«Чайка» kitabından alıntılar, sayfa 7
... с корнем из сердца вырву.
Отчего мы, едва начавши жить, становимся скучны, серы, неинтересны, ленивы, равнодушны, бесполезны, несчастны... <...> Только едят, пьют, спят, потом умирают... родятся другие и тоже едят, пьют, спят и, чтобы не отупеть от скуки, разнообразят жизнь свою гадкой сплетней, водкой, картами, сутяжничеством, и жены обманывают мужей, а мужья лгут, делают вид, что ничего не видят, ничего не слышат, и неотразимо пошло влияние гнетет детей, и искра божия гаснет в них, и они становятся тамкими же жалкими, похожими друг на друга мертвецами, как их отцы и матери...
Эти ноют, ненавистничают, болезненно клевещут, подходят к человеку боком, смотрят на него искоса и решают: "О, это психопат!" или: "Это фразер!" А когда не знают, какой ярлык прилепить к моему лбу, то говорят: "Это странный человек, странный!" Я люблю лес - это странно; я не ем мяса - это тоже странно. Непосредственного, чистого, свободного отношения к природе и к людям уже нет... Нет и нет!
Сел я, закрыл глаза - вот этак, и думаю: те, которые будут жить через сто - двести лет после нас и для которых мы теперь пробиваем дорогу, помянут ли нас добрым словом? Нянька, ведь не помянут!
Лопахин. ...Надо только начать делать что-нибудь, чтобы понять, как мало честных, порядочных людей. Иной раз, когда не спится, я думаю: "Господи, ты дал нам громадные леса,необъятные поля, глубочайшие горизонты, и, живя тут , мы сами должны бы по-настоящему быть великанами... "Любовь Андреевна. Вам понадобились великаны...Они только в сказка хороши, а так они пугают.
Тригорин. ...Сюжет мелькнул...Сюжет для небольшого рассказа: на берегу озера с детства живет молодая девушка, такая, как вы; любит озеро, как чайка, и счастлива, и свободна, как чайка. Но случайно пришел человек, увидел и от нечего делать погубил ее, как вот эту чайку.
В гордом человеке, в вашем смысле, есть что-то мистическое. Быть может, вы и правы по-своему, но если рассуждать попросту, без затей, то какая там гордость, есть ли в ней смысл, если человек физиологически устроен неважно, если в своем громадном большинстве он груб, неумен, глубоко несчастлив. Надо перестать восхищаться собой. Надо бы только работать.
Видишь, моя мать меня не любит. Еще бы! Ей хочется жить, любить, носить светлые кофточки, а мне уже двадцать пять лет, и я постоянно напоминаю ей, что она уже не молода. Когда меня нет, ей только тридцать два года, при мне же сорок три, и за это она меня ненавидит. Она знает также, что я не признаю театра. Она любит театр, ей кажется, что она служит человечеству, святому искусству, а по-моему, современный театр — это рутина, предрассудок. Когда поднимается занавес и при вечернем освещении, в комнате с тремя стенами, эти великие таланты, жрецы святого искусства изображают, как люди едят, пьют, любят, ходят, носят свои пиджаки; когда из пошлых картин и фраз стараются выудить мораль — мораль маленькую, удобопонятную, полезную в домашнем обиходе; когда в тысяче вариаций мне подносят все одно и то же, одно и то же, одно и то же, — то я бегу и бегу, как Мопассан бежал от Эйфелевой башни, которая давила ему мозг своею пошлостью.
Прежде и я всякого чудака считал больным,ненормльным,а теперь я такого мнения ,что нормальное состояние человека - это быть чудаком.
Почему вы не можете видеть равнодушно женщину,если она не ваша?Потому что,-прав этот доктор,-во всех вас сидит бес разрушения.Вам не жаль ни лесов,ни птиц,ни женщин,ни друг друга
