Kitabı oku: «Пьяный полицейский»
© А. Ботев, 2022
© ИД «Городец», 2022
© П. Лосев, оформление, 2022
Тетрадь первая
Хорошо бы поехать в Венецию зимой. Одеться в тогу, ходить по набережным, не зная латыни декламировать Вергилия и Горация, зависать в загородных палаццо с развратными итальянками. Но кто ж тебя пустит в Европу с российским паспортом. Блажь.
Еще лучше было бы тусоваться в Дублине. Дублин – город с ярко освещенными витринами, пабами, магазинами, отвратительной погодой, еще более тяжкой от того, что окна освещены; город, где хорошо чувствовать одиночество среди толпы, где хорошо и сладко страдать: входишь в магазин, но у тебя нет денег, идешь в бар, но у тебя нет денег и компании; можно купить один кофе или посмотреть на прилавки, пока греешься от промозглого ирландского вечера, но служители быстро вычисляют таких, даже хорошо одетых, подходят, вежливо спрашивают по-английски, что угодно-с; если ничего не угодно, волей-неволей приходится уходить. С другой стороны Лиффи, в Темпл-баре, дым стоит коромыслом, сидят туристы из разных концов света, играет кельтская музыка, так, что и не поговоришь ни с кем. В пригородах унылые одинаковые домики, даже погреться некуда зайти, может, только в церковь. Вот так устроено ирландское одиночество, да и любое северное, шведское, например, или датское.
Но с российским паспортом в Ирландию еще сложнее попасть, чем в Италию.
Хотя и здесь, у нас, в России, одиночество устроено в целом так же. Когда тебя, например, выписывают из больницы или из изолятора временного содержания, в которую больницу или изолятор ты попал не по собственной воле, но как-то свыкся, и уже готов провести там столько времени, сколько понадобится, а еще лучше и в два раза больше, чем понадобится, а то и вообще не выписываться, – когда тебя выживают не по твоей воле, как и вписали, – и когда ты выходишь из больницы (изолятора), возвращаешься в общагу и узнаешь, что тебя выселили и оттуда, и снова не по твоей воле, забираешь у коменданта вещи, хранящиеся в кладовке, а белье они реквизировали и сами – вот тогда твое одиночество точно не хуже ирландского и итальянского не хуже. В России от твоей воли ничего не зависит. И тебе некуда идти, только вернуться в свой город, уж там-то ты как-то прожил целых шестнадцать лет до поступления в институт, прежде чем мыкаться по общагам и городам, там как-нибудь разберешься, что делать, там родители, одноклассники не все уехали, можно пересидеть, осмотреться и понять, что делать дальше. Возможно, даже домой не стоит соваться, с матерью не переписывался и не созванивался уже полгода, она и не знает, где ты сейчас, был ты в больнице, или в изоляторе временного содержания, или нигде не был. Но все равно это родина, почему-то все равно тянет на родину, иррационально это кажется единственным местом, где можно передохнуть от своего прекрасного одиночества.
На привокзальной площади за несколько метров до промежуточной безопасной цели меня задержали менты. Их было трое. Сержант Бзмздз, сказал один, ваши документы. Я подал ему паспорт. Тааак, так, сказал он. А где штамп о регистрации? Послушайте, я домой еду, сказал я. Вот мой билет. Они посмотрели на мой билет без большого интереса. Билет ладно, а долго вы в Перми? Где билет о вашем прибытии в Пермь? Я показал другой билет, еще весенний. Ну смотрите, прошло уже гораздо больше тридцати суток, сказал сержант Бзмздз. Ну вот же у меня билет, я уезжаю, сказал я. Непорядок все равно, сказал сержант. Нам полагается вас задержать и проверить, что вы тут так долго делали. Но у меня же поезд через полчаса. Ну что поделать, купите другой билет, один, что ли, поезд на свете. «Пройдемте» он не говорил, значит, у меня оставался шанс.
