Kitabı oku: «Ныряльщица за жемчугом»
© Литвинов С.В., Литвинова А.В., 2014
© Оформление. ООО «Издательство «Эксмо», 2014
* * *
Он смотрел ей прямо в глаза и улыбался.
Неужели живой?
– Юра, это ты? – неуверенно пробормотала Изабель.
Лицо у мужчины белое как полотно, почти мраморное. Губы вроде улыбаются, но взгляд холоден, мертв.
– Юрочка, скажи что-нибудь, – жалобно попросила она.
Нет. Он – недвижим и страшен. А ее руки-ноги совсем не слушаются не то что с постели вскочить – даже отодвинуться не получалось. Оставалось только оправдываться:
– Юра, пожалуйста… Я не хотела тебе ничего плохого. Это вышло случайно, клянусь!
И все-таки как же он прекрасен. Даже сейчас, когда мертв.
– Юра, ты пришел за мной?
Ни слова в ответ. Только его руки, совершенной красоты, с пальцами музыканта, приходят в движение. Тянутся к ее горлу. Медленно, неумолимо. А сам он выглядит абсолютно равнодушным.
– Юра, не надо!
Но ладони – холодные, словно айсберги, – смыкаются на ее шее.
– Помогите! – отчаянно закричала Изабель.
И проснулась. Одна. На широкой постели. Простыни сбиты, кружевная ночнушка взмокла от пота. Три часа ночи. Время, когда виновные платят по счетам.
Можно даже не пытаться снова уснуть. Придется ждать – пока небо не окрасится жизнерадостной полоской рассвета, не зачирикают первые воробьи.
Изабель включила настольную лампу. Все равно темно, страшно! Схватила пульт «умного дома» и врубила свет во всей квартире. Сходить в гостиную, к бару? Налить себе двадцать капель, чтобы снять стресс? Она правда дала зарок, что никогда больше не будет пить, но сейчас это совсем неважно. Изабель собралась уже подняться с кровати, но вдруг вспомнила: именно там, в парадной комнате, лежал Юра. Именно там – на ее любимом кожаном диване – остывало его тело.
Нет уж. Лучше она подождет рассвета здесь.
Девушка открыла тумбочку, достала планшетник и включила его. Ей нравилось наблюдать, как грузится гаджет, как оживают «обои» – аквариум с жизнерадостными рыбками.
Но сегодня с компьютером что-то не так. Заурчал, вроде бы включился, а экран как был темным, так и остался.
– Давай, просыпайся, японская морда! – поторопила технику Изабель.
И монитор послушно вспыхнул. Только вместо умиротворяющих рыбок – девушка увидела совсем другую живую картинку. Кладбище. Зловеще торчащие кресты, могильные мраморные плиты. В сером небе каркают, вьются вороны. Пляшут синие огни. Медленно движется похоронная процессия, глухо бухает траурный марш.
– Нет… – прошептала Изабель и отчаянно вдавила кнопку выключения.
Монитор мгновенно погас. Но теперь ей показалось, что мрачная музыка играет где-то в недрах квартиры, и она завопила во весь голос:
– Нет, нет!
В огромном зеркале, наискосок от кровати, мелькнула тень. Юра здесь?!
Девушка упала на постель, накрылась с головой одеялом, зажала уши. Она больше не может! Лучше смерть, чем здесь жить!!!
Пусть говорят, что убежать от мертвеца невозможно.
Однако она все равно попробует.
Глава первая
Надя с Димой по московским меркам считались богачами – у каждого в собственности имелось по квартире. Но жили они на территории Митрофановой. Вот Надя и придумала сдавать жилплощадь журналиста. Чего квартирке пустой стоять? Да и спокойнее, когда Димка лишен своей холостяцкой берлоги. А деньги – можно, например, на отпуск откладывать.
Однако Полуянов – как только Надя нашла жильцов – немедленно помчался в автосалон и уже вечером (вот спонтанный человек!) катал ее на новенькой «Мазде». Целовал свою подругу, хвалил, восхищался:
– Какая ты умница, Надюшка! Мечту мою исполнила! И семье – материального урона никакого.
