Kitabı oku: «У Троицы окрыленные», sayfa 2

Ученый владыка
Архимандрит Вениамин (Милов) (1887–1954)

Монахов множества наставника тя

почитаем, отче наш Сергие: твоею бо

стезею воистину право ходити познахом…

(Стихира Преподобному Сергию)

Тихой утренней звездой явился Сергий Преподобный на благодатном церковном небосводе. И как на бурном море мореплаватели направляют свой корабль на правильный путь, руководствуясь небесной звездой, так на бурном житейском море благодатная тихая звезда Радонежского смиренного подвижника вела к Небесному Иерусалиму многие, многие души. Они добровольно избрали стезю Преподобного Сергия и по этой узкой, но правильной тропе поднимались к духовным высотам. Бесконечно счастливы те люди. Презирая дольняя, они всей душой искали горняго. Возлюбив Господа Иисуса Христа, они возлюбили и тот тесный, но спасительный путь, который Он, наш Спаситель, указал во Святом Евангелии.

Вот пред нами тихой смиренной поступью проходят сонмы святых апостолов, мучеников, святителей, преподобных, праведных – и сколько, сколько их… Они идут, еле касаясь земли, идут через века, через поколения. Какие они счастливые! Сколько в них света, сколько тепла, радости, надежды… Идут они и тихо манят и нас за собой… «Монахов множества наставника тя почитаем, отче наш Сергие…».

И раньше, и теперь, и в будущем, и до скончания века евангельская стезя Преподобного Сергия не зарастет. Это мы видим своими глазами, видим, удивляемся и… прославляем Промыслителя Бога, так дивно все устрояющего к нашему спасению. Так дивно, предивно и премудро…

Нет лучшего счастья на земле, чем испытать духовное возрождение, обновиться душой для новой святой жизни, на своем опыте почувствовать радость богообщения. Нет большего счастья под солнцем, чем познать на себе красоту жизни в Боге и твердыми ногами встать на стезю заповедей Божиих. А самое высокое и превысокое счастье – прожить остаток дней своей земной жизни благочестиво и богобоязненно и увенчаться венцом нетленным, венцом вечной награды на Небесах. Именно об этом счастье и сказал святой апостол Павел, когда писал к своему ученику Тимофею: «Подвигом добрым я подвизался, течение совершил, веру сохранил. А теперь готовится мне венец правды…» (2 Тим. 4, 7–8).

Тихим ранним утром я встал на братский молебен. Многие семинаристы еще спокойно спали, но кое-где койки уже были аккуратно заправлены, и одинокие фигурки уже спешили в учебные аудитории, чтобы на свежую голову повторить урок. На дворе был утренний майский полумрак. Тихая заря победно шла от востока и прогоняла ночную мглу. В Троицком соборе мягко мерцали лампады. Точно звездочки в далеком небе, звали, манили они к себе. «Господи, – шептали невольно уста, – как же близок Ты и прекрасен в этой утренней тиши! Точно любящая мать, нежно питаешь Ты душу, которая тянется к Твоей ласке и любви…».

Закончился братский молебен, и студенты Духовной Академии по одному-по два спешат в свою школу. Начинается учебный день. Войдя в здание школы, слышу звонок к утренней молитве. Высокий, строгий, с несколько добродушной улыбкой на устах, ходит по спальням отец Инспектор, подгоняя учащихся не опаздывать. Голос его, густой и приятный баритон, слышится то там, то здесь. Вот он подходит к одному воспитаннику, который как-то вяло и неловко прибрал свою постель. Опытный глаз отца Инспектора сразу отмечает причину. «Ты, дружок мой милый, болен, – мягко говорит он юноше, – лучше отдохни, а если что, то и доктора пришлю». Студент виновато улыбается и беспомощно опускается на стул. «Вот так, дружок мой милый, а потом ляг да еще полежи». Отеческая доброта глубоко трогает юношу, и он глазами, полными слез, смотрит на удаляющегося Наставника. Так начинается безмерно трудный день у архимандрита Вениамина (Милова), инспектора Московской Духовной Семинарии и Академии.

Но позволю себе вернуться несколько назад. Открытая еще в 1946 году в Москве, в Новодевичьем монастыре, Духовная школа переживала целый ряд трудностей. Особенно не хватало помещений для учащихся. Например, где проводились занятия, там же и кормили студентов. Общежития наши большей частью были подвальные.

Вспоминаю 1948–49 учебный год. Год довольно трудный, сложный, особенно для меня. Пройдя тяжелый путь военной жизни, побывав не один раз на волосок от страшной смерти, пережив все страхи и муки войны, я, по великой милости Божией, вернулся под родительский кров, а вскоре потом попал и под кров Преподобного Сергия.

Особенно мне запомнился сам момент прихода в Духовную школу. Я об этом вспоминаю потому, что это был поворотный этап в моей жизни. Причем так явно действовал здесь Промысел Божий, что дивно и трепетно вспоминать об этом. Вот уже минуло около двадцати лет, но я как сейчас помню эти исторические дни в моей личной жизни.

Я приехал в Москву по вызову от Академии. Помню как сейчас: шел я по улицам Москвы и спрашивал Большую Пироговскую улицу. Одет я был в военную форму: темная шинель с петлицами танкиста, высокая армейская фуражка с блестящим козырьком, офицерские темные брюки и солдатские сапоги. Словом, вид мой был особенный, солидный. Причем в одной руке чемодан среднего размера, а в другой – сетка с огромнейшим арбузом. Этот большущий арбуз я купил на одной из станций, кажется, в Мичуринске, купил просто для того, чтобы угостить московских студентов, да и начальников, сладким волжским арбузом. Оценив мой представительный вид, прохожие москвичи охотно указывали направление по моему адресу. Так я добрался до Новодевичьего монастыря. Помню, как первый раз в жизни переступил я порог возрожденной Московской Духовной школы. Священный трепет охватил мою душу. Самое место – Новодевичий монастырь, его зубчатые стены и башни – вызывало глубокое чувство удивления и возносило душу ввысь. Было тихое летнее утро. В храме шла Божественная Литургия. Кстати хочу пояснить, что хотя это место и называется Новодевичий монастырь, но там ни монахов, ни монахинь никаких не было. Службу совершал старенький, но довольно представительный священник (потом я узнал, что это был Ректор школы протоиерей отец Сергий Савинский; теперь он уже скончался).

Постояв в притворе некоторое время, я поспешил представиться дежурному надзирателю и сообщить о своем прибытии. Помню, вначале мой внешний вид вызывал у дежурного опасения, но потом он принял меня очень вежливо и душевно. Так как я прибыл в школу одним из первых, то мне без особых затруднений выделили койку (помню, за печкой), где я и расположился. Арбуз свой я сразу разрезал. Он был очень спелый и сладкий. Часть его я отнес дежурному (он любезно принял и поблагодарил), часть раздал студентам. Да еще большая часть его осталась до следующего раза. Словом, этот арбуз мы ели несколько дней. Очень большой был.

Поступив в Духовную школу на второй год ее открытия, я вначале жил в Трапезном храме, где проходили службы. Вернее, в восточной его части был сам храм, а в западной – помещения для воспитанников. Помещения были неважные, темные, загроможденные. Койки стояли очень близко одна от другой. Все было бедно, убого.

Так началась моя новая, студенческая жизнь. На занятия и в храм я так и ходил в военной форме. (Потом я узнал, что ребята, да и начальство, считали меня офицером Советской Армии.) Учился я упорно, не жалея сил. Особенно трудно давался мне русский язык. Хотя я от роду являюсь русским человеком, но вот по чистописанию и разбору частей речи я почти всегда получал двойки. Самое большее – это «два с половиной». По другим предметам у меня были четверки и даже пятерки, но вот по русскому языку – обязательно были двойки. Это потому, что в школе-то я учился очень давно, прошло более двадцати лет, все правила я позабыл, и у меня было полно ошибок при диктантах и разборе предложений. Переживал, но все-таки учился.

Другим моим несчастием было то, что я сильно дремал на уроках. Причиной тому было раннее вставание. Помню, студенты все еще спят, а я уже тихонечко поднимаюсь, чтобы заучить урок по катехизису или еще по чему-либо. Не забыть мне тех благодатных тихих утренних минут, когда, смотря на нежное сияние утренней зари, я умилялся сердцем и испытывал в своей душе неописуемое блаженное чувство. Помню, особые благодатные переживания доставляло мне чтение Святого Евангелия. Как полезно, спасительно читать Слово Божие в тихом, благодатном уединении! Сколько святых озарений, сколько слез… А потом на уроках спал. Неудобно было: преподаватель говорит урок, а я дремлю и ничего не понимаю. Для того чтобы разогнать сон, я в перемены бегал вокруг храма, особенно зимой. И сон быстро улетучивался, но когда я садился за урок, то опять засыпал…

В первую же зиму, помню, к нам приехал новый Ректор – отец Николай Чепурин, пожилой ученый протоиерей. Добрый был человек. Когда говорил студентам проповедь, всегда плакал. Носил он очки, и вот эти слезы текли из-под очков, обильные отеческие слезы. И проповеди его были потому очень трогательными. Недолго он у нас был. Месяца три, даже меньше. Никогда я, наверно, не забуду того бурного снежного утра, когда мы встали пораньше, чтобы подучить уроки, и у нас во всей школе неожиданно погас электрический свет. Недоумевая и смущаясь, мы сидели во тьме. Вдруг в класс врывается дежурный со словами: "Отец Ректор умер!". Это известие явилось для всех тяжелым потрясением… Когда выносили гроб, на дворе был густой снежный покров. Все студенты со слезами провожали своего доброго Ректора. Много он плакал о нас… Но и немало слез было пролито о нем… Сиротами мы почувствовали себя тогда. И, наверное, потеря дорогого наставника, отца – едва ли не самое страшное горе для человека!

В 1948 году Московская Духовная Семинария и Академия были переведены в Троице-Сергиеву Лавру, под кров Преподобного Сергия. Это было промыслительно. Перст Божий отечески нежно заботился о Московской Духовной школе. Забыл упомянуть, что вначале наша Духовная школа называлась «Богословские курсы», а не «семинария» и не «академия», а потом уже она стала так называться.

Я о начальных годах обучения написал для того, чтобы их не забыть никогда. И еще для того, чтобы всем-всем показать, какой я был плохой и бесталанный (хотя сейчас еще хуже стал – и по летам, да и по грехам).

Вот на новом месте учебы в Троице-Сергиевой Лавре у нас и был первый Инспектор – архимандрит Вениамин. Это был человек большой отважной души. Говорили, что он пришел в нашу Академию прямо из ссылки. Темных дел за ним, конечно, не было, но все-таки он попал в ссылку и там показал себя хорошим человеком.

В нашей школе его сразу все полюбили. Да он и достоин был этого и по внешним, и по внутренним качествам. Высокий, стройный, подвижный, довольно энергичный, с черными, но уже проседью подернувшимися на голове и в бороде волосами. Правильные черты лица, глаза большие, через очки проникающие прямо в душу. И весь его вид представлял настоящего подвижника, аскета. Не забыть мне тех трепетных, благодатных минут, когда впервые увидел отца Архимандрита за богослужением.

Вообще нужно сказать, что, совершая богослужение, человек становится совсем иным. И не потому что он облачается в светлые священные одежды, хотя и это имеет свое значение. Но главное то, что, став на высокое священническое место, став у Престола Божия, человек невольно внешне и внутренне преображается, просветляется, делается совсем другим. И мысли-то у него другие, духовные, и чувства, и даже движения, голос. Благодать Божия действует. Это она – сила Божия – вливается в человека. Сам Господь вселяется в его душу, и все делается иным. Даже если священник недостойный, плохо он живет, не постится, не молится, не подвизается, то и тогда благодать Божия действует через него.

А вот у нас в простонародье многие думают, что если батюшка плохо живет, то на нем нет и благодати Божией. В тот храм, где он служит, и идти будто не стоит, потому что там Господь не услышит. Это совсем неверно. Так думать даже грешно, потому что унижается благодать священства и вообще появляется недоверие к самой Церкви Христовой.

Святитель Иоанн Златоуст об этом говорит так: «Недостойный священник, стоящий у Престола Божия, подобен неомытому человеку, который стоит у чистого кладезя и золотым сосудом черпает живительные струи. Черпает и раздает эту чистую воду другим». Вода остается кристально чистой и святой, кто бы ее ни раздавал. Так точно и недостойный священнослужитель. Будь это епископ, или священник, или диакон. Надо, чтобы была нерушимая вера в Бога, в Святую Церковь, в таинства, и люди будут спасаться всегда.

А еще хочу напомнить, что диавол ничего так не хочет, как разделить пастыря и народ. Он хочет, чтобы люди потеряли к своему пастырю всякое доверие, всякую любовь. И тогда диаволу очень легко погубить этих людей.

Я пишу об этом потому, что в наше время многие думают: «Раз батюшка плохой, то и в Церковь не пойду, лучше дома помолюсь». Это самое настоящее бесовское наваждение. Оно гибельно. Оно ведет к самому страшному – сатанинской гордости, когда теряется вера сначала к одному, потом к другому, к третьему, а затем ко всем священнослужителям. «Все они такие стали хапуны, да обжоры, да пьяницы», – так вот и говорят. А неверующие еще больше смеются над Святой нашей Церковью Православной. А сатана прыгает от радости. Сохрани Господи каждого от такого состояния! Лучше в смирении прийти в храм Божий, какой бы батюшка там ни служил. Прийти да встать в уголочек, да помолиться, поплакать о своих грехах и о грехах всех людей. И о том особенно поплакать, что времена-то стали какие! Соблазнов сколько везде, даже в храме Божием! О батюшке лучше помолиться, чтобы Господь его исправил, образумил, сделал хорошим и добрым пастырем. Вот такая смиренная молитва будет угодна Господу, и Церковь наша Святая будет крепнуть, объединяться, сплачиваться.

Я отвлекся немного от главной темы. Но считаю это тоже немаловажным. Потому и написал об этом в связи с воспоминаниями о богослужении отца архимандрита Вениамина.

Как он служил! Как трепетно, как благодатно! Собранный, сосредоточенный, просветленный. Голос проникновенный, возгласы ясны, слова прочувствованны. Движения плавны, благоговейны. Чудилось, будто светлые благодатные волны, как легкие воздушные облака, плывут, плывут из священного алтаря в народ, расходятся, растворяются, как благовонный фимиам, по всему храму, и… сердце чувствует неизреченную радость, блаженство. Вот так служил отец архимандрит Вениамин. А служил он часто – каждое воскресенье и каждый праздник.

Хочется рассказать еще о том, как он, обратясь к народу, говорил проповедь или отпуст. Проповедь он говорил всегда с крестом, по окончании Литургии. Подняв крест над самым лицом своим, он говорил слово. Впечатление было непередаваемое. Через крест с Распятием Христа лилась дивная богодухновенная речь. Лицо архимандрита Вениамина светилось каким-то тихим сиянием. Ясный и звучный голос, баритон, волнами расходился по храму и слышался в каждом уголке и… в каждом сердце.

В те годы (1948–1950) собственного храма Духовная школа не имела, поэтому на службу ходили в лаврские храмы. Семинаристы и студенты Академии в храм шли рядами по два человека. Это было довольно трогательное зрелище. Верующие смотрели на пеструю (костюмов специальных тогда еще не было) длинную цепочку, и умилялись душой, и плакали.

Отец Архимандрит жил в лаврской келии. Это был небольшой уголок с бедной обстановкой. В переднем углу – много икон, горит неугасимая лампада. Небольшой стол, стул, книги и кое-что из необходимых вещей и принадлежностей. А внутренняя келейная жизнь, ночные молитвенные часы, слезы – кто их может описать? Кто их видел? Кому они ведомы?.. Да, можно не сомневаться, что малая и убогая келейка много видела тайных подвигов, сокровенных трудов, Богу одному ведомых, которые совершал архимандрит Вениамин в тиши глубокой ночи. Утром его всегда можно было видеть идущим на братский молебен, собранным, с несколько бледным, строгим лицом. А затем шел он в Духовную школу, чтобы вновь и вновь отдать все свои силы на великое дело воспитания молодых пастырей.

Отец Вениамин занимал кафедру Пастырского богословия – предмет довольно трудный, сложный, тем более что по этому предмету было очень мало пособий. Отец Архимандрит вел свой предмет умело, с любовью. Студенты Академии всегда его слушали с захватывающим интересом и вниманием. Читал он свои академические лекции, сидя за кафедрой. Лицо освещала добрая улыбка. Речь лилась плавно, четко, а лекции имели аскетический уклон и были необыкновенно увлекательными. Студенты их любили и слушали с затаенным дыханием. После отца Вениамина остался сборник лекций по Пастырскому богословию. Читал я их. Чудесные лекции. Глубокие, прочувствованные, душевные. Думаю, что, питаясь дивным содержанием этих лекций, многие, многие студенты стали теперь добрыми пастырями и выполняют успешно, во славу Божию, свой великий пастырский долг.

Вспоминается мне одна из многих проповедей отца Вениамина, сказанная им в виде беседы после обеда в академической столовой. Дело в том, что до 1952 года в Академии был один замечательный обычай, который теперь упразднен: когда студенты приходили на обед, то непременно был с ними и отец Инспектор. Он наблюдал за порядком, за подачей пищи – словом, за всем, что было нужно. Когда заканчивался обед и умолкал чтец Житий святых, начинал говорить отец Инспектор. Он обычно говорил какое-либо назидание – или на тему праздника, или относительно дисциплины, или делал какие-нибудь сообщения. И вот помню я, как сейчас, содержание проповеди отца Инспектора, кажется, чуть ли не на праздник Воздвижения Креста Господня. Он говорил о Кресте. Крест – наша сила, наше украшение, наша радость. Жизнь христианская крестна. Любовь христианская, и особенно пастырская, сугубо крестна, да и вся Вселенная создана во образ креста. Север, Юг, Восток, Запад.

Мы живем в кресте, с крестом и крест носим в себе. На Кресте распят Христос Спаситель за нас грешных, мы должны распинать свою плоть греховную за Христа Бога нашего. Крест – «ангелов слава, демонов язва…».

Это слово о кресте мне врезалось в память на всю жизнь. Да, отец Инспектор любил говорить о кресте. Он, видимо, горячо хотел внедрить в юные сердца студентов смысл крестной пастырской жизни. Он хотел, чтобы юные пастыри не боялись креста и крестных жизненных страданий, но желали всей своей юной душой этих страданий. Он хотел показать, что в кресте самое высокое счастье человеческой жизни. И что чем больше человек страдает за имя Христа Распятого, тем он больше проникается великой радостью и счастьем. Святые Мученики! Они шли на страдания за имя Христово, и лица их сияли брачным веселием. Да ведь и у каждого христианина, не только пастыря, жизнь крестна, жертвенна. А вот мы, наоборот, ничего так не боимся, как страданий, ничего так не избегаем, как их. Мы боимся, выходит, Креста Христова. Не понимаем его Красоты и Сладости. Избегаем крестной жизни.

Вот я пишу эти строки, и мне вспоминается рассказ одной почтенной женщины, которая говорила следующее. Она ухаживала за больной монахиней, или даже схимонахиней. Эта болящая уже несколько лет лежала на одре. И вот однажды, когда в комнате никого не было, кроме них двоих, болящая тихонько подозвала эту женщину и на ее глазах открыла на себе одеяло до половины. Там у ее ног лежала труба, ну, может быть, с полметра длиной. Толстая железная труба. Подтянув ее поближе, больная выдернула тряпку из одного конца этой трубы, и… что же там оказалось?.. Пачки денег. Много, много денег. Ужас охватил женщину. Она чуть не убежала из дома. «Матушка, – сказала удивленная женщина, – да ты бы лучше раздала эти деньги в монастыри, и там бы за тебя молились! А то вот умрешь, и твои племянники пропьют их и прогуляют». Но матушка как-то неохотно соглашалась на эти слова доброй женщины и, заткнув трубу грязной тряпкой, снова натянула на себя одеяло.

Вот тебе и крестная жизнь. Сколько страданий несет человек, сколько мук, и змий сребролюбия рано или поздно задушит несчастную жертву… Боже, сохрани нас всех от этого! Я говорю о том, что крестная жизнь требует от нас полного вручения себя воле Божией, безграничной надежды на Него, а не на прах и пепел.

И вот, как учил нас отец Инспектор крестной пастырской жизни, так он и сам шел путем крестоносца, да и умер, как великий страдалец. Был тихий майский вечер. Солнце, купаясь в огненно-фиолетовых лучах, уходило на закат. К главным вратам Духовной школы подошла легковая автомашина. Усталый и озадаченный, вышел из нее отец Инспектор. Он благословил собравшихся и быстро удалился в свою квартиру (он уже жил в Академии, в отдельной комнатке). Буквально через три минуты после приезда по всем уголкам школы поползли слухи: отец Инспектор скоро будет епископом.

Значит, мы скоро лишимся своего любимого наставника, скоро его не будет среди нас, скоро… Весть оправдалась. В следующий воскресный день архимандрит Вениамин был рукоположен во епископа города Саратова. Ходили настойчивые слухи, будто отец Инспектор долго отказывался от епископства, указывал на свои седые волосы, на свое слабое здоровье, но все тщетно. Так дорогой наш Инспектор стал, волей Божией, ученым Владыкой. Наутро после хиротонии, когда он прощался со своими любимыми питомцами, все увидели, что Владыка Вениамин стал совсем-совсем седым.

Это было примерно в 1953 году. А почти через год до Академии дошли печальные, страшные новости: Владыка Вениамин скоропостижно умер в г. Саратове. Случилось это так. Когда Владыка покидал родную Духовную школу, то тогда еще говорил окружающим его: «Нет-нет, мне скоро умирать, непременно, да-да, скоро, скоро». Говорили, что в Саратове очень плохо встретили нового Владыку. Особенно враждебно отнеслось к нему городское духовенство. Сразу же по приезде под Владыку стали «подкапываться», измышлять всякие обвинения, поднимать все прошлое, что было и чего совсем не было. Особенно не понравилось местному духовенству строгое поведение Владыки, его требования исправить среди клира разные грубые недостатки. Не понравилось это «изгулявшимся» батюшкам, и они решили его во чтобы ни стало «съесть». Ровно через год, полагаю, что в 1954 году, Владыки Вениамина (Милова) не стало. Он ярко горел и угас, как свеча. Быстро сгорел, потому что сильно пламенел.

Вследствие постоянной травли, нервных переживаний, бессонных ночей и прочих архипастырских трудов не выдержал организм святителя, и… он склонился, как спелый колос, погас, как небесное светило…

И на моей памяти это была первая оперившаяся светло-чистая голубка, взращенная под кровом Преподобного Сергия, благодатно окрыленная в Доме Святой Троицы. Она, увенчанная ореолом мученическим, молнией взмыла от земли на Небо. А там?.. Верим, что там она присоединилась к светлой стае других душ, ранее возлетевших из Дома дольней Троицы к Троице Горней, чтобы и там, в Небесной Обители Бога Отца, вечно парить в лучах неизреченного света, радости, счастья и неописуемого блаженства. Стремительный взлет на Небо… Остался светлый след, не тускнеющий, не изглаживающийся временем. «Твоею бо стезею… ходити познахом». Какая светлая стезя! Начинается она на земле от дня рождения, потом – путь скорбей, испытаний, тревог, озлоблений. Затем ведет эта стезя чрез пропасть смерти, вернее, чрез победу над смертию. И – стремительный, полный неизведанных тайн взлет в область Вечного Света.

О Сергий Преподобный, велико твое духовное окрыление, велика и спасительна твоя стезя жизни! Научи и нас ходить твоею стезею, ведь и мы – твои ученики. Может быть, дальние, по своим многим грехам, но все же твои. Окрыляй и наши души, чтобы и нам окрепнуть духом и подняться выше земных страстей, скорбей, опасностей и потом воспарить туда же, ввысь…