Kitabı oku: «Завтра может не быть»

© Литвинова А.В., Литвинов С.В., 2021

© Оформление. ООО «Издательство «Эксмо», 2021

Пролог

1959 год, июнь. Москва, СССР

Своим ключом Данилов отпер дверь Вариной квартиры, и первое, что он увидел, – тело ее мамы. Женщина лежала навзничь. На лбу – красное пятнышко. Неживые глаза широко распахнуты. Под затылком растеклась лужа крови.

Наши дни. Москва, Россия

Запись сделали в начале девяностых прошлого века. Как раз тогда эти сбитые летчики, бывшие советские сильные мира сего, снова стали интересными. Разумеется, те, кто дожил. Вернее, публике они, может, и раньше были интересны – да только до перестройки никто не собирался тратить драгоценную видеопленку и труд съемочной группы, чтобы записать мемуары человека, которые гарантированно не пустят в эфир.

Но в девяносто третьем отставником, после десятка лет забвения, вдруг заинтересовались. Вот он и сидел перед объективом видеокамеры – старенький, но пряменький, в костюмчике с галстучком. На полированном столе карельской березы лежали бумаги, подготовленные к разговору – как водится в конторе, лицом вниз. А цифры в углу кадра отсчитывали дату и время, и секунды неумолимо бежали вперед, к скорой и неизбежной кончине этого бывшего советского руководителя партии и правительства: 12.02.1993; 20:34:35… 36, 37, 38…

Полковник Петренко ясно представил себе, как лихие перестроечные телевизионщики отыскивали этого полузабытого пенсионера и какой шухер царил в квартире отставника, который уже лет двадцать пять к тому времени не давал никаких интервью и все пятнадцать – пребывал в полном забвении. Как жена или прислуга мыли все и пылесосили, доставали из шкафа белую рубашечку с галстучком, продумывали, куда посадить и чем угостить журналистов. Камера у телевизионщиков имелась, судя по всему, одна и старинная, тяжеленная – планы не менялись, ракурс тоже. Лица корреспондента так ни разу и не показали, вопросы доносились из-за кадра, объектив был постоянно нацелен на героя. Лишь иногда оператор позволял себе вольность: со слышимыми щелчками приближал-удалял лицо интервьюируемого. В один из таких «наездов» стало заметно, что воротничок его рубашечки беленькой, надетой под галстучек, – потерся, посекся и выглядит жалко.

Но сам хозяин держался внушительно: четко формулировал, ясно описывал. Хотя, конечно, старческая ригидность, замедлявшая реакции, давала о себе знать. Полковник помнил, что через полтора года после записи интервьюируемый умрет. Но сейчас Петренко совершенно не интересовало то, что случилось с объектом после. Важно было, что творилось с ним до. И что он собой представляет. И сможет ли.

Интервью это полковник уже видел, да, собственно, он его для показа на совещании и готовил, поэтому мог сейчас сосредоточиться не на содержании, а на том, как товарищ держится и реагирует.

А интервьюируемый со вкусом повествовал о самом, наверное, ярком событии в его жизни: заговоре против Хрущева в 1964 году, в котором отставник принимал самое деятельное участие.

– Кто и когда впервые предложил вам присоединиться к группе по устранению Никиты Сергеевича? – наседал корреспондент.

– Многие тогда понимали, что действия Хрущева ведут партию и государство в неправильном направлении, – начал округло комментировать сбитый летчик, а Петренко вновь мысленно попенял на его велеречивость и взвешенность – тогда-то, в девяносто третьем, бог бы с ним, пусть осторожничает. Но хватит ли у кандидата решимости и жесткости в пятьдесят девятом – если судьба вдруг подарит ему, молодому, второй шанс? А если не хватит? И он не сможет? Тогда кто?

Похоже, о том же думал и нынешний начальник комиссии, генерал Марголин, и второй генерал, на одну звезду важнее, из центрального аппарата. А вот о чем размышляли те двое в цивильных костюмчиках, которые перед совещанием даже не представились? Они сидели важные, непроницаемые – однако им, судя по всему, предстояло главное: решать. Точнее, выбор все равно будет делать Сам, и никто больше, но вот от того, как эти двое доложат Папе, зависит все.

