Kitabı oku: «350»

Посвящается безымянным героям, отдавшим жизнь за независимость Азербайджана в неравном бою с Красной Армией в апреле 1920 года

© «Алтун китаб» – 2018

www.altunkitab.az

www.login.az

От автора

«Они понимали… что из этого боя с ударной силой огромной армии никто живым не выйдет. Но долг защитника Родины и честь воина оказались сильнее жажды жизни».

Солдаты умирают не на поле боя, а когда о них забывают.

Героический подвиг нескольких сотен молодых азербайджанских солдат, защитников пограничной станции Ялама, которые стояли насмерть на пути бронепоездов и десантной группы XI Красной Армии, известен немногим. Но можно ли сказать: они забыты? Скорее, нет. Ведь забыть можно то, что ты знал. Мы же о них практически ничего не слышали. Не знаем и, наверное, никогда не узнаем имен многих. Сто лет от нас тщательно скрывали информацию об осознанном выборе, сделанном этими, в большинстве своем, девятнадцати-двадцатилетними парнями между унизительной жизнью и достойной смертью.

Цель России была понятна: наш северный сосед не хотел, чтобы его войска, вторгшиеся в пределы чужого государства, называли «оккупационными». Поэтому сфальсифицировали историю, представляя Красную армию как «освободительную». Последовательно и упорно, любыми возможными средствами внушалось всем, что советская Россия не напала на независимую республику, а пришла на помощь азербайджанскому народу, откликнувшись на особое его приглашение; что от Самура до Баку большевики не встретили никакого сопротивления; что солдаты мусаватской армии повсеместно добровольно сдавались в плен, города организовывали на станциях радушный прием. Так, утверждали и до сих пор утверждают многие учебники, русские бронепоезда вошли в столицу, где тысячи людей с распростертыми объятиями ждали своих освободителей. В создании этой легенды принимали участие и многие наши соотечественники. Одни – потому что их руки также были обагрены кровью защитников Яламы, другие – просто потому, что боялись. Но большинство людей действительно были в неведении, они искренне верили советской пропаганде. Конечно, были и те, кто знал правду, более того, пытался о ней рассказать. Но их голоса затерялись в сибирских лесах или они сами бесследно исчезли.

Как бы мы ни относились к слову «пропаганда», мы не можем отрицать его влияния на общественное сознание. Если бы зимой 1990 года Москва в полной мере смогла осуществить свои планы насчет Баку, усиленной пропагандой можно было бы заставить следующие поколения азербайджанцев поверить в то, что 20 января русские танки вошли в столицу республики как освободители, и народ на площадях встречал их с цветами. Только не говорите, что такое невозможно. Не смешите историю. Вспомните хотя бы наше недавнее прошлое, наших «народных» депутатов, которые всего 21 месяц спустя после тяжелой январской трагедии голосовали против независимости Азербайджана, за сохранение Советского Союза.

Разве такая несправедливость не жгла бы душу тем, кто в ночь на 20 января стоял на «живых» баррикадах перед танками и надеялся на то, что советская армия не станет стрелять в безоружных людей? Теперь представьте себе, как болит душа у солдат, которые далекой апрельской ночью 1920 года не пожалели себя, чтобы всего на несколько часов продлить жизнь первого в истории своего народа независимого государства. А народ о них даже не знает. Их как будто и не было: нет не только могил, но хотя бы даже памятника, маленькой мемориальной доски на том месте, где Яламинский гарнизон героически погиб! Имеем ли мы право упустить шанс восстановить справедливость, вернуть нашим солдатам честное имя, а заодно смыть со своей совести пятно позора?!