Покупка иномарки и правда никакого ущерба их бюджету не нанесла. От жильцов деньги получили – кредит погасили. Но только Димка теперь на классном автомобиле пижонит, в кожаном салоне расслабляется – под музыку из шестнадцати колонок, а Наде достались все хлопоты с арендой. Выбирает жильцов (за год трое сменилось), оформляет им регистрацию, следит, чтоб квартиру не «убили». Да еще Димка упросил налоговую декларацию вместо него заполнять: «А то я в этих бумажках обязательно что-нибудь напутаю!»
И Митрофанова – как истинная жена декабриста! – безропотно взяла на себя новую заботу – управлять Димкиной недвижимостью.
По мелочам Надежда жильцов старалась не дергать – особенно в конце месяца, когда подходило время платить по Димкиному кредиту. А то было как-то раз: квартиранты распсиховались и съехали в один день, не заплатив ни копейки. Вот была ситуация: из банка угрожающие эсэмэски шлют, на работе, как назло, зарплату задерживают, и Димуля в командировке.
Сегодня очередная напасть: позвонила бабуля из квартиры снизу. Потолок у нее якобы рушится, и она уже готова вызывать полицию, спасателей и комиссию из ЖЭКа.
Впрочем, после Надиных наводящих вопросов выяснилось, что пока на потолке всего лишь трещинка толщиной с волос.
– Но имеется отчетливая тенденция к увеличению, – важно изрекла бабуленция. – Явно, Надежда, твои жильцы напортачили. Так что приезжай, разбирайся с ними, пока они весь дом не порушили.
Вот и пришлось, вместо того чтобы Димочке ужин разогреть, да и самой после работы поблаженствовать – в мягком кресле, с бокалом вина, – тащиться в самый час пик на другой конец Москвы. Хотя, скорее всего, у соседки просто побелка на потолке облупилась.
Арендатором у них сейчас – средних лет жизнерадостная дама. Вроде бы – как те же бабульки докладывают – не пьет, не курит, оргий не устраивает. Одна проблема: очень неугомонная тетенька, все себя ищет, порхает:
– У меня, Надечка, столько бизнесо́в, столько планов!
И йога-клуб планирует открывать, и кулинарные курсы, и интернет-магазин, и прямые поставки в столицу фермерских продуктов.
Надя еще пошутила, когда договор аренды подписывали:
– Главное, производство мебели не открывайте. В нашей квартире.
– Что вы, милая! – расхохоталась дама. – Я – человек исключительно умственного труда!
…Однако сейчас жиличка явно затеяла что-то рукотворное. Как только Надя заскочила в подъезд, консьержка тут же доложила:
– К вам в квартиру пару дней назад какие-то ящики заносили. И мешки.
И трещина на потолке в квартире снизу тоже имелась – не наврала старушка.
А когда Митрофанова попыталась отпереть дверь своим ключом, вдруг обнаружилось, что замок поменяли. Просто неслыханно!
Что происходит на жилплощади Полуянова?! И что теперь делать? Бежать к участковому? Или прежде посоветоваться с Димкой?
Но продумать тактику она не успела – за спиной тяжело охнул лифт, прозвенело ругательство, и Надежда в изумлении увидела, как жиличка самолично волочет по коридору огромную, литров на десять, емкость, типа большого ведра, а на боку бадьи горят красным цветом угрожающие буквы: «СЕЛИТРА».
Надя в ужасе отступила. Однако дамочка нисколько не смутилась. Наоборот, хмуро взглянула на девушку и возмущенно проговорила:
– Вы почему без предупреждения приезжаете?!
– Что тут у вас… – начала было Надя.
Но жиличка уже спиной к ней повернулась, отперла квартиру, затолкала туда ведро с селитрой, да еще и дверь попыталась захлопнуть перед Надиным носом:
– Мы с вами на сегодня не договаривались! А незваный гость, сами знаете, хуже татарина!
«Иногда нужно просто дать в глаз!» – вспомнила Надя совет Полуянова и, решительно рванув на себя дверь, оттолкнула арендаторшу.
Опасливо обошла емкость с селитрой, кинулась в комнату и застыла на пороге как вкопанная. Прямо посередине – где раньше стоял обеденный стол – ряды заполненных землей мешков. Много, не меньше пятидесяти. Угрожающе возвышались с десяток больничных капельниц, и из каждой в почву стекала какая-то подозрительная жидкость. А в маслянистом, сочном черноземе отчетливо виднелись слабенькие темно-зеленые ростки.
