«Психопаты» kitabından alıntılar, sayfa 34

Чем усерднее он работал топором, тем гуще и сильнее разрастался лес

Да и к чему людям мешать умирать, если смерть есть нормальный и законный конец каждого?

«Страдания и радости преходящи»

Ему захотелось броситься вниз головой, не из отвращения к жизни, не ради самоубийства, а чтобы хотя бы ушибиться и одною болью отвлечь другую.

Как у этих здоровых, сильных, веселых людей все уравновешенно, как в их умах и душах все законченно и гладко! Они и поют, и страстно любят театр, и рисуют и много говорят, и пьют, и голова у них не болит на другой день после этого; они и поэтичны, и распутны, и нежны, и дерзки; они умеют и работать, и возмущаться, и хохотать без причины, и говорить глупости: они горячи, честны, самоотверженны и как люди ничуть не хуже его, Васильева, который сторожит каждый свой шаг и каждое своё слово, мнителен, осторожен и малейший пустяк готов возводить на степень вопроса. И ему захотелось хоть один вечер пожить так, как живут приятели, развернуться, освободить себя от собственного контроля. Понадобиться водку пить? Он будет пить, хотя бы завтра у него лопнула голова от боли. Его ведут к женщинам? Он идёт. Он будет хохотать, дурачиться, весело отвечать на затрогивания прохожих...

Кажется, я психически здоров. правда, нет особенного желания жить, но это пока не болезнь в настоящем смысле, а нечто, вероятно, переходное и житейски естественное.

— Между теплым, уютным кабинетом и этою палатой нет никакой разницы, – сказал Андрей Ефимыч. – Покой и довольство человека не вне его, а в нем самом.

— То есть как?

— Обыкновенный человек ждет хорошего или дурного извне, то есть от коляски и кабинета, а мыслящий – от самого себя.

Новых помешанных доктор давно уже не принимает, а любителей посещать сумасшедшие дома немного на этом свете.

«– Как жаль, – говорит он медленно и тихо, покачивая головой и не глядя в глаза собеседнику, – как глубоко жаль, уважаемый Михаил Аверьяныч, что в нашем городе совершенно нет людей, которые бы умели и любили вести умную и интересную беседу. Это громадное для нас лишение. Даже интеллигенция не возвышается над пошлостью; уровень ее развития, уверяю вас, нисколько не выше, чем у низшего сословия.

– Совершенно верно. Согласен.

– Вы сами изволите знать, – продолжает доктор тихо и с расстановкой, – что на этом свете все незначительно и неинтересно, кроме высших духовных проявлений человеческого ума. Ум проводит резкую грань между животным и человеком, намекает на божественность последнего и в некоторой степени даже заменяет ему бессмертие, которого нет. Исходя из этого, Ум служит единственно возможным источником наслаждения. Мы же не видим и не слышим вокруг себя ума, -значит мы лишены наслаждения. Правда, у нас есть книги, но Это совсем не то, что живая беседа и общение. Если позволите сделать не совсем удачное сравнение, то книги - это ноты, а беседа - пение.»"

«Как неумело они продают себя! — думал он. — Неужели они не могут понять, что порок только тогда обаятелен, когда он красив и прячется, когда он носит оболочку добродетели? Скромные черные платья, бледные лица, печальные улыбки и потемки сильнее действуют, чем эта аляповатая мишура. Глупые! Если они сами не понимают этого, то гости бы их поучили, что ли...»