Kitabı oku: «Билет в Зазеркалье»

Yazı tipi:

* * *

Когда люди уже не любят друг друга, им трудно найти повод для того, чтобы разойтись.
Франсуа де Ларошфуко

Взять в руки двуствольное охотничье ружье, навести его на безоружного человека и без малейших колебаний выстрелить выпало Инне в день своего пятидесятилетия. Это был конец июня – неимоверно душный, неприятно пыльный и рекордно бездождливый.

Инна была удивлена, когда в начале года муж сам завел разговор о ее грядущем юбилее.

И то, что этот день по совместительству был двадцать седьмой годовщиной их свадьбы, ничего не меняло.

Ровным счетом ничего.

Она не хотела никаких торжеств – ей подобные чествования были смешны, а кроме того…

Кроме того, Инне было отлично известно, что у ее мужа Геннадия имеется другая семья – не просто любовница, как раньше, с чем она в течение многих лет мирилась, а именно, что другая семья.

Параллельная супруга и дочка. Причем на две семьи Геннадий жил уже в течение четырех лет, а не исключено, и дольше.

Впрочем, Геннадий не особо скрывал этот факт, хотя с Инной никогда не говорил на эту тему, а она считала ниже своего достоинства задавать ему вопросы.

Раньше, в те далекие сладостные времена, когда они безумно любили друг друга (самое важное вовсе не в том, что безумно, а в том, что любили), когда не могли прожить друг без друга ни дня, ни часа, ни мгновения, когда наслаждались эротическими играми и не могли насытиться друг другом, когда…

Когда они были на тридцать лет моложе и на энное количество миллионов в свободно конвертируемой валюте беднее.

Или даже миллиардов.

В общем, в другой жизни. Даже не в другой: в чужой. В жизни, которую вроде кто-то и прожил, но отнюдь не Инна с Геннадием.

Да нет же, каким таким Геннадием, с ее Генкой…

Ее мужем, отцом ее дочерей и сына.

Неужели она достигла того предела, когда начинаешь ворчать и, тяжело вздыхая, думать о том, что раньше все было лучше?

Но лучше или нет, даже не в этом вопрос. По крайней мере, раньше было – а сейчас полностью сошло на нет. Даже не сейчас. А скорее, когда-то. Когда?

Этим вопросом Инна задавалась в последнее время, если честно, в последние годы. И не находила ответа. Потому что, несмотря на то что любовь бесспорно прошла, если вообще и была (да нет же, была, конечно, была, да еще какая!), оставались воспоминания.

Хотя что такое воспоминания? Не более чем осколки кривого зеркала.

Еще имелись дети – две взрослые дочери и подросток-сын. Женечка – названный так в честь ее отца.

Да, в честь ее отца и своего деда по материнской линии, который к моменту рождения внука был уже мертв. Не в честь своего отца, Гены… Ее Генки – хотя Инна думала об этом. До диагноза супруг страстно желал, чтобы сын получил его имя. А потом…

Потом никогда не упоминал об этом. Так нужно ли при таком раскладе сыну имя своего отца? Отца, который никогда его не любил и, узнав по результатам обследования о том, что его сын с большой долей вероятности страдает трисомией 21, то есть синдромом Дауна, без колебаний предложил сделать Инне аборт. А когда она заявила, что ни за что не пойдет на убийство своего ребенка, примирительно погладил по руке и, допустив возможность родов, заявил, что «это» в таком случае надо будет немедленно сдать в детский дом.

«Это» оказалось их Женечкой, точнее, конечно же, ее Женечкой, которого Инна зачала в тридцать девять и родила в сорок. И который, наряду с журналом, ее литературным журналом, стал центром ее жизни.

И ее смыслом.

Интересно, их любовь с Генкой умерла именно в этот момент?

Нет, наверное, и раньше, или позже: разлад имел место и до рождения Женечки, а чудные мгновения в совместной жизни и после.

Но…

Ну что же, если не дети, то, быть может, деньги?