– Ч-что это? – в ужасе выдохнула Митрофанова.
– Клубника, – буркнула арендаторша, как-то сразу поутратив свой пыл.
– Что?! – Надя никак не могла прийти в себя.
– Фрукт, блин! То есть ягода! Доход от сорока тысяч в месяц пообещали! – Тетка устало опустилась на пол, облокотилась на один из мешков и, с тоской глядя на Надю, вздохнула: – Но набрехали, похоже. Эту клубнику, так ее растак, пока вырастишь, с ума сбрендишь. Свет, оказывается, надо какой-то специальный, опылять ее, удобрять. Один расход. Так что, прошу пардон, за аренду в этом месяце я только половину заплачу. Все на развитие производства ушло, – не удержавшись, ухмыльнулась она.
– Вы с ума сошли! – наконец заговорила Надя. – Немедленно, слышите, немедленно! – вывозите отсюда всю эту дрянь! И сами съезжайте! Чтоб с завтрашнего дня вашего духу тут не было!
– Да? – окрысилась дама. – А кто мне затраты компенсирует?! Мешки, почва, дренажная система, удобрения?!
– Да вы бы лучше… для мозгов себе удобрения купили, – тоже взвилась Митрофанова. – Как только в голову могло прийти?! В московской квартире, прямо на полу – огород разводить?!
– Но жить ведь как-то надо, – примирительно произнесла жиличка. – Это вам, москвичам, хорошо: сдаете себе недвижимость в аренду да жируете. – И посмотрела осуждающе, будто самолично Надя во всех ее бедах виновата.
Жаль непутевую. Да и клубнику, едва выползшую из земли, тоже. Но другого выхода не было: предприимчивую даму надо немедленно гнать, а плантацию – уничтожать. Ох, непросто будет…
И такая вдруг злость накатила! Почему она должна разбираться с недвижимостью Полуянова, в то время как ее законный хозяин расслабляется после трудового дня, причем в ее квартире? И ест отбивные гриль, которые Надя вчера приготовила!
Очень хотелось немедленно позвонить сердечному другу и закатить ему скандал. Впрочем, ладно. Поругаться они и дома успеют.
Дмитрию Полуянову предстоял одинокий вечер на диване. Когда-то – лет в восемнадцать! – праздное времяпрепровождение перед телевизором он презирал. Но сейчас – старость, что ли, подкралась? – предвкушал его почти с удовольствием. Как разогреет сготовленные Надюшкой отбивные с овощами гриль, прихватит из холодильника ледяное пивко – и развалится перед зомбоящиком. Митрофанова что-то еще там пищала про салат, который надо заправить, и жюльенчик, но Дима, пока нарезал вокруг дома круги (с парковкой, как обычно, беда), решил: он ограничится основным блюдом. А излишествами пусть его Надюха кормит. Когда вернется.
Представил сердитое личико Митрофановой, ее возмущенный, немного учительский голосок: «Ну, Дима-а! Совсем, что ли, ребенок, все тебе подать-принести надо?» Хмыкнул. На самом деле Полуянов (зря, что ли, столько лет холостяковал?) готовил недурственно. И полы умел мыть (в армии натаскали!). Но смысл: крушить гендерную модель? Как-то изначально у них с Надюхой повелось: он – глава и кормилец. А она – хлопает над ним крылышками, обеспечивает уют. Вот и пусть колдует над своими сковородочками-подушками-занавесочками.
Тем более что Митрофанова хранить очаг обожает. И даже слишком, на его взгляд, усердствует. Пока Дима Надежду лишь навещал – ночевал в неделю несколько раз, а остальное время проводил в своем холостяцком логове – ему, в целом нравились безупречная чистота, кружевные салфетки и даже пять подушек, по линеечке расставленных на диване.
Но теперь, когда они уже больше года живут вместе, Полуянову стало хотеться взорвать царивший в квартире Митрофановой махровый социализм. Одна старомодная «стенка» (еще от Надиной мамы осталась) чего стоит! А хрусталь, гордо выставленный напоказ за стеклянною дверцей «горки»? Спасибо, хотя бы уговорил подругу ковер со стены снять.