– Понятно, – небрежно кивнул один из молодых.

Повинуясь едва заметному знаку начальника комиссии, «козла-винторогого» Марголина, Петренко остановил запись на полуслове.

– Итак, вы предлагаете, – игнорируя старшего по званию Марголина и другого генерала, из центрального аппарата, напрямую обратился к Петренко второй молодой, – именно на него сделать основную ставку?

– Пока – да, на него, – ответствовал Петренко. – Да ведь других кандидатов – раз-два и обчелся. И выглядят они гораздо хуже. Однако заранее спрогнозировать, как развернется операция, вряд ли возможно. Придется принимать решение на месте.

– Значит, у вас там, в прошлом, в пятьдесят девятом году, сейчас находятся двое сотрудников?

– Сотрудник – один. Точнее, одна. Варвара Кононова, капитан. Служит в комиссии почти двадцать лет.

– Двадцать? И всего лишь капитан?

– Да, бывает недисциплинированна, за что подвергалась взысканиям. Зато умна, смела, преданна.

– А кто второй?

– Второй – гражданский, некий Данилов, ее сожитель.

– А не кажется ли вам, товарищ Петренко, что эту группу, находящуюся в прошлом, необходимо усилить? Причем лично вам?

Январь 1959 года

В Советском Союзе зимой долго не отдыхали. Первого января отоспались после новогодней ночи – и второго на работу. Фабричный – к станку, инженер – к кульману. Студент – сессию сдавать.

Да ведь и первое выходным сделали лет десять назад – в сорок восьмом. Раньше, в войну или в тридцатые, – какие там новогодние праздники! Отоспаться бы в Новый год кто живой.

Тех, кто хлебнул в своей жизни военного-послевоенного лиха, в окружении Данилова большинство. Смотрят на него, юнца сорокового года рождения, в лучшем случае снисходительно. Ропщут, чуть не вслух: мы-де на фронтах кровь проливали, в кабинетах ночи напролет при усатом батьке просиживали, а этот молокосос явился – и его сразу помощником первого секретаря сделали! Хрущева, которому шлея под хвост попала, вслух пока не хулили. Но недовольны были сильно.

Работал Данилов в державном здании ЦК на Старой площади. Имел отдельный кабинет за двумя дверьми, обитыми дерматином. И даже секретарша к нему была приставлена, Ангелина Павловна, лет сорока семи. Она, слава богу, к нему по-доброму относилась, можно сказать, по-матерински. Заботилась, чтобы он всегда сыт был, иной раз ему из столовой обед-ужин сама на подносике притаскивала или домашними пирожками подкармливала. На все даниловские расспросы отвечала совсем не свысока, а подробно, четко, обстоятельно. Насколько могла, просвещала насчет тайных извивов высокого партийного политеса.

Данилов помощь ценил, Ангелине доверял и в ней нуждался. А чтобы уравновесить явное недоброжелательство коллег по ЦК, старался поддерживать отношения со своим студенческим окружением. Просил и Вальку, и Валерку, с которыми он жил в студенческом общежитии Техноложки, звонить ему в любое время. Дал им свой домашний номер и прямой рабочий, не через Ангелину. При первой возможности приглашал их в кафе, пивную или театр – деньжата у него, по сравнению со студенчеством, появились, а «корочка» с золотыми буквами ЦК КПСС отпирала любые двери.

И еще потому Данилов нуждался в Валентине с Валерием, что просил друзей «приглядывать за Ларисой Жаворонковой». На их откровенный вопрос: почему бы, мол, ему самому с ней не встречаться и лично не приглядывать, рассказал побасенку, что у них с Лариской все сложно. Она на него обижена и сердита, но он не теряет надежды и т. п.

А что ему было рассказывать, правду – она, дескать, его мать будущая? Что через десяток с лишним лет Жаворонкова и отец должны встретиться? Зачать и родить Данилова?

И как оно все дальше будет – если он сейчас в теле своего собственного отца находится и непонятно, когда из него сможет выбраться? Как история его семьи пойдет дальше?