Я не выступаю в качестве «стороны обвинения». Азербайджан дал жизнь многим отважным сыновьям, таким, как защитники Карабаха, Яламы, Баку. В их числе гянджинские, шекинские, губинские повстанцы. В то же время под его сенью выросли сотни трусов, подхалимов, предателей. Демонстрируя духовную близость с первыми, мы не можем отрицать своих родственных связей со вторыми. Жить по принципу «Все хорошее – мое, а плохое – не мое» – самообман. Мы – одна нация: смельчаки и трусы, герои и предатели. Хотим того или нет, все мы дети одной Родины, сообща определяем ее судьбу. И если время от времени в стране вторых оказывалось больше, перекладывание ответственности за общие поражения на них одних ничего не изменит, потому как тяжкий груз поражений придется нести на плечах всей нации и терпеть унижение придется всему народу.

Когда же представляешь народ как единое целое, отчетливо понимаешь, что, оплакивая его тяжелую судьбу, постоянно напоминая о великих потерях, устанавливая памятники невинным жертвам, невозможно сформировать гордую нацию, вырастить гражданина с высоким достоинством. Для этого в первую очередь необходимо знать и чтить своих героев и, конечно, устанавливать им памятники, «славить безумство храбрых».

Чем все же определяются сила и достоинство нации: количеством квадратных километров земли или высотой духа, величием души? Герой этой повести, задумавшись над таким вопросом, сам себе отвечает: «Какая разница, ведь твоя земля – это тоже твоя душа!» Но в конце концов он понимает: «Разница в том, что землю с собой не унесешь. А душа, куда бы ты ни перенесся, всегда с тобой».

Я же заканчиваю свое вступительное слово вечными вопросами французского писателя, военного летчика, героя своих произведений Сент Экса (Антуан де Сент Экзюпери): почему человек посылает своих подчиненных, которые являются в то же время его друзьями, на явную гибель? И почему сотни людей согласны погибнуть в ходе сражения, которое, судя по всему, уже проиграно?..

Вместо пролога

«Наши военные силы, комплектуемые исключительно азербайджанцами, должны знать славное боевое прошлое своего народа, вписавшего на страницы мировой истории много таких подвигов, о которых помнят и говорят все европейские народы, но меньше всего, как кажется, только мы сами. Освобожденному от более чем столетнего русского владычества тюркскому народу нужно напомнить, что не всегда мы были подвластными, но диктовали свою волю Европе и Азии».

Военный министр Азербайджанской Народной Республики, генерал от артиллерии Самед бек Мехмандаров

I. С парада на фронт

«Председателю Совета Министров Н.Усуббекову.

Передаю содержание [телеграммы], полученной сейчас от уездного начальника Зангезура: «По всему фронту армяне ведут усиленную разведку. [По] достоверным сведениям – готовятся [к] наступлению по всему фронту. Главная цель их соединиться [с] Карабахом…»

Генерал-губернатор Карабаха Х.Султанов,

начальник отряда генерал Т. Новрузов.

22 марта 1920 года».

Вернувшись в Баку из Зангезурского похода, армия усиленно готовилась к предстоящему марш-параду по случаю праздника Новруз. Поредевшие ряды полков пополнялись новыми призывниками, день и ночь велись строевые занятия. Пропитанная потом военная форма, прохудившиеся башмаки, потрепанные папахи заменялись на новые. Каждый полк хотел своей выправкой и экипировкой перещеголять других. Во время короткого послеобеденного отдыха аскеры терли порошком до зеркального блеска стволы оружия. Младшие офицеры спорили и заключали между собой пари: чей отряд лучше промарширует на параде, заслужит больше похвал, остальные целый месяц будут нести за него дежурство.

Наконец, наступил долгожданный день. Площадь перед зданием министерства на пересечении Красноводской¹ и Меркурьевской² улиц ранним утром полили и чисто подмели. Армейские части выстроились в ряд. Впереди стояли роты Бакинского, Геокчайского и Губинского пехотных полков, затем отряды Военного училища и Саперной школы, резерв полиции. За ними следовали части 1-го конного Татарского полка, 2-й артиллерийской бригады, конно-горного и легкого артиллерийских дивизионов. Колонны замыкали шесть бронированных автомобилей. Справа, со стороны Набережной, на рейде красовались грозные канонерки «Гарс» и «Ардаган».