Я защищал здесь диссертацию, сказал я. Что-о, спросили менты. Защищал диссертацию. Вернее, предзащищал. У меня автореферат с собой, могу показать. Ну, покажите, разрешил сержант Бзмздз. Я достал из сумки автореферат. У меня там было еще четырнадцать таких же. Я решил, что одного не жалко. Хотите, можете себе оставить, сказал я. Да зачем он нам, сказал сержант, хотя в глазах у него было сомнение: все-таки книжка. А вот ладно, сказал он мне, мы сейчас и проверим: как она называется? Что называется? Да вот книжка эта ваша. В смысле диссертация? Ну да. О свойствах корреляционно-иммунных функций с высокой нелинейностью, сказал я. А вот и неправильно. Что? А! О некоторых свойствах корреляционно-иммунных функций с высокой нелинейностью. О, вот теперь правильно. Они, кажется, не знали, что со мной делать дальше, с такой отмазкой они явно не встречались. Вдруг запахло этиловым спиртом. Ладно, все, идите, и больше чтоб регистрационный режим тут не нарушали, заторопились вдруг менты. Все, бегом, закричал сержант, протянув мне мой паспорт. Отойдя, я оглянулся и увидел, как они собрались в кружок и что-то обсуждали, взволнованно показывая руками в разные стороны и с испугом оглядываясь.
Я прошел под часами через конкорс, купил бутылку пива «Вятич», нет, даже две, пожалуйста, нет, пожалуй, три, а еще в киоске были игральные карты, уральские сувениры, бурдюк для вина, календарики, мягкие игрушки, зажигалки и сигареты, дорожные шахматы и так далее. Нет, ладно, четыре бутылки. Молодой человек, вы уж определитесь. Я успел пройти по подземному переходу к поезду как раз перед тем, как он тронулся: оказывается, часы на вокзале отставали на десять минут, и, задержись я еще на тридцать секунд, я бы не успел. Я бы не успел. Я вошел в вагон, когда поезд уже был на ходу. На перроне послышались крики, и я испугался, что это сержант Бзмздз с товарищами. Хорошо, что они не успели меня обыскать, ведь я успел позаимствовать кое-что и в больнице, и в общаге; но нет, это бежала за поездом девушка красоты необычайной, то есть для меня красоты необычайной, другой бы назвал ее внешность просто интересной, а иной бы остался к ней равнодушен. У проводника не было времени на ходу просмотреть ее билет, поэтому мы с ним просто втащили ее в вагон. Поезд мчался уже с приличной скоростью, когда на платформу выскочили полицейские вместе с санитаром из больницы. Полицейского я не узнал, а вот санитара узнал. Узнал, узнал я санитара. Он был в медицинской шапочке и в халате, как и все санитары на свете, но это был мой личный санитар. Они свистели в свисток и махали руками, но поезд, конечно, и не подумал остановиться. Это фигура речи, понятно, поезда не умеют думать. Ну хорошо, машинист не подумал. Ведь поезд должен прийти в пункт назначения по расписанию, ему нельзя опаздывать, тем более, ради какого-то санитара в шапочке и халате.
Итак, поезд не остановился, чему я был очень рад. Ваш билет, сказал проводник девушке. Вот мой билет, сказала девушка. Какой же это билет, засмеялся проводник, поглядывая на меня с таким выражением, словно приглашая посмеяться вместе. Ха, ха, ха! А что это, разве не билет, спросила девушка. Это билет, конечно, сказал проводник, но это билет на электричку. Ну и? А это скорый поезд. В Шале он не остановится. Если туда электричкой ехать, то это от Перми или от Екатеринбурга, как раз пересадочная станция. То есть можно, в принципе, где угодно выйти, отовсюду доедете. Но мы между Пермью и Екатеринбургом не останавливаемся, потому что наш поезд супер-скорый! Представляете, если я сейчас стоп-кран дерну и вас высажу, какой штраф вам выпишут? Ближайшая остановка «Екатеринбург». Что же мне делать, сказала девушка. Вас по инструкции полагается высадить на ближайшей станции, а это, как я и сказал, Екатеринбург, обстоятельно пояснил проводник. Оттуда доедете, так что вам-то хорошо. Но вот сейчас пройдет инспектор, мне из-за вас попадет. Девушка, вы понимаете, что вы меня подставляете? – закричал внезапно он. На груди его значилось, что зовут его Федор Михайловичь. Извините меня, сказала девушка. Извините на хлеб не намажешь, в карман не положишь, сказал Федор Михайловичь. Ладно, ждите, сейчас все билеты проверю, к вам вернусь. А ваш билет, сказал он мне. Я показал билет. А, вы из соседнего вагона. Постерегите ее пока, молодой человек. И он ушел проверять билеты у прочих пассажиров, в смысле более тщательно проверять, чем при посадке, предлагать им чай, спрашивать, что они будут на обед: курицу или мясо, а также предлагать настольные игры и сувениры.