А более серьезные инновации Надежда производить отказывалась. Да и не помогут здесь полумеры. Надо всю мебель – на свалку, а потом полный ремонт. Но вкладываться в малогабаритную «двушку»? Да еще в ветхом панельном доме?! Кухня – крошечная, подъезд – загаженный, трубы ржавые. Машину поставить некуда. Вон, опять пришлось почти пятнадцать минут колесить, прежде чем втиснулся.
Желудок совсем подвело. Полуянов решил, что ужин даже разогревать не будет, съест холодное мясо с холодными же овощами гриль – очень по-буржуазному.
Он торопливо отомкнул дверь – и отшатнулся. Полы почему-то влажные, воздух тяжелый, словно в парилке. Но самое поразительное: Надькин дряхлый пес Родион (избалованная, очень толстая такса) встретил его отчаянным скулежом – и откуда! Пес сидел на довольно высокой – метр, не меньше! – тумбочке для обуви, хотя обычно и по ступенькам лапы еле-еле передвигает. Как он туда забрался?
– Что здесь произошло, Родион? – строго спросил Дима.
– Ву-у-у-у! – жалобно отозвалась псина, мотнула головой в сторону кухни и посмотрела на него с неприкрытым сочувствием.
Полуянов, не разуваясь, двинулся туда. По пути заглянул в ванную комнату. А там – елочки зеленые! – совсем уж удушающая жара и по щиколотку воды, от которой поднимался пар и в которой, будто айсберги, плавали яблочный огрызок, его любимый Пушкин 1911 года издания и трубка городского телефона. Первым делом Полуянов бросился к книжному раритету – но Александра Сергеевича с прихотливыми «ятями» было уже не спасти. Дернул же лукавый вчера вечером взять с собой в ванную антикварную книгу! И Надька тоже хороша, не могла с утра убрать!!!
Дима метнулся в кухню – та тоже оказалась затоплена. Проверил обе комнаты – здесь полы были только чуть мокрые, но паркет все равно успел вздуться, а обои – отклеиться. И жара, жара – несомненно, прорвало трубу именно с горячей водой. А где? Ага, вот. В туалете. В месте стыка практически разошлась. Дырища огромная. Ничего себе, отсюда хлестало! Пока, видно, во всем доме воду не перекрыли.
Полуянова охватило раскаяние. Надька давно уже намекала, что хорошо бы сменить отжившие свой век трубы, но у Димы так и не нашлось времени на скучную хозяйственную повинность. Тогда Митрофанова сама купила на рынке комплектующие и наняла каких-то сомнительных узбеков. Дима посмотрел на их работу и сразу отметил: халтурно, на «живую нитку». Но понадеялся, авось пронесет.
Не пронесло.
– У-у-у!.. – продолжал жалобно скулить из прихожей Родион, видимо, боясь слезть с тумбочки.
Едва Полуянов подхватил псину, как в дверь забарабанили. Целая делегация! Лысый дядечка с нижнего этажа, две старушенции – тоже из их подъезда, участковый и пьяненький слесарь в грязных резиновых сапогах – этот, не спрашивая позволения, сразу пошлепал в сторону туалета.
Остальные остались в коридоре.
– Вы только гляньте! У них самих – и нормально все! – гневно выкрикнула одна из старух.
– Стоит, улыбается – будто ничего не случилось! У, глаза бесстыжие! – тут же подхватила вторая.
– Не то что у нас. Карфаген, руины! – трагически проговорил лысый дядечка.
Слесарь же, высунувшись из туалета, возвестил радостным тоном:
– Труба у них нештатная, так что ДЭЗ ответственности не несет! – И с деловым видом повернулся к Полуянову: – Гостей столицы нанимал менять? Ну, дурак!
– Да, парень, – вздохнул участковый, – похоже, ты на большие деньги попал. Три квартиры затоплены. У жильцов под вами с потолка аж хлестало – до тех пор, пока во всем доме воду не перекрыли. А у них – свежий евроремонт.
Ох, как же хотелось Полуянову заорать, что он не имеет никакого отношения к этим трубам. И к этой квартире. И еще – он страшно голоден. И устал. И жаль ему не чужого евроремонта, и даже не Надькиного паркета, а раритетного Пушкина… И вообще, пошли все отсюда прочь! Он не приспособлен к хозяйственным делам, Надька придет – с ней и ругайтесь.
