Kitabı oku: «Не смотри в глазок»

– Дальше – ворота. – Таксист оскалился в фальшивой улыбке. – Отсюда сам дойдёшь?

И я, чёрт возьми, взял чемодан и вышел из машины! Ещё и спасибо ему пробормотал. Он понял, что я из тех, кто не может постоять за себя. И это при том, что я всю дорогу молчал. Ворота жилого комплекса, перед которым мы остановились, раскрылись бы, если бы таксист вышел и нажал на кнопку на стене под надписью «Охрана. Въезд». Но он уже смекнул, что я не буду его просить утруждаться. И я покорно покинул салон. Дальше я потопаю с чемоданом, потому что не смог набраться смелости сказать ему: «А папа вообще-то заказал мне такси – от подъезда до подъезда». Ненавижу себя, когда я такой. Тряпка половая.

Себе папа вызвал другое такси, которое сейчас везёт его в аэропорт. Через два часа он улетит в Якутию и, когда вернётся осенью, не приедет к нам с мамой.

Родители ещё не развелись, но уже расстались. Насколько всё серьёзно? В нашей трёхкомнатной квартире в центре уже завтра строители начнут делать капитальный ремонт: предки собираются выставить её на продажу. Квартиру, в которой я провёл двенадцать с половиной лет своей жизни, то есть всю свою жизнь. Не будет больше семейных завтраков по выходным за столом под снежный дуб, скрипа качелей за окном и дребезжания соседской стиральной машины. Не будет моей комнаты с грамотами, плакатами, гарнитуром «Рабочее место ученика». Грамоты и гарнитур, конечно, останутся при мне. А семьи больше нет. Будто всё раскололось на части, которые разбросало по разным местам. Я как черепаха без панциря. Не хочу ни с кем разговаривать, не хочу, чтобы меня замечали. Стать бы вообще невидимым!

Пока папа будет кормить комаров в геологоразведочной экспедиции, чтобы оплатить ремонт, мы с мамой поживём в съёмной двушке в Калининском районе. В жилом комплексе «Новая жизнь». У его ворот и высадил меня таксист. Мама вчера уехала приводить там всё в порядок, а мы с папой в последний раз переночевали дома. Перед уходом мама бодро сказала отцу: «Отправь его утром ко мне на такси не позже десяти», а папа не менее бодро ответил: «Конечно, без проблем». Но смотрели при этом родители сквозь друг друга.

И вот я стою перед аркой с решётчатыми автоматическими воротами для автомобилей. У моих ног чемодан. В руке ключ-таблетка на брелоке с надписью «Ключи от новой жизни!». «Новая жизнь» – огромное здание, сомкнувшееся вокруг внутреннего двора. Попасть туда можно только через арку с автомобильными воротами и калиткой для пешеходов. Когда я войду сюда, у меня, действительно, начнётся новая жизнь. И потому я не спешу.

– Тим! Ты почему тут? – раздался мамин голос. – Я тебя у подъезда вообще-то жду.

– Просто встал передохнуть.

– От чего передохнуть? Ты нормально себя чувствуешь?

– Нормально.

– Точно?

«Да, мама, в физическом смысле я в порядке. Просто момент такой…» Маме важно, чтобы я чувствовал себя хорошо. Она медицинский работник. Раз в три месяца я сдаю клинический анализ крови, «на всякий случай». Я ем биодобавки. Сижу перед компьютером в очках-тренажёрах. Моя одежда только из стопроцентного хлопка, а трусы только «дышащие».

Мы шли по двору, я катил чемодан, уставившись на тротуар из мелких плиток. «Новая жизнь» – панельный прямоугольник, поделённый на восемь секций, каждая своего цвета. Наша – песочная. Возле каждого подъезда клумба и урна для мусора. Всё – одинаковое. Мама хмурилась. Она теперь почти всегда хмурится. Про папу не спросила, и я не стал ничего говорить.

Двери подъезда тоже открываются таблеткой. Лифт, изнутри обшитый фанерой, вздохнул и стал грузно подниматься.

– Ма, а зачем фанера?

– Чтобы стены не поцарапали. Не все ещё сделали ремонт. Возят стройматериалы, доски.

– Ого, – сказал я, войдя в нашу квартиру на четвёртом этаже. Это относилось не к квартире, её я уже видел, и восторгаться тут было нечем. Это я про то, как тут жарко.

– Да, душно. – Мама скинула сандалии.

– А кондиционер?..

– Не будем мы в съёмное жильё ставить кондиционер. Помойся прохладной водой.

– А почему так жарко-то? На улице всего двадцать три градуса. – Я открыл кран и ждал, когда из него потечёт вода.

– Балконы так застеклены, что фасад нагревается. Было бы солнце.

– Ладно.

– Тимофей, ты моешься?

– Нет.

– А чего ждёшь?

– Когда вода пойдёт.

Мама зашла ко мне. Повертела краны так и этак.

– Чёрт. Только что же была! – сказала она. – Когда успели отключить?

Я сел на дерматиновую банкетку в прихожей и сразу приклеился. Фу, до чего же жарко! Пошёл в свою комнату, которая была вовсе не моя, и лёг на кровать (на свою, мы перевезли её из нашей квартиры). Стал смотреть на стены с кремово-серыми обоями в едва различимую крапинку. Это самые безликие обои, которые я видел; я так после просмотра квартиры маме и сказал. Она объяснила: «А смысл им клеить дорогие обои? В любом случае всё будет покоцано, попорчено жильцами». – «Но я ничего не собираюсь портить», – обиделся я. «Но арендодатели-то этого не знают». – «А хозяева будут приходить, чтобы проверять, что у нас порядок?» – «Нет, они в другом городе. Я их и не видела. Всеми такими делами занимается их риэлтор». Мне тогда показалось, что это как-то стрёмно – снимать квартиру у людей, которых ты не видел и которые не видели тебя. Но мама, наверное, права: нам ведь не вместе с ними жить.

Противные обои; когда смотришь на них, кажется, что стены дышат. Что под этими крапинками проступает что-то другое, тёмное. Я достал свои грамоты, стал развешивать на липучки для картин: гвозди в стены здесь вбивать нельзя. Всё равно комната неуютная. Вещи мои, но в новых стенах всё выглядит иначе. Я снова лёг и рассматривал комнату, но не мог избавиться от ощущения, что это она разглядывает меня.

Прикрыл глаза. Уже балансируя на грани сна, я ощутил, как груди коснулось что-то ледяное. Это мама положила на меня пачку бактерицидных салфеток:

– Оботрись хотя бы. Они из холодильника.

Я кое-как освежился, и мы пошли на первый этаж искать объявление о том, когда дадут воду. Его не было.

– Зайдём в офис управляющей компании, – сказала мама.

Мы вышли во двор. Офис был в соседней секции.

– Здравствуйте, – сказала мама двум пожилым женщинам, которые обсуждали что-то, поставив свои сумки на землю. Те посмотрели на нас настороженно.

Я услышал, как одна сказала другой, понизив голос:

– В четыреста вторую всё заезжают и заезжают.

Офис управляющей компании оказался закрыт. Возле него галдели несколько женщин. Мы ещё издалека услышали, что воды нет ни у кого в четвёртой секции. То есть в нашей.

– Да у них всё через одно место делается! – рокотала дородная мадам, напоминающая огромную глыбу из желе. – Купили, млин, квартирку. На прошлой неделе два раза воду отключали. А объявление повесить им, конечно, недосуг. Мы ж терпилы.

Рядом с ней стояла девочка лет пяти. Женщина то и дело автоматически поглаживала дочку по голове, не переставая при этом возмущаться.

– Простите, известно ли, когда дадут воду? – спросила мама.

– А когда соизволят! – сказала мадам. – Прекрасную застройщик нам насадил управляющую компанию. Мы ж тут все кто? Мы жильцы, мы никто! Надо заявление писать на них. За наши же деньги – такое отношение. Баки мусорные нюхаем недельной свежести. Вентиляция еле дышит, ни фига не тянет. Кондиционеры ставить нельзя, а мы от жары подыхаем. А теперь ещё без воды. Уморить нас хотят. Одного, вон, уже угробили! Допрыгались! Мало им судебных исков!

– Кого угробили? – не понял я.

– Никого, – ответила за женщину мама, – не встревай. – И снова спросила желеобразную мадам: – Так что вы знаете про воду?

– Да ничего не знаю, как и вы. Вы тоже из четвёртой секции? Что-то я вас не видела.

– Мы только заехали.

– Случайно не в четыреста вторую? – прищурилась женщина.

– Да. А что?

– Да так, ничего. Я думала, вы из местных, а вы снимаете… Забудьте. – Женщина растерянно стрельнула в маму глазами и замолчала, демонстративно глядя в сторону.

Наконец, за нашими спинами раздался бодрый женский голос:

– Так, товарищи! Я знаю, почему вы тут стоите, но воду уже дали! Просто перекрыли ненадолго стояк. Давайте без паники! – Ясно-понятно, это была управляющая.

– Слава тебе господи, – едко сказала ей мадам и ушла вместе с дочкой, оглянувшись на нас с мамой по дороге.

В квартире я наконец принял прохладный душ. Мама попрыскала на свою розовую блузку водой из пульверизатора и стала её гладить, отчего сделалось ещё жарче.

– Потерпи, – сказала она. – Я на работу завтра что, в неглаженом пойду?

– Я вообще молчал.

Завтра мама заступает на должность «медсестра кабинета функциональной диагностики» в клинической больнице № 15. Будет снимать кардиограммы у тех, кого привозят на скорой. Только вот смены поначалу будут ночные и график плавающий. На мой вопрос, почему она не взяла дневные, мама сказала: «А ты найди-ка работу после того, как пять лет была домохозяйкой! Скажи спасибо, что хоть рядом». В общем, сейчас мало тем, которые я могу поднимать с ней, не волнуясь о её реакции.

– Есть будешь? – Мама повернула ко мне раскрасневшееся от жары и пара лицо.

Я не стал признаваться, что папа меня покормил, сказал просто:

– Жарко. Не хочу.

Я выудил из морозилки мороженое, пошёл в комнату и стал прикладывать его ко лбу и щекам. Потом съел. Ненадолго полегчало.

В итоге я пролежал на кровати до самого вечера в каком-то полузабытьи, тупя в телефоне, а вечером переоделся в пижамные шорты, чтобы вернуться в постель уже по-настоящему.

***

Я думал, что отключусь очень быстро, но жара оказалась сильнее усталости. Я прел, я не мог заснуть и слушал непривычные звуки. Чаще, чем над нашей «трёшкой», летали самолёты. Громче шумела вентиляция в ванной. Это было неправильно, это было тревожно. Но только я начал проваливаться в сон, как прямо над ухом раздалось:

 
Я готов молодым, молодым, молодым,
Молодым, молодым умирать…
За тебя молодым, молодым, молодым,
Молодым, молодым умирать…
 

Я схватил телефон. Не закрыл какую-то вкладку, и вот, пожалуйста, мобильник что-то решил про себя и заиграл в два часа какой-то противный рэп. Который я его искать не просил. Который он выбрал сам. Сон улетучился.

Я, стараясь ступать тихо, пошёл на кухню за стаканом воды. Открыв дверь в прихожую, я удивился. Здесь было значительно прохладнее, чем в моей комнате. Возможно, вентиляция, которую ругала дородная мадам, работает не так плохо: откуда-то же веет холодком! Я сунулся в ванную – не отсюда. Тут просто сауна. Но раз прохлада есть, нужно ею воспользоваться. Выпив полстакана воды, я сел на банкетку, поверхность которой теперь приятно холодила, и привалился к стене. Ммм… Буду сидеть в прихожей и ни о чём не думать. Я поставил стакан на пол, посмотрел на своё отражение в зеркале на входной двери. Уши всё так же оттопырены, ноги, торчащие из шорт, по-прежнему незагорелые и тонкие. Мама говорит, что я «интересный», но я знаю, что не красавчик, и волосы на себе из-за этого не рву. Да и рвать нечего. Меня стригут почти под ноль, чтобы «опрятно».

Всё в этой квартире с дешёвым ремонтом хуже, чем в нашей предыдущей. Единственное, что тут точно круче, – входная дверь. Та, что в нашей «трёшке», стоит ещё с восьмидесятых, а на этой замков три штуки, две цепочки, и всё сияет.

Я посмотрел в глазок, чтобы узнать, как выглядит сквозь него подъезд и сильно ли искажает его линза, – и столкнулся с кем-то взглядом. За дверью, буквально в пятнадцати сантиметрах от меня, кто-то стоял. И тоже смотрел в глазок. Не в мою сторону, а прямо в глазок. На меня.

Отскочив, я ударился головой о стену. Я потёр башку и сразу же наступил на что-то мокрое. Это упал на пол стакан. Я поднял его. Нормальная такая встрясочка!

Я был уверен, когда снова подошёл к двери, что незнакомца за ней уже не будет. Он наверняка услышал звяканье стекла и удар о стену. Сейчас я увижу в глазок, как он суетливо удаляется от квартиры, сконфуженный не меньше меня. Но человек по-прежнему был там. И он снова безошибочно поймал мой взгляд, хотя на этот раз я не издал ни звука, ничем не выдал себя. На меня в упор смотрели чьи-то глаза.

Я бесшумно перекатился с носка на пятку, принял позу поустойчивее, постарался дышать потише. Но сердце стучало так, что я на полном серьёзе подозревал, что незнакомец слышит. Глупейшая ситуация. Мы молча, оба замерев, таращимся друг на друга в два часа ночи. Я совершенно точно знаю, что человек меня видит. Хотя так же прекрасно знаю, что разглядеть хоть что-то в квартире через глазок с той стороны невозможно.

Так мы играли в гляделки, может, минуту, а может, и все пять, когда я ощутил, наконец, это – нет, не сквозняк, – а нечто гораздо большее. Моя спина ещё в тепле, а лицо мёрзнет так, что хочется растереть нос и щёки. И холодом этим сифонит из-за двери. Что это?

Я на ощупь схватил с вешалки мамину кофту, натянул на себя, не отрываясь от глазка. Закутался и обнял себя руками.

Человек вдруг отступил назад и обнял себя руками тоже! Только я готов поклясться, что он сделал так не от холода. Он… издевался надо мной. Это была… пародия, это было ёрничество. «А кто это у нас тут стоит в маминой кофточке и дрожит?» – читалось в его пантомиме.

На нём объёмная куртка. Капюшон почти полностью скрывает лицо, но похоже, что это пацан какой-то! Ему всяко не больше четырнадцати. Как я сразу не понял! Шутник фигов.

На плечо мне вдруг опустилась рука.

– Ты чего? – Мама щурилась на меня припухшими со сна глазами. Она спросила это заботливо-угрожающе, как умеет только моя мама.

– Ничего.

– Как же ничего? Почему не спишь? Полтретьего!

– Да я услышал кого-то за дверью.

– Кто-то стучал? – Она прильнула к глазку, отодвинув меня.

– Нет! Там просто стоит кто-то.

– Кто?

– Я без понятия.

Мама провернула замок.

– Мам, не надо! – Но она уже распахнула дверь.

– Кто тут стоял?

В прекрасно освещённом коридоре никого не было.