Набережная, боковые улицы и даже крыши домов были полны людей. Фасады двух-трехэтажных каменных зданий вокруг покрывали ковры, килимы, длинные красные полотна, на которых большими белыми буквами были выведены патриотические лозунги. Перед каждой аркой, над каждым магазином или конторой висел триколор с полумесяцем и восьмиконечной звездой в центре флага. Из открытых окон приветственно махали руками женщины, дети забрались на высокие деревья и, как стайки птиц, безудержно галдели, цепляясь за качающиеся ветки.

Я вместе с другими офицерами Губинского полка стоял во главе нашей колонны и ждал. За последние полгода мне довелось участвовать во многих боях, но никогда, даже перед самым трудным сражением, так сильно не волновался, сердце бешено колотилось в груди.

Появление председателя правительства и обожаемого армией военного министра на балконе вызвало бурю эмоций. Все аплодировали, многие выкрикивали лозунги. Но министр поднял руку, и толпа затихла. Наступила полная тишина. Слышно было только, как перешептывались на ветру боевые стяги воинских частей.

Перед зданием министерства на белом коне показался генерал Али ага Шихлинский. Он проскакал между рядами, останавливаясь перед каждой колонной, и приветствовал участников парада: «Mərhaba, əsgər!»³ Аскеры заполняли легкие воздухом и бодро выкрикивали: «Çox sağ ol!»⁴ Обойдя все ряды, генерал закончил смотр и громко скомандовал:

– Знаменосцы, вперед!

Офицеры как по волне передали приказ командующего: «Вперед… вперед… вперед…». Прозвучал национальный марш:

 
«Азербайджан, Азербайджан,
О, Родина святая славных сыновей…»
 

Войско пришло в движение.

Когда настал наш черед, мои ноги сами оторвались от земли. Впервые я шагал на параде. Нет, не шагал, а летел. Штыки винтовок на плечах товарищей, идущих впереди, серебрились под солнечными лучами, и их волшебный блеск увлекал меня за собой. Никогда не думал, что вот так просто, чеканя шаг под песню наравне с другими, кровь в человеке может закипеть! Сейчас мы не были отдельными частями, группами и полками, мы были единой силой, готовой на смерть ради торжества одной общей цели, правды, не всегда до конца осознанной и часто по-разному воспринимаемой. В таком состоянии даже самые абстрактные понятия обретают конкретные, видимые глазу очертания. В дуновении ветра ты ощущаешь запах Родины, в раскрасневшемся лице шагающего рядом товарища видишь лицо всего народа. Еле сдерживаешься, чтобы, присоединившись к собравшимся на парад зрителям, не выкрикивать вместе с ними лозунги: «Eşq olsun!»⁵, «Yaşasın!»⁶, «Var olsun!»⁷, чтобы не расплакаться, как и они, от радости.

Воинские части по очереди проходили перед зданием министерства и шли в сторону Сальянских казарм вверх по Базарной⁸. Люди, столпившиеся по краям дороги, хлопали, кричали, бросали цветы под ноги солдат – народ выражал любовь и благодарность своей армии. Молодые обнимались и целовались, люди постарше, подняв руки, молились. А детвора, выстроившись в ряд и размахивая руками, гуськом шла за нами.

Вдруг мне показалось, что кто-то позвал меня по имени:

– Герою Агаали Бабазаде слава!

Повернувшись на голос, я увидел стоящую на тротуаре и смеясь машущую мне рукой молодую женщину в отороченном мехом бархатном архалуке.

Этот архалук подарил той женщине я сам, когда узнал, что она беременна.

Ее появление на параде было настолько неожиданно, что я растерялся, сбился с ритма, чуть было не споткнулся, но вовремя выровнял шаг.

* * *

Закончив дела в казарме и получив увольнительную, я сразу побежал к дому Сафтар муаллима⁹ на Базарной улице. В честь праздника всем офицерам, кроме дежурных, был дан однодневный отдых. Кто хотел, мог пойти домой или к родственникам, чтобы отпраздновать Новруз.