От этих вопросов голова у Данилова пухла. Ответов на них он не находил и потому старался гнать прочь. Одно знал определенно: девушку, которой суждено стать его матерью, бросать на произвол судьбы не следует. И раз ему ведомо будущее, он обязан ее от всяких неприятных неожиданностей оберегать.

И вот пятого января, в понедельник, ему в рабочий кабинет позвонил Валька. По прямому проводу, минуя Ангелину. Голос дружбана звучал эйфорически.

– Представляешь, старик! – орал он в трубку. – Мы сопромат сдали! Я вообще на пять баллов, сечёшь? И Валерка на «хорошо», врубаешься?

– Я в вас верил, друзья мои! – воскликнул Данилов.

Эх, ему бы их заботы: сопромат! Одно слово – студиозы. И этот смешной жаргончик шестидесятилетней давности: «сечешь», «врубился».

– Теперь жениться можно! – продолжал неистовствовать радостный Валёк. – Кстати! Совсем забыл! Твоя Лариска замуж собралась!

– Вот как? Лариса Жаворонкова? Ты уверен?

– Точняк, тебе говорю. Я ее тут встретил: ходит, вся светится. Так что упустил ты кадр.

– И кто счастливец? Кто ее избранник?

– Чувак один с Урала.

При слове «Урал» внутри Данилова словно предупредительный звоночек прозвенел, и он стал выспрашивать:

– А где мужик тот учится? У нас в Техноложке?

– В какой Техноложке! Я тебе говорю: он уралец. Взрослый мэн, вуз уже окончил.

Да, мать, перед тем как выйти за отца и стать Даниловой, была замужем. Но совсем не за взрослым и никак не уральцем.

А Валентин продолжал распространяться:

– Ехал я тут с ней в метро. Она – счастливая! Не идет – летит. И давай мне все выкладывать. Ее прям распирает. Я, говорит, в эти зимние каникулы с ним в поход пойду, на Северный Урал.

При словах о походе да на Северный Урал звоночек внутри Данилова превратился в набатный колокол.

– Мы как раз с ней в метро общались, когда она к нему ехала. Он, говорит, в Москву в командировку прибыл, встречаемся мы с ним.

– Да? Вот как? И как же того хахаля зовут? Не Дятлов ли случайно?

– Да какой Дятлов! Фамилия у него какая-то смешная. А зовут Жорой или Юрой. Георгий, короче.

– Смешная фамилия? А как конкретно?

– Ты прям как постовой вцепился! По-моему, Кривонищенко, или что-то вроде.

Данилов записал на перекидном календаре: «Кривонищенко Георгий» и рядом поставил знак вопроса.

– А какой он вуз оканчивал, не помнишь?

– Ты прям как мамочка расспрашиваешь! Зачем тебе?

– Рожу ему чистить собираюсь, – буркнул молодой человек. – Накапливаю информацию.

– Опоздал ты, брат, боюсь, совсем опоздал, – с несколько лицемерным сочувствием проговорил Валёк.

– Значит, где, говоришь, он тут, в столице, остановился?

– Реально махаться с ним будешь?

– Может, придется.

– Только я тебе ничего не говорил. Ты как будто случайно их встретил… Где он остановился, не знаю, но она сказала, что в гостинице живет. И Лариска твоя как раз к нему ехала. Еще спросила: пустят ли ее к нему в номер или это запрещено?

– Ехала-то куда?

– Вышла на конечной, «ВСХВ»¹.

– И давно это было?

– Да вот полчаса назад.

– Это всё? Или еще чем-то меня обрадуешь?

– Э, чувак, я, вообще-то, тебя хотел позвать пивка попить, отметить, что сопромат спихнули.

– Спасибо, старина, но давай в другой раз. Я ведь на работе, и дел тут навалилось выше крыши.

– Ну, тогда бывай, ответственный, хе, работник ЦК.

Данилов положил трубку. Проживая свою жизнь в двадцать первом веке, он никогда не интересовался темой перевала Дятлова, но наслышан был. И слова Валентина о походе на Северный Урал заставили задуматься. Еще как задуматься! Да, группа Дятлова пошла как раз на Северный Урал в конце пятидесятых годов. А когда она вообще-то погибла? В пятьдесят седьмом? Или восьмом? Или вовсе в шестидесятом? Или прямо сейчас – в пятьдесят девятом?