За окном меж тем пейзаж двигался с большой скоростью. Город уже закончился, но лес еще не начался. Мелькали какие-то случайные строения, отдельностоящие группы деревьев, поля и линии электропередачи и недостроенные или полуразрушенные заводы, производящие товары народного потребления. Только что рассвело, но не это было главной проблемой. Я все думал о том санитаре – чего ему нужно было на вокзале? Вряд ли он появился там случайно и вместе с полицией дул в свисток. Искал ли он меня, а если искал, то нашел ли? Снега еще почти не было, но иногда он лежал, отдельными пятнами, первый снег, которому предстоит скоро растаять. Собственно, он уже начал таять, просто растаял не весь. Даже отдельные пятна делали весь пейзаж черно-белым, это интересный феномен, ведь белого почти не было, в основном черное и серое. Ну небо еще. Видимо, взгляду хотелось больше белого, больше света, больше радости! И оттого пейзаж правомочно было назвать черно-белым, а не, скажем, черно-серым или серым. Деревья и избы были черными, все остальное серым, или белым, или опять черным, и не было ничего цветного снаружи, как будто смотришь не в окно, а на экран, где показывают древний фильм.
Вы правда не знаете, чем электричка отличается от скорого, спросил я. Она не ответила. Меня зовут Вася, сказал я. А вы правда намереваетесь за мной следить, спросила она. Да что вы, я, наоборот, намереваюсь следить за Федор Михайлычем, ответил я, кажется, весьма остроумно. За кем? Ну за проводником. Меня Галя зовут. Может, давайте на «ты» будем? А вот, кстати, и он. Кто? Федор Михайловичь.
Федор Михайловичь, завершив свой труд по ознакомлению новых пассажиров с распорядком дня, расписанием, по сбору заказов на чай и обед, проскользнул мимо нас. Минутку, сказал он. Сейчас подойду. Да не стойте вы на проходе, заходите сюда, – и он открыл служебное купе. Мы зашли, и дверь за нами с щелчком захлопнулась. Мы в ловушке! Когда этот Екатеринбург-то будет, сказала Галя. А потом сказала: нравится вам моя прическа? Прическа как прическа, на самом деле. Но я сказал, хорошая прическа, отличная прическа. Она улыбнулась, потому что так и думала. А сами-то куда едете, спросила она. Я в Шалю, но это вы уже и так поняли. А я в Ебург. Зачем? Думал дома отсидеться. Потом из Ебурга на самолете в Киров. В смысле отсидеться? Тут я сообразил, что не хочу ей рассказывать о больнице и об общаге. Мало ли, что это за девушка подозрительная, может, ее комендант послал. Поэтому я ей просто сказал: был здесь в педе, предзащищался, а на какую тему, а на тему «О некоторых свойствах корреляционно-иммунных функций с высокой нелинейностью». О, интересно, сказала Галя, эм-устойчивость там, да? Да, отвечал я несколько удивленно. Вот у меня как раз автореферат с собой, могу дать почитать. А давай, согласилась Галя. Откуда вы про эм-устойчивость-то знаете, допытывался я. Ну кто ж этого не знает, сказала она. А позвольте осведомиться, зачем такая просвещенная девушка едет в Шалю, спросил я. Я не расслышал, кажется, она назвала меня на «ты», поэтому я пока решил говорить с ней безлично, чтобы не попасть в глупое положение. Да очень просто, сказала она, дело в том, что у меня там… парень? – она задумалась. Все сложно, спросил я. Нет, нет, все просто, сказала она. У меня там парень, но я пока ни разу его не видела, скажем так. Ну вживую не видела. Так, переписывалась. А, то есть это как бы первое свидание? Ну типа того. А прическа класс, сказал я. Спасибо, сказала она.