Но только, увы, он был главой семьи, мужчиной, и разбираться с внезапно нагрянувшей проблемой предстояло именно ему.
Полуянов распахнул дверь, голый по пояс и с бутербродом в руке. Надя первым делом отметила, что на пол летят крошки – и лишь во вторую очередь разглядела страшно вспучившийся паркет и отставшие обои.
– Что ты здесь натворил? – ахнула она.
Димка не ответил. Хозяйским жестом притянул ее к себе, чмокнул в щеку и лишь потом беспечно произнес:
– А, ерунда. Был небольшой потоп. Но я все уже убрал.
Митрофанова обвела свои владения растерянным взглядом. Прищурилась на некогда ослепительно-белый пуфик – теперь он был весь в потеках. Когда перевела взгляд на Полуянова, глаза ее метали молнии:
– Ты уходил после меня. Забыл закрыть кран?!
– Ну, ничего себе! Я тут мечусь как белка, устраняю последствия, а ты сразу с наездами! Все я закрыл! Это твою трубу прорвало. – И, не удержавшись, укорил: – Ту самую трубу, что тебе гастарбайтеры поставили. Говорил же, не связывайся с ними! Я бы сам все сделал!
– Когда? Когда бы ты сделал? К чемпионату мира по футболу? Восемнадцатого года?
– Да ладно, – попытался пошутить Дима, – к следующему чемпионату Европы все бы было готово!
– Теперь весь паркет надо перестилать! И обои переклеивать! – зашипела Надя. Бросившись в кухню, выкрикнула оттуда жалобно: – И гарнитур новый покупать!
– Ну и ладно, все равно давно пора было ремонт делать, – беспечно отозвался Полуянов. – Теперь хотя бы повод появился.
– Да? А кто будет заниматься всем этим? И где деньги брать?! – продолжала бушевать Митрофанова.
А ведь он еще не сказал ей, что соседи – из трех квартир снизу – собрались им иски предъявлять за испорченное имущество.
– Что ты, Дима, за человек! – плачущим голосом продолжала подруга. – Думаешь, самый гений, да? Я, мол, сижу, творю, а все остальные – пусть за мной конюшни расчищают?
– Какие еще конюшни?
– Авгиевы, – отрезала Надя. – Но теперь все, хватит! Надоело! И клубнику из своей квартиры сам выноси! Как знаешь!
– Чего выносить? – удивленно вскинул брови Полуянов.
А Надюха – бессильно опустилась по стеночке и отчаянно разрыдалась.
Ох уж эти женщины! Подумаешь, квартиру залило! Событие – в сравнении с ежедневной лентой новостей – скучнейшее, заурядное. А она рыдает, будто умер у нее кто-то.
Как же она любила Полуянова! Когда-то. Но сейчас не просто выгнать его была готова, но даже убить. Собственными руками. Обломком той самой трубы, которую она умоляла починить как минимум в течение года. Но нет, у Димки постоянно творческий поиск, командировки. А когда вдруг свободное время выпадет, все равно он не снизойдет до каких-то проржавевших коммуникаций.
Надя на своей работе в научной библиотеке давно привыкла к отрешенным творцам, настолько не от мира сего, что не умели мобильными телефонами пользоваться и могли в читальный зал в пижамных брюках явиться – потому что над монографией задумались и забыли одеться. Но дело в том, что ее-то саму никогда не привлекала участь сиделки при гении. В Димке она полюбила в первую очередь защитника. Мужчину. Надежду, опору. И Полуянов, худо-бедно, с ролью главы семейства справлялся. Пусть без «золотых гор», но их ячейку общества обеспечивал. И хулиганов, когда Димочка рядом, можно было не бояться. И ухаживать он умел. И в ванну с шампанским однажды ее затащил. И весело с ним. Но вот его беспомощность в быту Надю просто бесила. Димкина ведь вина – ничья больше! – что трубу прорвало. Да и сейчас что он в квартире натворил?! Как можно собирать грязную воду наволочкой и сливать помои в кастрюлю?! И как ей в связке со столь безответственным товарищем теперь делать ремонт?!
– Ты паркет когда-нибудь настилал? – буркнула Надежда.