И его будущая мать собирается идти с ними?! В поход?! На Северный Урал?!

Боже, как же сложно, когда под рукой нет Интернета! И ведь никак не проверишь информацию – если даже гибельный дятловский поход случился все-таки в прошлом, год или два назад, о нем ведь не писали советские газеты, даже словом не обмолвились.

Но, впрочем, в руках Данилова имелся могучий информационный ресурс в виде ЦК партии.

Он выскочил в предбанник. Ангелина, надев очки, печатала какую-то справку в две закладки копирки.

– Ангелиночка Павловна, – резко вопросил Данилов, – помните такой случай: группа советских туристов, студентов, погибла во время зимнего похода на Урале. Умерли все, больше десяти человек. Год назад, два или три?

– Н-нет, ничего подобного не припомню.

– А могло такое событие до ЦК не дойти?

– Да ну что вы! О чем вы говорите! Мы бы точно знали.

– Тогда, Ангелиночка Пална, я вас прошу, бросьте все. Садитесь на телефон и звоните, свехсрочно, молнией, в вузы Свердловска. И не только Свердловска, но вообще всего Уральского региона. Выясните: идет ли на эти зимние каникулы в поход студенческая тургруппа под руководством некоего Дятлова. И дайте мне, пожалуйста, телефонный справочник. Какие там гостиницы у нас есть в районе ВДНХ, то есть ВСХВ?

Ангелина – вот что значит школа! – казалось, одновременно ухитрилась сделать два дела. Одной рукой записала в рабочий блокнот установочные данные, что сгрузил ей Данилов:

– Урал,

– вузы,

– поход,

– Дятлов.

И как будто бы другой рукой в то же самое время протянула ему справочник Московской городской телефонной сети, причем раскрытым на странице, где гостиницы. Причем нужные ему в районе Выставки – «Турист», «Золотой колос», «Байкал» – загадочным образом оказались отмечены легкими карандашными галочками.

Данилов схватил фолиант и убежал. Открывая двери к себе, он слышал, как верная секретарша набирает междугородний номер. В ЦК партии уже появилось чудо-чудесное – импортные АТС фирмы «Строуджер», поэтому здесь, в единственном месте в стране, можно было звонить по межгороду не через телефонистку, а напрямую, набирая номер.

Сам же Данилов из своего кабинета принялся обзванивать гостиницы. Волшебные слова – «С вами говорят из ЦК партии» – оказывали на собеседников магическое воздействие. Он даже свою должность преуменьшал: негоже помощнику Никиты Сергеича простым гостиничным клеркам телефонировать. Представлялся: «Инструктор ЦК КПСС Данилов» – и все равно пред ним стелились.

Довольно быстро удача ему улыбнулась. Во втором корпусе отеля «Золотой колос» дежурная сказала: да, значится такой Кривонищенко, проживает в триста девятом номере.

– Он сейчас у себя? Или вышел?

– Ключ не сдавал. Значит, у себя, наверное.

– Посетители находятся у него в номере в настоящее время?

– Не могу знать. Не видела. Если хотите, могу дежурную по этажу спросить. – Да-да, в то время имелось такое чудо в советских гостиницах, как дежурная по этажу. Она восседала у лестницы или у лифта и зорко секла, чтобы вверенные ей постояльцы не роняли честь и достоинство коммуниста-комсомольца.

– Не надо, лучше сами зайдите к нему в номер и попросите, чтобы он до моего прибытия никуда не отходил. Я приеду к нему для личной беседы.

А тут и Ангелина к нему вежливо поскреблась. Данилов распахнул дверь, и секретарша доложила:

– Свердловск, Уральский политехнический. Действительно, тургруппа Дятлова собирается на Северный Урал в поход третьей категории сложности.

– Прекрасно! Телефон ректора? И секретаря парткома института?

Вышколенная помощница подала ему листочек с четырьмя фамилиями и телефонами: кроме запрошенных там значились еще председатель профкома и начальник турклуба.

– Со Свердловском разница во времени два часа. Там сейчас уже восемнадцать.

– Я в курсе. Будем надеяться, секретарь парткома привык в прежние времена допоздна засиживаться. Спасибо вам огромнейшее за помощь!