Больше как-то и говорить было не о чем. Она уткнулась в мой автореферат, а я в проплывающий (или пролетающий) за окном пейзаж. Вдруг меня посетила счастливая мысль. Как насчет пива, спросил я. Пиво? У тебя есть с собой пиво? Местное пиво, не совсем местное, из Кирова, называется «Вятич», говорят, неплохое, сказал я, понятия не имея, плохое оно или неплохое. Ну что ж, можно и пива, сказала она. Я достал из рюкзака бутылки. В отечественных вагонах есть очень удобные отверстия под столиками, как раз для того, чтоб открывать пивные бутылки. Каждый стал пить из горлышка. У меня была знакомая девушка, сказал я, которая открывала пиво глазом. Галя, приняв от меня угощение, по неведомым психологическим законам теперь должна была развлечь меня беседой. Хорошо, что она тоже это понимала. Но она не успела, потому что дверь купе отъехала, и к нам вошел проводник Федор Михайловичь. Полюбуйтесь, трагически сказал он, уже пьют пиво. А вы знаете, молодые люди, что это купе – это суперрезерв, и оно хранится только для самых экстренных случаев? Только у начальника поезда есть от него ключ. Даже у меня его быть не должно. Но он же у вас есть, сказал я. Случайно оказался, сказал Федор Михайловичь. А вы знаете, что это вот ученый, математик, он едет на конференцию в Екатеринбург, сказала Галя. Правда, что ли, спросил Федор Михайловичь. Да, по потоковым шифраторам, сказал я. Вот, смотрите, и я вручил ему свой автореферат. Держите, почитаете на досуге о некоторых свойствах корреляционно-иммунных функций с высокой нелинейностью. Это мой доклад. А я его буду сопровождать, сказала Галя. Может быть, мы можем оплатить это сверхсекретное купе, правда, по обычной ставке, и проедем в нем до Екатеринбурга? И я оплачу свой билет, и у вас проблем не будет? Если понадобится купе, мы его сразу освободим, правда, Василий Антонович? Да, я кивнул важно. Освободим, о чем разговор вообще.
Когда переговоры были завершены и деньги уплачены, я сказал: еще два вопроса. Да, угодливо сказал Федор Михайловичь. Если нам нужно будет выйти проветриться… Все ясно, сказал Федор Михайловичь. Просто постучите три раза вот в эту стенку. А если вас не будет на месте? А если меня не будет на месте, постучите через минуту. А если нам срочно? В общем, долго рассказывать, но уговорили Федора Михайловича, и он оставил нам ключ под нашу научную ответственность и дополнительную оплату в счет залога. Когда он ушел, Галя наконец реализовала свою психологическую обязанность меня развлечь. Из ее рассказа я узнал, что:
• она жила (живет) в самой Москве, отец у нее профессор и тоже занимается корреляционно-иммунными функциями с высокой нелинейностью;
• однажды ей позвонил сотрудник «Сбербанка» и сказал, что с ее счета кто-то пытается снять 8600 рублей. Она удивилась, потому что у нее не было никакого счета в «Сбербанке», и она так и сказала этому сотруднику. Ну что ж, давайте разбираться, сказал сотрудник, как такое могло с вами случиться. И она ему рассказала все о себе: и как ее зовут, и где она живет, и даже что отец ее занимается корреляционно-иммунными функциями с высокой нелинейностью. В оправдание ей можно сказать, что о телефонных мошенниках тогда еще никто не слышал, и еще можно сказать в ее оправдание, что голос, с которым она имела беседу, был таким мужественным и в то же время добрым, что она, может, о чем-то если и догадалась, с удовольствием говорила бы и говорила с ним. Я тогда была в постпубертатном состоянии, понимаешь, сказала она. Голос (его, не ее) был с легкой хрипотцой, спокойным, полным собственного достоинства – голоса всех знакомых математиков, и отца, и его друзей, и ее одноклассников из 57-й школы, и всех ее сокурсников были на фоне этого голоса истерическими и… и… какими-то изнеженными, что ли. Я с трудом удержался от вопроса, как ей нравится мой голос, точно так же, как она спрашивала у меня, как мне нравится ее прическа. С другой стороны, голос не прическа, его поменять сложнее;