– Я?! – изумился Полуянов.
– Ясно. А обои клеил?
– Клеем мазал. Давно, еще в школе, – задумавшись, вспомнил он. – Мама припахала. Но они отваливались все время, и она сказала, что сама доделает.
– Ничего, – отрезала Митрофанова, – научишься.
– Ой! – отмахнулся Дима. – Любишь ты, Надюха, из мухи слона раздувать! Подумаешь, беда! Зачем самому-то клеить? Найдем специально обученных людей, они все сделают.
– Трубы нам уже сделали!
– Ну, это ведь ты выбирала водопроводчиков.
Она не сразу нашлась, чем ответить на подобную наглость. Но Димка ответа и не ждал. Вместо этого проговорил деловито:
– Лучше ужин разогрей. И не терзай больше мой слух хозяйственными проблемами.
Надя почувствовала, что пунцовеет, но продолжить скандал не успела. Полуянов нахально обнял ее, прижал к стене и жадно прошептал в ухо:
– Лучше давай начнем с любви! Секс на развалинах, класс!
Она повырывалась пару секунд, а потом прильнула к нему, прижалась всем телом.
Даже Родион – и тот посмотрел с укором.
А Надя таяла в Димкиных объятиях – в разгромленной квартире, на пропитавшемся влагой ковре – понимала, что сейчас абсолютно счастлива.
…Когда все закончилось и Полуянов с деланым возмущением произнес: «Ты мне ужин наконец разогреешь?», она с задумчивым видом сказала:
– Когда симпатия, тебе в человеке нравится внешность. Когда нравится еще и характер – это влюбленность. А когда непонятно за что любишь – это и есть настоящее чувство… от которого крышу срывает.
– Ох, Надька, приятно слышать! Ты говори, говори еще! – расплылся в улыбке Дима.
– И еще я очень хочу от тебя ребенка. Такого же несносного, бестолкового и… и любимого. – Митрофанова, расчувствовавшись, всхлипнула и виновато взглянула на Димку. Если она заикалась о детях, тот сразу мрачнел, замыкался в себе.
Вот и сейчас он досадливо пробормотал:
– Ты опять, Митрофанова?! Тоже мне, нашла время! Полный кризис, ремонты, судебные иски – а ты все о детях!
– Ерунда! – отмахнулась она. – Люди и во время войны детей делали. Прямо в окопах.
– Надежда! – повысил голос Полуянов. – У тебя совесть есть? Мало что я во всей квартире полы вымыл? Не кормлен и утомлен бурной страстью? Ты мне еще и нервы будешь мотать?
– Имею право, – улыбнулась она. – Хоть иногда, – и пошла на кухню.
Но когда, включив плиту, перемешивала мясо с овощами, в сковородку упала слезинка. Она продолжала всхлипывать, но тут из комнаты донесся голос Полуянова:
– Надюха! Ну куда нам с тобой детей заводить – в такой-то халупке?
– Да у тебя всегда найдется предлог! Халупка, маленькая зарплата, кредит за машину, плантация клубники, иски, финансовый кризис! – возмутилась Надя.
– Все, музычка, стоп! Лови мысль, пока не ушла. Предлагаю: ремонт – к черту! На обеих квартирах, – входя в кухню, продолжал Дима.
– Чего?
– Продаем их. За сколько возьмут.
– С ума сошел?!
– А себе покупаем хорошую «трешку». Или даже четырехкомнатную. Чтобы нормальная гостиная, спальня. Мне кабинет. Ну, и детская, если уж ты так настаиваешь.
– Дима!
Надя бросилась ему на шею, плакала, целовала. Он стоял лицом к плите и прекрасно видел, как подгорает вожделенная отбивная. Но – будучи истинным джентльменом! – ничего не сказал. Вечер все равно не задался, и очередная неприятность роли уже не сыграет.
– Я обязательно ее убью.
– Убивай. Сначала брата потерял – теперь сам пожизненное получишь, – равнодушно бросил хозяин.
– Но я жить не могу, когда думаю, что он – в могиле, а этой дряни – хоть бы хны.
– Говорю тебе, она не дрянь, она просто не знала.
– Вы совсем бессердечный? Не понимаете, как мне тяжело?
– Понимаю. Но в тебе сейчас говорит горе, а оно – плохой советчик.