Нет, даже без Интернета можно жить. Если ты в ЦК партии, конечно, работаешь.

– И соедините меня, пожалуйста, Ангелина Пална, с секретарем парткома института.

Тоже политес, которому Данилов не сразу, но выучился: для пущего эффекта на периферию лучше звонить через секретаршу.

Минуты через три в трубке раздался вальяжный, но исполненный чинопочитания голос партийного начальника. После взаимных расшаркиваний, когда секретарь парткома всячески пытался нащупать, к добру ли, к худу ли раздался звонок из «большого ЦК», Данилов влепил в лоб:

– До нас дошла информация, что у вас собирается в туристический поход группа под руководством некоего Дятлова.

Вряд ли главный партиец огромного института ведал об этом, да и фамилию Дятлова слышал едва ли, поэтому ограничился в ответ неопределенным междометием, чем-то средним между «да-да» и «я же их предупреждал».

– Так вот, есть мнение, что экспедицию эту следует отменить, а группу – расформировать.

– Понимаю. А что такое? В чем причина?

Подставлять несчастных «дятловцев» и возводить на них поклепы Данилов не собирался, поэтому проговорил обтекаемо:

– На маршруте возможны нежелательные встречи.

– Понимаю вас, – столь же глубокомысленно ответствовал партийный чинуша, хотя ни черта, конечно, не понимал.

Данилов положил трубку, достал из шкафа свое пальто с шапкой и бросился к выходу. Конечно, партийный секретарь вуза к его звонку должен прислушаться, не может не прислушаться. С другой стороны, дисциплинка в стране успела подрасшататься. И если лет десять назад, когда жив был усатый упырь, после подобного звонка из Москвы всю группу дятловскую могли ненароком и расстрелять, то теперь, кто знает, может, и вовсе пропустят в Свердловске «сигнал» мимо ушей? Надо подстраховаться. Поэтому молодой человек бросился вниз, к машине.

Несолидно выскочил, почти бегом кинулся к стоянке. Шоферы персональных «ЗИМов», «Волг», а то и «ЗИСов» потоптывали на морозце, похлопывали руками, но курили, сбившись в кучу, и судачили. Они оглядели Данилова исподлобья – Алексея не уважали. Странно им было: чуваку положена по штату персоналка с личным водилой, а он, юнец, несерьезный оранжевый «Москвич» за собственный счет купил. Сам за рулем горбится. И моет свою тачку сам, и заправляет, и даже чинит.

Но помимо удовольствия носиться за рулем по полупустому городу, Данилов очень хорошо представлял себе, что все эти водилы из спецгаража постукивают на своих хозяев, конечно: куда ездил, по какому адресу, да о чем в салоне говорил, как о ком отзывался. А зачем Алексею такое счастье? И так, он не сомневался, все время находится под колпаком. И кабинет его слушают, и квартиру – несомненно. Может, даже в «Москвича» жучок воткнули.

Он вставил ключ в зажигание, вырулил с парковки и погнал.

Быстро долетел до круга на Лубянке – памятник Дзержинскому тут только-только появился². Пронесся по улице Дзержинского, потом по Сретенке. Светофор над Садовым горел разрешительным светом. Только в этом, пятьдесят девятом году их конструкцию начнут менять: зеленый сигнал поместят вниз, красный – вверх. Пока же все наоборот: зеленый – выше всех.

Молодой человек в «Москвиче» помчался по проспекту Мира. Четверти часа не прошло, как он миновал свой дом возле метро «Мир» (так в ту пору называлась «Алексеевская»). Дальше, казалось, – край Ойкумены. Никакого памятника покорителям космоса (в который как бы втыкался в двадцать первом веке проспект Мира) еще не существовало. За железнодорожным кольцом начинались пригороды – город Бабушкин, а потом Подмосковье: Перловка, Тайнинка, Мытищи.

Данилов остановился, не доезжая квартала до гостиницы «Золотой колос», запер «Москвичок», пошел к корпусу. И вдруг – ба, навстречу шествует его собственная юная мамочка – довольная, даже, кажется, раскрасневшаяся. Неужто посещала своего возлюбленного в гостинице? И советские церберши пустили? Разрешили пребывание в номере особы противоположного пола?

– Привет, – он подошел к ней.

Ее глаза округлились.

– Данилов? Ты что, следишь за мной?

– Конечно, слежу. А ты не знала?

– Теперь буду знать.

– Ты, говорят, любовь закрутила?

– Валентин разболтал! Вот трепло!

– Да мне, если честно, до твоей любови дела нет. Встречайся с кем хочешь. Но ты, говорят, со своим предметом в поход собралась? По горному Уралу?

– А тебе-то что? – спросила Лариса с вызовом.

– В общем-то, ничего. Но ты, по-моему, убедилась уже, что мне – будущее ведомо?

– Да, болтун ты знатный. – Девушка усмехнулась, но в ее глазах мелькнул опасливый огонек.

Данилов об заклад готов был биться, что к его предсказаниям Лариса прислушивается.

– Так вот, знаю я, что все, кто в этот поход пойдет – и возлюбленный твой по фамилии Кривонищенко, и руководитель группы Дятлов, и ты, если вдруг тоже с ними отправишься, – все вы погибнете. Поэтому я сделаю все, чтобы вы никуда не пошли. А если товарищи твои все-таки, несмотря ни на что, вдруг на авантюру решатся, я тебя прошу: ни в какой поход, да на Урал, этой зимой – ни ногой.

– Я вот не пойму, Данилов: тебе вообще до меня что за дело? Возникаешь раз в год – то хамить начинаешь, то предостерегаешь…

– А ты, Жаворонкова, считай, что я – твой ангел-хранитель. Сама посуди: откуда я знаю о тебе такие вещи, которые ты никому-никому раньше не рассказывала?

– Например?

– Например, в девятом классе ты влюбилась в своего учителя физики. А когда он продемонстрировал к тебе – после уроков, наедине – недвусмысленный мужской интерес, съездила ему по физиономии и в слезах убежала. И все твое чувство к нему как рукой сняло.

Эту историю когда-то в юности рассказывала ему мама – из педагогических, видать, соображений, чтобы он с девчонками рук не распускал. Но сейчас она вся вспыхнула, бросила ему: «Дурак!» – развернулась и кинулась прочь по улице Ярославской.

Данилов зашагал к своей машине. Кажется, все, что мог, он сделал. Все равно, конечно, надо держать ситуацию (как говорят партийные чинуши) «на контроле». И он постановил для себя, что через неделю снова позвонит в Уральский политех, только на этот раз – ректору.

И знать не знал Данилов, что не сможет он через неделю никому позвонить, никак не сможет.

Он сел за руль своего «Москвича» и покатил в сторону области. Хотелось проехаться, проветрить голову.

Ярославское шоссе в пятьдесят девятом году представляло собой скромную двухпутную дорогу: один ряд ехал в Москву, встречный – в Подмосковье. И никаких тебе пробок.

Северянинский путепровод уже открыли, ждать на переезде не пришлось, поэтому довольно быстро Данилов достиг будущего пересечения с МКАД. Дорогу еще не ввели, но уже делали под нее насыпь³.

Вот там-то, в тени возводящегося моста, Алексея и ждала засада.

Милицейская «Волга» с репродукторами на крыше, а в ней двое красивых фуражкиных. И почему-то сразу подумалось: это не просто случайная облава – ай-яй-яй, товарищ водитель, что ж вы так быстро едете, – а конкретно по его душу.

Так и случилось. Лейтенант чуть не наперерез машине с жезлом выскочил. Засвистел, замахал, указал: прижаться к обочине. Данилов послушно выполнил команды. Не бежать же.

Он вышел из своего «москвичонка». Здесь, в СССР, повелось: остановленный милицией шофер обязательно поднимался навстречу орудовцу. Встречал, так сказать, лицом к лицу. Лишь позже, с наступлением капитализма, в России утвердится американский стиль: водитель сидит по-барски в кресле, ждет, когда полицейский причапает.

Алексей вытащил из кармана документы. Но лейтенант, не дожидаясь, нетерпеливо спросил:

– Товарищ Данилов?

– Так точно.

– Вам придется проехать с нами.