• этим дело не ограничилось. Окончив университет, она после череды смен работ устроилась аналитиком в одно агентство, где занималась исследованием рынков самых разнообразных продуктов. В частности, в какой-то момент ей поручили заниматься рынком ПЭТ-ЛФ, и когда она им занималась, ей позвонил некто с предложением купить или продать партию ПЭТ-ЛФ. Событие само по себе странное, но, мало того, это был тот же знакомый голос сотрудника «Сбербанка»! Она дала ему адрес своей электронной почты, они переписывались, созвонились даже еще несколько раз, но, поскольку покупать она у него ничего не собиралась, а хотела только выведать что-нибудь о совершенно ей не знакомом рынке ПЭТ-ЛФ, он никак ей не помог и довольно невежливо оборвал общение. Это был очевидно чоткий молодой человек;
• этим дело опять не ограничилось. Ей звонило все больше и больше народу, предлагая заменить пластиковые окна, купить волосы, избавить от пьянства, поставить новый счетчик, продать диплом или автомобильные права, предложить поучаствовать в афере по получению наследства недавно умершего богача из какой-нибудь ближнеафриканской страны, сообщить о плохих результатах медицинских анализов и необходимости срочного лечения или, по крайней мере, лекарства. При этом все звонящие более или менее правильно указывали ее адрес и состав семьи, но почему-то больше все звали ее Лукерья Потаповна или Олимпиада Агафоновна. И звонки все были на какие-то неприятные темы: все пытались ее развести на бабло или просто сообщить плохие новости. Один назойливый мужчина все пытался купить у нее ночь любви или хотя бы единоразовый минет и все никак не мог поверить, что она не проститутка. Бывали и другие противные звонки;
• приятный звонок поступил только от того работника «Сбербанка» (бывшего работника, уточнил он) и специалиста по ПЭТ-ЛФ. Он позвонил ей, правильно назвал ее имя и сходу сообщил, что она сорвала джекпот в лотерее. Только сначала нужно было перевести часть суммы в качестве налога, без этого приз не выдавали. Никаких схем обхода лотереи, спасибо, ему хорошо платят, не хотелось бы из-за призрачного обмана лишиться хорошей работы, если вы так понимаете. А если вы тоже против коррупции, то вы меня поймете и без предыдущего уточнения. Приз был приз-сюрприз. Она слегка сомневалась, конечно, но деньги перевела, тем более что просили немного, и тем более, главным было слышать его голос. Куплю себе немного его голоса, объясняла она это себе. Потом потребовались деньги на услуги адвоката. Потом объявилось еще несколько победителей, приз-сюрприз решили продать, а деньги поделить на всех. Но один из новых победителей захотел рискнуть и определить единственного победителя. Для него провели фальшивый розыгрыш и отцепили его с маленькими откупными. А ведь на все это нужны деньги. Так что в итоге, когда деньги все-таки пришли, выгода была совсем небольшая. Но выгода была. Примерно как если бы она эти деньги положила на депозит и получила назад с процентами. Кроме того, человек из «Сбербанка» (будем называть его не Павлом, как он представился, а Пашей, как сначала про себя, а потом и вживую стала называть его Галя), – кроме того, Паша, чувствуя неловкость перед Галей, купил ей от себя, дистанционно, конечно, букет цветов и заказал доставку курьерской службой по новому адресу. Она как раз переехала от родителей и стала вместе с подругой снимать квартиру в Мытищах;
• конечно, она общалась с Пашей не только по телефону. У него была также электронная почта, но не было никаких соцсетей. Только хардкор, только e-mail. Но вот что характерно: общение по и-мэйлу с Пашей не доставляло ей никакого удовольствия. В своих письмах, высылаемых с неохотой и только по предметам, которые не укажешь в телефонном разговоре (например, выслать свои документы или дикпик, да, сказала Галя, конечно! дошло и до этого), он представал грубым, неотесанным, невежливым, глупым, попросту безграмотным, скабрезным, опасным. Зато по телефону он был утонченным, рафинированным, учтивым, умным, начитанным, с великолепным чувством юмора, не говоря уже о том, что также мужественным и чотким. И разговоры, и письма случались нерегулярно, он часто бывал недоступен и отказывался от всех встреч;
• и вот только недавно он признался, что живет не в Москве и даже не в ближнем или дальнем Подмосковье, а в Шале, владеет маленькой фирмой по производству ПЭТ-ЛФ и, кроме того, сотрудничает с банками и лотереями, исключительно для подработки. Одна такая лотерейная компания обанкротилась (или с самого начала была мутная), и Паше пришлось выплатить часть полагающегося ей выигрыша из своих денег. Но это ничего, говорил он, я как раз снимаю фильм, новое слово в кинематографическом искусстве, и неспешно провожу кастинг. Я уверен, ты идеально подойдешь. Есть один маленький недостаток: все это в Шале. Но, если хочешь, приезжай. Но я пойму, если не хочешь. Но все-таки, если хочешь, приезжай;
• Галя была заинтригована разницей между телефонным и почтовым Пашами (если что, к этому моменту она уже умела разбираться в себе и в своих подавленных комплексах), а также его дикпиками (поиск по картинкам показал, что стыренными с разных порносайтов), взяла на работе двухнедельный отпуск – и вот, приехала. Мы должны встретиться сегодня в два в Шале, говорила она. Нужно позвонить ему и предупредить, что я не успеваю. Но он, как обычно, не берет трубку. Кстати, как тебе моя прическа?
Все это она рассказывала частично в секретном купе, частично в вагоне-ресторане, куда мы ходили пополнить запасы пива «Вятич», частично снова в купе, частично снова в вагоне-ресторане, с, естественно, перерывами (достаточно многочисленными) на отлучки в туалет. Во время этих отлучек порой приходилось отстаивать очередь в два-три человека, но обычно все-таки не приходилось; иной раз мы заказывали чай, стаканы из-под которого Федор Михайловичь во имя сохранения секретности и неизменности купе сразу выносил; короче, соблюдали конспирацию и вели себя как обычные пассажиры. Никто нас ни в чем не заподозривал, никаких вопросов не задавал. Федора Михайловича попускало. Смотрите в окно, сказал он нам, в очередной раз забирая стаканы. Минут через пять будет Шаля, куда вы так стремились, а потом, через два часа – Екатеринбург. Там уж вам, девушка, придется выйти.
Я представил, что на вокзале в Екатеринбурге меня ждут представители ведомства здравоохранения или управления общежитий, а то и того и другого сразу, и похолодел. Впрочем, алкоголь уже начал свое целительное воздействие, и решил так: Э, будь что будет! Чего-нибудь да придумаем! Еще представится шанс сбежать! Однова живем! Он не получка, не аванс! – и так далее. Так я решил. Но похолодела и Галя, естественно, я ее не щупал, но как-то ощутил некий холод, что ли. Она сказала мне: там наверняка на перроне стоит Паша! Что, если он догадается, что мы едем в этом поезде, он же очень проницательный, позвонит мне и спросит? И тогда я, конечно, не смогу соврать! И скажу ему, что еду в этом поезде. И тогда он скажет мне сорвать стоп-кран. И я, конечно, не смогу ему отказать. Нехорошо срывать стоп-кран, сказал я ей. Да, я согласна, что нехорошо, сказала она, но отказать ему я не смогу… Может, тебе не брать трубочку, сказал я. Нет, этого я тоже не смогу. Что же делать, что же делать…
Мы стали думать и придумали следующий выход. Договорились, что я ее привяжу к верхней полке, как Одиссея перед островом сирен, сам надену наушники и включу громкую музыку, а ее телефон поставлю на громкую связь. Тогда она всегда сможет сказать Паше, что остановить поезд не может, привязана, а я, будучи в наушниках, не поддамся чарам Пашиного голоса и тоже не смогу остановить поезд. Таким образом, они договорятся о новом времени встречи, и мы безопасно минуем Шалю. Это, конечно, если он позвонит.
Она дала мне свои наушники и плеер; на верхней полке были специальные ремни, чтоб дети и пьяные пассажиры не сваливались вниз; чтобы Галя не смогла отвязаться, руки ей я сковал наручниками для секса (были в Галином багаже), и этими же наручниками приковал ее к какой-то специальной выступающей ручке. Как бы случайно я коснулся ее груди. Руки убрал, зашипела она. Сделаешь так еще раз – закричу, и никакой Федор Михайловичь не поможет. Я случайно, сказал я. Ну вот и прекрасно, сказала она, ты меня понял. Приготовили телефон, а выбрать песню в плеере не успели. Показались дома с огородами, даже несколько панельных каменных, и вот, наконец, вокзал. Поезд как раз чрезвычайно замедлил ход, и казалось, остановится, но нет, он не остановился.
На перроне стояло несколько человек, по-видимому ожидавших электричку в Пермь, или из Перми, или ничего не ожидавших. Все были одеты бедно и, я бы сказал, провинциально. Вот он, вот он, взволнованно задышала Галя. Я не понимал, о ком идет речь, потому что мужчин с телефоном на перроне было несколько, и все они, на мой взгляд, были одинаковы. Он сейчас будет звонить! Как будто мне прямо в душу заглянул, он меня увидел! – продолжала Галя. Да кто он-то? Ну он, коротко стриженный. Мне эта информация не помогла, она одновременно была и излишней, и недостаточной, так как все по случаю мороза были в шапках, но Галин телефон действительно зазвонил. Все, включай музыку и ставь на громкую связь, закричала она. Я слушал незнакомую мне песнь о производстве1 и видел практически незнакомую мне прекрасную женщину, пьяную, связанную, с богатой, как стало ясно, мимикой, и это был практически видеоклип. Интересно было наблюдать за сменой выражений на ее лице: от радости к растерянности, от растерянности почти сразу к плачу. Она пыталась, видимо, сказать что-то мне, может быть, чтобы я ее освободил или, может, еще что-то сделал, но нет, нет. Мы, Агибаловы, свое слово держим. Закончилась одна песня, началась другая2, а она все говорила и говорила. По виду оправдывалась. Потом я увидел, что связь прервалась, и выключил плеер. Сразу стали слышны две вещи: рыдания Галины и условный стук Федора Михайловича в дверь. Первая была интереснее и сложнее, зато вторая потенциально важнее. Я быстро отомкнул наручники и отпер дверь.
Что там у вас происходит, рассерженно вскричал Федор Михайловичь, когда дверь открылась. Он был необычайно бледен. Никогда не видел таких бледных проводников поезда. Что, проверка, догадался я. Нет, никакая не проверка, но купе нужно освободить. Подсадят одного очень важного человека, я даже не буду говорить кого. Никогда не думал, что мне доведется… он был чрезвычайно взволнован. Но позвольте, мы уплатили, вмешалась распутавшаяся Галя. Вот ваши деньги, сказал Федор Михайловичь, и выметайтесь, не то путевую милицию вызову. До Екатеринбурга два часа, как-нибудь перекантуетесь в вагоне-ресторане. Я распоряжусь, чтоб вам бесплатный комплексный обед выдали. Лучше по два пива, сказала Галя. Хорошо, по два пива, сказал Федор Михайловичь.