Сафтар муаллим был женат на дочери моего дяди, которая старше меня на 8 лет, и был ближайшим нашим родственником в Баку. Все члены нашей немногочисленной семьи, приезжая в город, всегда останавливались в доме этого добрейшего человека, учителя средней школы.

Скорее всего, Наргиз приехала в Баку с дядей и сейчас ждет моего появления у Сафтар муаллима.

Хочу рассказать о дяде. Он – один из самых уважаемых людей Губинского уезда, а мне стал и отцом, и старшим братом, и учителем, и другом. В 1905 году армяне убили на улице моего отца и старшего брата. Они, закрыв под вечер небольшую бакалею, которую отец держал на рыночной площади, возвращались домой. Прямо на пороге дома их и застрелили из-за угла. Никогда не забуду этот душный августовский вечер. На следующее утро мне исполнялось 9, и мы всей семьей собирались поехать к роднику. Отец готовил бы шашлыки, а мы с братом, смакуя, ели бы их. С тех пор я не отмечаю свой день рождения. Той же ночью приехал дядя со своим другом, известным во всем уезде своей храбростью человеком, Хэмдуллой эфенди¹⁰. Они же организовали похороны. Барашек, купленный отцом на мой день рождения, был зарезан на поминки. Сразу после похорон на двери дома повесили замок, и дядя забрал меня с матерью в Хачмаз к себе. Построил отдельный дом для нас в своем дворе, вырастил меня, дал образование, женил на дочери друга. Правда, «женил» – в данном случае не самое подходящее слово, выбор-то я сделал сам, а дядя его одобрил. Тем не менее, Наргиз уверена, что именно дядя меня надоумил…

По дороге я настраивал себя на серьезный лад, чтобы, увидев жену, не рассмеяться сразу, а со всей строгостью спросить: почему приехала в Баку, не поставив мужа в известность? И что за выходка была на параде? «Слава герою Бабазаде»… Хорошо, покажу тебе, какими бывают герои!

Но неожиданно дверь открыла мать. Пришлось быстро перестраиваться, изменить выражение лица. Видно, у меня не совсем получилось, и я в растерянности промямлил:

– Не могли сообщить, что ли?

Мать ничего не ответила, она бросилась мне на шею. Прямо как в детстве, вдохнула запах волос. «Я же после парада даже не умылся и всю дорогу сюда почти бежал», пронеслось в моей потной голове, которой хорошо было известно отношение матери к чистоте. Но она не издала ни звука, только слегка подрагивали плечи.

И у меня в горле ком.

– Ну, все, ну, хватит. Плакать-то зачем? Очень хорошо, что приехали, правильно сделали, что не сообщили.

Наконец, она отстранила меня от себя, хотя продолжала гладить то волосы, то лицо. Я поцеловал ее руку.

– Ты только посмотри на него. Пять месяцев, как ушел из дома, и первое, что он мне говорит? Может, я еще и разрешения у тебя должна была спросить?

– Ну, почему разрешение, мама? Просто было неожиданностью…

– Все недовольство выскажешь своей жене, это она уговорила дядю не сообщать тебе.

Мать никогда не звала Наргиз по имени. В зависимости от ситуации: то «доченька», то «твоя жена».

А моя жена, стоя за спиной матери, покорно ждала своей очереди для «доступа к телу». Хотя, «тело» громко сказано. При свекрови-то? То ли я давно ее не видел, соскучился, то ли действительно беременность украшает женщину, но она мне показалась еще более привлекательной. Мне так захотелось ее обнять. Чтобы хоть как-то скрыть нахлынувшие чувства, поспешно схватил ее за руки: при матери я тоже не мог позволить себе большего.

– Я совершу такой поступок, чтоб ты с полным правом могла назвать меня героем.

– А ты и есть наш герой.

Наверное, мать подумала, что, сказав «наш», Наргиз имела в виду ее и себя, но я понимал, кто подразумевается под этим «мы».

Мать засыпала меня вопросами. Это была уже не та измученная тоской по сыну женщина, которая встретила меня в дверях. Она снова была властной дочерью бека. Короткими ответами я старался уклониться от этой атаки: «Сначала бои были в Зангезуре, затем около трех месяцев в Карабахе», «Нет, ни одной царапины, клянусь Аллахом, мимо меня даже пуля не пролетала», «Ну кто меня может обидеть?», «Да, посылку получил, носки и варежки особенно пригодились» (не хватило смелости сказать, что варежки я отдал другому), «Не беспокойся, и еды у нас вдоволь, и одежды хватает», «Пока не знаем, может, после Новруза вернут обратно на место».

В конце концов, ее вопросы иссякли, и мать замолчала. Это означало, что пришел мой черед спрашивать.

– Утром приехали?

– Да. Уже сколько дней твоя жена проходу не дает: «Поедем в город, Агаали повидаем, праздник вместе встретим, парад посмотрим…». Не выдержала, поддалась на уговоры, собрала свой узелок.

Вот характер, никогда не признается, что и самой хотелось приехать.

– Дядя вечером с вокзала проводил. Сказал, позвонит Сафтару, чтобы нас встретили. Твоя жена просила, умоляла тебе не сообщать, говорит, что-то там тебе приготовила. Как это называется? Сюрприз? Да, сюрприз. А я всю ночь глаз не сомкнула от стука колес. Утром Сафтар встретил и привез сюда… И что у тебя за сюрприз, доченька?

Наргиз опустила голову и стала теребить концы кялагаи¹¹. Я под столом легонько наступил ей на ногу, быстро сменил тему разговора:

– Дядя как? Ничего мне не передал?

– Нет, сказал, что вы иногда по телефону говорите. Дядя, слава всевышнему, хорошо себя чувствует. Бойкий еще, несмотря на свои пятьдесят пять. Но вот у бедняги жена по-прежнему тяжело болеет, сколько лет он ее на лечение возит, а толку никакого. Он и сам хотел приехать. Но решила, что я еду, ему пришлось с женой остаться. Сынок, ты меня слышишь? О чем думаешь?

Снова пришлось сменить тему.

– А Сафтар муаллим где? – спросил я, оглядываясь по сторонам, как будто хозяин дома сейчас выйдет из-за шкафа.

– Детей взял в школу, Новруз празднуют. Придут скоро. Ты лучше скажи, твои мысли где витают? Вроде спрашиваешь, а ответа не слушаешь?

Мать бросила короткий взгляд на невестку (Наргиз, зардевшись, отвернулась) и поднялась из-за стола:

– Пойду, прилягу. У меня после поезда голова гудит. Не могла уснуть, не увидев тебя. А ты умойся, потом, если хотите, пойдите погуляйте. На улице настоящая весна. И жене твоей не помешает: на воздухе надо больше бывать.

* * *

Мы молча вышли из дома, перешли дорогу. Минуту назад нам так хотелось остаться наедине, а теперь не могли найти слов, чтоб поговорить.

В Сухом саду¹², окруженном гостиницами, чайханами и ресторанами, кипела жизнь. Все еще ощущалось приподнятое настроение после парада. Я был в военном мундире. Многие прохожие, совершенно незнакомые люди, почтительно здоровались. Наргиз с неприкрытой гордостью взяла меня под руку:

– Представляю, как со стороны забавно смотрится бравый офицер, идущий под руку с беременной женщиной.

– Что ты хочешь сказать?

– Хочу сказать, что, видать, нарушила твои планы, раз ты так хмуришься. Если б я не приехала, нашел бы кого-нибудь, как эти, и настроение было бы хорошее.

В дальнем углу сада два офицера на скамейке оживленно беседовали с двумя светловолосыми девушками.

– Правильно говорят, лучшая защита – это нападение. Это что за выходка была?

– Само собой вырвалось. На самом деле, у меня другая задумка была, Агам¹³.

Наргиз называла меня «Агам». Однажды мама услышала, ей не понравилось, что жена сокращает имя мужа, и она перестала это делать на людях.

– Какая еще задумка? – удивился я.

– Узнаешь на следующем параде, – она хитро улыбнулась, но, как бы замявшись, быстро отвела взгляд.

Я сделал вид, что разозлился и вырвал руку.

– В таком положении пускаешься в дальнюю дорогу и даже не спрашиваешь совета.

Наргиз совершенно спокойно снова взяла меня под руку.

– Это почему же не советовалась? Ну, например, я хотела, чтобы мы поехали на фаэтоне. Знаю, что мать не любит шума паровоза, и запах вагона ей не нравится. Но она не согласилась, сказала, нельзя тебе прыгать часами на ухабах и пыль глотать. А я послушалась. Не волнуйся, я себя чувствую, как перышко. Чтобы увидеть тебя, Агам, готова была полторы сотни верст босиком пробежать.

– Босиком пробежать… А он?

– Он тоже бежал бы вместе со мной.

Я немного повысил голос:

– Не превращай все в шутку. Два года одного ребенка ждем…

– Тихо, услышит. Вырастет и разберется с тобой за то, что на его беременную мать кричал.

– Пусть только посмеет, уши надеру, – сказал я. А сам представил здоровенного малыша с торчащими из-под чепчика красными ушами, который, высунув руку из пеленки, грозил мне пальчиком. Не выдержал и улыбнулся.

Наргиз обрадовалась.

– Вот это уже другое дело. Перестань пугать нас злым выражением лица.

Мы гуляли по аллеям, отдыхали на скамейках, согретых весенним солнцем, потом снова кружили по парку, говорили о нашем будущем ребенке (Наргиз было все равно, а я хотел мальчика). Представляли, как будем его любить и растить. Я предложил придумать ему имя. Наргиз испуганно покачала головой:

– Ты что, нельзя давать имя еще не рожденному малышу, плохая примета.

Ну почему мы, мусульманские мужчины, такие? Всю любовь и ласку своим женам показываем только через детей? Считаем неприличным упоминать имя жены при чужих людях, «мать наших детей», говорим. Вот и во мне сейчас внутри все кипит, душа полна словами нежности. А я их произношу молча или адресую заветному сыну, жизнь которого неразрывно связана именно с ней и только с ней? Язык не поворачивается называть вещи своими именами. Просто иногда сжимаю руку идущей рядом женщины.

Надо бы перестать. А то синяк останется.

* * *

Наутро, попрощавшись с мамой и Наргиз, я вернулся в Сальянские казармы. По дороге позвонил с почты дяде, сказал, что ночью Сафтар муаллим отправит их с вокзала, пусть завтра пошлет кого-нибудь к поезду.

Вечером Пятый Бакинский полк организовал банкет в честь Новруз-байрамы. Все офицеры, принявшие участие в параде, были в числе приглашенных. Ожидался приезд военного министра, начальника штаба армии, командира второй дивизии, иностранных гостей.

Часам к семи мы все собрались в офицерской столовой. По указанию министра, чтобы досыта накормить аскеров в дни праздника, на каждого воина выделялось ежедневно сорок дополнительных рублей, так что еды и питья было вдоволь, столы ломились от яств. В нескольких местах на блюдцах были выставлены сэмэни¹⁴. Но никто не садился: все ждали главного гостя.

Главный гость задерживался. В столовой было шумно, высокие потолки усиливали гул, поэтому мы – прапорщик Мирали Гусейнов, подпоручик Пармен Даушвили, командир пулеметчиков, штабс-капитан Джебраил бек Алиев из Бакинского полка, ротмистр Герай бек Векилов, поручик Осман ага Гюльмамедов, ротмистр Юра Гаибов из Татарского конного полка, подпоручик второй артиллерийской бригады Соломон Чиджавадзе и я – вышли во двор, встали у здания, подальше от входа. Погода была по— настоящему весенняя, а настроение после парада просто отличное. До вчерашнего дня я никого из этих ребят – кроме Мирали, с которым в 1918 году учился в Гянджинской школе подпрапорщиков – и толком-то не знал. Так, отдавали честь и здоровались пару раз на плацу, проходя мимо: «Салам!», «Алейкум-салам!» По приказу министра с недавних пор в армии была принята именно такая форма военного приветствия. Но атмосфера, созданная парадом, которая до сих пор витала в воздухе, сблизила нас, мы словно давно дружили и побратались. Только разговор затихал, Чиджавадзе запускал очередной анекдот про пулеметчиков, а Джебраил бек старался не оставаться в долгу. Почему-то пушкари и пулеметчики любили дразнить друг друга.

– Значит, офицер части проводит распределение среди призывников. – Не дожидаясь, пока утихнет громкий смех, Соломон перешел к следующему анекдоту. – Сначала он зовет к себе одного новобранца и спрашивает: «Чем занимался на «гражданке»?» «Я был помощником повара», – отвечает тот. «Тогда отправишься на кухню». Офицер подзывает второго солдата. «А ты что умеешь?» Этот, неплохо играющий на таре заика, в душе радуется, думает, что окажется в военном оркестре, подальше от пуль и грязи, хочет сказать, что тарист. «Я та-та-та-та-та-та…» Офицер его прерывает. «Понял. К пулеметчикам!»

Джебраил бек попытался перехватить инициативу.

– Теперь моя очередь. Один хвастун-пушкарь…

Чиджавадзе схватил его за рукав.

– Разрешите, штабс-капитан, последний. Клянусь, забуду. Честное слово, потом замолкну. Итак, пулеметчик танцует на балу с одной мамылы-матан¹⁵…

Офицер так забавно и сладко произнес по-азербайджански с грузинским акцентом слово «мамылы-матан», что после первого же предложения все залились смехом. Даже Джебраил бек не удержался, но, увидев въезжающий во двор казармы автомобиль, принял серьезный вид.

– Кажется, министр прибыл…

Все сразу замолкли, руки невольно потянулись к ремням и верхним пуговицам кителей.

* * *

Самед бек Мехмандаров и его заместитель Али ага Шихлинский имели в армии высокий авторитет. Особенно те, кто, как я, окончили специализированные училища в Азербайджане и имели достаточное представление о нашей военной истории, считали этих генералов от артиллерии живыми легендами. Я не был фанатиком: видел не только боевые успехи молодой азербайджанской армии, но и недостатки в военном строительстве. И все же тем, что могу стоять вот так близко к нашему военному министру, даже сидеть с ним за одним столом, я невероятно гордился. С нетерпением ждал, какую речь произнесет Мехмандаров.

Несколько минут он беседовал с рядом сидящими гостями. Наконец, глотнув чая из красивого грушевидного стакана, он поднялся. Все военные тут же вскочили.