«Ну, вот оно! Слишком хорошо все у меня складывалось: квартира, машина, должность. Так не могло продолжаться вечно. Вот и случилось».

– Куда – проехать?

– Вам все объяснят. Оставьте здесь свою машину.

– Надо, значит, надо, – дернул плечом Алексей.

Его усадили на заднее сиденье милицейского авто. Лейтенант уселся рядом. «Волга» сделала лихой разворот и понеслась назад, в сторону столицы.

Сержант за рулем включил сирену, мигалку и помчался во весь опор. Машина неслась, словно в фильме «Дело пестрых», местном блокбастере прошлого, пятьдесят восьмого года. Прохожие на улицах провожали их глазами. Небось думали: доблестная орденоносная милиция летит ловить опасного преступника.

– Я арестован? – спросил Данилов. – Задержан?

Лейтенант промолчал. Рулевой сержант тем более.

Милицейское синее с красным авто, как бы повторяя в обратном порядке и в ускоренном режиме недавний путь Данилова к окраинам, очень быстро донеслось до Садового. Но там не помчалась прямо, по Сретенке, а свернуло, как ни странно, направо. Данилов удивился: почему ушли на Садовое? Куда везут? И почему его вообще вдруг задержали? Да так странно, с милицией? Только что он был на работе, на Старой площади. Почему не там его взяли? С недавних сталинских времен повелось арестовывать без шума: по ночам или по дороге на работу. А тут такой бемц. Что за суета и спешка? И куда его везут? По идее, в одно из трех мест: либо он срочно понадобился на службе, тогда это – ЦК КПСС на Старой площади. Либо – и это лучшее, что он мог представить, – прямиком в рабочий кабинет Хрущева, в Кремль. Или – и то было худшим вариантом – в КГБ, на площадь Дзержинского. Но при всех этих вариантах сине-красная «Волга» должна была по Сретенке лететь к центру. Но нет – вот уже площадь Маяковского. Тут пока не построили никакого тоннеля. Мелькнул недавно установленный памятник пролетарскому поэту. У его подножия, несмотря на мороз, опять читали стихи – первые несанкционированные сборища, робкие ростки оттепели.

Мелькнуло старое здание «Современника» (скоро его снесут) – там народ толпился, верно, стрелял лишние билетики на спектакль-сенсацию «Голого короля» с молодыми Евстигнеевым и Квашой.

Но милицейская машина летела дальше – к площади Восстания. Повернули на Кутузовский, затем – на недавно, к сорокалетию Октябрьской революции, открытый мост и понеслись дальше, в область.

– Куда мы следуем? – нервно спросил Данилов, подделываясь под стиль милицейского протокола, оттуда и выскочило это бюрократическое словечко.

Как-то боязно сделалось. Сейчас завезут куда-нибудь в лес да шлепнут без приговора. Хотя в пятьдесят девятом году это не практиковалось. Даже в самые расстрельные времена соблюдали видимость законности: «тройка», трибунал и лишь потом – пуля в затылок.

Даниловский вопрос повис без ответа.

– Куда мы едем? – переспросил Алексей уже с нажимом. – Я ответственный работник ЦК и хочу знать!

– Да мы в курсе, – ласково проговорил лейтеха и повторил: – В курсе мы, что вы, товарищ Данилов, ответственный работник. Не волнуйтесь, скоро доставим вас по назначению.

И то, что тот ответил, и предупредительная интонация, прозвучавшая в голосе милицейского лейтенанта, и, наконец, то, что никакими наручниками его свободу не ограничили – мог ведь выпрыгнуть на любом повороте! – несколько успокоили Алексея. А вскорости они остановились на обочине, где их уже ждал огромный членовоз, впрочем, нет, это слово как обозначение автомобилей, в которых передвигались вожди, появилось в обиходе позже… То был очень большой «ЗИС», или «Завод имени Сталина» – его, равно как и автомобиль, к тому моменту еще не переименовали.

– Вылазьте, товарищ Данилов, – с дружеским участием промолвил лейтенант-орудовец. – Приказано вас передать с рук на руки.

Алексей выполнил приказ и выбрался из «волжанки». Лейтенант держался рядом, будто боялся, что Данилов дунет в лес. Сержант остался за рулем.

