливым помощником повара помогла мне скоротать время.

– До свидания, мистер Бин, – говорю я. – Берегите спину от напряжения. И ворчите меньше.

– До свидания, Мэгги. Береги разум от иллюзий. И мечтай меньше, – отзывается он.

– А вы больше не работайте вместо садовника. Сад этого не заслужил.

Я улыбаюсь, машу ему и ухожу в сторону особняка, надеясь, что правильно запомнила местонахождение своих апартаментов. Ужасно хочется есть.

– Эй! – вдруг окликает меня мистер Бин. Я оборачиваюсь.

– Что?

– Подойди, – велит он и спрашивает зачем-то: – Есть на чем записать номер?

Я мотаю головой и смеюсь:

– Вы хотите дать мне свой номер? Вы, конечно, можете, но…

– Дура! – рявкает он. – Раз не на чем записать, запоминай.

Он по памяти диктует номер и заставляет меня повторить. Память на цифры у меня отличная.

– Сегодня же позвони по этому номеру и скажи, что ты – от мистера Бина.

– И что, – спрашиваю я иронично, – мне дадут миллион?

На меня смотрят, как на шевелящего усами таракана.

– Тебе дадут шанс. Это номер одного музыкального продюсера. Так, ничего особенного – он занимается с каким-то отребьем вроде тебя. Но я знаю, что он ищет хороших исполнителей. Позвони и скажи, что от мистера Бина. А потом сходи на прослушивание.

А потом он с чувством глубокого самоудовлетворения изрекает:

– Людям же нужно давать шанс.

Я удивленно смотрю на помощника повара. Откуда он знает музыкального продюсера?

– Второй зять моей сестры, – поясняет мистер Бин и хмыкает. – Должен денег.

На этой ноте мы с ним прощаемся, я повторяю, что позитив – это здорово, и убегаю. Свое окно я нахожу довольно легко и, перелезая через него, думаю, что, должно быть, у охраны сложилось обо мне крайне странное мнение.

Надеюсь, бледно-желтый куст будет в порядке. А из саженцев вырастут замечательные розы.

В темном саду расцветают сладкие белые розы,

И пахнет старыми тайнами, звездами и цветами.

Звездный садовник ответит на все вопросы.

И вскроются грани между реальностью и мечтами.

Глава 6. Лазурь и мята

Привычка быть счастливым – самая лучшая.

Диане кажется, что она стала круглой Луной – повисла в темном пространстве, не знающем течения времени, застыла неподвижным космическим телом в пустоте, потерялась среди слепящих огней в пространстве, которое существовало всегда и которого никогда не было.

А была ли когда-нибудь она сама?

Диана Эбигейл Мунлайт.

Ее имя пробуждает слабую волну чувств, и по Луне бегут стремительными геометрическими линиями узоры. С Земли их не видно. На Земле не знают, что она, Диана-Луна – живая, всего-навсего замороженная, погруженная в вечный анабиоз.

Раньше бесконечность ее пугала, казалась предвестником забвения, теперь же она сама – часть бесконечности. Бесконечность вмерзла кристаллами в ее волосы, изморозью покрыла бледную кожу, пропитала словно слезами ресницы и стекает по холодным щекам. Бесконечность – в каждой вене. Теперь Диану пугает то, что она потеряет свою бесконечность, потеряет свой свет.

Потеряет музыку.

Она – это свет. Пусть ночной – но все же.

По твердой поверхности Луны пробегают всполохи лазурного блеска. Постепенно она пробуждается, находит себя, но теряет бесконечность. Она смотрит на узоры созвездий, пролетающие мимо кометы – как часто их путают с падающими звездами! – на космический мусор. Воспоминания становятся ярче, она слышит голоса, видит фрагменты из прошлого, начинает чувствовать… И первое, что накрывает ее с головой, – это боль, глубокая, въевшаяся в душу, невесомая, как перо из крыла ангела.

Луна дрожит и искрится лазурью.

Но все еще светит.

Боль возвращает чувства Дианы окончательно. И как только девушка понимает, что ее свет – лишь часть отраженного солнечного света, что даже Земля отражает куда больше света, чем Луна, она откалывается от спутника и начинает стремительно падать, превратившись в точку.

Диана несется к Земле с невероятной скоростью, и когда до столкновения остается совсем немного, она, вздрогнув всем телом, распахивает глаза.

Девушка обреченно смотрит в белый потолок, понимая, что находится в своей комнате, лежит на кровати и накрыта теплым одеялом до самого подбородка. Диана прислушивается к себе, чувствуя, что ей больше не холодно, и жар больше не плавит кожу, осталась только лишь слабость и ужасная боль в горле. А еще колет руку у локтя – так и есть, капельница. Ей делали капельницу – она до сих пор стоит у изголовья кровати.

Диана медленно садится – с ее лба падает влажное полотенце, и она обтирает им сухие подрагивающие руки. Диана прекрасно помнит о том, что случилось, и понимает, что ее нашли, – иначе и быть не могло. Она знала, что ее свобода – временная.

Диана идет по комнате и удивленно оглядывается по сторонам. В ее комнате был кто-то чужой. Ничего не понимая, Диана идет дальше, похожая на привидение в длинной невесомой белой сорочке. На диване она видит уснувшую тревожным сном мать. Прямо перед ней на журнальном столике лежат какие-то бумаги и вычурные приглашения с вензелями —, видимо, Эмма подписывала их, когда уснула. Во сне она выглядит не такой уж и безупречной – сон снимает с нее волшебство, позволяющее скрывать возраст, и Диана вдруг чувствует слабый укол совести. Она бросает на ноги матери тонкий плед и, покачиваясь от слабости, идет к бару – в горле пересохло. Диана пьет кокосовую воду, но боль в горле не становится меньше.

Она заболела, потому что решила переночевать в парке. Какой же глупый, опрометчивый поступок. Диана касается горла пальцами, щупает его и болезненно морщится. Девушка уже хочет идти обратно в кровать, потому что слабость наваливается на нее сильнее, однако ей вдруг кажется, что она слышит голос отца. Возможно, он вновь по совету личного психотерапевта занимается цветами. Его личный психотерапевт – известный доктор философии в области психологии, который при Нью-Корвенском университете основал собственную школу. Он заставляет отца сажать розы и ухаживать за ними, но зачем, Диана никогда не понимала. Впрочем, зачем отцу психотерапевт, ей тоже было непонятно.

Диана замирает на мгновение, чувствуя вспышку ненависти к отцу, а затем открывает окно, не боясь льющейся из него прохлады. Она смотрит в сад и, к своему изумлению, видит у розовых кустов отца и какую-то девушку. Диана хватает театральный бинокль, из которого пыталась рассмотреть звезды, и наводит на них. К ее огромному удивлению, отец разговаривает с той самой красноволосой гитаристкой из парка – Диана отлично помнит ее лицо. Видимо, ее до сих пор не выставили из особняка. Что она делает рядом с отцом, Диана не знает, просто наблюдает за ними, отмечая про себя, что отец и красноволосая ведут оживленную беседу, и для нее это в новинку – разве можно разговаривать с этим деспотом так живо? Ей не страшно? И кто она, вообще, такая?

Отец, кажется, смеется, и сердце Дианы перетягивают атласной черной лентой. Она с шумом закрывает окно и идет в кровать. Ей противно – и от себя, и от всех них. Видимо, отец может относиться хорошо ко всем, кроме собственной дочери.

Диана утыкается лицом в подушку, которая едва заметно пахнет ее любимыми духами – слабо ощутимой горечью цитруса и кожей, и закрывает глаза. Завтра ей предстоит разговор с родителями, и это уже сейчас ее раздражает. Она скучает по своим друзьям, которые наверняка проклинают ее, и чувствует вину – она как черная дыра все больше ширится в ее груди. И думает о Дастине, вспоминая его образ в рекламе.

Ночью ей снится, как Николь обнимает ее, а парни стоят рядом и говорят, что все в порядке, хлопают по спине, шутят, и все, как всегда. А она плачет, но так и не может сказать простых слов извинения.

Во второй раз Диана просыпается в слезах. Ее горло болит так сильно, что она не может вымолвить ни слова.

* * *

До десяти утра я нахожусь в своей шикарной тюрьме в ожидании, когда меня освободят. Я надеюсь, что они нашли Диану, потому что мне ужасно жаль впустую потраченного времени, проведенного здесь, а еще я беспокоюсь за гитару.

Рыбина с бесцветной, ничего не значащей улыбкой заходит в гостевую спальню тогда, когда лучи солнца неспешно переползают со стены на потолок. Она вновь одета так, будто собирается на прием к Папе Римскому или к королю, – деловой костюм небесного цвета, идеально уложенные волосы, макияж, туфли на высоком каблуке. Она благоухает свежестью, в которой чувствуется цветочная нотка, но глаза ее уставшие. Рыбину сопровождают молодая женщина крайне строго вида, в очках и с пучком на голове, напоминающая злую учительницу, и двое охранников, один из которых несет мою гитару.

– Доброе утро, мисс Ховард, – приветствует меня Рыбина. И тотчас стены покрываются изморозью.

– Натянуто доброе, – отвечаю я, беру гитару и аккуратно достаю ее из чехла. Осматриваю. Из моей груди вырывается вздох облегчения – с моей малышкой все в порядке.

Рыбина терпеливо ждет, когда я оторву взгляд от гитары, и открывает рот с острыми зубками:

– Нам нужно поговорить.

Она протягивает руку, и ее помощница вкладывает в нее конверт. А после уходит вместе с охранниками. Мы остаемся наедине: я сижу на диване, она – в кресле напротив. Между нами – стеклянный журнальный столик, – он настолько изящен, что кажется хрустальным.

– Ваша дочь нашлась? – спрашиваю я первой.

– Да, – коротко отвечают мне.

– Надеюсь, с ней все хорошо, – из вежливости говорю я, хотя готова надрать этой Диане задницу.

– Все хорошо. – Ее мать не хочет продолжать разговор насчет дочери и меняет тему: – Как я и обещала, мисс Ховард, гитара доставлена вам в целости и сохранности. Кроме того, примите материальную компенсацию за доставленные неудобства.

Она небрежно кидает на середину столика белоснежный конверт, в котором, по всей видимости, лежат деньги.

С одной стороны, мне, конечно же, нужны деньги – я скромная студентка Хартли, которая перебивается подработками. Но, с другой, мне становится не по себе – чувство неловкости переплетается внутри с неожиданной злостью. Рыбина думает, что может просто так кинуть мне подачку? Серьезно?

– Я не возьму денег, – твердо говорю я, пристально глядя на нее.

Она приподнимает идеально нарисованную бровь.

– И что вы возьмете, мисс Ховард?

Я непонимающе на нее смотрю, подавляя свой гнев, а она изучает меня. И, кажется, приходит к какому-то неправильному выводу.

– Что ж, я неправильно вас поняла. Вы музыкант, верно? – спрашивает она своим непередаваемо холодным тоном.

– Верно, – отвечаю я, не понимая, к чему она клонит.

– Я могу предложить вам одноразовую работу и заплатить за нее эту сумму.

Вот это мне уже нравится больше. Я как раз ищу новую подработку.

– Так, что за работа? – спрашиваю я.

– Через три недели на нашей вилле состоится закрытый благотворительный бал, – говорит она. – Нужны профессионалы для музыкального сопровождения.

– Оркестр? – спрашиваю я. И слышу:

– Гитарный квартет. Раз вы учитесь в Хартли, наверняка должны играть на должном уровне. Верно?

Я киваю.

– Найдите в Хартли трех хороших гитаристов, с вами свяжутся и все досконально объяснят. А сейчас оставьте свои координаты моей помощнице.

Она даже не спрашивает, согласна ли я, потому что уверена, что не откажусь. И я не отказываюсь, хотя почему-то мне неприятно соглашаться.

– Единственное условие – вы сохраняете в тайне все, что произошло вчера, – говорит Рыбина.

– Никто ничего не узнает.

