Kitabı oku: «Армастан. Я тебя тоже», sayfa 2

Интересно, он тоже поднимался в мансарду, преодолевая 108 ступенек кряду?

На пятом этаже, наискосок от моей комнаты, стояла детская кроватка с матрасиком, свёрнутым так, как обычно делают в больницах, когда пациент выписался или умер.

Хоть фильм ужасов снимай. Малобюджетный.

Сам номер был, в общем, ничего, пока я не включила свет. Здесь явно не ступала нога уборщицы – зато ступали ноги многих других постояльцев, обильно трясущих к тому же головами и разбрасывающих по ковровому покрытию свою ДНК. Я подняла ногу – и внимательно изучила подошву: она была так густо покрыта чужими волосами, что её следовало не мыть, а брить.

Постель, впрочем, оказалась чистой.

И ванная.

У меня уже не было моральных и физических сил разбираться с девушкой в хиджабе – я молча прошла мимо неё и ходила потом по Невскому взад-вперёд, пока не пришло время ехать в здешний офис.

Вечером я приняла душ и легла спать в носках, которые решила утром выбросить. Помявшуюся в сумке свежую кофточку повесила на плечики в ванной – утюга здесь не было, но все опытные путешественники знают, что в ванной одежда разглаживается сама собой от влаги и тепла.

Ночью мне снились неровные ступеньки, я поднималась по ним до самого утра.

А утром, вновь стараясь не глядеть по сторонам, поспешно выехала из номера (девушку в хиджабе никто не сменил – видимо, два через два) и сразу же помчалась на испытания. Никаких серьёзных нарушений в работе лаборатории выявлено не было, зато я выявила серьёзное нарушение в своей собственной работе.

Я никак не могла сосредоточиться на том, что делаю!

Мысли крутились вокруг непроданной квартиры в Екатеринбурге – и некупленной, но уже существующей квартиры в Москве. И одна мысль вспыхивала на фоне других особенно ярко: почему это вдруг стало для меня таким важным?

С грехом пополам отработав командировку, я отправила своему шефу письмо с пометкой «важно». И попросила у него месяц за свой счёт.

Тихий вагон

Из Петербурга в Москву я возвращалась «Сапсаном», причём специально купила билет в тихий вагон. Место за столиком по ходу движения, рядом с розеткой. Опытный путешественник не дремлет! Даже если очень хочет спать.

Напротив сидел рябой мужчина, неотрывно пялящийся в телефон, где периодически взрёвывал спортивный комментатор. О существовании в природе такой вещи как наушники мой попутчик, по всей видимости, не догадывался. Я принялась сверлить его взглядом, и он в конце концов отключил звук телефона – и, наверное в отместку, вытянул ноги так, что мне пришлось выставить свои в проход.

Рядом с болельщиком сидел модный молодой бородач с графическим планшетом на столике – все четыре часа десять минут нашего путешествия он рисовал на этом планшете прямоугольник и штриховал его разными оттенками зелёного цвета. А потом удалял уже готовую, на мой взгляд, композицию и начинал всё заново, разочарованно цыкая языком.

Слева расположилась женщина сопоставимого со мной возраста – она прибежала секунд за пятнадцать до отправления поезда, приветливо поздоровалась сразу со всем вагоном, достала из сумки какую-то партитуру и начала править её, ожесточённо вычёркивая целые страницы. Некоторые фрагменты партитуры она тихонько пропевала и дирижировала, рисуя пальцем в воздухе что-то похожее на букву П.

Через проход сидели родители с девочкой-подростком, которая невротически кашляла с периодичностью раз в полминуты, – мы ещё не выехали за пределы большого Петербурга, а я уже привыкла к этому кашлю и вздрагивала, если новый приступ задерживался. Что ещё добавить? Сзади кто-то страстно храпел, а ближе к багажным полкам – сладострастно хихикал, в общем, вагон оказался не таким уж тихим.

Примерно через час я сдалась и перешла в вагон-ресторан, где нашлось единственное свободное место – напротив толстуна, который заказал всё меню и методично с ним расправлялся, осмысляя каждый новый кусок, и худенькой девушки, которая хмуро читала книгу «Атлант расправил плечи».