– Я все равно никогда ее не прощу.
– А я и не говорю тебе, что надо прощать. Но идти напролом – глупо. Выжди, все обдумай…
– Здесь не над чем думать. Я уничтожу ее.
– Да уничтожай ради бога, она нам больше не нужна. Только зачем самому-то мараться?
– А кто за меня это сделает?
– О-о, ты даже не представляешь, сколько в мире любителей! Сколько чудовищ с удовольствием поохотятся на красавицу.
– Вы просто успокаиваете меня.
– Я просто призываю тебя не торопиться. Поезжай в отпуск, расслабься, отпусти голову. Медитируй. Ты знаешь, что это такое? Нет? Ладно, просто грей пузо на солнце. И я почти уверен: через пару месяцев твоя проблема решится сама собой.
– А если нет?
– Тогда я сам благословлю тебя. И дам пистолет. Договорились?
Двадцать лет назад
Есть люди обычные, кто живет по правилам, а есть те, кто на общие порядки плевать хотел. Именно таким дядя Николай и был. И такой же считала себя Изабель. Потому они, наверное, и встретились.
Русских в Гаване тогда, двадцать лет назад, почти не было. Если залетали редкие птицы-туристы – водили их толпами, под охраной. По специальным маршрутам и в особые рестораны.
Дядя Николай на Кубу приехал работать. Инженером. На два года. И ему тоже, в принципе, полагалось держаться от местных особняком, ходить на приемы в посольство, ездить – чудо чудное! – на новенькой машине. Но только инженер из России обожал Хемингуэя, море и испанский язык. А знаменитое Кей-джи-би в те годы уже расслабило свои щупальца и на маленькие вольности российских граждан смотрело сквозь пальцы. Вот дядя Николай и жил, как хотел. С удовольствием купался на пляжах для кубинцев, курил с ними сигары, соглашался пить дрянной ром. И конечно, знал главную любимицу Virgen de Camino1 – шестилетнюю Изабель.
…Сирот на Кубе, стране победившего социализма, официально не существовало. В том смысле, что все они должны были находиться под опекой государства, в детских домах. Большинство там и сидело – послушными овцами. Только не Изабель. Строптивая кубинка проявляла виртуозную изобретательность и из своего казенного заведения сбегала регулярно, с восторгом возвращаясь в родной квартал. До тех пор, пока ее не ловили и не возвращали обратно, целыми днями болталась на улице, купалась в океане, танцевала, пела, и, хотя поесть ей удавалось от силы пару раз в день, не унывала никогда.
«Чего тебе в детдоме не хватает? – удивлялись все вокруг. – Кормят, одевают, учат!»
А вот загадочный русский, дядя Николай, маленькую бунтарку не осуждал. Внимательно выслушивал жалобы – до чего тошно жить в общей спальне и ходить строем. Подкармливал, как-то даже помог спрятаться – от рейда службы опеки. И однажды предложил девочке: «Хочешь поехать в Россию?»
– Это как? – растерялась она.
– Мы с женой можем тебя удочерить. Если ты хочешь, конечно.
Маленькая Изабель ничего не знала про Россию. И никогда не видела жену дяди Николая. Но все равно с восторгом согласилась. Одно дело – детдом, и совсем другое – когда у тебя настоящие папа с мамой!
Формальности уладили на удивление быстро. В ноябре девочка познакомилась с новой мамой – очень красивой, очень холеной, но холодноватой женщиной. А уже в декабре покинула свою родную страну – навсегда.
За день до вылета дядя Николай велел ей примерить толстую куртку и отороченные мехом сапожки. Изабель чрезвычайно не понравилась тяжеленная одежда, и все же она покорно и терпеливо ждала, пока ей застегнут все пуговицы и подвернут брюки. Только спросила:
– Мы собираемся на карнавал?
– Нет, милая, – рассмеялся новый папа. – Мы с тобой собираемся в новую жизнь.
Что ж. Пока все происходящее девочке нравилось. Вкусно кормят, не бьют. А про Россию, где она теперь будет жить, в их квартале говорили с уважением. Страна больших возможностей. Разбогатеть там теперь можно покруче, чем в Америке.