Итак, давай рассуждать логически, сказал я. Давай, сказала Галя. После пережитого она выпила еще пива. Я думаю, так. Я думаю, если важную шишку подселяют в наше купе, значит, раньше ее там не было, так? Так. Тривиально. Далее, раз ее не было в купе, значит, ее нет и во всем поезде, иначе ее бы с самого начала к нам подселили. Потенциально спорно, но допустим, сказала Галя. Далее, если ее нет в поезде, она должна как-то туда попасть. Куда, тупо спросила Галя. Сюда, внутрь поезда снаружи. Логично, сказала Галя. Задачка для первоклассника. Далее, для того, чтобы попасть внутрь поезда, необходимо открыть двери поезда! И остановиться, добавила Галя. Вот! Именно! И остановиться! Остановиться и открыть двери! Потенциально спорно, но допустим, сказала Галя. И что? Дальше мы вступаем в область предположений, сказал я. Если мы остановимся, чтоб посадить шишку, уж, наверное, это будет какая-то станция? Теоретически мы можем остановиться в чистом поле, но это мне кажется маловероятным. Галя промолчала и не сказала, что это потенциально спорно, ведь я предупредил ее, что мы вступили в область предположений и допущений, и я продолжал: и раз там есть станция, причем достаточно крупная для шишки, мы можем там выйти и перехватить ближайшую электричку до Шали! И ты поскорее доберешься до своего Паши. А что, если там нет станции, спросила Галя. Ну мы можем посмотреть в окошко, и, если увидим цивилизацию и инфраструктуру, то выйдем, а если не увидим, то и ладно, доедем до Ебурга. Ну что ж, звучит как план, сказала Галя, и я распорядился у барной стойки выдать нам оставшееся полагающееся пиво, но не открывайте, мы сами потом откроем.
В положенное время поезд замедлил ход и стал останавливаться. Через окно мы увидели перрон, ларек кассы, фонари вдоль перрона и какое-то огромное здание неподалеку. Перрон был уставлен багажом, который перетаскивал туда-сюда многочисленный персонал, а руководил им человек в генеральском кителе и в лампасах. Другой человек в генеральском кителе, но без лампасов и в ушанке со звездой, стоял неподалеку и просто наблюдал. Цивилизация, таким образом, присутствовала. Ну что, сказал я, выходим? Галя только молча кивнула. Она, очевидно, нервничала перед скорой встречей с любимым. Попыталась позвонить, но связи не было. Ничего, что связи нет, спросила она меня. Ничего, сказал я, ведь это же тайга. Ну ладно, сказала она, и мы вышли.
Багаж заносили минут пять, и все в духе Бастера Китона: то с одного из носильщиков сваливалась шляпа, то из окна секретного купе выпадал чемодан, то кто-нибудь поскальзывался на банановой кожуре. Наконец все было погружено, погрузился и генерал с носильщиками, поезд тронулся, и только что-то кричал нам сквозь оконное стекло проводник Федор Михайловичь, но из-за хорошей звукоизоляции нам было не слыхать, что именно. Пусто стало на перроне, остались только мы и человек в генеральском мундире и ушанке со звездой. Наверно, он тоже ждал электричку в Шалю. Мы подошли к нашему новому попутчику.
– Не знаете, когда электричка на Шалю?
– Что! Нихьт панимайт! – закричал он на нас. Да ведь это иностранец. И правда, по всему теперь было видать, что это иностранец. И мундир на нем был фальшивый, и ушанка фейковая, сувенирная, а приглядевшись, мы заметили, что на нем еще надеты кирзовые сапоги и галоши, расписанные под лапти. Говорить по-русски он не умел и все время повторял «нихьт панимайт».
Мы отправились спросить в кассу, но ее бетонная коробка оказалась пустой и заброшенной, и только ветер гулял в ее некрашеных стенах. Когда-то здесь жгли костер и пили пиво «Вятич», а может быть, «Рифей» или «Трифон», но теперь тут было пусто, холодно и мертво. Явно не было тут больше веселья и радости, очевидно царивших в этом месте в иные времена. Но, тем не менее, перрон был, и ни один фонарь не был разбит, правда, ни один и не светил, но было еще достаточно светло, чтоб дождаться электрички в любую сторону и уехать в настоящую цивилизацию, а не поддельную, как ушанка иностранца.