Я взяла чай и сэндвич, но, не успев сделать глоток и укус, уснула. Разбудило меня объявление – поезд прибывает в Москву, надеемся, что вам понравилось путешествовать с нами.

Напрасно надеялись.

В вагоне-ресторане рядом со мной уже никого не было – но из соседнего вагона долетал всё тот же невротический кашель. А за окном неслась Москва – пригожая, свежая, блестящая от только что прошедшего дождика. Снегом здесь ещё и не пахло.

Тренькнул телефон.

Хабибулин.

«Подвернулся покупатель. На завтра назначаю показ?»

Все пассажиры, включая женщину с партитурой, бородатого дизайнера и кашляющую девочку, давно уже ехали в метро или вызывали такси в приложении, отмахиваясь от реальных таксистов, как от комаров в тайге, пока я стояла на перроне, осознавая, что всё это происходит на самом деле.

И что мой дом будет там, где меня нет.

Есть ли врач на борту

Все путешественники – язычники. В аэропорту у меня есть несколько обязательных обрядов: я выхожу покурить на улицу после регистрации, пью кофе в «Шоколаднице» и брызгаюсь духами в дьюти-фри. Сегодня, после поездки в тихом вагоне, я решила удвоить каждый обряд: выходила на улицу дважды (хотя во второй раз мне пришлось отстоять длиннейшую очередь на досмотр – и я так упрямо звенела в рамке, что сотрудница аэропорта провела не досмотр, а настоящий массаж), выпила две чашки кофе и не только опрыскалась духами, но ещё и намазала руки французским кремом с наклейкой «Тестер». Глупо, понимаю, но меня успокаивают эти нелепые действия, даже не сами они – а их повторяемость.

Начальник в ответ на мою просьбу об отпуске ответил коротко: «Ок».

Мне это, разумеется, не понравилось. В моих мыслях он уговаривал меня не бросать работу даже на день! Но если я чему и научилась к своим сорока годам, так это осознавать, что люди в мечтах и люди в реальности ничем не напоминают друг друга.

Сорок лет! Зимой будет сорок один. В юные годы мне казалось, что сорок лет – это седая старость и что интерес к женщине в таком возрасте проявляют разве что районные врачи-терапевты. И вот она я, сорокалетняя женщина, сижу в удобном кресле у выхода 112 рядом с розеткой – пью чай из картонного стаканчика, жую сушёный манго и мечтаю о завтрашнем дне.

Завтра ровно в пять Хабибулин приедет смотреть квартиру с подвернувшимся покупателем. Я мечтаю о том, что этот неизвестный мне человек сразу же купит бабушкину квартиру – без ремонтика и выпечки. Что он просто зайдёт туда и улыбнётся счастливой улыбкой: беру!

Таня говорит, надо прицельно запуливать свои мечты во Вселенную. Я стараюсь изо всех сил, мечта взлетает с места как ракета – и растворяется среди звёзд.

Таня, легка на помине, звонит:

– Твои родители такие молодцы! Освободили квартиру в три дня, и Митя уже начал ремонт!

Я совершенно забыла про Митю.

– Танечка, завтра у нас показ. Нашли покупателя.

– Видишь, – ликует Таня, – я же тебе говорила, что Маркович лучше всех!

Я в тот раз не стала признаваться Тане, что уже работаю с Хабибулиным, – пусть думает, что это её заслуга.

– Это даже хорошо, что покупатель увидит ремонт, – продолжает Таня. – Он почувствует, что у вас серьёзные намерения!

Мы договариваемся о том, как предупредить Митю, потом я прощаюсь с Таней, делаю ещё какие-то звонки – и как раз объявляют посадку на рейс.

Место у окна, рядом – молодая женщина. Круглолицая, тугая, литая. Я тайком прикасаюсь к своей щеке и отдёргиваю руку.

На взлёте соседка тянет руку с телефоном к иллюминаторам и практически ложится мне на грудь, пытаясь заснять сверкающую Москву.

– Извините, – неискренне извиняется она и делает ещё примерно триста однотипных снимков, пока Москва не скрывается наконец под облаками.