Но девочка и подумать не могла, что на ее новой родине окажется настолько холодно. Никакие куртки не помогали, никакие перчатки. Как только местные дети могут хватать ледяной снег голыми руками? Ноги тоже постоянно промораживались – до такой степени, что пальцем не шевельнешь.
А больше всего девочка мерзла, когда бывала на льду.
В красивый зимний вид спорта под названием «фигурное катание» Изабель влюбилась с первого взгляда. Увидела как-то по телевизору соревнования – и застыла. Целый час просидела, словно приклеенная, а когда передача закончилась, выдохнула:
– Я тоже так хочу!
– Куда тебе на лед, птичка ты моя теплокровная? – ахнула ее няня, тетя Тамара.
– А почему нет? – решительно поддержал девочку папа. – Изабель гибкая, возраст подходящий. Заодно побыстрее привыкнет к нашим реалиям.
Но со спортом у маленькой кубинки не заладилось, хотя она готова была трудиться сколько угодно, чтобы скользить, порхать невесомой бабочкой в ярком платье и с немыслимо красивой прической.
И только в зале, уютном и теплом, где юные спортсменки занимались хореографией, у Изабель получалось неплохо. Но стоило оказаться на катке – лед ее будто сковывал. Всю. От головы до пяток. Самое обидное, мысли тоже вымораживались, до такой степени, что даже простейший перекидной прыжок, отработанный в зале до совершенства, она не могла сделать, падала.
Мама сердилась, называла неженкой. Няня понимала ее лучше, вздыхала: «Тяжело тебе, бабочке тропической, в нашей холодной России. И уж особенно – на катке». А папа, дядя Николай, он постоянно работал. Смешно сказать, на Кубе, где она была ничейной сироткой, и то больше общались, чем теперь, когда стали одной семьей. Или дело в том, что на Кубе папа был вольной птицей, а здесь, в России, за ним постоянно следил ледяной мамин взгляд?
Изабель чувствовала себя беспомощной и ужасно одинокой. Мало того, что оказалась в чужой, холодной стране и к маме с папой, пусть хорошим, пока не привыкла, так еще и новый язык – русский – ей не давался. Когда говорили медленно и раздельно – кое-как понимала. Но кто будет создавать для нее особые условия? Няня – та старалась «разжевывать», а детишки во дворе будто специально начинали тараторить, чтоб выключить чужачку из своих игр. А еще дразнили негритянкой, хотя в ней «черной» крови – всего четвертинка и глаза голубые.
Школьные науки тоже шли со скрипом. Только музыка с физкультурой – без проблем, а все остальное – сплошной кошмар.
Изабель часто плакала – незаметно, чтобы не расстраивать маму с папой. А иногда и за ужином роняла слезинку – если вдруг по телевизору показывали ее родную страну или хотя бы просто море.
– Ничего, милая, лето настанет – будет лучше, – утешала няня.
Как только зазеленели деревья, она стала водить воспитанницу на речку или к пруду в городской парк. Изабель, чтобы не обидеть женщину, вежливо восхищалась ивами, что склонялись прямо к воде, истерическим кваканьем лягушек. Но в глубине души была ужасно разочарована. Разве сравнить все эти жалкие лужи с бескрайним, мощным, безжалостным океаном!
– Скоро совсем потеплеет, можно будет купаться! – радостно пророчила няня.
Но Изабель видела на илистом, бр-р, дне самых настоящих пиявок. Ни за что в жизни она в такой водоем не полезет. Как говорили в их квартале: «Если видны берега, это уже не море».
И вообще, все здесь, в России, странное. Не родное.
Мама с папой, конечно, хорошие, не бьют, однако Изабель и в голову не приходило ночью, если вдруг приснился кошмар, прибежать за утешением к ним в спальню или пожаловаться родителям на злых детей во дворе, на обидные слова тренера по фигурному катанию, на то, что горло у нее болит почти каждое утро.
Куда спокойнее и проще притворяться, что всем довольна. Горло же она решила сама лечить, разводила с водой мед и каждый день полоскала. А мама даже ни разу не спросила, что она делает! Не до дочери ей. Ходит к косметологу, на танцы, на аэробику. А сейчас возле их дома открыли бассейн – записалась еще и туда.
Когда Изабель попросила ее тоже повести в секцию плавания, мама лишь поморщилась:
