Kitabı oku: «Мёд с корицей», sayfa 5

вертятся шестеренки пластиковых дворов.

ВЛАДИМИР БУЕВ

*

Небо из пропилена, травы из ковролина.

Ночь. Тишина. Но создал этот декор не Гог.

Это не Украина, я не Екатерина,

Кто же слепить деревню, словно Потёмкин, смог?

Вот бы Екатериной в жизни хоть раз родиться.

И не простолюдинкой, а чтобы стать Второй.

Сидя в карете царской, стала бы мелочиться

и на разбитый «Опель» рот разевать я свой?

Бездны окраин. Тени мрачных жилых кварталов.

В Зимнем дворце иначе: воздух – и тот свежак.

Будь я Екатериной, мне бы всего хватало,

в рот не взяла бы больше вредный я «Доширак».

Солнце и космос будто в технологичной съемке.

Боги вращают землю вместе с моим двором.

Пусть я не Катерина, нужен мне свой Потёмкин,

Чтобы район убогий Царским предстал селом.

ГАННА ШЕВЧЕНКО

*

Осенью поздней в вечернее время,

чем заниматься, когда отключили

свет, и теперь не работает ноут,

фен, телевизор и микроволновка,

люстры погасли, и радио тоже,

стихло жужжанье стиральной машины,

что еще делать, когда холодильник

тих, как дремота украинской ночи,

электрочайником не разогреешь

воду и чай с имбирем не заваришь,

что еще делать в вечернее время,

дома без света, одной, на диване,

рядом со столиком, с вазой, где восемь

яблок прекрасных лежат краснобоких,

что еще делать под тусклой свечою,

тонкой, церковной, немного согнутой,

купленной где и когда уж невесть,

что еще делать? Яблоко есть.

ВЛАДИМИР БУЕВ

*

Змей-искуситель приполз ближе к ночи.

Змей-соблазнитель принёс мне подарки —

яблок прекрасных штук восемь, не меньше.

Как эти фрукты на змеевой шкуре

все удержались при дальней дороге?

Змей ведь не ёж, и на нём нет иголок.

Свет вдруг погас так внезапно и кстати.

Впрочем, некстати – одна я в квартире.

Весь электрический ток отключили —

не завести даже яблокорезку.

Чую, жевать мне своими зубами

яблоки эти, будь трижды неладны!

Чувствую также: сейчас на диване

вовсе уже не сижу – возлегаю.

Впрочем, одета. В одном пеньюаре.

Яблок штук восемь – одно меня манит.

Сердце стучит и кого-то желает.

– Я тут одна, выкинь яблоки в мусор

и не толкай меня в детства привычки, —

свечкой церковной пугаю я Змея.

– Как же одна, если я тут с тобою? —

Змей, не смущаясь, речёт плотоядно.

ГАННА ШЕВЧЕНКО

*

Тимуру, дворнику, известно:

ничто не вечно под луной —

ночами звезды отцветают

и пух летит над проходной;

ложатся под ноги частицы

светил, просыпанных с высот,

Тимур их бережно сгребает

и к бакам мусорным несет,

чтоб утром офисные люди

у входа выстроились в ряд,

за электронной сигаретой

обговорили все подряд —

что неприветливый охранник

за турникетами сидит,

что день расписан по минутам

и тачка куплена в кредит,

что собран мир неторопливо,

но есть ошибки в монтаже,

что он стареет и колеса

скрипят на каждом вираже.

ВЛАДИМИР БУЕВ

*

Любой охранник – что философ —

любому дворнику под стать:

за жизнь они мильон прогнозов

услышать смогут и понять.

Особо их интересует

не тачка и не колесо,

а то, куда наш мир дрейфует,

куда плывёт без парусов.

Внимательны и тот, и этот

к речам ботаников в очках:

любой достойный штрих подметят,

в своих запомнят головах.

А ночью в книжечку запишут,

а может, даже в ноутбук,

кто мир трясёт и что колышет,

и… кто чей сын, и кто чей внук.

И перепишут аккуратно,

чтоб на Лубянку отослать:

они работают внештатно,

им надо вовремя стучать.

Агентов иностранных всюду

так много разных развелось,

что только выловишь паскуду,

уже с двадцатой всё срослось.

И пишут так неторопливо,

что мир – с ошибкой в монтаже,

и что колёса едут криво,

скрипя на каждом вираже.

ГАННА ШЕВЧЕНКО

*

Ходит кругом звезда на цепи,

отражаясь в низовьях фонтана;

выйдешь вечером хлеба купить —

и стоишь под огромным каштаном.

Ощущаешь, как мимо течет

по ветвям чудотворное что-то,

как внутри замедляется ход:

зимовать – непростая работа.

И любуешься, стоя во тьме,

как рябит городская прохлада,

как готовится лавка к зиме,

покрываясь жирком листопада.

ВЛАДИМИР БУЕВ

*

Млечный Путь покорился цепи:

времена изменились и нравы.

Глянешь в небо – зубами скрепи:

У небесных тел вздуты суставы.

Звёзды голые, холодно им,

Ведь не зной на порог заявился.

В хлябь небесную тёплый Гольфстрим

вряд ли ходом своим докатился.

Цепь кругом и вокруг, цепь из скреп.

Лучше степь бы меня окружала.

Даже хлеб в этом мире нелеп,

коль звезда мне в ладонь не упала.

ГАННА ШЕВЧЕНКО

*

Тепло. Не страшно. Атмосферно.

Затишно. Изморось приятна —

по переулкам пешеходы идут-бредут туда-обратно.

Сорвавшись с крыш, клубятся звезды,

текут машины, окна светят,

осуществляют перекрестки работу, лучшую на свете;

а человек рукою машет, так непосредственно и просто,

как будто он не полицейский, а тренер личностного роста.

По тротуарам, словно лодки,

плывут скучающие пары,

текут машины —

хороводы

ведут стремительные фары.

Я посмотрю на это дело, и расскажу потом супругу,

что на конечной остановке маршрутки бегают по кругу,

что там, на улице, не страшно,

тепло,

а изморозь приятна,

что проплывающие пары возможны, но невероятны,

что сбросив скомканные листья,

деревья призрачность надели,

и хорошо, что я не знаю,

какой сегодня день недели.

ВЛАДИМИР БУЕВ

*

Супруг мой страшно любопытен,

а в любопытстве – ненасытен.

Он знать про звёзды хочет больше, про Млечный Путь,

что в небе виден;

о той тяжелой женской ноше,

что днём туда-сюда таскала;

о тренерах и полицейских, кого на улицах встречала.

Как начинаю речь свою я

про лодки и про тротуары,

про пары, про машины, фары,

лицо осунется супруга.

Я знаю, есть моя заслуга

в его безумном интересе. И вдруг муж спросит:

– А не поздно? Который час и день недели? Опять, любимая,

заносит

тебя в кюветы даже в месте,

в котором идеально ровно?

…Других вопросов ожидая, была я будто хладнокровна,

но запинаться стала, мямлить,

на тренера опять сбиваясь.

И начал мент в глазах маячить,

с любым недели днём сливаясь.

ГАННА ШЕВЧЕНКО

*

На утренней заре из дома выйдешь —

летят огни – привет аэрофлоту!

Я вижу самолет, а ты не видишь,

ты на машине едешь на работу.

Здесь быть могло три тысячи дерев, но

мешает дом с оранжевой стеною —

я наблюдаю это ежедневно,

когда иду дорогой окружною.

Я вижу столб, натянутый на провод,

и стильный тополь, тронутый стареньем,

я вижу корабли, и это повод

из ерунды собрать стихотворенье.

Чуть дальше стоэтажные массивы

увенчаны дешевой чебуречной;

я так тебя люблю, что даже ивы

склоняются от тяжести сердечной.

ВЛАДИМИР БУЕВ

*

Ты меня на рассвете разбудишь,

я воскликну: «Привет Кибальчи́шу!»

У виска, подивясь, ты покрутишь,

вскинешь бровь: не снесло ли, мол, крышу?

Необутой из дома я выйду:

самолёты приветят Мальчи́ша

из ближайшего аэродрома.

Головою ты вертишь, не слыша.

На автó на работу укатишь,

мне же пешей придётся тащиться.

По пути взглядом зорким охватишь

всё, во что так и тянет влюбиться.

В проводах, тополях, жилмассивах,

в кораблях и столбах, в старых ивах

в чебуречных весьма прихотливо

стихотворные дремлют мотивы.

Вот и собрано стихотворенье.

Завершить поспособствует муха:

она села опять на варенье

(и на муху бывает проруха).

ГАННА ШЕВЧЕНКО

*

А соловьи стараются без толка —

весенний город, холоден и пуст,

закрыты заведения, и только

под сквозняками вздрагивает куст.

Идет от солнца луч-гипотенуза

и вот уже он высветлить готов

конструкции Советского Союза

веселеньких собянинских цветов.

Вдоль трассы пять рабочих общежитий

рассветы держат шиферным хребтом.

На фоне исторических событий

я выгляжу беспомощным кустом.

Не хочешь, а проскакивают строфы,

материя цепляет, как репей —

в условиях глобальной катастрофы

что может быть никчемней и глупей.

Рождаешься прозрачной и безликой,

и сочиняешь медленно потом

ту сказку, где была бы земляникой,

летящей птицей, розовым кустом.

ВЛАДИМИР БУЕВ

*

От солнца шпарит луч-гипотенуза.

Два катета осталось отыскать.

Достанет школы, а не то что вуза,

чтоб эту категорию познать.

И в небе ищешь катеты невольно.

Ведь если в атмосфере мрачной есть

гипотенуза, было бы прикольно,

когда б успел на землю катет слезть.

А вот ещё одна гипотенуза.

Ещё, ещё! Трёхсотая уже!

Им катеты все стали вдруг обузой?

Они у сил небесных протеже?

Действительно глобальна катастрофа:

Гипотенуз без катетов – поток.

Никем пока не понята Голгофа

(всем катетам хороший дан урок).

Как три прямые сплавить в треугольник?

Воскреснуть геометрия должна!

Я в курсе, как и всякий мелкий школьник:

Гипотенуза не живёт одна.

Я зренье своё ночью испытаю.

И что увижу в сумрачном дыму?

Луна, свет отражая, запускает

Все катеты фигур всех в полутьму.

ГАННА ШЕВЧЕНКО

*

Март отошел, апрель явился, его коллега,

снег потянул за скатерть, и нету снега,

лишь на задворках мусор – следы попойки.

На каждом квадратном метре свежие новостройки.

Что бы сказал на все это Генри Торо?

Окраина. Выходной. Неподвижный город.

Светятся окна кухонь уютным светом —

некому выходить на трассу шальным, раздетым.

Рамы из пластика. Стильные занавески.

Что бы сказал на все это Достоевский?

Отданы за неделю Москве молодые соки,

движется жизнь по маршруту Каширка-Сокол,

в камень сбиваясь от ежедневной тряски.

Что бы сказал на это Кратет Фиванский?

ВЛАДИМИР БУЕВ

*

Знатных дворян прогнали гуртом, незнатных тоже

больше ста лет назад. Как поесть бриоши,

опыт явился к тем, кто сбежал в Парижи,

кто знал одни дворцы, но не ведал трущоб и хижин.

Через сто лет не только следы попоек —

метры вокруг квадратные видим мы новостроек.

Разницы нет, что вякнул бы Генри на это Торо

или Фиванский. Дела нет нам до этих сеньоров.

Было бы крайне важно, что бы сказал Достоевский.

Лет уже двести скоро есть и об этом вести.

Фёдор Михалыч сказал о красоте и слезинке.

И поминать мэтра всуе – то, что тянуть волынку.

Рамы и занавески‚ тема весьма злободневна.

Важно, что скажет княгиня Марьюшка Алексевна.

ГАННА ШЕВЧЕНКО

*

Ветер, сломанная ветка,

переполненные лужи —

я, вот, думаю нередко,

для чего все это нужно;

может, для великой цели,

обозначенной богами,

чтоб фигуры Церетели

попадались под ногами;

или для большого взрыва

где-нибудь внутри Вселенной,

чтобы плачущая ива

раскачалась непременно;

или в секторе обмена

нас задумали из глины,

чтобы где-то непременно

повстречаться мы могли бы?

ВЛАДИМИР БУЕВ

*

Миру хочется признаться,

всей душой своей открытой:

мыслю разочароваться

в рифме, лично мной добытой;

раскромсать хочу искусство,

лавры скинуть Церетели,

в океан закинуть чувства,

чтобы зряшно не кипели;

динамитом жахнуть иву,

чтоб Вселенная взорвалась.

Я смогу, ведь я крапиву

в детстве даже не боялась.

Что при мощном взрыве глина!

Разнесёт её ошмётки

на сырьё ста тыщ кувшинов:

без телес все души кротки.

И тогда в пределах рая

снова расцветёт искусство.

Цель достигнута благая:

вновь пылают наши чувства.

ГАННА ШЕВЧЕНКО

*

Автобус прозрачный почти,

апрель, середина пути,

бегущая тряска, и там

среди молодящихся дам

сидит незаметно одна,

на поле глядит из окна,

а поле, ромашковый кит,

за белой маршруткой летит,

то делает мост на бегу,

то вертится на берегу,

а то неожиданно – скок —

ныряет в холодный песок,

внутри антрацитовых вод

то вправо, то влево плывет,

то вдруг утыкается в пах

скалы водяных черепах,

и вот уже нет ни воды,

ни литературной среды,

одно лишь сияние в том

месте, где строится дом.

ВЛАДИМИР БУЕВ

*

Родной произвёл автопром

автобус в стекле целиком.

В апрельский пригожий денёк

без тестов автобус утёк.

За время большого пути

сумели в новинку войти

сто стройных и пухленьких дам,

подобных весенним цветам.

Входили в автобус, как в храм,

не веря родимым глазам.

Особо особа одна

была и скромна, и полна.

Все ехали стоя, никто

не сел в этом странном авто.

Ой, что происходит кругом!

Вот это даёт автопром!

Фантомы: арктический лёд;

песок по пустыне течёт;

киты, черепахи, скала

и пах чей-то – он без чехла;

и много поэтов внизу,

а все поэтессы вверху.

Иллюзий – как в море воды.

Аллюзий – несметны ряды.

Все дамы выходят в конце,

меняются резко в лице:

к изнанке стеклянного дна

прилипла парнячья шпана.

ГАННА ШЕВЧЕНКО

*

Тропу не найдя дотемна,

под рваные крики грача

мы шли, и стояла луна

чуть выше второго плеча.

Рождался в вечерней росе

затянутый дымкой покой —

мы знали, что рядом совсем

разросся массив городской.

Мы длинное поле прошли,

проделав привычный маршрут,

но вдруг появился вдали

из воздуха вышедший пруд.

Казалось, что склад и завод

пропали неведомо где,

но вспыхнули окна и вот

огни отразились в воде.

ВЛАДИМИР БУЕВ

*

Луна стояла по плечо.

Освещена аллея вся.

Не холодно, не горячо.

И грач порхает, голося.

Гуляли мы в ночи вдвоём

По полю, около пруда.

И вот уже под фонарём

Прошли, а дальше – череда.

…Луна стояла по плечо.

То не луна была – фонарь.

Плафон округлым был мячом.

Таких мячей не брал вратарь.

И вдоль аллеи лун таких

десятки по плечо висят.

Подходишь ближе – новый штрих:

над головой теперь парят.

Вот жилмассив и окон свет —

Сто сорок солнц, но не закат1

Светил небесных самоцвет

Обманом на земле чреват.

ГАННА ШЕВЧЕНКО

*

Птицы погибают в одиночку;

вот она, певица от пернатых,

носится, похожая на точку,

а и бэ – ее координаты,

птице, как последнему пришельцу,

в двадцать первом веке новой эры

нужно бросить маленькое тельце

на добычу роз из атмосферы;

птице, предназначенной на откуп,

неуютно между берегами,

будто в ее горло циркуль воткнут,

и вода расходится кругами,

птица – неделимая частица,

ветра воспалившаяся рана,

потому светящаяся птица,

как роса небесная, желанна.

ВЛАДИМИР БУЕВ

*

Птицы могут стаей с неба падать.

Массовая смерть средь них не редкость.

В эру цифры факт такой не спрятать,

даже если не закономерность.

Каждый год со всех концов планеты

новости являются дурные:

песни тысяч птиц финально спеты,

массой пали наземь неживые.

Стаями огромными находят

птиц погибших в море и на суше.

Мир природы втайне сумасбродит.

Мир науки в тайны не погру́жен.

Коли нет логичных объяснений

этой всей таинственной цепочки,

не избегнуть слёзных заключений

о смертях пернатых в одиночку.

Разделить пернатую на части

ничего не стоит хулигану.

В кошкиной проделать это власти.

Режут в ресторанах для гурманов.

А уж если мать-земля сырая

в дело включится, пиши пропало.

Вахта трудовая и земная —

миллион частиц из птицы стало.

Но одно оспаривать не стану:

птица – воспалившаяся рана.

(своему пустому балагану

дам отставку), потому желанна.

ГАННА ШЕВЧЕНКО

*

Я разозлюсь, наверное,

и брошу в тебя стулом,

а ты начнешь, хихикая,

хлестать меня по скулам

оторванною лапою

резиновой лягушки —

мы в квантовой песочнице

деремся за игрушки —

я серую и красную хочу прижать к груди,

а ты мне даришь радугу, березу и дожди.

ВЛАДИМИР БУЕВ

*

Частицей неделимою

иль неделимой порцией

являлся квант невидимый,

пока он стихотворцами

потроган не был дерзостно

фантомною рукой.

И вот уже в песочнице

детьми устроен бой.

Игрушки все поломаны, на лицах мак зацвёл.

Вдруг радуга (как вовремя!), и сильный дождь пошёл.

ГАННА ШЕВЧЕНКО

*

Я сообщаю космосу: «Алло,

сегодня нас снегами замело,

мы тут сидим на вышках буровых

и думаем о судьбах мировых,

о том, что лед отличен от воды,

и что враги оставили следы —

ввели коронавирусную кровь

и санкции на дружбу и любовь».

Мне космос отвечает: «Ну и пусть,

что может быть прекраснее, чем грусть,

расслабься и смотри свое кино,

не думай, а крути веретено».

Я возражаю космосу: «И что?»

Выходит рыцарь в розовом пальто,

он достает сияющий платок

и отключает «Северный поток»,

и мы летим навстречу холодам.

Я никому Россию не отдам.

Я бусинка, ничтожная блоха.

Мне космос отвечает: «Ха-ха-ха».

ВЛАДИМИР БУЕВ

*

Гагарин первым в космос взмыл, а я,

всего лишь день на вышке простояв,

вдруг поняла: могу общаться с ним.

Не с космонавтом – с мирозданием.

«Алло», – кричу наверх. В ответ: «Алло».

Опять ору: «Всё снегом замело.

Разлив воды содеется весной».

А космос отвечает: «Ой-ой-ой».

Мне слышится, что «это не впервой»:

не может мироздание дать сбой

и слог последний кратно повторять.

Вселенной предо мной не устоять.

Раз космос слабо может рассуждать,

сама себе я буду отвечать:

«Ты рыцарей не опасайся, мать,

И цвет пальто не стоит осуждать.

На «Северный поток» должно плевать

тебе с высоких вышек буровых,

хоть с газовых, да хоть и с нефтяных!

Хоть с лагерных, дозорных, смотровых.

Забудь скорей о судьбах мировых».

Но у меня в мозгах – как на носу.

Я в думах вся, как Родину спасу.

Пусть я блоха, взываю к небесам.

Я никому Россию не отдам,

пусть даже космос говорит «В кино!»

и требует крутить веретено.

ГАННА ШЕВЧЕНКО

*

Сидел на камне человек, я помню, он сказал,

что этот город, этот дом, гостиница, вокзал,

химчистка, школа, магазин, деревья, детский сад,

дорога с вилками столбов и мэрии фасад,

плотина, небо над землей и даже облака,

все это, в общем-то, еще не создано пока,

а только кажется тому, кто в холоде возник,

от ветра сжался, приподнял высокий воротник,

тому, кто думает, что бог – огонь или рыбак,

тому, кто смотрит на пустырь, не замечая, как

сидит на камне человек, тот самый, что сказал:

все это фенечка, пустяк, не верь своим глазам —

другой, хороший бог, в другом, нешуточном раю,

тебе подарит всю любовь, всю ненависть свою.

ВЛАДИМИР БУЕВ

*

Сидит на камне человек пред мэрией Москвы.

Убог и наг. Ему нет дела до людской молвы.

Дорогу видит пред собой, а сверху – облака.

Но где ж деревья присмотрел? Он не в себе слегка?

И где химчистка, детский сад? А школу где узрел?

Пусть книжный магазин «Москва» он разглядеть сумел,