Когда гаснет табло «Пристегните ремни», те, кто не успел посетить туалет на земле, устремляются в хвостовую часть салона. Одни пассажиры откидывают спинки кресел, другие (те, что сидят за ними) возмущённо крякают, третьи пытаются спать, четвёртые клацают пальцами по клавиатурам. Ещё минут десять, и стюардессы покатят по проходу тележку с напитками и закусками…

– Уважаемые пассажиры, если на борту есть врач, просим его обратиться к сотрудникам экипажа.

Моя соседка сказала «ой», а я начала озираться. Такое со мной пару раз уже происходило, и с тех пор я не спешу высовываться. Один случай навсегда отбил охоту – тогда мне попытались предъявить, что я оказала заболевшему человеку не ту помощь, которая ему требовалась. Были разбирательства, в результате выяснили, что я всё сделала правильно, но осадочек, как говорится, остался.

И всё же клятву Гиппократа никто не отменял. Поскольку на призыв стюардов никто не откликнулся, я отстегнула ремень безопасности, и моя соседка ойкнула во второй раз:

– Вы что, врач?

В голосе её звучало такое недоверие, что я разозлилась:

– Нет. Мне в уборную нужно.

Больной сидел в самом хвосте, там было не так душно, как впереди. В хвосте всегда больше воздуха, и, кстати, по статистике при крушении самолёта если кто и выживает, так это пассажиры, сидящие сзади. Но парню было очень плохо и без крушения.

– Вдруг затрясся весь, а потом прям на меня упал, – соседка парня, юная блондинка с красивой татухой на шее, говорила сочным басом. Больной лежал запрокинув голову.

– Вы доктор? – обрадовались стюардессы. Одна из них («Наталья») держала в руке пузырёк с нашатырём.

– Доктор, доктор, – сказала я, отнимая у Натальи нашатырь. – Несите всё, что у вас есть. И скажите пилоту, пусть просит посадку в ближайшем порту.

Я сразу поняла, что это инсульт, а потом, на земле уже, выяснилось, что у мальчишки случился ещё и дебют эпилепсии. Таджик, летел к своим землякам в Екатеринбург на работу.

– Но ведь он такой молодой! – изумлялась блондинка, пока мы вместе с Натальей пытались привести парня в чувство: главное – дотянуть до земли, до реанимации. – Разве такое бывает в этом возрасте?

Татуировка на её шее вопросительно подрагивала.

– Всё бывает, моя дорогая, – сказала я. – Ещё лет пять, и вы перестанете задаваться такими вопросами.

Блондинка озадаченно смолкла.

Весь самолёт возмущённо загудел, когда командир экипажа объявил, что мы возвращаемся в Москву. Люди охотно сочувствуют чужим горестям, если эти горести происходят в кино, а не касаются нас напрямую. У кого-то слетит выгодный контракт, кто-то опоздает на стыковочный рейс, а кто-то всего лишь возмущён, почему авиакомпания принимает такое решение, не поинтересовавшись мнением пассажиров.

– Это вопрос жизни и смерти! – громко сказала Наталья, когда её схватил за руку очередной возмущённый клиент. – Пристегните, пожалуйста, ремни безопасности, уберите откидные столики и замолчите, мы приступаем к снижению!

Блондинку пересадили на моё место, а я осталась сидеть рядом с мальчишкой, следила, чтобы он не отключался, то убирала, то подносила к его носу нашатырь – и разговаривала с ним, просила:

– Не уходи, слышишь? Не уходи от меня.

Он, как потом выяснилось, почти не знал русского, но реагировал на интонации. Вот и мне всегда казалось, что верные интонации важнее верных слов.

Скорая с переводчиком поджидала нас в аэропорту, мальчишку тут же приняли и увезли. Инсульт, как я и думала, а кто-то добавил – эпилепсия. И ни одной таблетки с собой у паренька не было.

Я заполнила бумаги, оставила свой телефон и адрес – и откинулась в кресле, ожидая дозаправки и нового взлёта.

Москва не спешила меня отпускать.

– Смотрите, снег! – пискнул какой-то ребёнок, и все дружно повернули головы к иллюминаторам.

