Kitabı oku: «АтакА & Исключительная»
Посвящается N.
Книга 1
АтакА
Часть 1
Последние и первые часы
Глава 1
2094.07.31.
Ночная смена в Центре Технологий Нового Поколения подходит к концу. Так как дома меня никто не ждёт, а за ночные часы платят больше, чем за дневные, я, в отличие от своих обременённых семьями коллег, предпочитаю смены с одиннадцати часов ночи до семи часов утра. В качестве приятного бонуса: ночью меньше людей, больше тишины и в целом намного более спокойная обстановка, нежели днём. Хотя и при свете дня в этом мрачноватом местечке редко бывает чрезмерно людно.
В ЦТНП прогрессивные учёные-техники занимаются разработкой продвинутого оружия, работающего на основе лазера, а также разработкой уникальных маскировочных систем и сверхмощных систем безопасности. Я, конечно, не из этих заумных ребят.
Уже два года, как я состою в штате охраны этого золотого рудника. Все среднестатистические штатские считают это место золотым по умолчанию, и причина не только в том, что ЦТНП отстроился с голого кратера меньше чем за один год, но и в том, что здесь даже обыкновенным охранникам платят больше, чем телохранителям ведущих политиков Канады. Мы здесь охраняем лучшие умы нашей процветающей страны. Или их разработки. Я не уверена в том, что именно в этом месте ценится больше: люди или их достижения. Да и мне, откровенно говоря, всё равно. Я просто пью свой горячий кофе, слежу за исправной работой камер видеонаблюдения на находящемся под моим контролем периметре и витаю в собственных мыслях. Этим же занят Гершель в комнате напротив, и еще тридцать охранников, несущих свою вахту в разных концах здания.
Большинство моих коллег – мужчины старше сорока лет. Все женатые или разведенные и практически все с детьми, так что количество общих тем для поддержания теплых бесед в такой компании у меня сведено к минимуму. Если бы я была из болтливых, такой расклад наверняка мог бы разочаровывать меня, но я всегда предпочитала чрезмерной болтливости благоразумное молчание, так что можно сказать, что здешняя обстановка подходит мне как нельзя лучше.
Я не планирую оставаться в службе охраны до конца своих дней. Хотя у меня и нет претензий к этой непыльной работе, за исключением того, что, подписав трудовой контракт, я согласилась на риск быть застреленной при исполнении своего долга, то есть в случае проникновения на территорию ЦТНП посторонних вооруженных и, очевидно, агрессивно настроенных сил, всё же я не вижу себя на этом месте через десять лет. Откровенно говоря, я не вижу себя здесь уже через четыре месяца. Первого декабря мне исполнится двадцать пять лет – отличный повод, чтобы уйти в отставку в последний день осени. У меня хорошая работа, да, но я хочу больше свободы и, несомненно, в первую очередь меня интересует развитие. К тому же, я не просто знаю, чем на самом деле хочу заниматься – параллельно с ночными сменами в ЦТНП я уже занимаюсь по-настоящему интересующим меня делом и уже имею некоторый доход со своей увлеченности. Всё, что мне нужно – это открытый доступ в интернет и свободное время. С первым проблем нет, а второе запросто можно подкорректировать увольнением с нудной работы…
Видеокамера №33 показывает появление в коридоре возле моего кабинета трёх неотёсанных молодых учёных в белых халатах. Я не знаю, как их зовут, но знаю, что они прекрасно знают, как зовут меня: у редких обитающих здесь заучек имеются девушки, но каждый первый из них хотел бы состоять в отношениях если не с мисс Вселенной, тогда хотя бы с соблазнительной охранницей. Обычно я не подслушиваю чужие разговоры, но я уже три часа торчу здесь без развлечений, на циферблате два часа ночи, а эти трое остановились в двадцати метрах от моего кабинета и слишком уж размахались руками – вдруг эти доходяги хотят опробовать новоизобретенный ими лазер в не предназначенном для этого мероприятия месте? Нужно бы проверить…
Пока я незаинтересовано зевала в левый кулак, палец правой руки сам нажал кнопку включения звука. Стоило мне только сделать это, как я сразу же услышала своё имя:
– Да у Диандры Рокс мускулов больше, чем фишек “WM” в твоей коллекции!
– Напомни, сколько тысяч фишек в твоей коллекции?
Задроты в чистом виде: коллекционируют фишки по вселенной фильмов, книг и комиксов, о девушках могут только мечтать…
– Вы видели её задницу? Должно быть, крепче кокоса. А этот её третий размер груди… А эти длинные ноги… А шелковисто-шоколадные волосы – интересно, каким шампунем она пользуется?..
– Мы серьёзно, Винсент, – обратился к интересующемуся моим шампунем и длиной моих ног самый долговязый парень, которого звали, вроде как, Оливер, – если сможешь пригласить Диандру Рокс на свидание, мы обещаем перестать называть тебя ботаником.
– Да, начнём звать механиком, – глуповато захихикал самый низкий.
Эти трое недотёп являются друзьями. Но двое из них – долговязый и короткий – вроде как, постоянно подначивают над парнем среднего роста, которого, как я сейчас поняла и что наверняка скоро успешно забуду, зовут Винсент. Ладно, можно и поразвлечься. Заодно, может, помогу самому затюканному и оставлю неизгладимое впечатление в чьей-то жизни.
Выключив звук, я бодро встала со своего кресла, в котором уже чуть не отсидела свою “кокосовую” задницу, поправила на голове резинку, привычно высоко фиксирующую мой длинный хвост, неизменно укладываемый крупными от природы волнами, и, сделав размашистый шаг вбок и резко распахнув дверь своего кабинета, вышла в коридор привычным мне, уверенным шагом. Стоило мне только материализоваться на пути технических гениев, как они сразу же резко замерли, как могут замирать мышки перед кошкой. В любом другом случае я просто прошла бы мимо, сделав вид, будто не замечаю их замешательства, чтобы не вводить бедняг в еще более густую краску, но в этот раз – вообще впервые, – я, как заскучавшая кошка, не прочь поиграть со своей случайной добычей. И поэтому я просто стою напротив этой компании стеснительных грызунов и, не моргая, почти незаинтересованным взглядом обвожу их начинающие розоветь лица.
Вдруг долговязый – Оливер – почти незаметно толкает в спину Винсента, явно призывая его к действиям. Меня это забавляет, но одновременно мне жаль парня – он делает три шага в моём направлении, будучи уверенным в том, что сейчас его позорно отошьют на глазах у его друзей, после чего те будут пожизненно припоминать ему его неудачу с неприступной охранницей и решительно ни разу не припомнят ему его смелость, в эту минуту позволившую ему при свидетелях обратиться к птице не своего полёта.
– Послушай… – парень остановился напротив меня. – Привет. Доброй ночи.
– Доброй, – в ответ слегка прищурилась я.
– Я Винсент… Винсент Санчес. Я работаю здесь с друзьями, – он зачем-то указал большим пальцем за свою спину, словно я могла до сих пор не замечать его прекративших дышать коллег. Нервно поправив очки на относительно симпатичном лице, отображающем добрый нрав своего носителя, парень внезапно избрал самый лучший из всех доступных ему путей, что вызвало у меня некоторое уважение – он решил говорить правду: – Если я приглашу тебя на свидание, мои друзья перестанут называть меня ботаником.
– Хм… А ты не ботаник?
– Нет, конечно! Конечно, нет… Я механик, знаешь ли…
– Механик почетнее ботаника?
– Да, несомненно да… – вдруг закивали за спиной жертвы другие мышки.
Смешно. Механики думают, будто они круче ботаников, а ботаники, должно быть, в свою очередь думают ровным счетом наоборот.
– Так что, достаточно просто пригласить меня на свидание?
– Ну, как бы, да, но… Если ты еще и согласишься – это будет… Это было бы… Ну, знаешь… Знаешь, тебе лучше отказаться! – внезапно не выдержав нервного напряжения, резко выпалил парень. – Чтобы тебя не стали считать предпочитающей таких…
– Каких? – резко наладив зрительный контакт с относительно смелой мышкой, я слегка наклонила голову вправо. От только что услышанного писка мне совсем не хотелось улыбаться, а вот чувство жалости начало брать верх.
– Чтобы никто не стал думать, – растерявшись, заново начал парень, – что ты можешь предпочитать таких, как я.
– То есть умных? По-твоему получается, что мне подходит предпочитать тупых? – я неосознанно немного разозлилась. На то, что кто-то пусть и не специально, но открыто уничижает себя, да еще и делает это за мой счёт.
– Нет, я не… Вовсе не то имел в виду, – подняв руки перед собой, парень начал делать резкие отрицательные жесты.
– Сегодня в двадцать один ноль-ноль в баре “Апельсин”, – сделав шаг вперед, я дважды уверенно хлопнула своего нервного собеседника по плечу и, развернувшись, отправилась в соседний коридор, в сторону кофейного аппарата. Великие канадские умы тем временем остались стоять пригвожденными шоком к полу.
Глава 2
Ровно в семь ноль пять я выхожу на пустующую парковку и, вдыхая прохладный рассветный воздух, расправляю плечи. Приятно сменить лишенную свободного кроя форму охранника на тянущиеся джинсы, легкую майку и распахнутую рубашку, а новые, и оттого не очень удобные ботинки, на кроссовки с мягкой подошвой. Я люблю наслаждаться мелочами. Например, выходя из сырой тени здания ЦТНП на асфальтированную парковку, залитую оранжевыми, но еще не согревающими воздух лучами солнца, я предвкушаю погожий день, бóльшую часть которого, впрочем, я проведу во сне – тягучем, однако наливающем моё тело силой.
Мой шевроле, на первый взгляд не такой уж и подержанный, всю ночь верно прождавший моего возвращения, бойко отзывается на призыв сильно потёртого брелка, покоящегося в моей руке. Сегодня, как и обычно после моих ночных смен, мы с моим верным железным другом первым делом отправимся в магазин: необходимо купить продукты для себя, для матери и для её лучшей подруги.
С началом моей ночной жизни и вытекающим из нее дневным сном, я стала сначала незаметно, но вскоре всё же явно пропускать некоторые события, разворачивающиеся в обществе. К примеру, недавно я заметила, что с полок магазинов стали пропадать самые обыкновенные товары: туалетная бумага, соль, консервы. С момента моего первого замечания этого странного феномена прошло не больше двух недель, а я только сейчас засекаю, насколько сильно усугубилась ситуация, и-то обращаю на это своё внимание только по причине того, что не заметить подчистую опустошенный бакалейный отдел попросту невозможно. В итоге попрощавшись с идеей приготовить на этой неделе спагетти в винном соусе, я толкаю пустую продуктовую тележку дальше, в более-менее сохранивший своё достоинство молочный отдел. Наверняка мать и в этот раз не заметит того, что я не купила ей нори. А вот мимо острого обоняния Пегги любой пробел в оформляемой мной для них продуктовой корзине определённо точно не промелькнёт мимо.
У меня было непростое детство. Биполярное расстройство у матери выявили спустя месяц после того, как состоялся её развод с моим отцом, хотя наличие у неё этого яркого диагноза было очевидно задолго до развода – общая картина была ясна даже пятилетнему ребёнку. Скорее всего, это началось у неё ещё до моего рождения, потому что я не помню её другой в психическом плане – во всех моих воспоминаниях биполярка матери всегда имела запущенную форму, благо что усугублялась она гораздо более медленно, чем могла бы: мать была против лечения, против старения, против того, чтобы я называла её мамой, и в принципе против всего, что не было связано с тем вымышленным миром, в котором она обитает. Даже не знаю, как она до сих пор умудряется держаться на плаву окружающего её со всех сторон реального мира.
Бриджит Сеймур родила меня в возрасте пятнадцати лет, моему отцу, Джерому Роксу, на тот момент было всего лишь девятнадцать. Дальше в этой истории чуда не произошло: молодые родители не стали лучшей парой – они лишь разрушили свою юность преждевременным рождением незапланированного ребёнка. И тем не менее, они, как истинные камикадзе, конечно, пытались быть вместе. Когда матери исполнилось восемнадцать, они официально поженились, устроив в честь этого неблагоразумного события громкую хиппи-вечеринку, которую запомнила даже я, но уже спустя два года, спустя неделю после моего пятого дня рождения, эта изначально обреченная на провал парочка, после долгих и мучительных для всех сторон разборок, официально развелась и окончательно разбежалась в разные стороны. Основная причина расставания: психическое состояние Бриджит. Джером предпринимал кажущиеся мне теперь несерьёзными попытки вытянуть свою вторую половину из того безумного мира, в котором она уверенно обосновалась, но у него ничего из этого не вышло, что вполне естественно при условии его тогдашнего неумения доводить дела до конца, да и как можно вытащить из ямы того, кто не имеет ни малейшего желания никуда вытаскиваться? Биполярка похуже никотиновой и даже алкогольной зависимостей – в этой сфере нужны особенные, почти ювелирные работы. Именно такой работой отец в то время и занялся: стал посещать группу психологической поддержки, чтобы справиться со своими серьёзными проблемами обуздания агрессии – он активно крушил посуду, мебель и даже двери, и однажды при мне едва не ударил мать. На занятиях групповой психотерапией он и познакомился с Шайлин Пирсон, которая являлась ведущим психологом его группы. Шайлин была красивой молодой женщиной, имеющей собственный небольшой домик в отдалённой деревушке, любимую, стабильную и к тому же относительно престижную работу в городе, в который она ездила на собственном синем пассате, но самое важное – она была абсолютно адекватной.
Отцу было двадцать четыре, а Шайлин двадцать восемь, когда у них завязались отношения – спустя всего лишь несколько месяцев после того, как он оставил Бриджит, а заодно и меня, далеко на перевёрнутых страницах книги своей жизни, а если говорить точнее – в городе покрупнее, лежащем в двадцати милях севернее его новой, почти идеальной жизни.
Шайлин не просто вылечила моего отца от агрессии, а заодно и от депрессии – она в буквальном смысле вытащила его со дна болота, отряхнула, взбодрила и дала ему мощный толчок в новую, сияющую чистотой, опрятностью и здоровьем жизнь: спустя год с момента старта их бурных отношений они официально поженились, а уже спустя месяц после их скромной свадьбы у них родилась дочь, которую они назвали загадочным именем Томирис. Отец любитель многозначительных имён, чего только стоит имя Диандра…
Мне было шесть, когда у отца появилась новая, более важная дочь, так что он позволил себе более-менее благополучно подзабыть обо мне: мы стали видеться только во время моих школьных каникул. Четыре раза в год, как по часам, он брал меня с ночёвками в лесной домик егеря, чтобы вместе со мной порыбачить в горных реках и поохотиться на перелётных птиц. Не без труда заполучив должность помощника егеря – главным егерем он стал намного позже, – отец начал увлекаться и охотой, и рыбалкой, а так как сыновей у него не было, он стал разделять своё увлечение с дочерьми – с каждой отдельно. Так продолжалось вплоть до моего четырнадцатилетия, после которого всё изменилось в последний раз.
Мой отец, сколько его помню, всегда был нелюдимым – скорее всего, свой сдержанный нрав я и унаследовала от него, – и потому Шайлин отлично подходила ему. Хотя я с ней практически не общалась, всё же я смогла запомнить только положительные её качества – она была доброй, весёлой и очень внимательной женщиной. Её не стало внезапно, в возрасте тридцати семи лет. С учётом того, как сильно отец страдал от этой утраты, он не иначе как при содействии чуда в итоге смог собраться с духом и не спился: стал с достоинством в одиночку справляться с воспитанием восьмилетней Томми. Все его силы теперь уходили на этого ребёнка, а потому мы предсказуемо стали реже встречаться. Когда же мне исполнилось восемнадцать, мы оба просто забыли о том, что нам нужно видеться или хотя бы поддерживать общение без встреч. Что касается Томирис… Она весьма неплохая, заметно бойкая и симпатичная девчонка, с которой я никогда особенно не контактировала. Из общего у нас только отец, доставшаяся от него внешность, да бойцовский характер. У нас не было особенно времени и возможности узнать друг друга, так что мы просто молча знаем о нашем существовании – на этом моя связь с единокровной и одновременно единственной сестрой полностью исчерпывает себя. Так что сейчас из забот у меня только полоумная мать, да её непутёвая подруга.
…Кассир начал пробивать мой небольшой улов: один литр любимого яблочного сока матери, тостовый хлеб, слайсерные ветчина с сыром, зелень и упаковка риса, забытая кем-то в мясном отделе и случайно замеченная мной.
Кассир, парень заметно моложе меня, почти позволил себе бросить улыбку в мою сторону. Раскрывая свой кошелек, я ухмыльнулась в ответ:
– Хорошие продажи? Пустые прилавки.
– Паникёры всё остановиться не могут: вчера разобрали даже влажные салфетки.
– С чего паника на сей раз?
– А-то не знаешь, – ухмыльнувшись, парень отвлёкся, принимая из моих рук сотку, а я отвлеклась на жевательные резинки, выставленные на стойке подле кассы – их разнообразие всё ещё оставалось богатым – так что бессмысленный диалог успешно исчерпал себя.
Выбрав упаковку резинок с малиновым вкусом, я решила, что раз уж мне не светит сегодня спагетти в винном соусе, значит, можно утешить себя хотя бы приличным завтраком в кафетерии. Но для начала всё же стоит закончить с доставкой продуктов.
Глава 3
– Ну наконец-то! – возбужденно хлопает в ладоши Пегги, стоит мне только приблизиться к дому, обшитому давно выцветшей вагонкой, – она встречает меня на пороге, в одном халате и старых тапочках, надетых поверх длинных носков. – Тебя трое суток не было! Мы уже всерьёз начали переживать, не позабыла ли ты про своих старых подруг!
Пегги берется за пакет с продуктами до того, как я успеваю его протянуть ей, и сразу же, не закрывая за мной двери, ретируется по длинному тёмному коридору в сторону кухни. Пегги всегда голодна. Так что я даже не сомневаюсь в том, что всё, что я сейчас принесла в этот дом, будет съедено не позднее чем в течение суток – ни крошки не останется.
Пегги Хог – лучшая подруга Бриджит ещё со времён их совместных школьных лет. Время и природа наградили эту женщину невзрачной внешностью: посеревшая и тусклая кожа, привычно взъерошенные, короткие и уже начавшие седеть волосы, немного хитрый взгляд, но при этом добрая душа, и всё это великолепие подчёркнуто неизменно неопрятным видом, являющимся её своеобразной визитной карточкой. Бездетная, бывшая пьяница, безработная, перебивающаяся на жалкое пособие, она живёт во внешней комнате на чердаке дома, который достался моей матери от её родителей. Повезло, что моя мать была единственным ребёнком в семье – в противном случае, дедушка с бабушкой наверняка переписали бы всё своё имущество на любого другого своего ребёнка. Бабушку я уже совсем не помню, а вот деда немного припоминаю. Он был порядочным человеком и, хотя обожал меня, со своей дочерью не ладил. Пока он был жив – первые шесть лет моего детства – я не знала, что такое голодный желудок. Когда его не стало, мы с мамой переехали из ржавого трейлера, стоящего в лесу в миле отсюда, в его скромный дом, который, по сравнению с нашим прежним жилищем, представлялся мне настоящим дворцом, но холодильник этого дома сразу же потерял всё своё волшебство – в нём повесилась мышь, которая висит там по сей день. Благодаря этому фактору я и начала рано самостоятельно зарабатывать на собственный кусок хлеба – с четырнадцати лет. Приличные деньги у меня появились в восемнадцать – достаточно приличные, чтобы иметь возможность съехать от матери и при этом более-менее сытно питаться два раза в сутки, – однако чувство голода у меня до сих пор ассоциируется если не со всем моим детством, тогда конкретно с этим домом. Впрочем, никаких психологических травм, которые могли бы вызывать у меня брезгливость или, чего хуже, страх при приходе в это место, у меня нет. Поэтому два-три раза в неделю я с относительной лёгкостью переступаю порог этой мрачной обители своеобразного сумасшествия и практически спокойно захожу в его неизменно тёмный, пахнущий сыростью коридор.
Дом, в котором прошло моё детство… Стоит мне войти в него, как я сразу же вижу зарубки моего роста, которые Бриджит выцарапывала отвёрткой на дверном косяке моей бывшей спальни, отошедшей под хранение запасов глины уже спустя неделю после того, как я съехала на свою первую съёмную комнату – снимать отдельную квартиру я смогла позволить себе только спустя ещё целых два года. Миновав зарубки на дверном косяке, я сравниваюсь с вмятиной в тонкой стене, обшитой потемневшей от времени, деревянной вагонкой: когда мне было десять, мать подралась с одним из своих быстро появляющихся и так же быстро исчезающих бойфрендов, и в процессе той бури запустила в него одну из своих скульптур, которая по-случайности чуть не зашибла меня – в самую последнюю секунду я успела отскочить вбок, благодаря чему скульптура врезалась не в моё мокрое от слёз лицо, а в многострадальную стену. Мать очень сильно испугалась тогда, но не настолько, чтобы сразу порвать свои очередные токсичные отношения – понадобились ещё пара склок и вытекающих из них драк, несколько синяков на её теле, один вызов полиции и одна угроза лишения её родительских прав. Вот этой, последней угрозы она действительно сильно испугалась, потому что, в конце концов, она всегда любила меня. По-своему, конечно, очень своеобразно, но всё же любила, и всё ещё любит…
Пройдя по коридору, я зашла в захламленную маленькую прихожую с выходом на прогнившее деревянное крыльцо. Если и есть смысл искать Бриджит где-то вне шумных хиппи-вечеринок и дешевых баров, так это на этом крыльце, на краю которого стоит старинное и жутко скрипучее кресло-качалка, когда-то принадлежавшее её матери – она обожает проводить своё время в этом кресле.
Я не ошиблась и в этот раз: она действительно нашлась на своём привычном месте – закутанная во флисовый плед, дырявый от соприкосновения с окурками, она спала, опрокинув голову на грудь. Подойдя чуть ближе, я вдруг совершенно внезапно заметила, что моя мать, отличающаяся склонностью к продолжительной молодости, начинает стареть. Россыпь её мимических морщинок вокруг глаз как будто стала глубже, а длинные и завитые на мелкие кудри волосы, в прошлом бывшие тёмными, но теперь выкрашенные в ярко-красный цвет, вдруг проявили неожиданную седину у отросших корней. Я не только по своему внутреннему строению, но даже внешне совсем не похожа на эту женщину. Как будто природа взяла эту жизнь за основу, чтобы слепить из её частички её полную противоположность. “Пошла в своего красавчика-отца”, – так всю мою жизнь выражалась Бриджит обо мне и однажды, пару лет назад, выразилась о Томирис, случайно увидев её в местном торговом центре. После той мимолётной встречи, при которой я не присутствовала, она сказала мне следующее: “И не скажешь, что вас разные женщины родили, такие сильные мужские гены вам передались”.
Слегка нагнувшись, я коснулась утомлённой материнской руки, безвольно выглядывающей из-под пропахшего сигаретным дымом пледа. Она сразу же открыла глаза и одарила меня присущим ей, растерянным взглядом.
– Как ты? – попробовала улыбнуться я, уже отнимая свою руку от неё.
– О, Диа! – мгновенно взорвалась громкими нотами она и, резко сбросив с себя плед движением бодрого человека, сразу же начала подрываться с места. – Посмотри, что я сотворила! Ты срочно должна увидеть это! Это восьмое чудо света! – она схватила меня своими цепкими пальцами за запястье левой руки и поволокла за собой назад в дом, словно матёрый паук неопытную мошку…
Не вырывая своей руки из знакомой железной хватки, я шла за ней след в след: подошва кроссовок привычно липла к грязному голому полу, и чем глубже в дом мы продвигались, тем сильнее ощущалось неладное под ногами. Наконец мы впритык приблизились к источнику сырости, липкости и общего хаоса – прошлая приличная гостиная, ныне своевольно переделанная под грязную мастерскую. Именно в этой комнате, выкрашенной в мрачно-зелёный оттенок сикоморы и вместо ковров устланной бумажными номерами газет давно минувших десятилетий, моя мать занимается своим творчеством, очень далёким от истинного искусства. Она всю свою жизнь называла себя скульптором, но при этом до сих пор у нее недурно удаются только лишь тарелки, которые она, в отличие от своих недооцененных “шедевров”, терпеть не может и делает исключительно ради хоть какого-нибудь заработка – иногда она может спихнуть красиво раскрашенные глиняные тарелки на ярмарках или блошиных рынках и тем самым немного подзаработать. Её же скульптуры, способные вызывать моментальную депрессию у смотрящих на них, совсем не пользуются спросом… Вот и сейчас, наконец отпустив мою руку, мать бросилась к какой-то гигантской, на первый взгляд кажущейся бесформенной статуе, стоящей в центре комнаты и лишь очень отдалённо напоминающей голема. Размер статуи, однако, воистину огромен – с двух взрослых мужчин в ширину и в высоту не менее чем в два метра. Это сколько же килограмм глины она потратила для того, чтобы изваять эту несуразицу! И, главное, кто и каким образом теперь вытащит эту тяжесть из дома, чтобы с извинениями вернуть природе милостиво выделенный ею материал, над которым так беспощадно надругалась эта женщина…
Зная, что Бриджит сразу же бросится допрашивать меня о моём мнении относительно этого “восьмого чуда света”, я поспешила направиться к окну, чтобы она не смогла прочитать правду в моих глазах: я презираю враньё, а потому, в случаях крайней необходимости, неумело пользуюсь ложью.
– Тут нужно проветрить, – начала с правды я, уже отвешивая заляпанные глиной шторы и открывая мутное окно нараспашку. Своими активными действиями я едва не сбросила с подоконника изъеденную желтыми пятнами газету, служащую матери и Пегги пепельницей, которую уже давно пора было бы почистить – окурков больше, чем букв в статье на первом развороте.
– Ну как тебе?! – воодушевлённым тоном врезалась в мою спину мать.
– Эммм… Как всегда необычно, – уклончиво отозвалась я.
Наконец покончив со спасительным открытием окна, я обернулась, скрестила руки на груди, после чего облокотилась на относительно свободный от пыли, грязи и сигаретного пепла подоконник, почувствовала, как свежий воздух врывается в комнату, аккуратно обтекая мою спину, почесала указательным пальцем бровь, но больше так и не нашла что сказать.
– Ну как тебе? – повторила без восклицательной интонации вопрос матери Пегги, только что вошедшая в комнату со шлепающим звуком липнущих к полу тапочек.
– Она в восторге! – необоснованно счастливым тоном отозвалась вместо меня Бриджит, при этом громко шлепнув в ладони и полностью исказив мой вариант правды.
Пегги заботливо принесла для Бриджит бутерброды, сделанные из продуктов, которые я только что доставила в этот дом, и счастливая скульпторша с решительностью приняла первый из двух предложенных ей подношений.
Я благодарна Пегги за то, что она присматривает за Бриджит. Она, конечно, бесплатно живёт в этом доме и безвозмездно питается из моего кармана, но она единственная не бросила мою непутёвую мать и действительно искренне привязана к ней, и готова слушать её бредни сутками напролёт… Может быть поэтому она когда-то и скатилась в запой, из которого еле выкарабкалась.
Окинув взглядом комнату и помимо голема увидев с десяток новых скульптур уродливых форм, я тяжело вздохнула, тем самым невольно напомнив о своём присутствии двум чокнутым подругам.
– Что ты видишь, смотря на это изваяние, вылепленное из чистой глины? – рухнув со своим бутербродом в глубокое кресло с лопнувшей обивкой, снова пристала ко мне Пегги.
– Голем?.. – незаинтересованно повела одной бровью я.
– Голем?! – как всегда громко воскликнула Бриджит, при этом размашисто взмахнув своим бутербродом. – Как вторично, дорогая! Как неоригинально! Нет-нет-нет!.. Никаких големов в моём пространстве! Устрашись, потому что перед тобой… – она почти сорвалась на восторженный писк, после чего бурно выпалила: – Сам Блуждающий!
– Блуждающий? – не поняла я. – И что это значит?
– Не знаю, мне так пришло… А как пришло, так и слепила. Вот, смотри, ты видишь здесь человека? – она начала водить рукой вокруг верхней части голема. – А вот здесь, – она резко перевела руку вниз, – волк!
И вправду, сверху скульптура была зауженной и могла напоминать человеческую фигуру, а снизу было не пойми что.
– Волк? – вяло поинтересовалась я, зная, что ради позитивного настроения этой женщины мне стоит задать хотя бы пару-тройку вопросов, чтобы её батарея необоснованного счастья продержалась как можно дольше, прежде чем она неизбежно впадёт в истерику, вызванную севшей на её глину мухой – однажды она расколотила все свои тарелки, гоняясь за комаром, которого в итоге так и не прибила.
– Да! Да! Волк! Бо-о-ольшой чёрный волк! Чёрный Страх!
– Человек на волке… – я пыталась “словить волну”, но прекратить вздыхать не получалось. – Может, оборотень?
– Оборотень! Голем! Ты ещё вампиров упомяни! Всё это так изъезжено, так предсказуемо! Перед тобой Блуждающий верхом на Чёрном Страхе! Это не хоть бы хны! За этим – будущее! А ты мне о прошлом! Прекрати это! – она вгрызлась зубами в бутерброд, а глазами в дорогую её сердцу и ещё не успевшую просохнуть скульптуру. В этот момент мне могло бы стать не по себе, если бы я не знала о том, что эта страсть – её персональная норма. Как пустая болтовня для Пегги. Кстати, пора бы уже перейти к этому пункту и благополучно финишировать – слишком долгое нахождение в этой сумасшедшей компании чревато последствиями, а я хочу нормально выспаться сегодня.
– Как у вас в целом дела? – наконец начала брать быка за рога я.
– О-о-о!.. – как всегда бурно отреагировала Бриджит, продолжив разбрасывать по сторонам отлетающие от её бутерброда куски. – У меня хорошо дела, моя дорогая! У меня дела просто отлично! У меня появился новый ухажёр! На целых три года младше меня, представляешь?! Он заинтересован мной, словно мальчишка! А как он страстен, когда дело доходит до постели!
Нет! Я не хочу этого слышать!
– Пегги, а у тебя что? – я резко перевела взгляд на уже доедающую свой первый бутерброд и неаккуратно облизывающую свои пальцы женщину.
– Всё вроде ничего, вот только есть постоянно хочется, – решительно отозвалась Пегги. – В следующий раз будь настоящим другом, привези побольше сочного мяса, угоди старушке.
– Тебе всего тридцать девять, – замечаю я вслух, а на полях своих мыслей делаю отметку о том, что, хотя она и ровесница моей матери, на самом деле она выглядит на целых пятнадцать лет старше своего реального возраста. Казалось бы, на фоне чокнутой Бриджит Сеймур выглядеть красоткой проще простого, но нет, моя мать хотя и одевается, словно павлин на карнавал, для своих лет выглядит очень свежо, в чём ей, несомненно, помогает хорошая генетика – стройная фигура всегда была её козырем. Пегги же никогда не обладала симпатичными чертами лица, ближе к сорока годам её фигура начала расплываться, да к тому же на внешний вид повлияли её серьёзные проблемы с печенью, связанные с оставшейся в прошлом алкогольной зависимостью. Проблемы эти достаточно серьёзные, чтобы я уже сейчас начала понимать, что в будущем ей может понадобиться операция, оплатить которую, судя по всему, могу захотеть и в принципе смочь только я одна. Я уже начала откладывать некоторые сбережения…