А из лимузина навстречу вылез незнакомый – вальяжный и владетельный мужчина лет сорока. Кажется, в коридорах ЦК Данилов его встречал и был тот чуть ли не главным помощником Хрущева: как его – какая-то фамилия древняя, старославянская – Воротынский, что ли, Шуйский, Милославский?..

Милицейский лейтенант тоже признал в товарище высокую власть, вытянулся в струнку и козырнул. Не обращая на него никакого внимания, ответственный работник – а все обличье незнакомца, не говоря об авто, кричало о том, что он работник именно ответственный, с ласковой укоризной обратился к Данилову:

– Что ж это вы творите, дорогой наш человек! Куда пропали? С работы, говорят, уже уехали. Дома не появлялись. Пришлось, натурально, в розыск вас подавать! Милицию на поиски подключать!

«Я не виноват, что у вас тут еще мобильников не изобрели», – захотелось ляпнуть Алексею.

Но в курсе ли товарищ, что Данилов – человек из будущего? Допущен ли к сей тайне? Поэтому он просто буркнул:

– А что случилось?

Вместо ответа незнакомец бросил, обращаясь к лейтенанту:

– Свободны, товарищи. Благодарю за службу, – и даже пожал ему руку.

Лейтеха-орудовец намек, что пора уматывать, немедленно понял, сел на переднее сиденье, и «волжанка», пыхнув довольно вонючим выхлопом (бензинчик тут с октановым числом «шестьдесят шесть»), бодро развернулась и понеслась обратно в Москву.

А ответственный работник с почтением сказал:

– Прошу в машину.

– Чем обязан?

– Скоро сами все увидите, что я буду предварять.

Они уселись в «ЗИС» на мягкие диваны друг против друга, причем хозяин авто предоставил Данилову блатное местечко по ходу движения, сам же уселся на холуйское, в противоположном направлении. Машина тронулась – незаметно и уверенно, словно «Бентли».

– Кофе хотите? – спросил хозяин лимузина.

– Откуда вы знаете, что я люблю кофе? – живейшим образом переспросил молодой человек.

– Да я и сам его люблю.

Он достал огромный китайский термос, расписанный цветами, отвинтил крышку и налил Алексею пару глотков черного дымящегося напитка.

По кофе Данилов здесь, в прошлом, скучал. Как и по сотовым телефонам, и по милым кафе. По капучино с латте, наконец. Здесь, в пятьдесят девятом году, никакого капучино не знали.

Хотя по большому счету Данилову грех на судьбу жаловаться. Он благодаря опытам, которые финансировал олигарх Корюкин, и собственной опрометчивости из 2017 года перелетел на шестьдесят лет назад и очнулся в октябре 1957-го в теле своего собственного отца, Сергея Владиленовича Данилова, восемнадцатилетнего студента Московского технологического института. И ничего он в тот момент не имел, кроме койки в студенческом общежитии, читательского и комсомольского билетов, стипендии в двести шестьдесят рублей и редких посылок от мамы из Энска. А теперь – не прошло и двух лет – вона как устроился! Сумел протыриться к самому Хрущеву, заставил себя выслушать, убедил в собственной полезности. Да не ради собственной выгоды, а с желанием переменить в лучшую сторону ход истории. Но вдобавок получил квартиру и личную машину в столице всего прогрессивного человечества. Мало того: единовластный владыка всей империи, Первый секретарь ЦК Коммунистической партии и Председатель Совета Министров, его, мальчишку по сути, к себе для частных и конфиденциальных разговоров приглашает, к мнению прислушивается⁴.

И эти приглашения вызывают, конечно, скрежет зубовный всего ближнего круга, того же Железного Шурика – Шаляпина и прочих Брежневых, Козловых и Сусловых.

Первое время Данилов обольщался, конечно, своим высоким положением: подумать только, под него даже особенную должность выдумали! «Личный помощник Первого секретаря ЦК КПСС по особым вопросам», надо же. Но быстро понял, по первым же косым взглядам в коридорах на Старой площади, какая он для всей камарильи кость в горле. На какой он скользкий лёд вступил. С каким удовольствием соратники «дорогого Никиты Сергеича» при случае его схарчат.