– Уважаемые пассажиры, приносим свои извинения за задержку рейса и связанные с ней неудобства, – сказал командир экипажа. – Нам необходимо провести противообледенительную обработку воздушного судна, это займёт ещё немного времени. Просим вас сохранять терпение и не удивляться появлению в салоне неприятного запаха, это абсолютно нормально. Скоро вам будут предложены напитки.

Пассажиры застонали, а я подумала о том, что тексты авиакомпаниям составляют роботы, изучавшие русский язык по учебникам, написанным другими роботами.

Опытный путешественник готов к любым ситуациям. Я достала из сумки нераспечатанный пакет с ржаными хлебцами, три мандарина и книжку под названием «Недвижимость»: нашла её в бесплатном книгообмене и сочла за добрый знак. Это был роман, хороший роман про риелтора из девяностых. Жаль, что цены, которые называет главный герой, уже ничего не говорят, – впрочем, мне и теперешние не слишком много сообщают.

В Екатеринбург мы прилетели ночью, с шестичасовым опозданием. Я открыла дверь ключами, чтобы не разбудить родителей, – и первым делом наткнулась взглядом на мальчика с собакой и янтарные бусы. Мама поставила мальчика на тумбочку и обвила бусы вокруг его шеи: это было как-то, не знаю, демонстративно, что ли… Дескать, вот, ты хотела – забирай!

Я должна была чувствовать благодарность к маме, но почему-то сердилась на неё, и от этого мне стало ещё хуже. Но потом я нашла в кухне рубленые котлеты из индейки и остатки моего любимого салата из свёклы и сельдерея – и настроение тут же исправилось.

Перед сном хотела прочесть ещё несколько глав из романа про недвижимость, но зачем-то уткнулась в бесплатную газету с объявлениями и происшествиями. Начиталась – и сформулировала глубокую мысль, последнюю в этот бесконечный день:

«Какой смысл хорошо выглядеть и отзываться на “девушку”, если после автомобильной аварии о тебе напишут в газете: “Женщина 40 лет отделалась небольшим сотрясением мозга и самостоятельно обратилась в больницу”?..»

Жирный голос

Наверху был январь, а под землёй, в вагоне метро, летал комар. Он пытался сесть мне на плечо просто так – не с целью укуса, а чтобы согреться. Или пообщаться.

Я перебралась в Москву неделю назад, сразу после Нового года. Тот внезапный покупатель, которого нашёл Хабибулин, не стал брать бабушкину квартиру – я до сих пор пытаюсь изгнать из памяти его разочарованное лицо.

– Здесь надо вложить ещё столько же, – сказал он, брезгливо проводя пальцем по косяку.

В тот день Юрий Маркович снова был в маске – на сей раз в весёленькой, с цветами и попугаями. Почему-то она напомнила мне дамский купальник. Покупатель косился на моего риелтора с подозрением.

Митя к тому времени успел переклеить обои в спальне и подлатать паркет.

– Ничего, Елена Дмитриевна, будут и другие желающие, – сказал Хабибулин, закрывая дверь за покупателем (наверное, надо перестать звать его покупателем – он же ничего не купил). – Вот я вам что посоветую. Вы же хотели в Москву переехать? Так и поезжайте.

– Интересно, – возмутилась я. – А где мне там жить?

– Снимите что-нибудь скромное, в спальнике. Попробуйте там просто пожить, может, ещё и передумаете. Москва, она такая… Не каждому подходит.

Риелтор вздохнул так глубоко, что я подумала: наверное, он сам пробовал жить в Москве, и она ему не подошла.

Но в словах Юрия Марковича был здравый смысл.

– Отличная идея! – сказал папа. А мама промолчала: на её языке это значит согласие и одобрение.

И всё же я не решилась бы на эту авантюру, если бы меня не уволили.

Да, меня уволили чуть ли не сразу после того, как я вернулась из отпуска.

Мой коллега Максим – тот самый, что говорил про офигенных девок, – проболтался, что на должность монитора в нашей компании давным-давно заглядывался Арцыбашев. Конечно же, Арцыбашев (это имя прозвучит для большинства людей – если они не медики – пустым, хоть и красивым звуком) не собирался сам работать монитором: он может позволить себе вообще не работать. Но у этого бывшего замзаввсехминистров подросла внучка, которую решено было пристроить на тёпленькое, хорошо нагретое мною местечко. Наш начальник устал отказывать Арцыбашеву, и тут как раз я со своим внезапным и очень несвоевременным отпуском!

– У тебя будет самый золотой из всех парашютов, обещаю! – Начальник не смотрел мне в глаза – и это самое неприятное, он мне всегда так нравился, наш Семён Степанович, я им восхищалась, я столькому у него научилась!

Ну вот, научусь ещё и тому, как увольнять хороших специалистов без всяких причин (вдруг однажды пригодится).

А парашют оказался действительно золотым – я смогу спокойно жить на эти деньги пару лет. В Екатеринбурге. Хватит ли мне их на жизнь в Москве с учётом того, что за квартиру придётся вносить как минимум 45 тысяч ежемесячно плюс интернет и счётчики?

Но теперь оставаться в Екатеринбурге мне уже точно не с руки – когда тебя выбрасывают на улицу, как тряпку, которой мыли унитаз, это не способствует любви к городу, где такое запросто происходит.

Арцыбашевская внучка, о которой мне уже донесли, что она ни бельмеса не смыслит в лабораторных испытаниях, зато хорошенькая и чистенькая, как овечка (сравнение Максима, тонкого ценителя офигенных девок), нанесла мне мощный удар по самолюбию. Я как-то резко, в один миг, утратила веру в себя и в будущее. Вся жизнь моя виделась теперь бессмысленным метанием по планете, путём без просветления, напрасно растраченным временем.

Митя продолжал ремонтик, Хабибулин показывал клиентам бабушкину квартиру (смотрели многие, не заинтересовался ни один – может, мы прокляты?), а я методично обзванивала всех своих московских знакомых, а также знакомых этих своих знакомых. Полетела в Москву, сняла номер в отеле «Морион» близ трёх вокзалов – и каждый день с утра до вечера носилась по разным спальным районам, осматривая жильё. В основном на Севере. В СВАО.

Процесс мне жутко не нравился – начиная от звонков незнакомым людям и заканчивая осмотром квартир. О, вечная проблема бедняков с претензиями! То, что мне нравилось, было решительно не по карману. То, что было по карману, я не могла рассматривать в качестве своей более-менее постоянной дислокации.

– Да это всего на пару месяцев, не копайся! – уговаривала меня мама, но я стояла на своём. И нашла в конце концов ту самую квартиру в Отрадном. По телефону хозяин звучал сочным басом, я не люблю такие «жирные» голоса – однажды даже ушла с титулованного спектакля, потому что главного героя играл артист с похожим басом, – он буквально сверлил мне голову, и даже зубы свело.

Но мне же не надо будет слушать его каждый день, увещевала я себя, приближаясь к нужному дому на Олонецкой улице. На фото квартира выглядела лучше всех прочих, вместе взятых. Рядом с домом – остановка автобуса, до метро – пятнадцать минут быстрым шагом.

Шла я по навигатору, накануне был ледяной дождь, и тротуар выглядел как глазированный, впрочем, сверху его уже присыпали катышками реагентов. Москва – смерть вашей обуви.

Длинный, довольно уродливый дом был выложен плитками, кое-где сколотыми и дружно полинявшими. Я набрала код домофона, мне понравилось сочетание цифр. В подъезде у почтовых ящиков – ковёр. Коробка для рекламного мусора. Два лифта, оба, как вскоре выяснится, вонючие.

Дверь в нужную мне квартиру открылась после первого же звонка – как будто хозяин сидел в прихожей и следил в глазок за всеми, кто выходит из лифта.

– Здра-а-авствуйте, – он тянул гласные, как баян, и невозможно рокотал жирным басом. Сам этот мужчина тоже был каким-то жирноватым, сальным, хотя по объективным меркам его, скорее всего, следовало признать красивым (просто я нахожу красивыми других мужчин – похожих на Идриса Эльбу или Венсана Касселя; проблема во мне). Зад его выглядел совершенно круглым, как будто в джинсах лежал футбольный мяч. Цветные носки, яркая рубашечка. – Проходите, па-а-ажалста…

Хозяина звали Виктором Александровичем, но он решительно отмежевался от своего отца, настояв на том, чтобы я звала его просто по имени – Виктор. Ну Виктор так Виктор. За квартиру он хотел 50 тысяч, по моей просьбе скинул пятёрку, предоплата за два месяца вперёд, договор и всё такое.

Здесь было две комнаты (я обошлась бы и одной, это мама настояла, чтобы я сняла двушку: «Мы с отцом приедем в гости!»), обставленные недорогой мебелью. Я заметила синие разводы на бежевом диване, и Виктор, проследив за моим взглядом, досадливо махнул рукой:

– Да сдавал тут одному мальчику, а он, видно, валялся здесь в дешёвых джинсах!

Мне не то чтобы очень понравилась квартира Виктора, скорее, я уже устала бродить по чужим домам. Везде было что-то не так – например, я не могла бы даже временно жить в хрущёвке, или район оказывался совсем уж отдалённым, или-или-или. И мне надоело платить за гостиницу (не верю, что смогла это сказать). Сам замысел перебраться в Москву начинал выглядеть сомнительной затеей, я боялась, что если не выберу себе жильё в ближайшее время, то вернусь в Екатеринбург и рухну, как с обрыва, в глубокую депрессию. Хабибулин молчал, счета от Мити приходили с завидным постоянством, золотой парашют на глазах терял блеск…

Замысел был именно в том, чтобы пожить в московской квартире, в московском доме, в каком-то районе – а не в гостинице, где невозможно проникнуться духом города и понять, подходит ли он тебе в самом деле.

Москва пока что не говорила мне ни да ни нет.

Мы ударили по рукам, Виктор вручил мне ключи, и я на следующий же день перевезла на Олонецкую свои вещички – все они уместились в боевой дорожный чемодан, прошедший со мной через самые разные испытания. Мало кто из моих знакомых побывал в стольких странах!

Опытный путешественник оказался непрактичным жильцом – мне не пришло в голову купить хоть что-то из посуды, взять с собой полотенца, одеяла, подушки, постельное бельё. Но эта беда была поправима. А вот то, что мне не пришло в голову отфотографировать при Викторе все «пороки» квартиры – сломанный диван, пятно на обоях, криво висящую полочку, – впоследствии аукнется мне и на всю жизнь научит не доверять людям с жирными голосами (и просто – людям).

Подписывать договор аренды Виктор приехал с женой; это была пожилая бледно-рыжая девушка, в глазах которой плескалась застарелая тоска. Как цветущая в августе речная вода… Жена так внимательно изучала меня, что я заподозрила Виктора в том, что он ей изменяет, для чего и держал, скорее всего, эту квартиру. Но какое мне дело до личной жизни хозяев моего временного жилья? Когда они ушли (с подписанным договором и без малого сотней тысяч рублей в кармане), я раздёрнула шторы, наблюдая Москву за окном.

Прямо напротив светились окна соседнего дома, в одном из них полуголый мужчина делал зарядку (навряд ли она ему поможет). Старушка вывела погулять собаку в башмачках и берете. Все дома, включая тот, в котором я теперь жила, образовывали, как это обычно бывает в спальниках Москвы, каре – по центру всегда найдётся какое-то общественно значимое здание. Это я уже изучила, бродя в поисках жилья в последние недели. Здесь это была ветеринарная клиника.

Окна выходили на разные стороны, из второй, меньшей по площади комнаты, которую я определила в спальни, можно было различить Останкинскую башню.

– Из окна здесь видно Эйфелеву башню, – рапортовала я вечером Тане, стараясь звучать бодро.

– Ну это смотря сколько выпить, – сказала Таня, ничуть не удивившись оговорке.

Виктор обмолвился между делом, что квартиры в этих домах давали раньше заслуженным чекистам, но не пояснил, связывает ли что-то его самого с этой профессией. С виду мои соседи выглядели как самые обычные люди, но уже через пару дней обитания на Олонецкой улице я убедилась, что до обычных им очень далеко.

Прямо надо мной проживала семья с девочкой, которая начинала дико орать часов в десять вечера и стихала в лучшем случае к часу. Я, не сходя с места, поставила ей диагноз (психиатрический, разумеется), потому что девочка еженощно посылала матом всю свою семью по очереди. Аспергер. Слышно её было так чётко, словно девочка сидела рядом со мной. Я не решилась идти к соседям – вдруг они бросят мне потом горящий факел на порог (это не фантазия, а правдивый рассказ одной московской подруги), но когда увидела потом эту девочку в подъезде, то очень удивилась. Она выглядела совершенно разумной и вела себя вежливо.

Может, орала какая-то другая, сестра-близнец, человек в железной маске?..

На одиннадцатом этаже в том подъезде (я сознательно не называла его «нашим» или «моим» – не хотела привыкать) обитал Вася. Выглядел он как инженер, случайно попавший на овощебазу и оставшийся там навсегда. Познакомились мы с Васей поздней ночью, примерно через месяц после моего водворения в квартиру. Я шла курить на улицу, спускаясь по лестнице (я никогда не курю в помещениях – позиция и принцип), а Вася лежал, привольно раскинувшись на ступеньках между третьим и вторым этажами, и выглядел мёртвым.

Я стала оказывать Васе первую помощь и почти сразу поняла, что он вдупелину пьян. С трудом вытянула из него, на каком этаже он живёт, – и потащила в лифт. Вася мычал и пытался меня облапать, но делал это как-то без страсти, в полпинка.

– Ой спасибо опять нажрался, – без запятых сказала мне Васина, наверное, жена, принимая с рук на руки тело мужа. С тех самых пор она со мной приветливо здоровалась, тогда как Вася меня не запомнил и при встречах упирался взглядом в стенку.

Но самым загадочным моим соседом был безымянный дедушка, выходивший кормить голубей ровно в три часа пополудни.

Я терпеть не могу голубей, хоть это и божьи птицы. Узбекская домработница Лобар, с которой я познакомлюсь через полгода, скажет, что голуби – это хорошо и что надо радоваться, что они прилетают к вам на карниз (даже если гадят при этом на окна). Но я, повторюсь, терпеть не могу голубей – и дедушка, рассыпавший пшено напротив подъезда в урочный час с решимостью экскаватора, вызывал у меня справедливое возмущение.

Справедливое, но… молчаливое. Голуби мне почти что не досаждали, к тому же я каждый день говорила себе: ты здесь ненадолго, не навсегда. Тебе не нужно здесь ничего менять, не надо втягиваться в эту историю… Дедушка заговорил со мной сам однажды вечером, когда я курила на отдалении от подъезда, любуясь заснеженной яблоней (весной окажется, что это – груша).

– Хау а ю тудэй? – спросил он, обнажив в улыбке зубные протезы.

– Айм файн, энд ю? – на автомате сказала я и только потом опомнилась: – Вы знаете английский?

– Немного учил. Что-то я вас раньше не видел, девушка. Вы стройная, как Шамаханская царица…

И тут же резко, словно выстрелив:

– С какого этажа?

– С шестого.

– Надолго к нам?

– Как пойдёт.

Дедушка посмотрел на меня с уважением. Я тут же спросила:

– А вы сами с какого?

– Смотрите, – вскинулся дедушка, игнорируя мой прямой вопрос и подавшись всем телом к машине, которая ехала через двор. – Такси, за рулём женщина. За пятьдесят, но в отличной форме.

Клянусь, я не успела разглядеть ни саму женщину, ни её отличную форму, но наблюдательность дедушки навела меня на мысль, что в прошлом он был разведчиком – и по привычке вербовал каждого встречного при условии, что он кажется полезным.

О чём он думал, меча пшено перед голубями?.. Представлял ли свою старость такой – в уродливом, вновь будем честны, дворе московской окраины?

По утрам я наблюдала жизнь столичного спального района и его обитателей, а дни проводила, как и положено провинциалке, в музеях и театрах. Обратно в Отрадное (Обратное! Отвратное!) добиралась на метро, внимательно разглядывая людей в ряду напротив. Среди смертельно уставших смуглых разнорабочих, старух с пугливым выражением лица и школьников, уставших почти так же, как разнорабочие, попадались родители с маленькими детьми, отражавшиеся друг в друге, как в стекле с надписью «не прислоняться». Я каждый раз смотрела на них, улыбаясь, – и видела, как эта моя улыбка пугает Москву, не привыкшую к смурной уральской нежности.

Потом я, конечно, избавилась от этой привычки и обзавелась другой – не глазеть по сторонам, а внимательно слушать каждое произнесённое рядом слово. Так вылепился в конце концов мой портрет Москвы – какой она была на излёте января 2022 года.

Один миллион

В Париже чаще всего говорят о еде – что было на ужин, вкусно ли, кто что выбрал, с каким вином. В Москве – о квартирах. Вторичка, новостройка. Студия, апартаменты. Где снимают, почём купили. Чешская серия. Ипотека, альтернатива, соседи, сколько до метро. Стяжка полов, мокрая точка, косяки и плинтуса.

– Что не так с этими людьми, я не понимаю! Как можно выбрать такие обои в наше-то время?

– Но квартирка-то чистенькая, муха не сидела…

– Стиралку придётся на кухню ставить.

– А я давно в прачечную бельё отдаю.

– Мне очень важно, чтобы рядом был диаметр.

Возможно, я просто зациклилась на квартирной теме, или же все люди вокруг меня действительно говорили только о жилье? Я сидела на Олонецкой улице в ожидании новостей из Екатеринбурга – ну то есть я не просто сидела, а пыталась найти себе работу и завести полезные знакомства, точнее, сделать уже имеющиеся знакомства полезными.

Говорят, что в Москве работы всем хватит. Не знаю. Это смотря какая работа. Мне упорно не везло – куда бы я ни отправляла резюме, приходили одни лишь отказы. А потом даже отказов не стало – все просто замолкли, как птицы, которые только что галдели перед грозой.

Я хорошо помню это тяжёлое февральское молчание, предчувствие, для которого, как мне казалось, не было причин.

– Вы новости-то смотрите, Елена Дмитриевна? – спросил меня по телефону Хабибулин. На расстоянии мы с риелтором странным образом подружились, и я даже прониклась к нему своего рода симпатией (этому, конечно, сильно способствовало отсутствие очного общения).

– Как все. А что, пропустила что-то важное?

Хабибулин хмыкнул.

– Я буду держать вас в курсе, – важно сказал он. – Мой астролог сказал, что грядут тяжёлые времена. И это, разумеется, скажется на рынке недвижимости.

Я хотела посоветовать Юрию Марковичу не слушать астрологов, а как можно активнее искать покупателей на бабушкину квартиру – но промолчала. Я знала, что он делает всё что может, – каждую неделю я получала от него табличку с количеством сделанных звонков, выездов, просмотров и отслеженных объявлений. Педантизм Юрия Марковича был поистине немецким, и я с трудом удерживалась от того, чтобы не спросить, какова же его национальность?

Терпение моё иссякало с той же скоростью, что и деньги. Я понимала, что не смогу жить на Олонецкой улице вечно. К тому же Виктор с жирным голосом полюбил приезжать ко мне за арендной платой лично – и каждый раз упрямо заводил разговор о том, что коренных москвичей в столице теперь не встретишь.

– Вот я – коренной москвич. – (Пауза, чтобы я прониклась и осознала, с кем разговариваю.) – А живу за городом. Иначе просто невозможно. Красота у нас, конечно… Выходишь из дома – и сразу лес!

Соблазнять екатеринбурженку московским лесом (не смешите мои сосны) – это надо быть уж совсем идиотом. Но Виктор, скорее всего, просто не помнил, из какого я приехала города. Вёл он себя в целом приветливо, показывал в телефоне фото своего дома – красивого, но какого-то нелепого – и звал в гости. Он явно хотел перевести наши отношения в дружеские, но я шарахалась уже только от одной мысли об этом. Меня вполне устраивала схема «хозяин – арендатор», тем более друзьями в Москве я обросла быстрее, чем думала. И новыми, и старыми.