– Верю. Но вы подпишете документы, в которых говорится о том, что не имеете права разглашать информацию.

Рыбина встает, не забирая денег, и идет к двери.

Я встаю следом, и мне с трудом удается не закатить глаза. Как все серьезно!

– Извините, – говорю я ей в спину, и она вынуждена обернуться. – Но почему такой странный выбор? Обычно при выборе исполнителей для камерной музыки останавливаются на более традиционных струнных квартетах – скрипки, альт и виолончель.

– Сын одного из наших друзей пишет музыку для гитары, – сухо отвечает Рыбина и уходит. Зато приходит помощница – ее зовут Джессика, и она кажется еще более высокомерной, чем хозяйка. Она общается со мной так, будто я ей должна крупную сумму уже лет двадцать, а перед этим сожгла дом и увела мужа. Джессика берет у меня данные и коротко рассказывает про предстоящее мероприятие – это претенциозная вечеринка для богатых, которые раз в году играют в добрых фей и волшебников, покупая произведения искусства на аукционе и передавая вырученные деньги в благотворительный фонд, созданный женами миллиардеров.

Богатых нужно развлекать живой музыкой, и за это будут платить неплохие деньги.

– В начале следующей недели я свяжусь с вами, мисс Ховард, – говорит Джессика, с отвращением глядя на меня. – К тому времени вы должны будете подобрать коллег для квартета и передать мне их данные. Конечно, каждый из них будет тщательно проверен нашей службой безопасности, поэтому постарайтесь выбрать наиболее приличных из всех.

Я мрачно киваю.

– Надеюсь, вы понимаете, что выступление на закрытом благотворительном мероприятии семьи Мунлайт – это огромная честь, но и не менее огромная ответственность.

– Мунлайт? – переспрашиваю я с недоумением.

– Это – дом семьи Мунлайт, – поясняет Джессика высокомерно – так, словно она лично основала его в тысяча семьсот тридцать пятом году.

И я вдруг понимаю, что это – особняк одного из основателей знаменитой «Крейн Груп», чей небоскреб я не люблю больше остальных.

Эта новость ошеломляет меня, но я почему-то усмехаюсь.

– Прикольно.

– Что? – переспрашивает Джессика, чуть скривив губы.

– Кайфово.

– Я предпочитаю не использовать сленг и вульгарные выражения. И миссис Мунлайт – тоже.

– Да бросьте, – говорю ей я самым своим компанейским тоном и кладу на узкое, худое плечо руку. – Не такая уж вы и правильная. Наверняка вы бываете грязной девочкой.

И подмигиваю ей, широко улыбаясь.

– Что вы имеете в виду? – холодеет она на глазах.

– Я видела вас, – говорю просто. Это старая шутка – естественно, я нигде не видела Джессику, но шутка вдруг срабатывает.

– Вы обознались, – шипит она, подрывается и, как автомат, повторяя, что свяжется со мной в начале недели, уходит. Потом, одумавшись, возвращается – ей ведь нужно еще и выпроводить меня. Садится рядом, дает документы, которые я должна подписать, – все они касаются неразглашения информации, и прежде чем сделать это, я внимательно, раздражая ее, читаю их. Минут сорок спустя мы наконец выходим из гостевых апартаментов. Я бросаю на роскошь неоклассики прощальный взгляд, в котором нет сожаления. Впереди размашисто идет Джессика, затем я, с любопытством изучая обстановку особняка, а за мной – как конвоир – охранник.

Мы покидаем дом, окруженный садом, в котором будут расти посаженные мною розы, и идем по дороге к воротам. Я вновь чувствую, что на меня смотрят. На этот раз я вижу – кто. В одном из окон стоит Диана и прожигает меня взглядом.

Ты слишком странная, Диана.

Не из моего мира.

Меня подводят к черному автомобилю марки «Ауди» и распахивают дверь. Я сажусь на заднее кожаное сиденье, положив рядом чехол с гитарой и сумку. Наверняка мне выделили самую плохую в парке Мунлайтов машину, но для меня она просто шикарна.

Я открываю окно и маню Джессику к себе. С крайне недовольным видом она наклоняется – так близко, что я вижу крапинки в ее сердитых карих глазах.

– Я вас видела дважды, – шепчу я ей на ухо и, кажется, слышу, как скрипят ее зубы.

Что у вас за тайны, Джессика?

– До свидания, мисс Ховард, – говорит она, дает какой-то знак водителю, и машина трогается с места.

Черные кованые ворота открываются, мы выезжаем на улицу, и в нас едва не врезается алый «Бугатти», за рулем которого сидит патлатый мужчина в солнечных очках. Видимо, он как раз направлялся в особняк Мунлайтов и неудачно вывернул. Мой водитель успевает затормозить и избежать столкновения (представляю, на сколько градусов понизилась температура его тела – наверняка трясется за столь дорогое хозяйское имущество!) Водителя едва не впечатывает в руль, а меня – в кресло напротив. Тотчас надуваются подушки безопасности – видимо, их датчик слишком чувствителен. Я сижу, как идиотка, уткнувшись лицом в белую подушку.

Не без труда я вылезаю из машины, к которой уже несутся охранники. А вот водитель самостоятельно выбраться не может и с обреченным видом ждет помощи. Патлатый тоже выскакивает из своего «Бугатти».

– О, черт возьми! – громко и весьма эмоционально кричит он, срывая солнцезащитные очки и запуская в густые каштановые волосы пальцы. Его лицо смутно знакомо. – Честное слово, я не хотел! Вы в порядке, мисс?

Я удивлена – думала, он вообще не обратит на это внимания, но нет – кажется, по-настоящему волнуется.

– В порядке. А вот водитель – не особо.

– Мне так жаль, – наклоняется патлатый к окошку, молитвенно сложив ладони вместе. – Прошу извинить, сэр!

Какой-то он странный богач. А может, тоже чей-нибудь водитель? Но не похоже – одет весьма дорого, хоть и пытается косить под молодежь.

Когда охрана вытаскивает водителя из машины под причитания патлатого, я вдруг понимаю, кто это такой.

– Извините, – говорю я. – Это ведь вы – Джонатан Тэйджер?

– Это я, – соглашается он и смотрит на меня с любопытством. А я улыбаюсь.

– «Пыль и роса» – ваша самая крутая композиция. Я играла ее, когда поступала в Хердманскую национальную музыкальную школу!

– Ого-о-о, – тянет он. – И какова же ваша специальность, юная леди?

– Я не поступила, – весело отвечаю я.

– Досадно.

– Зато поступила в Хартли.

– Я тоже учился в Хартли! – обрадованно выдает он. Я в курсе, потому что все студенты знают популярных выпускников нашей школы – ими тыкают нам в лицо, да и в зале славы мы бываем часто.

Джонатан Тэйджер – известный композитор, который написал одну из лучших песен Элинор Фелпс за последние десять лет. Он непубличная личность, редко показывается перед камерами и предпочитает уединенный образ жизни.

– Вас бы с руками и ногами оторвали в Хартли, захоти вы преподавать на композиционном факультете, – говорю я.

– Нет уж, в Хартли я не вернусь, – смеется композитор. – Я не доучился там один семестр из-за долгов. И заканчивал Джульярд в США.

– Точно, – хлопаю я по лбу ладонью. – Но вас все равно считают своим!

Мы болтаем. С Джонатаном на удивление легко, он расписывается на собственном диске, который дает мне в качестве компенсации (слишком много компенсаций за один отрезок времени), и вообще кажется мне не только крутым композитором, но и крутым мужиком. Напоследок Джонатон желает мне творческих успехов, и его слова как животворящая мазь на ране. После встречи с ним я чувствую желание творить.

Я уезжаю, вполне довольная жизнью, рассматривая из окон автомобиля район, о котором раньше только слышала. Это закрытый район для богачей Верхний Ист-Хиллс. Тут живут политики, бизнесмены, актеры, певцы и прочие представители тонкого слоя элиты нашего общества. Один особняк краше другого. Дороги сверкают чистотой. И даже воздух не такой, как в других районах Нью-Корвена, – он пропитался роскошью.

У меня отличное настроение. Да, я перенервничала, и наверняка на моей голове прибавилось седых волос, но теперь будет, что вспомнить! Никогда не забуду, как я ползла по веревке из простыни и пододеяльника с зацепившимся за джинсы лифчиком Дианы.

Я уверена, что наша встреча была первой и последней, случайной и даже забавной. О том, что она может оказаться роковой, я не задумываюсь. Зато радуюсь подвернувшейся работе. Сыграть в гитарном квартете на вечеринке для богатых снобов за хорошие деньги – почему бы и нет? Я даже знаю, кого можно позвать в будущий квартет кроме Нейтана и Чета – гитариста и бас-гитариста из группы. Думаю, моя хорошая знакомая Сью Хелман согласится на подобное предложение – она отлично играет на гитаре.

В машине есть зарядки, и я наконец подзаряжаю телефон. Он включается, и я вижу уведомления о звонках и сообщениях от друзей.

«Где ты, Санни? Что случилось?» – наперебой спрашивают парни из группы.

Кирстен написывает в своей излюбленной манере – по слову в одном сообщении:

«Где»

«Ты»

«Санни?!»

«Ответь»

«Мы»

«Очень»

«Беспокоимся!!!»

И потому сообщений от нее больше, чем от всех вместе взятых.

Лилит, конечно же, драматизирует:

«Надеюсь, ты жива, – пишет в одном из последних сообщений в мессенджере она. – И я надеюсь, что с тобой все хорошо. Но знай – если что-то случится, я никогда тебя не забуду, потому что ты – наше солнце, Санни, а солнце должно светить».

Я звоню ей первым делом и говорю, что все в порядке – скоро буду дома.

– Мы ждем тебя, – отвечает подруга так, будто меня ждут с войны.

Машина останавливается, и я выхожу на пустую улицу, закинув за плечо гитару, полной грудью вдыхая солнечный воздух. А меня уже поджидают. Высокий парень в синем спортивном костюме, бейсболке и темных очках выскакивает из машины, грубо хватает меня за руку и шипит: «Идик ко мне!» Я пугаюсь, резко оборачиваюсь и автоматически пытаюсь ударить его в лицо, потому что думаю, будто это грабитель. Он успевает перехватить мою руку, и я все так же на автомате бью его коленом между ног. Парень корчится от боли.

– Сейчас вызову полицию, если не уберешься, ублюдок, – дрожащим голосом говорю я и нащупываю телефон.

– Рыжая стерва, – слышу знакомый голос. – Черт, как ударила-то, а!

– Мне еще раз позвенеть твоими колокольчиками, приятель? – ангельским голосом интересуюсь я, раздумывая, стоит ли мне звать на помощь или нет. – Проваливай, пока жив.

– Идиотка!

Я замахиваюсь кулаком, а грабитель срывает очки и смотрит на меня злобным, пронзающим насквозь взглядом. Голубые глаза, в которых светится высокомерие, упрямый подбородок, поджатые губы – знакомое лицо.

Дастин Лестерс собственной персоной. Ну что опять ему нужно?!

– Эм, – тотчас тушуюсь я. – Привет. И пока, я спешу.

Надеюсь, мы больше никогда не увидимся – но это я говорю уже про себя.

– Стоять! Ты меня ударила, – сдавленно говорит Лестерс – видимо, ему все еще больно. И, воровато оглядевшись, вновь надевает очки.

Кошмар в виде звездных исков вновь появляется перед моими глазами.

– Это была самооборона.

– Рыжий Франкенштейн, – выдает Лестерс. – Если ты так защищаешься, боюсь представить, что делаешь, когда нападаешь.

– Не надо было хватать меня!

– Не надо было шляться где-то всю ночь! – возмущается он почему-то. – Я ждал тебя с десяти вечера! Где ты была?!

Это возмущение такое искреннее, что мне становится смешно. Но я сдерживаюсь и с каменным лицом заявляю:

– Это личная информация.

– И кто же тебя привез? – допытывается Лестерс.

– Без комментариев.

– Ты что, в эскорт-сопровождении работаешь? – щурится он подозрительно.

– Слушай, какая тебе разница? – устало спрашиваю я. Мне так хочется попасть домой, но мне не дают этого сделать, и это изрядно раздражает.

– Большая. Идем в машину, – бросает актер и вновь зачем-то нервно оглядывается по сторонам. Боится, что узнают.

Он хватает меня за руку (как знакомо!), но я вырываю ее.

– Никуда не пойду, – говорю я твердо. – Но еще пара секунд – и отправлю тебя.

– Куда? – смотрит на меня как на гигантского таракана наивный Лестерс.

Я подхожу к нему, встаю на цыпочки и шепчу куда. Он краснеет от ярости, но сдерживает себя и повторяет, как робот:

– Нам нужно поговорить.

– Не нужно.

Лестерс гипнотически смотрит на меня своими голубыми глазами, и я не могу понять – линзы это или нет?

– Извини, не хочу с тобой разговаривать, – отвечаю я. Наверное, он ищет меня из-за карты памяти. Вот больной!

– Если тебе интересно, что я сделала с картой памяти, то знай – все удалено, – кривлю я душой – удалю все, как только попаду домой.

– Я хочу поговорить не о ней, – снова морщится Лестерс – кажется, ему не очень хочется вспоминать то, что произошло вчера. Почему он все время морщится? Не знает, что ли, что на его актерском личике могут появиться морщины?

– А о чем? – выдыхаю я устало. – Ты все еще злишься из-за того, что слышал на крыше? Так мы с Лилит уже извинялись. Надеюсь, эта моральная травма оказалась незначительной и скоро выветрится из твоей головы. Пока-пока!

– Стой! Ваша болтовня меня не интересует. Идем в машину. Клянусь, я не причиню тебе вреда, – выдает он героическим голосом. И это кажется мне ужасно подозрительным.

– Звучит как фраза из фильма ужасов, – хмыкаю я. – Слушай, приятель, у меня была сложная ночь. Я не спала и ужасно устала. Отвали, пока я не рассказала папарацци, что знаменитый Дастин Лестерс преследует девушку.

– Клиентов было много? – Хмыкает он, а я молча направляюсь к дому. Лестерс как привязанный тащится за мной и бубнит в спину: – Стой! Это очень важный вопрос! Вопрос жизни и смерти. Мне нужна твоя помощь. Я заплачу! Эй, сколько ты берешь с клиента за час? Или у вас расценки за ночь? Я просто не знаю. Но заплачу в десятикратном размере!

Он что, серьезно? Действительно решил, что я обслуживаю мужиков в сомнительных заведениях?! От подобных слов внутри все кипит и плавится, поднимается и обрушивается с алой пеной. Этот придурок так глумится или настолько туп?!

– Уважаемый мистер Лестерс, я не занимаюсь проституцией, – говорю я, резко остановившись – он едва не врезается в меня. И добавляю, не забыв особо уничтожающе посмотреть на него: – Я ведь не актриса, а музыкант.

Надеюсь, Лестерс понимает подтекст этой фразы. Он напрягается, его мозги скрипят от напряжения, а голос становится сухим:

– Милейшая мисс Ховард, я не хотел обидеть вас. Мне плевать, чем вы занимаетесь. Но мне нужна ваша помощь, чтобы найти похищенные у меня вещи, о которых говорила ваша подружка.

Что?

Это сбивает меня с толку.

– О чем ты говоришь? – с трудом припоминаю я наш разговор с Лилит. Кажется, она рассказывала о том, что ее знакомые стащили что-то у Лестерса, чтобы продать на каком-то сайте.

– Просто поговорим об этом в машине. Пожалуйста, – добавляет Лестерс, и это «пожалуйста» звучит в его устах как ругательство.

Я понимаю, что не отделаюсь от него, если не соглашусь.

Мы подходим к той самой неприметной машине, которая припаркована неподалеку от моего дома. Он открывает передо мной заднюю дверь и кивает, явно говоря, чтобы я садилась.

– Сначала я сообщу друзьям, где нахожусь, – говорю я, достаю телефон и делаю вид, что куда-то звоню: