Kitabı oku: «Уютные люди. Истории, от которых на душе тепло», sayfa 5

Запомнится главное;

я помню. Мне лет двенадцать было; подросток. А подростки угловаты и неловки, они еще не привыкли к новому телу. Дедушке в Академии наук на юбилей подарили такую громадную, довольно уродливую штуку из яшмы и малахита с серебряными вставками – письменный прибор. Он занял треть большого стола, за которым мы с дедушкой занимались. У нас общий стол был. Ну, и я этот чудовищный и дорогой прибор как-то уронила. Хотя он тяжелый был и громоздкий. Этот жуткий каменный цветок, так сказать, упал и разбился на тысячу кусков. Там же все было филигранно вырезано из камней, вот они и стали хрупкими. Ба-бах! Дедушка прибежал в комнату. И увидел, что я жива-здорова. Махнул рукой, сказал: «Эх!», и пошел за веником. И мы с ним все убрали. Я бормотала извинения напополам с оправданиями; а дедушка сказал, что все это пустяки и ерунда. Главное, что мне на ногу это тяжелое изделие не упало. Вот это – важно, да.

И с папой в то же время мы как-то жарили кабачки. Папа не очень в кулинарии разбирался, да и я тоже. Мучительный был процесс, скажу я вам. Мы чистили кабачки, потом вынимали семена, потом резали на ломтики, потом обваливали в муке и жарили в подсолнечном масле. Дым, шкворчание, мука, масло брызжет… А в итоге медленно-медленно растет горка пожаренных ломтиков на блюде. Мы на блюдо складывали поджаренные кабачки. На блюдо кузнецовского фарфора.

Ну, и в конце процесса, когда все было готово, когда горка стала большой, я это блюдо и уронила. Бац!

Папа был исключительно аккуратен. Он соблюдал гигиену и санитарию всегда, он же был врач и ученый. Все знают, что на полу – полчища микробов и бацилл! Поэтому и осколки блюда, и кабачки – все мы аккуратно сложили в ведро, помыли пол и пошли выбрасывать мусор. А по пути зашли в магазин и купили банку консервированной солянки. Ей и поужинали.

И тоже папа слова мне резкого не сказал. Даже в момент падения блюда. Только сказал: «Эх!», – немного разочарованно. Он кабачки жареные очень любил…

Вот это и запомнилось. Контуженный под Сталинградом, израненный на войне дедушка и его «эх!». И папа, подбирающий с пола осколки… Он мне не разрешил подбирать – вдруг я порежусь?

Они были очень добры ко мне. И очень любили.

И не надо оправдывать себя минутным раздражением, вот что я думаю. Мол, извини, я погорячился и поэтому на тебя закричал. Мужчины умеют сдерживаться, если любят. И если они – настоящие мужчины.

…Такое и запоминается почему-то. На всю жизнь. И тоже учит сдерживаться. О каждом крике и обзывательстве пожалеешь потом. О каждом! А о блюде не пожалеешь. Или о кабачках…

Все проходит, теряет ценность и смысл. Только любовь остается навсегда. Может быть, навечно…

Можно родиться красивым и богатым,

как англичане говорят, с серебряной ложечкой во рту. И потом потерять эту ложечку; утратить счастье и преимущества. А можно родиться с двумя рядами зубов в ротике, с шерстью и с густой бородой. Да еще иметь в придачу обезьянье лицо и сложение. Но прожить долго и счастливо девяносто лет. Все зависит от того, кто встретится на жизненном пути. Если любящие и добрые люди будут встречаться – можно преодолеть злое заклятие.

Так случилось с Перциллой Лоутер; «девочкой-обезьяной». Она родилась на свет мохнатой и не очень-то похожей на девочку. И родители отдали ее в цирк, чтобы людям показывать на представлениях. На потеху публике. Но владелец цирка Лоутер удочерил девочку, дал ей свою фамилию и хорошее образование. А тех, кто обзывал Перциллу, мог и побить! Он оказался добрым человеком. Перцилла выступала в цирке и отлично зарабатывала. Ее хотела купить одна богатая дама за громадные деньги, – очень подозрительная дама, в своем дворце она разводила обезьян. И неизвестно, зачем она хотела купить Перциллу; может, для опытов! Но Лоутер не продал девочку, он же ее считал своей дочкой. Потом Перцилла вышла замуж по любви за «человека-крокодила»; он был приятный молодой человек, даже красивый. Просто кожа на теле у него была как панцирь. Зато сердце было мягким и добрым.

«Женщина-обезьяна» прожила почти 90 лет. Они с мужем хорошо зарабатывали, а потом ушли на пенсию и провели старость в красивом доме, в полном достатке, в любви и согласии. Перцилла сбрила бороду, когда муж умер, в знак траура. И оказалась вполне обычной симпатичной старушкой; старость всех уравнивает. А хороших людей даже красит…

В начале жизни все может быть очень плохо. Гораздо хуже, чем у других. Но иногда судьба посылает хороших людей-помощников тем, кого страшно обделила при рождении. И в трудной ситуации могут встретиться добрые любящие люди; они помогут исправить вред и обрести успех. Надо быть внимательнее к тем, кто нам встречается; они могут стать нашими помощниками, эти люди. Или мы для них можем стать спасителями; кто знает? Именно люди на пути – вот мощный ресурс для преодоления судьбы. Не надо забиваться в уголок и отказываться от общения. Наоборот. Нужно смело идти навстречу судьбе, и знакомиться, и общаться, и работать. Это увеличивает шансы на счастье.

Про знаменитых героев много пишут

Их все знают. А про доктора Хавкина кто знает? Не очень много людей знают про Хавкина. И фамилия немного смешная, не героическая. Не Цезарь, прямо скажем. А вот Чехов написал про доктора Хавкина: «Самый незаметный человек». Так и написал. Потому что был потрясен его незаметными подвигами. Его незаметной деятельностью. И незаметным самопожертвованием.

А ведь этот доктор Хавкин спас множество людей. Он сначала учился в университете и хотел делать добро. Поэтому и начал медицину изучать. Примкнул к «народникам», – тогда многие гуманные молодые люди в «народники» шли. Хотели людям помогать и просвещать народ. Но «народники» оказались весьма агрессивными. Владимир Хавкин познакомился с одной «народницей»-террористкой, Верой Фигнер, по прозвищу «Верка-револьвер», послушал о кровавых планах по борьбе с кровавым режимом и решил народ спасать как-то иначе. Без пролития крови и без Верки-револьвера. Ушел он от них

И стал учиться у Пастера. Вместе с Пастером три года разрабатывал вакцину от холеры. И они эту вакцину создали! Надо было ее испытать на человеке теперь. Пастер на себе испытывать забоялся, а доктор Хавкин вколол себе препарат и специально постарался заразиться холерой. На благо людей. Вакцина подействовала. Доктор не заболел!

Доктор Хавкин немедленно отвез вакцину в Россию, где бушевала эпидемия холеры. Но правительство не разрешило вакцину использовать. Мало ли. Если помогло доктору Хавкину, другим может вред причинить. И вообще, как-нибудь народ сам справится. Хавкин вакцину предложил Франции и Испании – задаром! Но они тоже отказались. Мало ли… Англичане оказались хитрее и решили вот что: «Давайте, – говорят, – пошлем этого подвижника в Бомбей, в Индию. Пусть там свою вакцину предлагает. Если это хорошая вакцина, мы потом ее себе возьмем. А если плохая – мы не виноваты. А лучше всего, если этот доктор там и сгинет. Нет человека – нет и вакцины. И рассуждать не о чем!»

Хавкин приехал в Индию и собственноручно привил 42 тысячи человек. Они не заболели холерой, хотя была страшная эпидемия. Он их спас.

А потом его англичане послали снова в Индию, на этот раз с вакциной от чумы. Он от чумы изобрел вакцину и тоже на себе испытал. Ввел вакцину и попытался заразиться чумой. Вакцина подействовала! И он потом в Индии остановил эпидемию чумы. Поехал и всех спас.

Ну, вот и все, пожалуй. Вот и все незаметные подвиги этого доктора. Семью он не завел; он же в очагах эпидемии жил и постоянно подвергался риску. И вообще тихий был человек, незаметный. А деньги свои он отдавал на благотворительность и тайно посылал бедным.

Так что есть незаметные люди и тихое самопожертвование. Когда ни стран не завоевал, ни в царей не стрелял, не метал бомбы и не совершал перевороты. Не собирал пожертвования. Не плыл на плоту через океан…

Просто вот – был такой доктор. Самый незаметный человек. О котором так написал другой доктор, Чехов. Пораженный тихими, незаметными подвигами человека с немного смешной фамилией – Хавкин…

Писатель Гюго любил актрису Друэ

Он любил ее пятьдесят лет. Это долго. Но Виктор Гюго был женат на другой и имел пятерых детей. Жена изменила писателю, он тяжело это переживал и встретил Жюльетт Друэ в театре. Она играла в его пьесе.

Она красивая была, Жюльетт Друэ. Скульптор Праден с нее лепил статую, а публика рукоплескала актрисе, когда она на сцене выступала. Говорят, что она была куртизанка. Но тогда всех актрис считали женщинами вольного поведения. Просто она нравилась мужчинам и они дарили ей дорогие подарки. Она хорошо жила. А потом встретила Гюго.

Их роман продолжался пятьдесят лет. Жюльетт ушла из театра и стала жить затворницей – писатель был страшно ревнив. И скуп. На содержание Жюльетт он выделял скромные суммы. Все верно, ему же надо было семью содержать. А когда Гюго отправили в ссылку, верная возлюбленная последовала за ним. И поддерживала любимого, как могла…

Чудеса любви и самоотречения проявляла Жюльетт. Даже жена Гюго, умирая в старости, попросила у кроткой любовницы прощения за то, что дурно о ней думала. А Гюго называл Жюльетт своей «истинной женой» и любовью всей своей жизни. Хотя и изменял с другими дамами, к сожалению. Даже в дом Жюльетт их приводил.

Он так и не развелся. И на Жюльетт так и не женился. Пятьдесят лет длился этот роман с женатым мужчиной, а потом – со вдовцом. Наверное, это великая любовь и великое счастье…

Но так грустно читать: Гюго жил в одном доме, а для любовницы снимал другой дом. Маленький. И утром романтичный Гюго выходил на балкон, выпив чашечку кофе в кругу семьи. И развешивал на перилах балкона белый носовой платочек. Это был знак для его дорогой Жюльетт: ночь прошла хорошо. Писатель выспался, попил кофе и чувствует себя недурно.

Вроде сообщения в виде «смайлика». Или приветствия «доброе утро!»

Может, это и великая любовь. Наверное. Но так трудно довольствоваться утром носовым платком на перилах балкона. Или коротким сообщением в телефоне. Или прекрасными словами о любви и верности. Которые почему-то должна проявлять одна сторона. Та, что со слезами умиления рассматривает носовой платок на балконе. Знак любви. Очень скромный знак, на мой взгляд. Грустный и безнадежный, как белый флаг. Флаг поражения.

Любящий человек не может быть зрителем

Фромм много рассуждений о любви написал; много наставлений для тех, кто должен учиться любви. А об этом упомянул лишь однажды. А это и есть главный признак любви. Не быть зрителем.

«Пусть человек сам решит свои проблемы, выпутается из неприятностей, достигнет успеха, разберется с привычками, выздоровеет, справится, улучшит свое эмоциональное состояние, исправит поведение, решит задачи, станет гармоничным». Это правильно. Только вы-то, зрители, зачем ему будете нужны потом? Когда он сам всего достигнет и со всем справится.

Тот, кто сидит в партере и хрустит поп-корном, наблюдая с интересом за нашими прыжками и стараниями, не очень-то нас любит.

Тот, кто смотрит на нашу личную драму или трагедию со зрительского места, не очень-то нас любит. Даже если всхлипывает в особо грустных местах. Или отворачивается – в страшных.

Тот, кто глазеет на то, как мы боремся в поединке с врагом на арене, – вряд ли любит нас всем сердцем.

Поэтому зрители не интересны. И нечего удивляться, что мы расходимся в разные стороны после драмы или поединка.

Спасибо за аплодисменты. За внимание. За присутствие.

Но дальше мы справимся сами. Мы научились справляться.

Приходите на представление, – так мы им скажем. И не забудьте оплатить билеты. Зрители должны покупать билеты.

А любящие – они всегда с нами. В мелодраме, в комедии или в триллере, – они играют с нами и за нас. Потому что любящие не бывают зрителями. Никогда.

Я вспомнила про черную икру

И про светлое чувство. Это я в детстве знала мальчика одного. И мы приходили к нему в гости иногда – он жил в частном доме. Тогда было немало частных домов. Очень простая семья была. Папа такой, с красным носом и грубыми руками, в шапочке-«петушке», довольно уродливой и самовязаной. В телогрейке и в сапогах кирзовых. Небритый. И он все матерился себе под нос, привычно так. Для меня непривычно, но вот так все и было. На Джузеппе он был похож, из фильма про Буратино. И дети его так и звали: Джузеппе. Вечно вполпьяна, как писал Достоевский, этот Джузеппе ворчал, бурчал, стучал сапогами. И уходил со двора работать грузчиком. Он после работы снова уходил работать.

А мама мальчика оставалась дома. Полная такая женщина в выцветшем халате, с кудерьками перманента. Она болела и все лежала на диване. У нее был рак, вот. В груди был рак, она сама говорила. И она могла умереть, это мне мальчик сказал. Потому что так врачи сказали. Он знал.

На полу лежали плетеные коврики, между рамами – серая вата. Пахло больницей, как у моих родителей на работе.

А женщина на диване часто ела черную икру алюминиевой ложкой из маленькой банки. Да-да. И этот грубый Джузеппа бдительно смотрел, чтобы она все съела. И ворчал бранные слова.

Ну, икра и икра. Просто это была диковинка тогда. И в магазине ее не продавали. Можно было купить по блату в ресторане, вот. За десять рублей крошечную баночку. Я точно не помню, но за какие-то сумасшедшие деньги можно было купить. Врач один сказал Джузеппе, что жене надо есть черную икру. В ее положении это полезно очень. Очень поддерживает!

И этот грубый дяденька работал на одной работе, а потом халтурил на другой. До поздней ночи. Иногда до утра. Он там зарабатывал деньги на черную икру. Он верил, что это спасительный продукт. Раз врач так сказал и раз так дорого стоит – значит, спасительный. Вот он покупал эту икру в ресторане у коррумпированного повара или официанта, и жене нес. А она кушала алюминиевой ложкой. Так вот было.

И, знаете, мама этого мальчика не умерла. Хотя тогда лечение было не очень эффективным, наверное. Но вот не умерла. Я его потом встретила, его как раз из тюрьмы отпустили, он там сидел за хулиганство. Так мама была жива. И отлично себя чувствовала. Хотя прошло много лет!

И мальчик ничего, исправился. Стал шофером потом.

Это не искрометная история, конечно. В ней ничего такого нет; ни тайны, ни романтики, на высоких чувств. А из возвышенных предметов – только баночка черной икры.

Но это про любовь. Которая дышит, где хочет. Где человек дышит, там и любовь рядом дышит. И светло на душе от черной икры. Когда вспомнишь; а про любовь и икру редко как-то вспоминаешь. Они – редкость. Дорогая редкость…

Художник Айвазовский не читал книг

Вообще не читал. Ну, может, в гимназии читал учебники, а потом бросил это дело. Он с Пушкиным дружил, но и его сочинений не читал. «Зачем, – говорил Айвазовский, – мне читать книги? У меня и так есть свое мнение!» Все поражались такому поведению художника. И один современник уничижительно назвал Айвазовского «помесью добродушного армяшки с архиереем», посетовав, что художник говорит медленно, с акцентом, и все какие-то не очень интересные вещи. Это все потому, что он книг не читает! У него, дескать, и так есть свое мнение!

У Айвазовского был источник, вот в чем дело. Свой, личный минеральный источник в имении рядом с Феодосией. Это имение художник заработал своими картинами, удивительными и восхитительными морскими пейзажами. Он так писал море, что оно было как живое! Причем на море не смотрел, не с натуры писал. Просто из головы. Хотя море любил, конечно.

И вот в Феодосии началась страшная засуха. Айвазовский взял и подарил свой личный источник городу, изнывающему от зноя и жажды. На свои деньги проложил водопровод, 25 верст труб! И напоил весь город. Даром. Пятьдесят тысяч ведер воды каждый день получали горожане из личного источника Айвазовского. Он не был жадным. Раз у него есть источник – пусть все пьют минеральную воду. Пожалуйста!

Он гимназию в городе построил на свои деньги. Театр. Еще много разных культурных заведений. И поил всех водой из своего источника. А великолепные свои картины часто просто дарил.

Когда у человека есть источник, ему нет особой нужды читать книги. Он может себе позволить их не читать – это личное его право. Он картины писал удивительные, гениальные. А в 75 лет съездил в Америку и Ниагарский водопад написал. Когда ему читать-то было?

Пусть каждый занимается своим делом. Черпает из своего источника, если Бог ему дал. А если щедро делится с другими такой человек, – так нечего его критиковать и книги ему пихать в руки. И писать про него неприятное.

Каждому свое. А источник был неисчерпаем. Там было все: и море, и горы, и земля, и небо, и лето, и зима, и люди, и птицы, и рыбы, и спасение утопающих… Все было в источнике. В первоисточнике. А книги и картины – это всего лишь пересказ. Ведра с водой, которыми поят жаждущих…

Одна молодая жена принимала у себя родственников мужа:

свекровь, тетю с дядей, сестру с мужем. И очень-очень старалась. Из кожи вон лезла, как говорят. Накрыла стол белоснежной скатертью, достала бабушкин сервиз, а на премию, которую дали на работе, купила продукты. И решила сделать стол в русском стиле. Запекла осетрину, разорилась на икру – выложила ее на блюдо. Тонко нарезала лимон. Буженину нарезала, окорок копченый разложила щедро. Испекла пироги с мясом, с рыбой, с капустой. Белые грибы маринованные выложила. И горячий картофель в мундире поставила художественно в чугунке на вышитое красивое полотенце. Ну, и сластей видимо-невидимо!

Родня пришла и плотно поела, запивая осетрину хорошими напитками. Поднатужились и все съели! А пироги с собой унесли. Потом они горько жаловались мужу щедрой хозяйки, соседям и общим знакомым. Рассказывали, что молодая жена им сварила картошку в мундире на праздничный обед! Все ужасались и сочувствовали. Некоторые оправдывали жену – мол, она еще молода и глупа! Но, действительно, картошка – это слишком! Это унизительно даже – подать такое скудное угощение.

Вот ни слова ведь родственники не соврали, так? Была картошка? Была! Это чистая правда. А про осетрину, буженину, икру и коньяк они просто умолчали. Так что не надо слишком верить рассказам таких людей. Они все съедят, но расскажут только про картошку. И выставят вас жадными, недобрыми, глупыми… Попользуются хорошенько, а потом вот так отплатят. И оправдаться невозможно будет. Ведь была картошка? Была!

Жена иногда общается с этой родней. И на стол выставляет чай без сахара. Сахар вреден. Пришли попить чаю – пожалуйста, вот чай. Просто чай. В простых чашках чайных. Попили чаю? Вот и славно. Идите и рассказывайте. Потому что рассказывать будут все равно. Это закон. Но когда про чай рассказывают – это не обидно. Закармливать пирогами и пряниками тех, кто предвзято к нам относится, нет смысла – только хуже будет. Все равно запомнят только картошку в мундире – вот ей и следует потчевать таких людей.

Репин был великий художник

Дорого брал за портреты; это правильно. Портрет, написанный мастером живописи, не может дешево стоить. И Репин был обеспеченным человеком. Но скуповатым. Когда его дочь Вера нуждалась в массаже, Репин ей посоветовал: мол, Верочка, ты один раз заплати массажистке за сеанс. А сама все бдительно примечай, все ее приемчики. И потом сама себе массаж делай! Это выгодное дело, так мы сэкономим большие деньги!

Здорово придумано. В парикмахерской надо бдительно понаблюдать за мастером, а потом самой стричься. У стоматолога тоже надо быть приметливее. Потом можно самому себе зубы лечить. Сантехник чинит трубы, – а вы наблюдайте, потом сами будете чинить. И за работой художника можно последить, запомнить приемчики, а потом самому портреты писать…

Чужую работу обесценить легко. Но тогда надо самому все делать. Один раз подсмотреть, и довольно. Странно только, что за свою работу люди просят большие деньги. А за чужую платить не хотят. Это же так легко и просто – чинить, лечить, массажировать, учить…

Но идея оригинальная. Не хочешь платить – научись и сделай сам. Как советовал великий художник Репин.

Если вы наденете красную шапочку —

дело кончится плохо. И это не сказка. Людовик Шестнадцатый выбрал «средний путь». Пошел на уступки, – это же правильно, идти на уступки? Когда разъяренная толпа ворвалась в Тюильри, выкрикивая угрозы, Людовик надел красную шапочку санкюлота в знак согласия с требованиями толпы. И даже попил красного вина из бутылки, которую ему кто-то сунул. В знак примирения.

Он пошел на уступки. Вот на эти самые уступки, на которые учат идти, когда на нас нападает кто-то разъяренный и агрессивный. «Вам надо всего лишь немного уступить, надеть красную шапку и отпить вина из бутылки с чьими-то слюнями. Покивать и согласиться. И конфликт уладится сам собой!»

Когда кто-то умышленно нападает и нарушает ваши границы, когда ворота уже сломаны и вам угрожают, оскорбляют, унижают вас, – не надо надевать красную шапку. Надо или бежать. Или так же яростно обороняться. «Бей или беги» – так работает нервная система. Не предусмотрены другие функции. И ничего хорошего не будет, если вы будете договариваться, уступать, унижаться или пытаться сделать вид, что ничего не происходит. Просто кто-то поджигает ваш дом и блюет в гостиной. Или рубит головы вашей родне.

Людовик имел много шансов спастись и спасти свою семью. Очень много. Он мог начать палить из пушек и прогнать толпу. А мог сбежать и получить поддержку от своих сторонников. Мог бы, мог бы… Вместо этого он пошел на уступки. Надел шапку. А потом ему отрубили голову, вот и все.

Наполеон сказал тогда: «Какой трус!» – про Людовика. Может, и не трус. Просто уступчивый человек, который хотел со всеми жить в мире, никому не причинять зла, не выглядеть грубияном и показать, что он прислушивается к чужому мнению. Учитывает его и идет на уступки.

На уступки надо идти с теми, кто не желает нам смерти или несчастья. С теми, кто не замыслил недоброе. С теми, кто не ворвался с бранью и угрозами в наш дом.

А в случае нападения уступки всегда плохо кончаются. И не надо напяливать на себя чужую грязную шапку и пить вино. Надо сохранять трезвую голову. Это поможет голову сохранить.

Или хотя бы не выглядеть трусом. Это тоже важно.

Человек может иногда располнеть

даже при небольшом рационе. Многое зависит от гормонов, к сожалению. От скорости обмена веществ. Но иногда причина очевидна – мы слишком много едим. Мы не голодны, но зачем-то снова поели. И съели многовато, – мы и сами это понимаем, сожалеем, даем себе слово сдерживаться. Но снова срываемся… Не надо себя клясть и ругать, – может быть, дело в том, что вы просто не справляетесь с переживаниями, грубыми нападками, с какой-то травмирующей ситуацией, с тревогой… Чувствительные люди могут переедать по этой причине.

Бывают, конечно, и просто обжоры. Лакомки. Как древнеримский поэт Гораций; он так любил поесть, что завтракал три-четыре раза. Позавтракает и снова хлопает в ладоши, велит рабам накрывать на стол. И снова завтракает. До обеда сидит и завтракает. Неудивительно, что поэт был очень полным. Просто он очень-очень любил покушать и не прилагал усилий, чтобы как-то себя ограничить. Но вот Бисмарк, например, даже прозвище имел – Железный Канцлер. Характер был очень сильный у этого деятеля, воля поистине железная. Но в одно время враги и неудачи так достали Великого Бисмарка, что он начал очень много есть. Чрезвычайно много. Он растолстел и не мог остановиться. Хорошо, что канцлеру встретился отличный доктор, который занялся его диетой. Стал следить за количеством еды, запретил вино, заставил ходить на прогулки, а главное – наладил сон. Ведь нарушенный сон лишает человека энергии. Бессонница лишает душевного покоя!

Бисмарк похудел и выздоровел. А ел он от стресса. Ведь во время стресса в организме вырабатываются адреналин и кортизол; нарастает тревога. Уходит энергия. Организм буквально приказывает немедленно запастись энергией впрок, съесть как можно больше! И самое главное вот в чем. Когда младенец рождается на свет, единственное место, в котором он чувствует себя в безопасности, – подле груди матери. Блаженное насыщение молоком матери, тесный контакт с ней, чувство тепла и покоя, – вот что связано в нашем подсознании с процессом еды.

В трудные времена мы стремимся обрести безопасность. А безопасность и процесс еды теснейшим образом связаны. Если вас обидели, расстроили, причинили вред, если вы чувствуете тревогу и гнев, еда становится универсальным антидепрессантом, так сказать. Убежищем. Спасением. Единственным способом почувствовать себя в безопасности. Нет вашей вины в том, что вы начинаете есть. И корить себя, ругать, чувствовать стыд и вину не надо. Надо разбираться с причинами своей высокой чувствительности. И с чувством одиночества; выходит, нет рядом человека, к которому можно прижаться, обнять, получить помощь и поддержку? Никто не может дать вам чувства защищенности, вот в чем дело. И вас мучает «эмоциональный голод»…

Это от морального одиночества – переедание. Иногда это главная причина. Только погружение в глубокое детство дает иллюзию защиты… Но вот Бисмарк нашел выход из положения – подружился с доктором. Это его спасло от ожирения, пьянства, депрессии и полного провала. Может быть, и от преждевременной смерти на радость врагов… Не надо себя бранить и ругать. Надо искать причину – тогда и выход найдется. Как доктор, который встретился Железному Канцлеру. Все мы не такие уж железные…

Очень понравился эксперимент

с обезьянами. Ученые поставили такой автомат с вкусной едой; кидаешь жетон – получаешь угощение. И сметливый энергичный самец быстро научился пользоваться автоматом. Кидал жетон и получал лакомство. А одна старушка-обезьяна была глуповата. Не понимала связи жетона, автомата и лакомства. Повертит в лапках жетон, уронит на пол и грустно смотрит, как умница-обезьян получает вкусные вещи. Смотрит и все. Не просит. Просто грустно сидит, старчески сгорбившись, в уголке… Необучаемая старая дурочка.

Этот обезьян стал подбирать жетоны старушки с пола и кидать в автомат. Вот какой умный! А потом он эту вкусную еду отдавал старенькой обезьяне. На свои жетоны себе покупал еду, а на жетоны старушки – ей. И все ей отдавал!

Так что глупости это; мол, у животных нет души. Раз есть доброта и сострадание, значит, и душа есть. Иногда очень добрая душа. Как у этого умного и великодушного обезьяна…

Когда над вами будут издеваться

и сживать со свету, вам для начала запретят жаловаться. Жаловаться – это фу! Разве ты слабак? Разве ты предатель? Разве ты не понимаешь, как стыдно быть ябедой?

Это в старом фильме про концлагерь мучители заставляли истощенных детей писать письма родным: «Мы живем хорошо! Здоровье у нас хорошее!» Потому что жаловаться – это плохо, так ведь?

Сколько случаев травли в школе приводили к ужасному событию, – или, в лучшем случае, к тяжелой моральной травме, – потому что тот, кого травили, не жаловался. Мучители ему живо разъясняли, что жаловаться – это фу как некрасиво! А те, кто должен был на жалобы реагировать, разъясняли то же самое. Стыдно жаловаться! Иди и постарайся найти общий язык с ребятами. Подружись с ними! Или с фашистами подружись…

Робкие попытки найти защиту и решение проблемы заканчивались. А травля – набирала обороты.

В армии при «дедовщине» было то же самое. Издеваться можно. Жаловаться – нельзя! И избитым женам мужья говорили, что стыдно жаловаться на собственного мужа. Это какой-то позор, – на мужа жаловаться. И часто то же самое говорили те, кому эти жены пытались пожаловаться и найти защиту от мучителя. Какой стыд – жаловаться на мужа.

На начальника тоже стыдно жаловаться. Вроде ты доносчик какой-то и слабак, не можешь свои проблемы решить сам. Доносы пишешь, жалобы, втягиваешь других людей… А потом тому же начальнику жалобу передадут, а он тоже постыдит: «Эх вы, – скажет, – Иуда Искариот! На родного начальника ябедничать пошли. Ужо я вам покажу!»…

Крестьяне все же собрались и пошли жаловаться на Салтычиху. А сотрудники «Франс-телеком» – на Дидье Ломбара, который доводил людей до суицида. И в конце концов это сработало. Салтычиху посадили в яму, а Ломбара отдали под суд. А про зверства фашистов сняли документальные фильмы…

Тот, кто уверяет, что жаловаться нехорошо, или сам – мучитель, или не хочет связываться. Выполнять свои должностные обязанности.

Ребенок должен делиться с родителями своей ситуацией. А человек – с теми, кто может и должен помочь. Или с теми, кто может распространить информацию и позвать на помощь. Это меры самоспасения, вот что это такое. Не надо поддаваться на манипуляцию и держать все в себе, если вам или вашим близким угрожает опасность. Если вас мучают и вам угрожают. Иногда пожаловаться – это спасти себе жизнь. Или другому спасти жизнь…

Не надо от себя слишком многого требовать

Мы все же живые люди. Иногда слабые, утомленные, раздраженные; наш ресурс не безграничен. Одна молодая мама в декрете с третьим ребенком села в отчаянии и расплакалась. Потому что только приберешься, – опять грязно. Игрушки, вещи, посуда, горшочки… Дети старшие кричат и бегают. С самым старшим надо уроки делать, писать буквы и цифры. И, главное, от уборки следа не остается моментально. А раковина вновь наполняется грязной посудой. Посудомойка сломалась. Каша пригорела. Чашечка разбилась и надо осколки убрать. Один ребенок просит пить, второй просто плачет, третий зовет на помощь: пример не получается. Главное, грязно дома. На ковре крошки, хотя вот только ковер пылесосили. И никак не добьешься идеального порядка, никак!

Чем больше она старалась и все мыла, чистила, складывала, тем ужаснее казался всеразрушающий хаос. Он поглощал плоды ее труда моментально. Приготовленная еда съедалась, снова появлялась грязная посуда. Вещи пачкались… Это был замкнутый круг. Вот она и расплакалась.

Так бывает: чем больше хочешь все привести в порядок, чем больше усилий прилагаешь, тем больше хаос. Схватишься за одно, – другое сломалось или испачкалось. За другое возьмешься, – испортится то, что уже сделал. И еще что-то надо делать уже, время пришло. А силы кончились.

Ну так это и есть жизнь. Она иногда не дает все привести в порядок раз и навсегда. Бывают такие периоды, когда невозможно добиться идеального порядка, это нормально. И доводить себя до слез не надо, – потихоньку, по мере развития событий, надо поддерживать порядок. Не надрываясь. И решать проблемы по мере их поступления. И ничего, все как-то потихоньку образуется, само собой. С каждым днем будет полегче, если мы не будем надрываться. Мы сбережем себя и свои силы. А потом или ремонт сделаем, когда будет время и возможность. Или переедем в красивый дом. Или у нас появится больше времени и денег. Главное – себя сохранить. И не надрываться, не корить себя, не требовать невозможного. Это просто период такой, вот и все. А потом все будет иначе. Гораздо лучше. И это не только про уборку. Вообще – про порядок в жизни…