Kitabı oku: «Метро 2033. Хозяин Яузы», sayfa 3

Глава 3
Электрозаводская

– Тут Малыш видит, что обступили его эти твари со всех сторон. Крикнул нам: «Прощайте, мужики!», да и кинул себе под ноги бутылку с горючей смесью. Шарахнуло так, что мама не горюй. Вот что называется – красиво уйти! Половина гадов вокруг него лежать осталась, некоторые стали расползаться, самые шустрые кинулись бежать. А Жженый будто в ступор впал – никак винторез поднять не может, руки трясутся. Я ему кричу: «Стреляй, Глеб Егорыч! Уйдут ведь!» Он выстрелил раз, другой, даже завалил парочку, но остальные все равно ушли. В Сокольники рванули – у них там, видно, в парке гнездо. Ну, теперь, наверное, надолго запомнят, как к нам соваться. Я сам пятерых подранил, не меньше, мамой клянусь – умирать уползли, – взахлеб рассказывал парень в рваной тельняшке и спортивных штанах, размахивая руками.

– Теперь это красных головная боль, – усмехнулся пожилой мужик, поворошив дрова в костре. Над огнем висел котелок с водой, и всем желающим наливали жиденький чай. Обитатели Электрозаводской отдыхали после трудового дня, вспоминая дела недавних дней.

Федор хмыкнул. Здешние сталкеры, видно, тоже любят приукрасить – вон как парень заливает. Он, как всегда, старался даже из пустой болтовни извлечь для себя побольше полезной информации. И уже понял, что станция Электрозаводская находится не так далеко от станций Красной линии, где теперь обитают коммунисты. Ну, и что это дает? Да ничего пока. Теоретически по поверхности можно добраться, например, прямиком по улице Гастелло к метро Сокольники. Кажется, там и находился комбинат с ласковым названием «Настюша», продукция которого очень выручала коммунистов, пока запасы не иссякли окончательно. Да только дураков нет почти на верную гибель идти.

Говорят, несколько лет назад находились такие отчаянные – то ли жизнь на родной станции не устраивала, то ли еще что – срывались, кто в одиночку, кто по двое, по трое. Ведь если на машине, так вообще быстро можно доехать. И даже, говорят, про одного кто-то слышал – добрался он вроде до Сокольников. А потом следы его затерялись. В то время как раз по всему метро войны шли – может, голову сложил, а может, у красных в Берилаге сгинул. Да и Сокольники-то так еще по привычке многие называют, а красные, говорят, давно переименовали их в Сталинскую.

Где-то еще дальше в тех краях находится загадочный Черкизон – закопавшийся под землю многоярусный рынок, о котором ходят жуткие слухи: там процветает торговля людьми и жестокие забавы – гладиаторские бои.

– Дядя Саша, а говорят, ты недавно прядильщицу встретил? Какая она? – спросил паренек с жадным любо-пытством.

– Чего только люди не болтают, – с досадой сказал пожилой. – Не поминай лучше к ночи.

– Да неужто такие страшные они? – не отставал парень.

– Это ты у Петьки спроси – страшные или нет.

– Это у того, который пропал больше года назад? Так у него не спросишь уже.

– То-то и оно, что пропал. Говорили – к ним как раз и подался. Видел я их – но все больше тех, что постарше. Они грузные, неповоротливые, в тряпье какое-то замотаны и вроде вреда людям не делают, особенно если группой идти – стоят просто и смотрят. А все равно жуть от них какая-то идет и несет от них противным чем-то, вроде тухлятины. Так-то с ними справиться можно, но если их много, а человек один, тогда они его одолеть могут.

– И что?

– К себе в подвалы утаскивают. Говорят, съедают потом. Но не сразу – им ведь детей от кого-то нужно заводить. Вот какое-то время держат его для приплода, а потом съедают. И если мальчик у которой-нибудь из них родится, тоже съедают. А девочек растят. Пока молодые-то, говорят, они даже на людей похожи, еще и покрасивее девушек наших, потому как вроде на воле растут и не подземным воздухом дышат. Да только потом быстро в уродов превращаются, а многие вообще умирают рано. Радиация, куда деваться. Они молодняк свой обычно прячут где-то, с собой берут только одну или двух девушек, быстроногих самых – для приманки. Обычно к лету ближе, когда тепло уже, на охоту выходят. Зимой чаще в логове своем сидят, запасами питаются, редко нос высовывают. Может, друг дружку там едят, кто знает? А сейчас как раз самый промысел у них. Зимой-то не разберешь, где молодая, где старая – все одинаково закутаны. Вот Петька увидел девчонку симпатичную и повелся. Вернулся, рассказал, что встретил красавицу наверху. Отправился на поверхность снова – говорит, поймаю ее, сюда приведу, будет у меня жить. А вышло так, что его самого поймали. Ушел, да и пропал с концами. А на следующее лето отправился друг его Сашка на разведку – поискать решил логово ихнее. Вернулся – лица на нем нет, а в руках сверток. Развернули – младенец, мальчик. Кое-кто уверял, что лицом вылитый Петька. Сашка с тех пор почти не говорил. Однажды только по пьяни пробормотал что-то про подвал, усыпанный костями.

– А младенец что?

– Младенец долго не прожил, хоть и пытались выходить его. Да и то сказать – даже если б выжил, все равно народ косился бы на него, не знал бы, чего ждать от этого отродья. Если уж его мамаша, похоже, человеческим мясом не брезговала.

– А разговаривать-то они умеют?

– Вроде нет. Так, звуки какие-то издают бессвязные, лопочут чего-то или скулят. Человеческую речь забыли уже.

– А почему название такое странное?

– Потому что обитают где-то в подвалах фабрики бывшей шерстопрядильной. А откуда они там взялись, не знает никто. Ну и движения какие-то странные они делают руками. Не знаю я. Если вдруг увидишь, сам поймешь.

– А в метро они не пытались приходить?

– Сами не пытались – не любят они туннели. Не знаю, правда или нет, но говорили, что был случай – притащили сталкеры сверху одну молоденькую. Она ранена была – оттого только и удалось сладить с ней. Мужик, что ее приволок, упросил запереть ее в каморке, сам возился с ней, кормил, лечил. Она даже вроде привязалась к нему, но тосковала – видно было. Народ, правда, не одобрял, косился. Потом стало видно – вроде ребеночка она ждет. Ну, тот решил, что ей уж не деться никуда, выпустил из клетки – тут-то она и сбежала. А умные люди ему сказали – радуйся, что она перед этим голову тебе не открутила. Они хоть с виду хрупкие, но такая сила у них иной раз появляется, если в угол загнать. Так отчаянно отбиваются, что и несколько здоровенных мужиков сладить с ними не могут. Не хотят под запором жить, да и все тут. Видно, наверху им больше нравится, хоть и живут нелегко, и умирают рано. Правда, есть тут, говорят, один чудак – кучу патронов обещал тому, кто ему прядильщицу живой приведет. Да дураков-то нету.

– А на Семеновской у одного начальника стряпуха говорит плохо.

– Ну и что?

– Да нет, ничего, к слову пришлось. Ты рассказал про этих, верхних, мне и вспомнилось. И ведь он ее со стороны откуда-то привел пару лет назад, не местная она. А готовит вкусно – пальчики оближешь и по хозяйству управляется ловко. Только одна эта странность у нее и есть – лопочет бессвязное что-то. Но она убегать не пытается, наоборот – в рот ему смотрит, каждое слово на лету ловит.

– Вот то-то и оно – говорят, если приручить прядильщицу, то лучше служанки и не найти. Только это трудно очень, они свободу любят обычно больше, чем мужиков. Нужно, чтоб она сама с человеком остаться захотела – это уж или слово надо знать какое-то тайное, или уж не знаю что. Да, может, та стряпуха вовсе и не из них, может, просто с рождения косноязычная.

– Да врешь ты все, нет никаких прядильщиц, – буркнул кто-то. – Выродки иногда попадаются наверху, это верно. А про прядильщиц ты сам придумал. Начстанции говорит – брехня это все.

– А ты его больше слушай! Это он для того так говорит, чтоб наверх ходить не боялись. Потому и запретил про все это на станции болтать. А герму-то заварить не зря велел. Ты думаешь, почему ворота закрыли намертво и выход сделали в туннеле? На самом деле все знают, только молчат. Спроси вон сталкеров бывалых. И младенец-то откуда взялся тогда?

– Мало ли откуда? Те же выродки и подбросили.

– Да какая разница, как их называть – выродки, прядильщицы, да хоть шпалоукладчицы. Главное – наверх лучше лишний раз без причины не соваться, потому что чертовщина там творится, особенно в полнолуние, это все знают. В Яузе под мостом недавно вообще русалку видели.

– Никакая это не русалка была. Это все известный трепач Сафроненко наболтал. Я-то знаю, как было дело. Он проходил мимо реки и увидел утопленницу в воде. Волосы у ней были светлые, длинные, совсем как живая была, видно, недавно утонула. А тут ее течением колыхнуло, пошевелилось тело – так Сафроненко, говорят, так бежал, что мимо входа в вентшахту пролетел впопыхах и промчался без остановок аж до самой Семеновской. С тех пор он всем про русалок и рассказывает.

– А откуда ж там утопленница взялась?

– Да кто ж его знает? Кто-то из выродков, наверное. А может, издалека приплыла – выше по реке, говорят, до сих пор психи живут.

– Какие психи?

– А там больница была до Катастрофы. И вроде до сих пор они там остались, даже радиация их не берет. Наоборот – они отлично к ней приспособились.

– А может, она из «матросов» была? Ну тех, которые в «Матросской тишине» живут?

– В тюрьме, что ли? Ну ты скажешь. Матросы – они здоровые, вдвое выше обычных людей. А головы у них, наоборот, маленькие – в темноте кажется, что они и вовсе безголовые. Таких ни с кем не перепутаешь. Скорее, уж и правда из выродков. Хотя Сафроненко сказал – красавица. Еще и разглядеть успел. Выродки-то все чахлые, страшные, в язвах и болячках.

– Выродки и воды вроде боятся.

– Может, от несчастной любви девка утопилась? – фыркнул кто-то.

– Не-ет, не в этом дело, – раздался уверенный мужской голос из темноты. – Тело-то, говоришь, под мостом было?

– Ну да, – неохотно подтвердил рассказчик.

– А мост совсем недалеко отсюда. Тем более если выглядела как живая – не могла она издалека приплыть. Ее б тогда обглодали по дороге. Сдается мне, что девчонка либо наша, либо с Семеновской была. Психи и выродки тут ни при чем, скорее всего. Если точно знать, когда дело было, можно выяснить – не пропал ли кто отсюда в ту пору. Любят у нас все в тайне от людей держать – вот в чем беда.

– А почему думаешь, что из метро была девчонка? Тут мало у кого волосы длинные, девки все больше стриженые, чтоб вшей не плодить. И по-твоему, она из метро вот так, без химзы и противогаза, на поверхность сунулась? Искупаться решила? И впрямь, водичка в Яузе что надо – грязная, радиоактивная, небось вся таблица Менделеева растворена. Чего б не окунуться по хорошей погоде?

– Ты можешь, конечно, меня не слушать, – произнес тот же тягучий голос. – Но если однажды ты увидишь там, под мостом, в мутной водице, тело своего друга – вспомни мои слова.

– Да о чем ты толкуешь, не пойму я? – тревожно спросил мужик.

– Вот то-то и оно, что не поймешь. Может, оно и к лучшему. Меньше знаешь – крепче спишь.

– Нет уж, ты расскажи, коли начал. Сказал «А», говори и «Б».

– Что я тебе скажу, если ты мне уже сейчас не веришь? Решишь – мол, бредни, байки. Я тебе одно скажу – от реки лучше держаться подальше. Да что толку предупреждать – это все равно не поможет.

– А за Семеновской живут? – спросил Федор у мужика, показавшегося ему наиболее рассудительным. Тот покачал головой.

– Кто ж его знает? Про Партизанскую говорили люди, что пустует она. Туннели к ней завалены, но вроде как-то пробрался сталкер один через завалы. И нашел там одни скелеты. Говорит, там герму, видно, заклинило, и люди даже наверх выбраться не смогли, так и сидели взаперти, пока все не умерли. А еще, говорит, стоит там поезд на путях с картинами внутри – и они как новые, словно только вчера повесили. А смотреть-то на них и некому, вот так-то! Измайловская станция на поверхности была, там и жить-то было нельзя, а рядом Измайловский парк – теперь это джунгли непролазные. Ну, а что на Первомайской творится, вообще никто толком не знает. Кто говорит – пустая она. А одно время ходили слухи, что есть там люди, что там Первомайская республика. Да только я думаю, что нет там никого – ну как бы люди выжили в отрыве от большого метро?

Федор послушал еще немного и пошел к другому костру.

Он уже два дня находился на Электрозаводской и не знал, чем себя занять. Станция, по сути, как и Бауманская, была превращена в большой цех, днем здесь стоял постоянный грохот и звон – производились работы по металлу. Поэтому днем Федор предпочитал отсыпаться, выбрав уголок потише, а к вечеру, когда шум работ стихал и начинались досужие разговоры у костра за чашкой чая, а кое-где и песни заводили, он бродил по станции – интересно было, чем здесь люди живут.

Плечо побаливало, но не сильно – об этом как раз можно было не волноваться. А вот мысли всякие одолевали, не давали покоя. Федор вновь и вновь переживал случившееся, старался представить, чем гибель Кузьмы может для него обернуться. Ведь даже если разберутся, поймут, что ни при чем он, не виноват, люди будут бояться вести с ним дела. Как говорится, то ли он украл, то ли у него украли, но была какая-то неприятная история. Интересно, дошли ли слухи до Веры, и что она думает обо всем этом? Федор чувствовал, что, сидя здесь, зря теряет время – на Китай-городе его дожидалось еще несколько человек, каждому из них он что-то обещал, а теперь все срывалось. Если подведет их, пусть и невольно, пойдет слух, что он ненадежен.

И другие мысли не давали ему покоя. Что, если Ганза потребует его выдачи? Не для того ли отправил его сюда Сотников, чтоб знать в случае чего, где его можно легко и быстро найти? Может, вовсе не спасти Федора он хотел, а иметь под рукой, чтоб в обмен на его голову что-нибудь выторговать у ганзейцев? Ведь отсюда Федору никуда не деться в обход Ганзы – ну разве что дойдет он до Семеновской, последней станции Бауманского альянса. А дальше – заваленные туннели к Партизанской. Фактически он здесь как в ловушке.

Но как быть, Федор не знал. Вот и болтался по станции, слушал разговоры. У одного костра что-то негромко пел пришлый музыкант. Федор присел было послушать, но из-за спин сидящих впереди исполнителя плохо было видно, слова тоже угадывались с трудом. Что-то про капитана, который курит трубку, пьет крепчайший эль и любит какую-то девушку. И вот что странно – песня-то, видно, старая, слов много незнакомых, но все равно почти все понятно. Вот, к примеру, эль – наверняка что-нибудь вроде браги или самогона, раз он крепкий и его можно пить:

 
У ней следы проказы на руках,
У ней татуированные знаки,
И вечерами джигу в кабаках
Танцует девушка из Нагасаки.
 

Что такое джига, примерно тоже было понятно, раз ее танцуют в кабаках. Что такое Нагасаки, Федор не знал, но наверное, место какое-нибудь так называлось. А вот насчет проказы он решил выяснить потом. Незнакомые слова завораживали. А дело между тем стремительно шло к развязке:

 
Вернулся капитан издалека
И он узнал, что господин во фраке
Однажды, накурившись гашиша,
Зарезал девушку из Нагасаки¹.
 

Федор решил, что ослышался – наверное, музыкант спел «во мраке». Гашиш – тоже понятно, дурь какая-нибудь. В общем, грустная была песня, грустная и красивая. Федору жаль было неведомую девушку, а еще больше – капитана. Хоть и непонятным оставалось, отомстил ли тот убийце, но девчонку-то уже не воротишь. «Надо будет слова спросить», – подумал Федор.

Певец тем временем завел что-то более залихватское – про пирата, бизонов и пампасы. Особенно запомнилось Федору слово «баобабы». Эта песня тоже была про несчастную любовь – в конце вообще все умерли, насколько Федор мог понять, но уж слишком много было незнакомых слов. Музыкант ударил по струнам последний раз и оглядел публику:

– Ну, что еще вам спеть?

Слушатели тихонько переговаривались между собой, но никто не решился сделать заявку. Молодой, ломающийся басок, правда, неуверенно крикнул из задних рядов: «“Мурку” давай!», но на него тут же зашикали сидящие рядом. Музыкант сделал вид, что не слышал. Федор удивился – «Мурку» очень уважали на Китай-городе пацаны, душевная песня, что тут такого?

– Про Сенегал, может? – поинтересовался он. Люди одобрительно загудели, кто-то даже захлопал. И полилась залихватская песня – снова про баобабы и жену какого-то посла. «Дались им эти баобабы», – подумал Федор. Песня закончилась, люди захлопали. Кто-то из сидящих кинул музыканту пачку сигарет – неслыханная редкость по нынешним временам. Тот ловко поймал, поблагодарил кивком и улыбкой. В лежавший возле него раскрытый чехол от гитары посыпались патроны.

– Перерыв пятнадцать минут, – объявил музыкант. Народ недовольно загудел.

– Ну-ну, мне же тоже отдохнуть нужно, горло промочить, – сказал исполнитель. Люди поняли намек, несколько человек одновременно протянули ему кружки, полные пенящейся браги, а в чехол от гитары, лежавший перед ним, вновь дождем посыпались патроны.

Федор повернулся к пожилому мужику и спросил:

– Что такое «проказа»?

Тот нехотя ответил:

– Болезнь такая была, в жарких странах чаще болели. Гнил человек заживо: сначала пятнышко маленькое появлялось на пальце, нечувствительное к боли, потом пальцы отваливались, язвы по всему телу шли, а через несколько лет умирал.

«Так девчонка еще и больная была?» – подумал Федор. И продолжал спрашивать:

– А гашиш?

– Дурь, – коротко ответил человек. Федор кивнул – он, в общем, так и подумал.

– А баобабы? – выговорил он особенно поразившее его слово.

– Деревья такие с толстыми стволами. У нас тут не растут, – пояснил мужик. Подумал. – Ну вот ты наверх ходил, тополя видел? – спросил он у Федора. Тот кивнул. – Так вот, нынешние тополя очень даже на те баобабы похожи, – сказал мужик. И отвернулся, потеряв к Федору всякий интерес.

Федор загрустил. Ему снова жаль стало капитана, который любил смертельно больную девушку. И девушку жаль, которая так рано погибла. Но чем от болезни умирать, гнить, заживо разлагаясь, может, и лучше уж так – сразу.

В песнях кипели нешуточные роковые страсти, каких в жизни он не видел. В жизни что – ну, поколотит проститутку ее дружок из ревности, а потом они помирятся и на ее выручку вместе напьются, вот и вся любовь. А в песне все как-то красиво получается. Вот, скажем, на самом-то деле никому, да и себе тоже, не пожелаешь больную полюбить, а со стороны послушаешь – и сердце размякнет. Федор представил себе, что было бы, если б Вера ему изменила: конечно, не особо приятно, но убивать он ее точно не стал. Может, ушел бы, а может, потом и простил бы – смотря по настроению. Но ему трудно было представить, чтоб влюбленная по уши Вера на это решилась…

Кто-то хлопнул его по плечу – Федор вздрогнул было, но тут же успокоился, узнав Виталю, который позавчера привел его сюда.

– Ну, как оно? – спросил тот, щуря красные глаза и шмыгая носом. – Болит рука-то?

– Да ничего, терпимо, – сказал Федор. – А что там на Бауманской слышно? Разобрались уже? А то мне домой вообще-то надо позарез.

– И думать не моги, если жизнь дорога, – буркнул Виталя. – Сиди и не высовывайся.

– Что ж делать-то? – застонал Федор.

– Не знаю. Но если прям так уж тебе приспичило, могу к Даниле тебя отвести. Может, он чего придумает.

– Что за Данила?

– Сталкер. Все ходы-выходы знает. Если надо куда добраться незаметно – это к нему. Только слухи нехорошие ходят про него, – Виталя оглянулся и, понизив голос, продолжал, – вроде он с нечистой силой знается. Потому не любят к нему обращаться – только по крайней нужде.

– Да ладно, – сказал Федор, – в нечистую силу я не особо верю, а нужда такая, что во, – и он провел ребром ладони по горлу. – Веди к своему колдуну.

Глава 4
Колдун и его помощница

Виталя привел его в палатку, где на ворохе тряпья сидел пожилой кряжистый мужик. Лицо его было словно дубленым, возраста было не разобрать, волосы с сильной проседью, а глаза неожиданно яркие – голубые. Федор обратил внимание, что его видавшая виды ветровка защитного цвета аккуратно заштопана в нескольких местах. Значит, жена имеется, наверное.

– Привет, дядь Данила, – заискивающе сказал Виталя.

Мужик молча кивнул, внимательно, оценивающе глядя на них. Федор, поздоровавшись, степенно достал пластиковую бутыль с брагой, заготовленную заранее. Мужик усмехнулся в усы, извлек откуда-то пару кружек и кулек сушеных грибов – на закуску. Кулек был сделан, видно, из листа старого журнала – виднелась полуголая красотка в красном купальнике. Федор разлил брагу в кружки. Выпили, закусили.

– Ну, говори, что нужно. Ко мне просто так не приходят, по нужде только, – сказал Данила.

– Да вот ему бы на Китай, но только чтоб не через Ганзу, – встрял Виталя.

– Наломал дров, что ли? – непонятно спросил старик. Федор так и не понял, при чем здесь дрова, неопределенно качнул головой.

– Ну ничего, – сказал Данила, цепко оглядывая Федора, – этому горю можно помочь, если ты не из пугливых. Наверху-то раньше случалось бывать?

– Случалось, – пробормотал Федор, внутренне холодея. К такому повороту он не был готов, думал – может, старик знает какие-нибудь тайные туннели? Хотя по нынешним временам еще неизвестно, где опаснее – в туннелях тоже такое встречается, что и сказать страшно.

Тут он вспомнил про свои сталкерские корочки и протянул их старику. Тот скривился:

– Да что мне бумажка? Бумажка о человеке ничего не расскажет. Откуда я знаю – чего от тебя ждать? Поход-то нелегкий будет – не прогулка увеселительная. Хотя вот гляжу на тебя и думаю – может, и ты на что сгодишься. Только я смотрю – ты вроде ранен?

– Рана – пустяки, царапина. Врач только велел больную руку не трудить пока, так вторая-то здоровая, – буркнул Федор, у которого все меньше оставалось желания ввязываться в эту авантюру. – А как отсюда на Китай верхом дойти? Путь-то неблизкий.

– Как пойдем – это я тебе потом скажу. Я сам пока не знаю. Надо сперва выйти и посмотреть, что наверху творится, где безопасней. Там все время все меняется. У тебя химза есть? Намордник?

Федор покачал головой, соображая, как половчее отказаться.

– А может, по туннелям все-таки? – пробормотал он.

– Чтоб на Китай-город – да не через Ганзу? Не, не получится. Вообще есть, говорят, туннели тайные, да я их не знаю, у меня свои пути. Да ты не бойся, не первый раз уже хожу – и до сих пор живой. В туннелях-то иной раз и опаснее, там-то самая гадость и водится.

Федор вспомнил неведомых пересмешников и мысленно согласился со стариком. И все же подниматься на поверхность ему ужасно не хотелось – слишком много опасностей подстерегало там. Если не попадешь в пасть мутанту, рискуешь схватить дозу, или тебе на голову рухнет обветшалое здание, а не то так провалишься в какую-нибудь трещину, и никто тебя не найдет – да и искать не будет. Он хотел уже отказаться наотрез, но тут в палатку кто-то заглянул.

– Дед, ты не спишь? – раздался хрипловатый девичий голос. – У тебя кто-то есть? Так я потом лучше зайду?

Этот голос хотелось слушать снова и снова. От него теплей стало в груди, старая палатка сразу показалась уютной.

– Голубонька моя, да разве ты можешь помешать. Заходи.

Гостья протиснулась в палатку, и Данила протянул ей свою кружку, где на дне еще плескались остатки браги. Девушка, ловко ввинтившись между ними, взяла кружку и отхлебнула. Федор уставился на нее.

У нее были светлые волосы, бледное лицо, большие серые глаза. Она выглядела худенькой и хрупкой. Одета была в просторные черные штаны, поверх серой футболки – затейливая пестрая жилетка. Разноцветные нитки, переплетаясь, складывались в узоры – вроде бы и неброские, но именно оттого хотелось глядеть на них и глядеть. Цвета были подобраны так, что переходили один в другой. Еще Федор подумал, что ткань эта, наверное, жесткая на ощупь. Понятно было, что жилетка была так просто, «для красоты» – слишком тонкая, чтобы согревать. Девушка очень отличалась от подземных жителей, облаченных в унылые костюмы защитных, тусклых цветов. При этом ее наряд вовсе не выглядел вызывающим, как у девчонок с Китай-города, торговавших собой.

«Она какая-то нездешняя», – подумал Федор. Он еще не видел таких девушек в метро. Что было тому причиной – пухлые губы, тонкая фигурка, необычный разрез глаз, словно бы чуть приподнятых к вискам, что-то мальчишеское и одновременно очень женственное в повороте головы, пестрый жилетик?

Была ли она красива? Федор этого не знал. Он бывал на других станциях, видел и ухоженных женщин Ганзы, и вульгарных девчонок Китай-города, и замученных тружениц с окраин, но эта девушка не была похожа ни на одну из них. Вовсе не похоже было, чтоб она тщательно следила за собой – кроме жилетика, пожалуй, никаких других примет того, что девушка сознательно пыталась как-то себя украсить, Федор не обнаружил. Но одежда ладно сидела на ней и не мешала движениям, словно составляла единое целое с хозяйкой, а коротко остриженные, явно для удобства, волосы, которые она, судя по всему, причесывала просто пятерней, обрамляли голову так красиво, как не сумела бы уложить нарочно иная модница, даже приложив кучу стараний.

На ее лице не было краски, как у девчонок с Китая, – она не позаботилась даже подвести помадой бледные губы. Несмотря на это, Федор глаз отвести от нее не мог – кожа ее казалась ему прозрачной, светящейся в полутьме. Это была естественная красота – так может быть красиво дикое животное, девушку словно сияние окружало.

«Жаль, что это сияние так недолговечно», – с грустью подумал Федор. Пройдет совсем немного времени – и кожа обветрится, руки огрубеют, появятся первые морщины. Девушка наверняка знала, что он разглядывает ее, но наверное, такие взгляды были ей привычны – она лишь чуть повела плечом.

Федор, наконец, сообразил, что напоминает ему незнакомка – бледный чахлый росток, чудом выросший в подземке без света. Они казались изумительно красивыми, на них хотелось смотреть бесконечно, но то была красота увядания. Хоть и пытались растения цепляться за жизнь, но борьбу эту неизменно проигрывали. Лишенные света, они постепенно слабели и вскоре погибали, если еще раньше их не успевали сглодать прожорливые слизни.

А еще он заметил небольшой, почти незаметный шрам у нее на щеке. Странно, но шрам вовсе ее не уродовал, наоборот, придавал загадочности. Хотя Федор был уверен, что шрам она получила не в бою – скорее, оцарапалась обо что-то или неудачно упала, очень уж юной она выглядела.

Судя по тому, как нежно говорил с ней старик, девушка была ему человеком близким. Возможно, его ветровка была заштопана ее руками. Но хоть она и назвала его дедом, как-то не верилось, что она и впрямь его внучка. Вспомнилась история про молоденьких прядильщиц – может, все-таки удалось кому-то поймать одну, приручить – и вот она сидит перед ним. Да нет, ведь они вроде разговаривать не умеют – а эта болтает вполне складно.

Девушка встретилась с ним глазами на секунду, но тут же вновь отвернулась.

– Вы про дела говорили? – спросила она старика. – Я мешать не буду. Я сейчас опять песни слушать пойду. Хотела теплое что-нибудь взять, холодно.

– Да вот пришел человек, на Китай-город ему надо, – старик кивнул на Федора. – Я и так в поход собирался на днях, чего ж не взять с собой, лишние глаза и руки не помешают. Ты сама-то как – готова идти?

Федор мог бы поклясться – что-то мелькнуло в лице у девушки, словно она внутренне вздрогнула. Но голос ее звучал беспечно, когда она сказала:

– Да по мне, хоть сейчас. Скучно тут, на станции.

– Ну, вот и славно, – пробормотал старик и вопросительно глянул на Федора: – Ну что, решился, мил-человек?

Федор пожал плечами. Он решил, что если даже эта хрупкая девушка готова отправиться с ними, значит, путь не так уж опасен. Но сомнения у него оставались.

– Подумай хорошенько, – сказал старик, – уговаривать не стану. Нельзя на такое дело уговаривать – каждый сам должен решать. Химзу и намордник я тебе дам, если что. Жаль, конечно, что подранили тебя, но раз здоровой рукой действовать сможешь – уже хорошо. Времени у тебя три дня – мне еще кое-что подготовить надо.

– А сколько запросишь? – начал было Федор, но старик махнул рукой:

– Не бери в голову – потом сочтемся.

Федор решил, что он при девушке не хочет говорить об оплате, кивнул и вытащил еще бутыль браги, разлил по кружкам. Девушка, вытащив из какого-то мешка толстый теплый шарф крупной вязки, сунулась к выходу.

– Уходишь? – спросил старик.

– Хочу песни послушать, музыкант после ужина еще спеть обещал. Он издалека, завтра обратно уйдет уже. Говорят, из Конфедерации, что ли.

– Не засиживайся, спать пораньше ложись. Тебе силы надо беречь, – проворчал старик.

– Можно с тобой? – спросил Федор девушку. Она зыркнула на него исподлобья, пожала плечами.

– У тебя свои дела, у меня – свои. Иди, куда тебе надо, а я тебе на что?

Федор решил, что девушка уж слишком задается – не больно-то и хотелось ее провожать. Когда он узнал, что она тоже ходит на вылазки, он как-то разочаровался в ней, что ли, да и грубость ее неприятно кольнула.

Вообще-то ему не нравились женщины, которые пытались вести себя как мужчины, – взять ту же Кошку, например, о которой он, впрочем, знал больше понаслышке. Ох, не женское это дело – воевать с мутантами, а Кошка, по слухам, и людей убила немало. Но то – особый случай, она ведь сама – мутантка, ее и человеком-то можно назвать с трудом. А эта девчонка выглядела такой хрупкой – неужели она тоже ходит наверх вместе со сталкерами? С другой стороны, поговорить с ней не мешало бы – она, наверное, сможет побольше рассказать и о здешних порядках, и о намечающемся путешествии.

Федор вопросительно оглянулся на старика. Тот кивнул утвердительно:

– Иди-иди.

И укоризненно попенял девчонке:

– Зачем обижаешь человека? Он в гостях у нас, в поход собирается с нами вместе, не гляди злюкой, поприветливей будь с ним.

У Федора создалось впечатление, что старик одобряет их знакомство.

– Как тебя зовут? – спросил Федор.

– Неля.

– Красивое имя. А я – Федя.

Во взгляде ее мелькнуло что-то ехидное, но она сдержалась, закусила губу. И вдруг неожиданно улыбнулась как-то заговорщически – в глазах словно искорки зажглись. Эта улыбка сразу примирила его с ней. Настроение у него поднялось. Казалось бы, ерунда, пустяк, но теперь Федор все воспринимал по-другому – ему сразу стало весело без всякой причины.

– Откуда у тебя шрам? – спросил он.

– Да так, упала, об острый камень поцарапалась, – нехотя буркнула девчонка и снова замкнулась в себе. Федор испытал даже легкое разочарование. Он примерно так и думал, но ему нравилось фантазировать, будто шрам был от ножа или пули, а может – от когтей мутанта. Это больше подошло бы странной девчонке. Она похожа была на заколдованную принцессу из сказки, которую хотелось спасти от зверей или лихих людей. Теперь Федору нравилось даже, что она дичится его, глядит исподлобья, отвечает нехотя. Она так не похожа была на развязных девок с его станции. И он решил обязательно познакомиться с ней поближе, хотя зачем ему это было надо – не смог бы себе ответить.