Kitabı oku: «Жизнь №2»
Посвящается N.
Act 1
Второй жизни у вас не будет. Только сей-час.
Глава 1
Меня зовут Мирабелла Рашель Армитидж. За продолжительную историю своей жизни я успела сыграть многие роли. Я была дочерью и была кузиной, была женой и сделалась матерью, стала бабушкой и даже прабабушкой. Мне восемьдесят лет, я прожила достойную жизнь и я собираюсь уйти. Мирабеллы Рашель Армитидж больше не будет. Вместо нее будет кто-то другой.
Конец моей первой жизни начался с ожога. Я готовила ташмиджаби – любимое блюдо Геральта. Двадцать пять лет назад мы решили отметить свою каменную свадьбу – тридцать три года брака – за пределами США и, соблазнившись винами Грузии, провели в той контрастной и колоритной стране незабываемый месяц. То было замечательное время, в которое мы могли позволить себе роскошь в виде длительного путешествия: наши дети выросли, внуки только начали появляться на свет, у нас были некоторые финансовые сбережения и старость ещё всерьёз не взялась за нас – только начинала приглядываться к нам издалека.
В Грузии Геральту понравились не только вина, но и блюда. Больше всего его впечатлило традиционное грузинское блюдо ташмиджаби. С тех пор как Геральта не стало, я готовлю это блюдо из картофеля и сыра один раз в год, в день его ухода в лучший мир. В этом году должен был быть десятый ташмиджаби в моём исполнении, но ставя кастрюлю на газовую плиту – я так и не поддалась уговорам детей и не променяла свою старую подругу на новую электрическую незнакомку – я зацепила правым рукавом своего халата открытый огонь, не заметила, как синтетика моментально схватилась, и в итоге серьёзно обожгла себе руку от запястья до середины предплечья. Боль была запоздалой – старая кожа не такая чувствительная, какой она бывает в молодости…
Пришлось звонить детям и просить отвезти меня в больницу. Джерри был не вовремя очень сильно занят – у него проходило важное рабочее совещание, к которому он готовился целую неделю, – но оказался свободен Закари. Хорошо, что он оказался свободен. Потому что звонить Тиффани не имело смысла – девочка живет в другом городе и, в отличие от всего лишь часто занятого Джерри, свободной вообще не бывает.
Руку мне обработали, перебинтовали антисептической повязкой ровно по ожогу и подвесили её на повязку-косынку, переброшенную через моё плечо. Такие повязки обычно носят люди с переломами, чтобы снять напряжение с пострадавшей конечности. За восемьдесят лет жизни у меня ни разу не случалось переломов, что стало для меня неожиданным открытием только сейчас – это ведь действительно удивительно, за восемьдесят лет жизни не схлопотать ни единого перелома! Хотя растяжения у меня, конечно, были. Трижды. Первый раз – оступилась на лестнице и подвернула лодыжку; второй раз – упала на руку во время игры во фрисби; третий раз…
– Всё будет в порядке, – ладонь, положенная на моё плечо, и знакомый голос сына выдернули меня из воспоминаний о прожитой жизни. Я заметила: чем старше я становлюсь, тем больше ярких воспоминаний всплывает на поверхность моего сознания – случается, что они заполняют собой все мои мысли.
Я повернула голову влево и посмотрела на сидящего рядом со мной сына. Закари – младший ребёнок в семье, четвёртый. У Джерри и Тиффани волосы цвета пшеницы, но у Закари они потемнее. Зато глаза у него точь-в-точь как у брата и сестры – голубые, со знакомым разрезом. Этому мальчику уже сорок семь лет, его жене Присцилле сорок два, а их детям – Валери и Бену – семнадцать и пятнадцать, но я всё равно считаю его именно мальчиком. Всё ещё помню его нерешительность и застенчивость, которые, кажется, после женитьбы почти отпустили его.
– Я готовила ташмиджаби, – аккуратно вздохнула я, стараясь не думать о жаре, обжигающем мою пострадавшую руку. Рука сына вдруг отпрянула от моего плеча, голубые глаза забегали.
– Ташмиджаби?.. Какое сегодня число? – он схватился за свой мобильный телефон. – Ах… Сегодня же девятая годовщина по отцу… Как это могло вылететь у меня из головы? Прости, мама.
“Прости, мама”, – эти слова сын привычно сказал полушепотом. Он всегда переходил на полушепот, когда извинялся, вернее, когда ему становилось стыдно. Он был искренен, поэтому я решила не исправлять его оговорку – сегодня была уже десятая, а не девятая годовщина, как он считал.
– Не переживай, – я положила здоровую левую руку на колено сына, облаченное в джинсовую ткань, и едва уловимо сжала его, – ведь не ты один забыл – все позабыли.
Закари поджал губы и с тяжелым вздохом перевёл взгляд на стену напротив, и я сразу же задумалась над тем, правильные ли слова сказала. Может быть, мне стоит, а может быть, даже нужно перестать заботиться о нервах своих детей? Может быть, мне стоит, а может даже нужно перестать отвечать на все их запоздалые извинения словосочетанием “не переживайте”? И если не утверждать надобность их переживаний, тогда хотя бы не отговаривать от них? Переживания… В подсознании сразу же щелкнуло: я уже давно и сильно переживаю кое о ком. Я убрала руку с колена огорченного сына и тоже посмотрела на стену напротив:
– Нужно возвращаться домой. Вольт остался один, он будет переживать. Его нужно напоить и проследить, чтобы он поел.
– Да, конечно… – Закари не повернул голову, продолжил сверлить взглядом стену, а в его голосе не прозвучало желаемого мной участия, зато отчётливо прозвучало отстранение. Но мне хотелось участия, и потому я решила продолжать говорить:
– Он уже еле ходит, совсем сдал позиции…
– По-хорошему, нужно бы его усыпить, чтобы не мучался.
– Он не мучается. Я забочусь о нём, – я не заметила, как мои брови сдвинулись к переносице, а внутри напряглась пружина, отвечающая за мою способность к противостоянию.
– Как скажешь.
Он даже не попытался противостоять мне, просто привычно пожал плечами и перевел взгляд со стены в сторону. Закари, конечно, намного мягче Джерри. Джерри бы продолжил настаивать на усыплении Вольта и в своей настойчивости припомнил бы тому не только хромоту, но и слепоту, после чего непременно утвердил бы, что я мучаю пса своим нежеланием усыпить его. Я бы, конечно, усыпила Вольта, если бы он испытывал физические мучения, но ведь он не мучается – он просто стареет. Так сказал сам ветеринар: у пса ничего не болит, он всего лишь сдал в зрении и просто прихрамывает на заднюю ногу.
Из двери, вырезанной в стене напротив по правой диагонали от нас, вышел доктор, который занимался моей рукой. Высокий, статный брюнет лет сорока, пышущий силой и любовью к своему делу, с обручальным кольцом на безымянном пальце и рыжей ассистенткой, отличающейся безразличным взглядом.
– Можно с вами поговорить? – доктор обратился, как мне показалось, к нам с Закари, но стоило мне встать, как он уточнил: – Нет, только ваш сын. Вы подождите здесь. Не беспокойтесь, всё в порядке. Просто заполнение документов.
Я не поверила ему. Опустившись назад на твёрдый пластмассовый стул, я проводила взглядом Закари внутрь кабинета доктора и, как только дверь кабинета захлопнулась, нервно поджала свои почти полностью утратившие цвет губы. Десять лет назад другой доктор, более молодой и менее опытный, подобным тоном вызывал меня в свой кабинет, желая поговорить о Геральте. Он тоже просил не беспокоиться перед тем, как выдал мне ужасное… Бессердечно ли это? Говорят, что это просто профессиональная черта… Черта, которую не хотелось бы переступать, как будто придвинулась к моим ногами и стукнулась о носки моих всегда начищенных черных туфель без каблука. Я начала делать то, чего доктор попросил меня не делать – переживать. Сразу же сняла с плеча повязку – люди, которые удерживают свои конечности при помощи вспомогательных средств, всегда выглядят и даже являются в какой-то степени беспомощными. В моём случае всё ещё хуже, ведь в дополнение к обожжённой руке я ещё и старуха. Но я, конечно же, не беспомощна. Ни в какой степени.
Стоило нам с Закари выйти из больницы и оказаться в тёплых лучах июньского солнца, как моё переживание растаяло. Бдительность – то, что с возрастом тает так же неумолимо, как физическая сила.
Глава 2
Я выросла в очень хорошей, любящей семье адвоката Райана Армитиджа и домохозяйки Опры Армитидж. Появилась я у них, когда матери было тридцать, а отцу шел тридцать пятый год. Из нас сразу же получилась замечательная семья. И всего-то у нас всегда было вдоволь: и любви, и уважения, и денег.
Мои родители были кареглазыми шатенами, но ни на одного из них я не была по-настоящему похожей. Моя кожа, на фоне их загорелой, всегда отливала белоснежностью, мои волосы были черны, словно смоль или вороново крыло, как любила говорить мама, мои глаза имели странный цвет, сочетая в себе смесь синего и зеленого оттенков. Хотя оба мои родителя и имели весьма симпатичные внешние черты, многие наши знакомые никак не могли понять, в кого именно я пошла своей красотой, что порой сильно расстраивало мою маму. Она была убеждена, что мои губы похожи на её, а мои от природы укладывающиеся лёгкими волнами волосы достались мне от отца. Она могла бы быть правой, но не была. Внешне я действительно не была на них похожа. Иное дело внутренне – мы мыслили и чувствовали в унисон. Такой гармонии, какая была у меня с родителями, кажется, вообще не существует между детьми и их родителями, а значит, её можно назвать необыкновенной или даже чудесной.
Так как я была единственным ребёнком в семье, мама все свои силы вкладывала в то, чтобы на благодатной почве достатка не вырастить из меня избалованного и эгоистичного ребёнка, какими росли многие единственные дети её многочисленных подруг. Она прививала мне сочувствие к ближним и любовь к окружающему миру, которые у меня, по моим внутренним ощущениям, и без того были врождёнными, а так как мама неустанно культивировала во мне мои положительные врождённые качества, в итоге с возрастом я столкнулась с проблемой психологического характера, которую осознала лишь с полным поседением собственной головы – чрезмерная эмпатия во многом определила мою жизнь.
Наш дом был просторным, двухэтажным, с двумя комнатами для гостей, которых у нас всегда было много, с выбеленным дощатым фасадом, со всегда несвоевременно подстриженным газоном и с лепными клумбами у крыльца, заполненными маргаритками, фиалками и ромашками. В таком просторном доме, наполненном солнечным светом и особенным уютом, кажется, нельзя было не завести детей или домашних питомцев, а лучше и тех, и других.
У нас всегда было много домашних питомцев, всех обязательно по паре, чтобы не допускать одиночества: канарейки в большой угловатой клетке, объёмный круглый аквариум с золотыми рыбками, ещё один, только прямоугольный и более просторный, аквариум с черепашками, и пара морских свинок, которым был отведен целый чулан под лестницей. Родители начали обзаводиться зверинцем ещё до моего рождения. Таким образом они – или, быть может, только мама – пытались абстрагироваться от мучившей первое десятилетие их брака проблемы бесплодия, которая в итоге благополучно разрешилась моим появлением.
Я всегда хотела себе собаку. Это желание жило нереализованным на протяжении целых шестидесяти пяти лет моей жизни. Самым первым препятствием к осуществлению детской мечты стал почти панический страх мамы, который она испытывала даже перед маленькими собачонками. В детстве её укусила за щиколотку соседская австралийская овчарка, у которой она взяла щенка, даже едва заметный шрам на щиколотке остался, так что о желанной собаке я могла позабыть до совершеннолетия, но я не позабыла и после.
Через животных родители прививали мне не только любовь ко всем живым существам, но и аккуратность, и терпение, и много других важных для человеческой души качеств. Обо всех питомцах заботились я и мама. Когда мы теряли кого-то из них, что всегда происходило по причине старости, мама расстраивалась настолько, что могла хандрить долгие недели.
С самого детства я хорошо ладила с людьми и хотя предпочитала не находиться в самом центре внимания, всё же всегда оказывалась впритык к бурлящим событиям. Моё общество нравилось людям, моё мнение всегда имело вес, с малых лет мои ровесники бессознательно тянулись ко мне, словно чувствовали во мне не только уверенность, но и способность не осудить и не обидеть нарочно. В детстве, юности, а затем в молодости и в пожилом возрасте у меня было много хороших подруг и друзей. Десятки людей интересных, странных, мыслящих, чувственных, чудаковатых, глубоких, ярких – разнообразных… Никого из них уже нет в живых. Свою последнюю хорошую подругу – Минерву Мод Таккер – я потеряла два года назад. Она скончалась в возрасте семидесяти девяти лет. Самого же главного моего друга у меня нет уже целое десятилетие.
Со своим будущим мужем я познакомилась за неделю до своего семнадцатилетия. Геральт Армитидж был на целых десять лет старше меня и являлся сыном сестры моего отца. Моя тётка, Корнелия Армитидж, была на три года старше папы и была непростой, в хорошем смысле этого слова, женщиной. Она поздно вышла замуж – ей было двадцать шесть, а столь невнушительный по меркам текущего века возраст в прошлом веке считался весьма серьёзным для незамужней девушки. Сразу после замужества она переехала из Вермонта в Атланту, где уже спустя год родила своего первого ребёнка – мальчика назвали Геральтом. Отца Геральта я видела только на фотографиях: красивый, высокий, статный брюнет с сияющими глазами и ослепительной улыбкой. Внешне Геральт был его точной копией, но внутренне пошел в свою мать, которая на фотографии рядом с его отцом смотрелась немного проигрышно: невысокая, худенькая, но зато с выразительным взглядом, выдающим недюжинную внутреннюю силу. Взгляд отца Геральта был другим – озорным и смотрящим куда-то мимо. Корнелия неоднократно вслух признавалась в том, что влюбилась в отца Геральта исключительно из-за его внешней красоты, которая в итоге передалась и их сыну, а затем и нашему первенцу, и его дочери. Однако отец Геральта был человеком ветреным и откровенно не созданным для брака. Он ушел из семьи даже не к женщине – ко многим женщинам сразу. Скорее всего, он не изменял жене, но и быть привязанным к ней одной не смог – укатил в Калифорнию на поиски развлечений спустя неделю после пятого дня рождения Геральта. С тех пор его не видели, хотя пару раз он написал Корнелии нескладные письма о своей разгульной жизни, в которых уверял её в том, что в его лице она не потеряла ничего благополучного. Сначала Корнелия переживала, но потом пришла в себя и даже открыла свой небольшой бизнес по продаже тканей, однако ей вновь довелось встретить на своём пути непутёвого мужчину. Когда Геральту было двенадцать, Корнелия родила внебрачную дочь от человека, который бросил её, как только узнал о её беременности. Гораздо позже, когда оба её ребёнка повзрослели и отделились от неё, она всё же смогла обрести хотя и непродолжительное, однако полноценное счастье в лице своего третьего избранника, ставшего для неё последним – они повстречались, когда уже оба вступили в преклонный возраст и когда каждый из них уже успел прожить свою собственную жизнь не так, как того хотел бы.
Тётя Корнелия и её дети – Геральт, и Бетани, которая была всего на два года младше меня, – приехали в Вермонт неожиданно. Геральт собрался открывать свой личный бумажный бизнес и таким образом – не специально, просто так совпало – перевёз мать и сестру на родину первой. Они продали свой дом в Атланте, доставшийся им в наследство от родителей отца Геральта, и купили приличный дом на улице, примыкающей к нашей. Так я и познакомилась со своими единственными кузенами: взрослым красавцем Геральтом и неугомонным подростком Бетани, которую все мы звали просто Бекс.
Бекс была душой компании, самым её центром, что, как и свою внешность, по словам Корнелии, она унаследовала от своего отца. Насколько был красив Геральт, настолько неказистой и непривлекательной – но только внешне! – казалась людям Бекс. Она была очень худенькой, даже костлявой девочкой, с рыжеватым оттенком волос и веснушками, покрывающими всё её остренькое личико. Бедняжка очень завидовала мне и Геральту – нашим густым чёрным волосам, нашей молочной коже, нашим большим глазам, в общем, всему тому, чему я не советовала бы завидовать ни одной девочке. Тем более у Бекс было очень много положительных качеств: она была настолько весёлой, громкой и быстрой на язык, что в её компании было совершенно невозможно не улыбаться.
Я быстро сдружилась с Бекс, а иначе и быть не могло: ко мне всегда тянулись люди, а Бекс была такой энергичной, что не подружиться с ней у меня, кажется, попросту не было шансов. Она рассказывала мне обо всём на свете: о новых соседях и об оставшейся в Атланте подруге, о ненавистных для неё уроках физики и любимом клубничном торте, о белках на соседском белом клёне и гоняющих их собаках, о новом книгопечатании и об устаревающей прессе, о нуждающейся в нашей поддержке экологии и о безграничных тайнах океана, о симпатичных мальчишках… У Бекс, как и у всех нас, была своя ахиллесова пята. Она была очень, очень влюбчивой. Настолько, что даже была способна влюбиться в двух мальчиков одновременно. Однако из-за очевидной внешней непривлекательности и из-за узколобия подростков, способных оценить блестящую этикетку, но не горький шоколад, завёрнутый в неё для особого случая, она не имела популярности у парней и постоянно страдала от собственных пророчеств, а пророчила она себе неизменно один-единственный сценарий – одинокую жизнь в старых девах. Она думала, что мне её было не понять из-за того, что мальчики на меня всегда откровенно заглядывались. Возможно, несмотря на всю проникновенность моего сочувствия к ней конкретно в этом вопросе, в какой-то степени она всё же была права: мне действительно ни разу за всё детство и всю мою юность не приходила в голову мысль, будто я останусь одна, без мужа, без детей, да ещё и без собаки. Я как будто даже не сомневалась в уготованном мне семейном счастье, а оно, как будто взамен на такую безусловную веру, взяло и сбылось. С переменным успехом, конечно, но всё же…
Геральт с первого взгляда не воспринял меня своей кузиной. Это он мне так позже сообщил, когда нам уже было поздно отступать назад. Мне было всего семнадцать, а ему только исполнилось двадцать семь – разница в возрасте внушительная. Я – ещё не вылетевший из родительского гнезда птенец, он – видный парень, начинающий бизнесмен, в полной мере обеспечивающий мать и сестру. Вполне естественно, что я не смогла устоять перед такой мужественностью – а он был именно мужественен, особенно на фоне моих ровесников. И дело было не в том, что у него был собственный автомобиль и хотя пока что и не обустроенный, но всё же кое-какой офис. Дело было в том, как он вёл себя и как мыслил, какие поступки совершал, каким взглядом смотрел на меня с высоты своего роста и возраста. Поначалу я одергивала себя, но вскоре поняла, что он не шутит и не собирается останавливаться, и тем более отступать. То, что происходило между нами, было очень необычно…
В какой-то момент отец пообещал Геральту отдать меня ему в жены через пять лет, если к тому времени Геральт всё же сможет привести свои дела в порядок и в качестве доказательства продемонстрирует нашей семье свой процветающий бизнес. К концу четвёртого года бизнес Геральта и вправду расцвёл, пусть и на непродолжительный срок, всё же нам этого короткого процветания хватило, чтобы мои родители благословили наш союз. Мне было двадцать два года, а Геральту тридцать два, когда мы наконец стали официальными мужем и женой – неофициально мы всё же не выдержали и впервые переспали за три года до свадьбы. Родители о наших тайных встречах в мотеле за городом, конечно же, ничего не знали. Так почти шестьдесят лет назад я переродилась из мисс Армитидж в миссис Армитидж, потому что Геральт носил фамилию Корнелии, таким образом предпочитая забыть об отце, который в своё время забыл о них.
Свадьба у нас была пышной, гостей было больше сотни – в те времена у нас было много молодых и пышущих здоровьем друзей, готовых веселиться от заката до рассвета. На второй день после свадьбы последовало свадебное путешествие на Капри, во время которого мы перестали предохраняться. Однако зачать сразу не получилось, хотя мы завидно сильно старались. К концу второго бесплодного года я даже начала немного переживать на этот счёт, однако уже в конце третьего года нашего брака у нас родился Шон. Его рождение стало для меня чем-то невероятным – портал в космос, открытие новой вселенной, новая Жизнь…
Шон получился очень красивым мальчиком – похожим и на меня, и на Геральта одновременно. Он с ранних лет поражал нас своим острым умом и добрым сердцем – в этом мальчике как будто соединилось всё лучшее, что было во мне и в Геральте. Не прошло и трех лет после его появления, как я осознала, что хочу родить ещё одного ребёнка – с малых лет я мечтала стать матерью прелестной девочки, которую я могла бы наряжать в красивые платьица, в пышные волосы которой я вплетала бы цветные банты. Однако в браке с Геральтом к моему желанию иметь собственную принцессу добавилось и новое, более отчётливое и конкретное желание: я хотела не просто дочь – я хотела её от определённого мужчины, хотела зачать и родить от своего мужа… Но стоило огню этого желания запульсировать внутри меня, как нас подкосила внезапная кончина моих родителей. Они ушли в лучший мир во второй год после рождения Шона, практически друг за другом и оба совершенно внезапно. Так моё сердце впервые по-настоящему разбилось. Из-за переживаемого в те месяцы горя я немного отстранилась от реальности и на некоторое время перестала думать о втором ребёнке – ушла в работу с красками и холстом, вела домашнее хозяйство, была рядом с Геральтом и двухлетним Шоном, а они были рядом со мной. Когда же ко мне вновь вернулись мысли о желанной дочери, наше материальное положение заметно ухудшилось. Прежде нам очень сильно помогали родители – отец был успешен и зачастую финансово поддерживал нас. К примеру, перед свадьбой родители подарили нам наш двухэтажный дом, а после свадьбы некоторая часть мебели была куплена за их счёт. Бумажный же бизнес Геральта начал медленно, но всё же таять. Я всё ещё могла оставаться домохозяйкой и продолжать попытки реализовать себя в пейзажах, на чём тогда даже немного зарабатывала, мы всё ещё без проблем могли содержать и ребёнка, и дом, и машину, но заводить второго ребёнка в то время было финансово рискованно, поэтому мы решили отложить чудо рождения дочери на год-другой.
Тем временем жизнь бурлила не только в нас, но и вокруг нас. Бекс совершенно неожиданно, словно гром в декабре, вышла замуж за человека, не входящего в круг наших общих знакомых – юриста Трумана Лероя, мужчину, старшего нее на целых пятнадцать лет. Стоило им только оформить брак, как Бекс сразу же начала осуществлять свою детскую мечту о большой и дружной семье, и, в отличие от нас с Геральтом, начала с лёгкостью беременеть и рожать детей одного за другим. Первый мальчик родился спустя год после нашего Шона, ещё через год была рождена девочка и ещё через год родился ещё один мальчик. Труман был обеспеченным мужчиной, так что мог в достатке содержать большую семью, да и Бетани подрабатывала швеей. И хотя на фоне Бекс Труман и выглядел стариком, было очевидно, что вместе они счастливы, а это было самым главным.
После свадьбы Бекс перебралась жить на другой конец города, однако это совсем не помешало нам продолжать всячески поддерживать наши отношения и устраивать регулярные встречи. Часто сиживая в моей гостиной и качая своих детей на руках, Бекс с безумной улыбкой счастливой матери рассказывала мне о том, что они с Труманом не собираются останавливаться на трёх детях. Они уже планировали заведение четвёртого ребёнка, после которого последовал бы пятый… Но они не успели.