Денег у них было предостаточно, вернее, столько, сколько никому не требовалось. Инна даже не ведала, сколько именно – в финансовых вопросах супруг был крайне скрытен, а после того как она по собственному желанию (в самом деле собственному: драйв уже был далеко не тот, как в годы становления их маленького бизнеса, ставшего затем большим и под конец огромным) вышла из состава совета директоров холдинга и занялась обустройством своего нового проекта, крошечного издательства высоколобого литературного журнала, совершенно убыточного, но принадлежавшего исключительно ей самой, Инна совершенно не интересовалась количеством денег на счетах мужа.

А Геннадий с начала нулевых ежегодно всплывал в различного рода (официальных, полуофициальных и вовсе неофициальных) списках «самых богатых» соотечественников – на разных местах, с разными суммами совокупного состояния, однако всегда со столькими нулями, что от них рябило в глазах.

Господи, неужели они когда-то были бедными? И не только бедными, даже нищими…

Но с тех пор все радикально изменилось. Вместо комнатки общежития у них имелось несколько особняков, разбросанных по всему миру, сколько именно, Инна даже не знала.

И знать не хотела, так как была далеко не во всех из них: не было времени на жизнь светской львицы, полную неги, ничегонеделания и наездов то в отечественные, то зарубежные виллы, шале, палаццо, дворцы. И слава богу, у нее ведь имелся журнал.

Ее журнал – и только ее!

Да, наверное, это и удерживало их, две вращавшиеся на разных орбитах планеты, в зоне взаимного притяжения. У Геннадия был его холдинг – у нее был ее литературный журнал.

А еще у них были деньги, дети и…

И ни капельки любви.

Нет, не то чтобы они ненавидели друг друга – от любви до ненависти полшага, как, впрочем, наверное, и наоборот. По крайней мере, и то и другое – сильные чувства.

А у них уже давно не было друг к другу сильных чувств. И вообще никаких не было. Причем, как ни старалась Инна припомнить, не могла отыскать тот момент, когда эти чувства, которые были, вдруг исчезли.

И дело было не в моменте, а в долгом, незаметном (или не замечаемом) процессе. Итогом которого стало полное безразличие, чуть приправленное брезгливостью, легким раздражением и незыблемо зиждившееся на таком кошмарном фундаменте, как привычка.

Название тому процессу было очень простое: жизнь человеческая.

Инна понимала, что их отношения не просто перешагнули зенит, отношения изжили себя, однако они жили дальше. Геннадий, как ни странно, оказался в чем-то даже честнее Инны, если в таком случае можно вести речь о честности: активно отрывался на стороне, заводил интрижки одну за другой, менял пассий как перчатки.

Однако соблюдал декорум и никогда не поднимал вопроса о разводе – потому как зачем?

В самом деле: зачем?

А она… Она ведь знала, что любви, прежней любви, нет. Но были дочери, сначала маленькие, а потом вдруг взрослые. Был сын, которому в конце года, в западное Рождество, должно исполниться десять. Был ее солидный, толстый, респектабельный (и читаемый парой десятков тысяч интеллектуальных фанатов, в основном филологов с академическими степенями) частный литературный журнал, печатавший все то, что ни одно коммерческое издательство, по причине полной нерентабельности современной авторской российской прозы и никому не известных переводных авторов, никогда бы печатать не стало.

И это была ее жизнь.

А у Геннадия была своя жизнь. Длинноногие рыжеволосые тощие спутницы регулярно менялись, оставаясь (видимо, такие Генке нравились больше всего: ведь когда-то Инна сама была такой!) длинноногими, рыжеволосыми и тощими.

А потом вдруг появилась эта самая – звавшаяся, по странному стечению обстоятельств (или по щучьему, что ли, велению?), а скорее, по капризу этой самой жизни, обожавшей подобные прикольчики, тоже Инной.

Только эта Инна была не длиннонога, ни рыжеволоса и отнюдь не тонка. Невысокая, коренастая, плотная, темноволосая и большая любительница сладкого, что отлично просматривалось на ее тициановской фигуре.

Инна, которой «доброжелатели» из числа околоиздательских и квазилитературных прихлебателей донесли об этом – гм… – мезальянсе, была, как и все прочие, уверена в том, что Геннадий, решивший вдруг сменить арбузную корку на хрящик, быстро вернется к прежнему циклу.

Но не тут-то было.

Инна, другая Инна, в бытность свою референточка из юридического отдела холдинга в Москва-Сити, была, быть может, и не идеальных пропорций, однако явно с мозгами. И сумела пленить Геннадия не только на короткое время, как ее предшественницы. Уж неизвестно чем, хотя и относительно этого ходили крайне гнусные и даже просто мерзкие слухи о том, что дело не только в салатах «оливье» и селедках «под шубой», которые Инна делала виртуозно.

А Инна, настоящая Инна, как-никак историк по образованию, вдруг подумала, что подобный казус уже имел место в семье одного крайне богатого и чрезвычайно могущественного мужчины. Король-солнце, Людовик XIV, покоритель женских сердец и постелей прелестных аристократок, отринул в итоге их всех, взяв себе в любовницы средних лет неказистую вдовицу, воспитательницу детей своей последней божественной фаворитки-маркизы. И не только взял, а дал потом божественной фаворитке-маркизе полную отставку. И в итоге, после смерти своей давно и прочно забытой королевы, сочетался с бывшей гувернанткой узами пусть и тайного, но вполне реального брака, возведя ее в статус морганатической супруги самого влиятельного человека той эпохи и дав ей то, к чему стремились, но чего не получили нежившиеся на королевском ложе юные тонкие прелестницы.

Так неужели эта самая Инна – и есть новоявленная серая мышка-гувернантка, способная отправить в нирвану прелестную маркизу, стать супругой некогда ветреного, вдруг сделавшегося постным святошей короля, и держать его до самой его кончины в ежовых рукавицах?

Впрочем, когда Инна, другая Инна, забеременела (об этом опять же оперативно донесли «доброжелатели»), Инна, настоящая Инна, не придала этому значения, хотя испытала…

Досаду? Нет, скорее ревность.

А потом, когда на свет появилась девочка, – злорадство, смешанное с досадой на саму себя по причине этого самого идиотского злорадства.

Еще бы, ведь она была отлично в курсе, как страстно желал Геннадий сына и как переживал по поводу того, что его сын был…

Был уродом, как он выразился однажды. Тогда Инна и закатила ему оплеуху – в первый, но не последний раз.

Быть может, их любовь умерла именно в тот момент? Кто знает, но какая теперь разница?

Любовь умерла, и воскресить ее из мертвых нельзя ни припаркой колдовских трав, ни чародейским заклинанием, ни волшебной палочкой.

Да, Геннадию был нужен сын и наследник. Как будто две взрослые дочери (теперь, собственно, три, хотя младшая еще ребенок) были не в счет.

А, может, в самом деле были не в счет?

Однако Геннадий твердил о том (эти разговоры на редких светских раутах и в особенности официальных приемах, которые Инна, по причине своего статуса, должна была посещать, поднимались наверняка не единожды. И однажды Инна случайно услышала), что Инна, его Инна, готова пойти на искусственное оплодотворение, чтобы родить точно мальчика.

А не «очередной унылый бабец».

Инна, огромным усилием воли выждав, пока приятель отойдет в сторону, подошла к супругу и, плеснув ему в лицо шампанским, произнесла:

– Если ты имеешь что-то против очередного унылого бабца, то переключайся на бойца. Господи, Геныч, кем ты стал!

А затем, лежа на кожаном сиденье бесконечно длинного лимузина, мчавшего ее за город, к их дворцу, вдруг подумала о том, что закономерен вопрос: а кем стала она сама?

Кем?

Сей нелицеприятный разговор она подслушала на новогоднем приеме, а сам Новый год встретила отдельно от мужа (впрочем, когда они в последний раз встречали Новый год вместе?) на теплых островах, куда решила полететь из холодной, завьюженной, снежной Москвы.

Нет, не полететь, а бежать.

Она и бежала – вместе с Женечкой, который так любил море. Хорошо, что супруг хоть не чинил препятствий для поездок несовершеннолетнего сына за границу.

Попробовал бы он чинить! Впрочем, этот урод, как выражался муж, никогда его не занимал.

Поэтому, когда после долгой череды январских праздников Инна наконец появилась в столице (приняв решение, что покинет опостылевший подмосковный дворец, который никогда не любила и который своими ненужными размерами и кричащей роскошью больше напоминал ей резиденцию карикатурного главного злодея из пародии на фильм о Джеймсе Бонде), то была крайне удивлена, когда супруг, которого она навестила в его гигантском офисе, занимавшем практически целый этаж в макушке стеклянной стрелы в Москва-Сити, встретил ее как ни в чем не бывало, точнее, даже весьма радушно, и первым делом завел речь о ее пятидесятилетии в конце июня.

– Думаю, нет смысла это обсуждать, так как я не намерена больше жить с тобой вместе и перебираюсь в столичную квартиру, – прервала тогда излияния супруга Инна.

А Геннадий заявил, словно все время ждал именно этой информации:

– Ну господи, Нинка, конечно же! Тебе оттуда до твоего журнала рукой подать, не надо в вечных пробках стоять. Или, может, купить новую, получше и покруче?

Нинка… Как давно он не называл ее так… Этим нежным именем, которым наградил ее когда-то, во время их первого знакомства, не расслышав ее имя. Это стало их персональной шуткой, позднее – семейной фенечкой.

– А как же твоя Инна? – осведомилась саркастически законная супруга. – Ей разве не нужна квартира получше и покруче? Или она берет борзыми щенками?

Геннадий поморщился, вздохнул, подошел к панорамному окну и, заложив за спину руки, ответил:

– Нинка, знаю, что сволочь, но мы же любим друг друга…

Любим? Как ни была она зла на мужа в тот момент, от его слов сердце немедленно растаяло и злость последних недель, съедавшая изнутри, испарилась без следа.

Супруг повернулся и, улыбнувшись – так же, как улыбался всегда, и от чего она раньше сходила с ума, добавил:

– Так что давай устроим настоящий праздник! Пятьдесят лет раз в жизни бывает…

– Семь, двадцать девять или сто четырнадцать, собственно, тоже, – пробормотала Инна, однако в итоге позволила себя уговорить.

Потому что наивно посчитала, что, несмотря на все невзгоды и противоречия, на все душевные раны и отрицательные эмоции, у них есть шанс…

И только позднее поняла, что шанса изначально не было.

Истина открылась ей не сразу, хотя Инна была обескуражена тем, что супруг, ни с того ни с сего пойдя на сближение, не предпринимал новых попыток. Точнее, предпринимал, причем даже весьма активно, но вовсе не те, которые были бы уместны.

Он подослал к ней говорливых, всезнающих, вызывавших желание выкинуть их в окно (причем желательно с последнего этажа небоскреба), со всеми их многочисленными причиндалами, ивент-мейкеров, хеппенинг-планеров и юбилей-менеджеров.

Они просто сводили Инну с ума, кроме того, отвлекали от работы в издательстве журнала, заставляя переключаться на абсолютно ненужные и попросту смехотворные вещи.

Оттенок драпировки для столов. Сорта цветов для гирлянд. Цвета фарфоровой посуды для банкета. Музыкальные пристрастия ее самой и мужа.

Супруг держал руку на пульсе, исправно звонил и даже навещал Инну в офисе издательства, тараторил о пустяках, пил с ней кофе, болтал ногами, сиживая в ее кресле, был рядом, как никогда в последние годы, и в то же время невероятно далеко.

А потом от нее потребовалось подписать какие-то документы: точнее, Геннадий попросил подписать их, притащив самолично целый кейс бумаг.

Никаких референтов и тем более референток из юридического отдела при супруге не было.

Пролистав первые страницы, Инна, нахмурившись, сказала:

– Гм, не понимаю… Ты что, желаешь, чтобы я безвозмездно передала тебе пакет акций этого алюминиевого завода?

Муж, только что безмятежно попивавший кофе, подскочил из ее кресла как ужаленный и затараторил:

– Нинка, ну что значит – безвозмездно? Переверни страничку, там указано: по фиксированной цене в тысячу сто двенадцать рублей девяносто три копейки за акцию…

Инна, положив договор на полированную поверхность своего письменного стола, заявила:

– Это, Геныч, я и имею в виду под «безвозмездно». Мой пакет акций состоит из скольких именно?

Она пролистала документы, не нашла нужную цифру, нахмурилась, внимательно изучила четыре приложения и отыскала искомое число на предпоследней странице в самом низу.

Презентовав нужный параграф нахохлившемуся супругу, саркастически заметила:

– Вот сколько, не так ли? Конечно, не контрольный пакет, однако достаточный для блокировки решений. Помимо исторического у меня есть еще и экономическое образование, разве ты забыл, дорогой?

Супруг, швырнув чашку на стол, сказал:

– Ну, тогда умножь число своих акций на предлагаемую цену. Это же многие миллионы! Причем в валюте… Больше тебе, Нинка, все равно никто не предложит!

Вытащив смартфон, Инна отыскала нужную страницу и произнесла:

– Геныч, ты что, за дуру меня держишь? Вот, смотри – на торгах Московской фондовой акция идет по три тысячи двадцать шесть рублей…

Забрав у нее смартфон, Геннадий заявил:

– Но ты как экономист понимаешь – по такой цене ты свой пакет не продашь! Выбросишь слишком много, цена тотчас пойдет вниз. А постепенно продавать муторно и опасно, никто ведь не гарантирует, что цена не упадет…

Забирая у мужа смартфон, Инна парировала:

– Или не пойдет вверх. Почему ты исходишь из худшего? Ты ведь всегда был оптимистом, Геныч…

Она наугад вытащила из стопки договоров еще один, пробежала первую страницу глазами и ахнула:

– Ну да, конечно! Передаю принадлежащий мне подмосковный особняк какому-то сомнительному трасту, наверняка подконтрольному тебе.

– Продаешь, а не передаешь! – закричал муж. – Ты что, слепая и к тому же тупая?

Швырнув договор на стол, Инна холодно заметила:

– Нет, Геныч, не тупая. Но ты, кажется, считаешь меня полной дурой, подсовывая более чем сомнительные договорчики.

Муж сгреб охапку документов, желая запихнуть их в кейс из кожи анаконды, что, разумеется, не вышло, а Инна, подняв один из упавших на ковер листов, заявила:

– Не торопись. Оставь мне бумаги, я все внимательно изучу, привлеку своего юриста. Мы предложим новые формулировки…

Муж вылетел от нее в бешенстве, не забыв, однако, прихватить все принесенные им документы, ни один из которых Инна так, конечно же, и не подписала.

Инна была уверена, что после этой неуклюжей попытки заставить ее подмахнуть бумаги, лишавшие ее большей части того, чем она обладала по праву, супруг и думать забудет об ее юбилее, однако каково же было ее удивление, когда очередная команда вертлявых бородатых юношей в приталенных костюмах и суровых очкастых девиц на высоченных каблуках, желавших обсудить какие-то совершенно комичные аспекты все еще готовившегося грандиозного праздника, заявилась к ней в издательство журнала буквально на следующий день.

– Ведь ничего не будет? – спросила супруга Инна, позвонив ему, отлично зная, что в течение дня звонки на личный мобильный были строго запрещены. Однако Геннадий практически мгновенно взял трубку. – Отмени заказ, мне эти пионеры в итальянских костюмах больше не требуются.

Супруг, опять как ни в чем не бывало, произнес, причем, кажется, на полном серьезе:

– Нинка, с чего ты взяла, что не будет? Конечно же, будет! Я для своей Нинки ничего не пожалею.

На этот раз сердце, подобно стеариновой свече, таять не стало, а на языке у Инны вертелся вопрос, который она так и не задала: «Даже тысячу сто двенадцать рублей девяносто три копейки за акцию, которая стоит больше трех тысяч?»

Хотя, вероятно, следовало бы спросить – хотя бы для того, чтобы получить возможность услышать ответ супруга.

Если бы он вообще дал ответ.

– Неприятности, Инна Евгеньевна? – спросила, заглядывая в кабинет директора издательства журнала «Всякая литературная всячина» (реверанс в сторону Екатерины Великой, чей частный, издававшийся крошечным тиражом и предназначавшийся только для избранного круга лиц, журнал именовался «Всякая всячина». Впрочем, для читателей «Всякой литературной всячины» пояснение явно избыточное) маленькая, с короткими седыми волосами, дама во всем черном – Людмила Львовна, правая рука Инны. – Зеленого чаю?

Зеленый чай был своего рода кодовой фразой и одновременно спасательным кругом – если во время заседания дверь открывалась и появлялась Людмила Львовна, вопрошавшая, не подать ли зеленого чая, и Инна просила подать, то это означало, что надо придумать предлог, дабы заседание как можно быстрее завершилось, а гость покинул кабинет. Если же зеленый час не требовался, то это было сигналом, что все в порядке.

Смешно было, когда гость благодарил заботливую помощницу и, не понимая подтекста, просил подать себе зеленого чая, не ведая, что тем самым намекает на свое собственное исторжение из стен издательства журнала «Всякая литературная всячина».

Впрочем, для подобных случаев у Людмилы Львовны имелись обширные запасы различных, и в самом деле вкусных, сортов зеленого чая.

Инна, усмехнувшись, потерла виски и заметила:

– Не плохо бы, да. Но наш гость удалился по собственному почину.

Людмила Львовна наклонилась и подала Инне с ковра завалившийся за ножку стола документ, не замеченный и, соответственно, не прихваченный накануне Геннадием, и произнесла:

– Ну, значит сделаю! А то на вас лица нет…

Инна, схватив документ, поблагодарила помощницу, а когда та вышла, стала внимательно изучать договор, который, по разумению драгоценного супруга, она должна была подписать.

Интересно, что он намеревался экспроприировать у нее на этот раз?

Оказалось – сущую мелочь. Ее крошечное издательство. Ее собственного, пусть и абсолютно нерентабельного, литературного журнала. Точнее, не само литературное издательство, которое ему наверняка и даром не нужно, потому как оно не то что не приносит прибыли, а служит источником больших расходов, а здание в центре Москвы, в котором издательство располагается, а также землю, на которой здание стоит.

Значит, вот как любил ее Геныч. Ее Геныч. Нет, уже больше не ее…

Прохаживаясь по пустой просторной квартире, в которую переехала вместе с Женечкой после возвращения из новогоднего отпуска, Инна пыталась понять, с какой целью Геннадий все это делает.

Впрочем, ответ был очевиден: чтобы оставить ее если не без гроша, так, во всяком случае, с крошками от торта. Ее и своего сына. А также двух взрослых дочерей.

Свадебного торта?

Чтобы выяснить все наверняка, пришлось прибегнуть к средствам, которые Инна глубоко презирала. Сначала обзвонила парочку «доброжелателей», точнее, наиболее информированных из этой когорты, и получила подтверждение того, что уже и так предполагала.

Инна, другая Инна, была снова беременна. Судя по всему, в самом деле имела место процедура искусственного оплодотворения, причем где-то за границей. Где находилась другая Инна, никто толком не знал, кажется, не в России.

Но почему?

Потом по иным каналам Инна узнала: у Геннадия неприятности. Кто-то из его недругов, коих у мужа было предостаточно, заручившись поддержкой кого-то весьма могущественного, возжелал прибрать к рукам часть его империи, а если получится, даже всю.

Ага, вот оно что…

Инна припомнила странные предложения от пары невесть откуда вынырнувших среднеазиатских бизнесменов, которые она отвергла – бизнесмены склоняли ее к сомнительным сделкам, суля золотые горы. А на самом деле через нее хотели получить доступ к части активов холдинга, которые принадлежали Инне, посредством чего они бы смогли добраться и до активов Геннадия.

Ну что же…

Инна решила, что самое разумное в данной ситуации ничего не предпринимать. Если мужу надо, пусть и дергается на крючке. Потому что на крючке именно он, а не она.

Наступила весна, и вдруг в издательство «Всякой литературной всячины» зачастили одна за другой проверки от всевозможных инспекций. А затем, прислав странное послание по электронной почте, с бухты-барахты уволилась главный бухгалтер. Инна попыталась поговорить с ней, но женщина не выходила на связь: телефон был отключен.

Инна съездила в Кунцево, где обитала главбух, однако дверь в квартиру никто не открывал.

Так ничего и не добившись, Инна вышла из темного подъезда на улицу и заметила выходившего из крутого автомобиля супруга. Заметив Инну, Геннадий смутился и даже попытался нырнуть обратно в салон.

Быстрым шагом приблизившись к мужу, Инна удержала дверь и требовательно спросила:

– Где Мила Иосифовна?

– Какая такая Мила Иосифовна? – изобразил удивление муж.

– Тебе отлично известно какая. Что ты с ней сделал? Похитил? Ты где ее удерживаешь?

Геннадий, все же соизволив выйти из салона, сказал, испуганно озираясь:

– По-твоему, я бы приехал сюда, если бы ее похитители по моему приказанию? И если бы я знал, где ее удерживают?

И хотя Инна понимала, что супруг прав, допрос не прекратила:

– Но тогда что ты тут делаешь? Только не говори, что ты, обитатель дворца на Рублевке, решил просто так поколесить по Кунцево и совершенно случайно остановился перед многоэтажкой, где живет мой главбух.

Геннадий, снова осмотревшись, произнес, толкая дверцу автомобиля:

– Садись…

Инна поколебалась, а супруг не на шутку обиделся:

– Ты что, боишься, что если я не твою бухгалтершу, так тебя похищу? Ну ты даешь, Нинка!

Инна села в машину, а муж, самолично сидевший за рулем, завел мотор.

– Покрутимся тут, а то если будем стоять, внимание привлечем.

Они медленно покатились по кварталу новостроек, а Инна, глядя на напряженное лицо супруга, произнесла:

– И как мы с тобой до такого дошли, Геныч?

– Что? – Геннадий вздрогнул, плавно затормозив, потому что по капоту автомобиля ударился, отпружинив, большой красно-зеленый, похожий на арбуз, мяч.

Стояла вторая половина мая, наконец-то распогодилось.

Во дворе одной из многоэтажек, застыв с испуганным выражением лица, стояла конопатая девчушка, явно боясь приблизиться к автомобилю и забрать укатившийся куда-то под колеса мяч.

– Ты хочешь ребенка задавить? – спросила участливо Инна у мужа. – За то, что малышка своим мячиком случайно попала в одну из твоих ста двадцати машинок?

Геннадий, распахнув дверцу, на редкость любезным тоном просюсюкал, обращаясь к оторопевшей девочке:

– Ну, возьми мячик… Все в порядке.

Но девочка не двигалась с места, на что Инна не без сарказма заметила:

– Не верит тебе, Геныч, ребенок. И не он один не верит…

Выйдя из салона, Инна обогнула автомобиль, подхватила мячик и кинула его девочке.

– Лови!

Девочка, задорно рассмеявшись, подхватила мячик.

– Спасибо! – донеслось до Инны, когда она вернулась обратно в салон.

Муж, хмыкнув, заявил:

– Ну, прямо мать Тереза и принцесса Диана и одном флаконе, Нинка!

– Что, завидуешь? – спросила она, а Геннадий, порулив дальше, опять резко затормозил, потому что на дорогу выбежал какой-то карапуз.

– Что они детей своих чертовых распустили! – взвился муж.

– А своего, если родится, тоже будешь считать «чертовым»? – спокойно спросила Инна.

Геннадий, явно не ожидая такого вопроса, резко нажал на тормоза. Машина снова замерла, и Инне стало понятно – да, значит, так оно и есть. Если Инна, другая Инна, беременна, да еще посредством искусственного оплодотворения, то, значит, Геныч решил действовать наверняка.

И желает получить сына.

Помолчав, муж взглянул на нее и процедил:

– Своего – не буду. Но это же не мой!

Инна не нашлась, что ответить, а потом тихо добавила:

– Но у тебя-то, вообще, есть сын…

Она подумала о Женечке, который ходил в частную школу для «особых» детей – и где был в классе лучшим учеником.

Однако это было не то, что требовалось Геннадию.

Совсем не то.

– Нинка, не начинай! – заявил супруг, опять трогаясь с места. – Давай не будем об этом…

Ну что же, милый, давай. Но тогда о чем? Да хотя бы о…

– Так что ты здесь делаешь? – снова спросила Инна. – Один из самых богатых людей страны – и в Кунцево!

Геннадий опасливо покосился на нее и вдруг произнес:

– Ты должна мне помочь, Нинка. У меня… неприятности…

– А я слышала – сын скоро родится! – ответила она. – Тебе, право, не угодишь…

Супруг, вырулив на большую улицу, заявил:

– Ладно, давай об этом не будем. Мы ведь уже давно стали чужими друг другу…

Он прав – стали. Но ведь когда-то все было иначе!

– У тебя – твоя жизнь, у меня – своя. Так что пытаться склеить то, что давно разбилось на мелкие кусочки, – нет смысла.

Он прав – разбилось. Только вот кто уронил то, что разбилось? Она сама? Геныч? Или…

Да и что разбилось – счастье, любовь, семейная жизнь?

Или…

Они какое-то время молчали, колеся по улицам. Наконец Инна сказала:

– Ну что же, колись! В чем дело? Какие такие неприятности у всемогущего и всесильного Геннадия Фарафонова? И какое имею к этому отношение я и мое крошечное неприбыльное издательство нишевого литературного журнала?

Муж вздохнул.

– Не иронизируй. Кое-кто желает прибрать к рукам то, что принадлежит мне. Ну, тут же масса падальщиков, которые зарятся на чужое…

Например, и сам Геныч зарится на то, что принадлежит ей…

– И они с некоторых пор подбираются ко мне с разных концов. И один из этих подходов – это ты, Нинка.

– Да что ты? – произнесла иронично Инна, чувствуя, тем не менее, что ее начинает знобить. Потому что Геннадий был не из тех людей, которые паникуют понапрасну. Она подумала о том, что хорошо, что обе дочери сейчас не в Москве: старшая жила и работала в Сан-Франциско, младшая училась в Барселоне.

– Говорю же, Нинка, не иронизируй! Положение более чем серьезное. Да, каюсь, пытался тебя обвести вокруг пальца с этими договорами, но не для того, чтобы забрать у тебя то, что тебе и так причитается…

– Гм, Геныч, какой ты, надо сказать, щедрый…

– А для того, чтобы вывести тебя из-под удара! И можешь не улыбаться! Потому что тем, кто зарится на мой холдинг, гораздо проще идти не напролом, пытаясь подмять под себя меня, что им пока не по зубам, а расправившись с тобой, Нинка. Потому что холдинг строили мы с тобой, ты являешься совладелицей многих пакетов акций, объектов недвижимости и даже предметов искусств.

– Да, как я о предметах искусства забыть-то могла! – посетовала Инна. – Это ты имеешь в виду пластиковую розовую елку, которую ты мне тогда с первых шальных денег купил?

Она пыталась шутить, однако чувствовала, что зуб на зуб не попадал. От слов мужа, а в особенности от его тона, Инне сделалось страшно.

Очень страшно.

– Если им заграбастать то, что у тебя есть, а это, поверь, не так сложно, то, получив доступ к управленческим структурам подконтрольных моему холдингу фирм, они попытаются сменить хозяина, то есть выставить за дверь не только тебя, но и меня.

Геннадий тяжело вздохнул.

– Поэтому-то я и пытался изъять у тебя твои активы, но не чтобы тебя «кинуть», а чтобы, переведя их в особый зарегистрированный в офшорах траст, сделать недоступными для этих бандитов.

– Какой ты, право, добрый, Геныч! – заявила Инна, однако на этот раз без ерничества и очень тихо. Подумав, она добавила: – Только мог бы сразу мне правду поведать. А то выглядело все как неуклюжая попытка оставить меня с носом.