– За опоздание, и… за то, что задержал вас, – министр повел рукой, как будто считая нетронутые блюда и вазы на столе, – приношу глубочайшие извинения. К сожалению, господа, не все идет так, как нам хочется. Полагаю, к концу вечера смысл этих слов будет для вас понятнее. Мы, мусульмане, только что вступили в истинную пору национального творчества и должны привить здоровый национализм пробуждающемуся от векового сна народу. Именно с этой точки зрения я высоко оцениваю вчерашний парад, объявляю искреннюю благодарность всем офицерам, вложившим много труда, потратившим много терпения на то, чтобы он был таким ярким. Поздравляю всех от имени правительства с праздником Новруз! Вы все были на площади, видели плачущих от радости людей, бросающих на головы аскеров цветы, море развевающихся трехцветных флагов. Иностранные наблюдатели подходили ко мне и говорили: «Мы не верили, что за короткий срок вам удастся создать регулярное войско, потому как знали, в царской России более века азербайджанцев в армию не призывали». Спасибо, что на старости лет дали мне возможность испытать такую гордость за горячо любимую страну. Всегда также высоко держите честь аскера армии Азербайджана, цените офицерскую честь! Вспоминаю одну историю, случившуюся прошлой весной, как раз перед праздником Новруз. Боец Татарского конного полка Ханмирза Маликахмедоглу попросил у своего командира разрешения посетить больную мать, которая жила недалеко от города, в селении Сарай. Каким-то образом дома сам заболел и скоропостижно скончался. Перед смертью попросил мать вернуть в воинскую часть его обмундирование, которое является имуществом армии. На следующий день после похорон мать нашла возможность исполнить волю сына, вернуть его форму. Когда мне рассказали о случившемся, я приказал выяснить, как служил этот аскер в полку. Доложили о его достойном поведении, честности и старании. Его преданность своей армии меня тронула, но дело было не только в этом. Я подумал, как эта убитая горем женщина добралась до города, нашла воинскую часть и, стоя перед ее воротами, прижимая к сердцу одежду сына, которого только вчера потеряла, ждала появления дежурного офицера; представил, о чем она сама могла думать в эти минуты, и расчувствовался. Она ведь могла оставить форму себе, как память о единственном сыне, или, на худой конец, продать ее или обменять. Старая, больная мать жила в бедности, тем не менее, сочла необходимым выполнить завещание сына. Мы, конечно, не оставили мать аскера в беде, но сейчас я о другом. Ханмирза Маликахмедоглу до последнего дыхания помнил о своем солдатском долге, не забывал, что надо вернуть казенное имущество, что молодая армия испытывает во всем нужду, и что эта форма в части пригодится! Растите таких преданных и честных аскеров! И никогда не забывайте: аскер всегда похож на своего командира, офицер – на своего генерала. Если командир отважный, то и аскер смелый, если офицер слабый, то и аскер никчемный. Победа приходит тогда и только тогда, когда во время боя возникает полное взаимопонимание между теми, кто отдает приказы, и теми, кто их исполняет. А теперь, господа, к сожалению, я вынужден покинуть вас. Скоро начнется важное собрание Совета Министров. Для меня было большой честью хоть на короткое время сидеть с вами за этим праздничным столом, я чрезвычайно горд тем, что имел возможность лично высказать господам офицерам искренние слова благодарности.

Начальник штаба армии генерал-майор Салимов вышел проводить министра до машины, и мы сели на свои места только после его возвращения. Но все были, как на иголках. Чувствовали, что случилось нечто чрезвычайное, и мы на пороге важных событий.

Часам к 12-ти ужин завершился. Приглашенные гости разъехались, а нам, офицерам воинских частей, было велено остаться и ждать. Генерал Салимов с командирами полков прошли в соседний малый зал.

Офицеры беседовали стоя, беспокойно поглядывая на часы. В углу столовой, между двумя высокими окнами стояли напольные маятниковые часы в узком корпусе, достойные стать украшением самого изысканного ресторана. Двухметровый старинный шкаф, корпус которого был сделан из красного дерева, на который рука какого-то очень терпеливого мастера нанесла тонкий витиеватый узор. Сам маятник был похож на корабельный штурвал, в центр которого были вмонтированы еще одни маленькие часы. А висящие по бокам на цепочках две большие гири напоминали якорь и не мешали мерному покачиванию маятника. Вероятно, это были трофейные часы, доставшиеся в результате победы в морском сражении, хотя, может быть, являлись подарком казарме одного из меценатов-патриотов.

За столом остался лишь худой капитан, который как ни в чем не бывало жевал очищенные орехи с кишмишом. На его спокойном лице застыло такое выражение, какое бывает у людей, знающих все наперед, и их невозможно чем-либо удивить.

Я, не отрывая глаз от капитана, совершенно мне не знакомого, прошептал на ухо ротмистру Герай беку:

– Видать, не зря сегодня по казармам ходили слухи. На все сто процентов – нас вернут в Зангезур.

– Не уверен. Может, в Газахе или на Самуре что случилось? В Зангезуре под Дыгом мы армян здорово общипали, вряд ли они так быстро оперятся.

– Про Газах ничего не могу сказать, но перед возвращением сюда звонил дяде с почты. На Самуре спокойно.

Наконец, двери малого зала распахнулись.

Все замолкли. Даже капитан, наполнив ладонь орехами и кишмишом, встал с места и перестал жевать.