Kitabı oku: «Штангист: назад в СССР», sayfa 2
Глава 2
Удивившись моему напору, он даже отступил на шаг. Остальные двое тоже, кажется, опешили.
– Так твой портфель, ты и лезай.
– Без сопливых разберусь, – нахмурил я брови. – А ну, давайте отсюда, мелюзга.
– Чего? – Белобрысый изумился еще сильнее. – Ты кого мелюзгой назвал?!
– Уши давно чистил? – Дерзко кивнул я.
– Ах ты… Вот получишь сейчас по шее, будешь знать…
Белобрысый не выдержал, вцепился мне в одежду. Я не отступил, схватил его в ответ. Мы повалились на землю.
Кое-что я успел заметить. Хоть был я и ниже белобрысого, но крупнее, тяжелея него. А потому… В борьбе у меня будет преимущество.
– Давай! Давай, Гриша! – Закричали мальчишки.
– Батон расхрабрился! Покажи ему, кто тут главный!
– Да!
Мы стали бороться на траве. В руках мальчишки, которым я очутился, было немного силы. Слабенький он совсем. Зато в теле было немало веса. Потому я просто пересилил белобрысого, которого звали Гришей, и, к изумлению окружающих, оказался сверху.
– Ты че, Батон?! – закричал он. – Совсем осмелел?! Я ж тебя по всей дороге раскатаю!
– А раскатывалка-то отросла уже? – Сквозь зубы протянул я.
– Атас! – Крикнул вдруг рыжий, – кто-то идет! Кто-то из взрослых!
Двое пацанов кинулись ко мне, стянули с Гриши. Тот с трудом поднялся. Пытаясь отдышаться, торопливо полез в карман, достал свой галстук и абы как повязал на шею.
– Мы с тобой еще поговорим, Батон, – зло сказал он.
– Милости просим, – проговорил я, поднимаясь на ноги.
– Идет! Это дед Фомка идет! – Крикнул рыжий.
Ребята, все как один, метнулись к абрикосе, похватали сваленные там портфели и дали деру через лужайку, к рощице, что росла неподалеку.
– Эх вы, шалопаи! – Услышал я старческий прокуренный голос.
Обратив взгляд к озеру, откуда кричали, я увидел старика. Мужчина, одетый в поношенные брюки, высокие резиновые сапоги и стары й пиджак, бежал вверх, к дороге. Торопливо и неуклюже поднявшись, он вышел на грунтовку, отдышался.
– Ты посмотри! – Крикнул он вслед умчавшейся троице, – а еще пионеры! Уши бы вам пооборвать!
Потом дедок направился под абрикосу.
– Здорова, Володя. Опять ты тут? – Спросил он. – Я ж тебе еще после прошлого раза говорил, что б ты этой дорогой со школы домой ни ходил. Ты городом, городом топай.
Володя? Значит, зовут меня теперь Владимиром, эко чудо… Я умер и перенесся… Куда?
– Здрасте, – поздоровался я
– А чего ж ты городом не пошел? – Нахмурился старик.
У него была красное, рябое лицо и большой нос. За ухом, под кепкой-пирожком, старик держал сигарету-самокрутку.
Не ответив, я поднял взгляд на свой портфель. А то, что это был именно мой школьный портфель, у меня не было сомнений. Вернее… портфель этого мальчишки. А значит, именно в нем я смогу найти ответы, куда я попал.
Старик тоже задрал голову.
– Это твой, что ли?
– Мой, – ответил я.
– От засранцы. Ты погляди на них…
– Надо достать, – буркнул я.
– Так, – старик задумался. – По веткам мы с тобой плохие верхолазы. Мне возраст не позволяет, а ты…
Он глянул на меня. Я тоже осмотрел свое тельце. М-да… Оказался я в пухлом, совсем неспортивном теле мальчишки, который явно любит уплетать блинчики и всякие прочие оладушки…
– Лады. Пойдем, Володя. До меня домой сходим, принесем лестницу. Ну и достанем твое добро. Только удочки смотаю, что б наживка за зря ни пропала.
– Нет, деда… – Замялся я, не зная, как назвать этого старика.
Белобрысый с дружками назвали его дедом Фомкой. Совершенно ясно, что было это прозвище, а не настоящее имя. И почему он Фомка? Да черт его знает…
А по поводу лестницы… была у меня другая идея, получше. Очень уж мне хотелось мой портфель вернуть. Вернуть и понять где… или даже… Когда я оказался.
То, что это прошлое, советское время, сомнений у меня уже вызывало. Спросить у старика напрямую было странно, а в портфеле точно есть тетрадки и школьный дневник.
– Чего… Нет?..
– Давай мы без лестницы, деда, – начал я. – Она, пади, тяжелая. Тащить долго. А мы с тобой такие себе носильщики. У тебя возраст, а я…
Я многозначительно развел руки. Дед Фомка хмыкнул.
– И как же ты его хочешь достать? Уж не взобраться ли на такую верхотуру?
– Не, у меня другая идея.
С этими словами я, как ни в чем не бывало, направился к рощице.
– Это какая же? – Дед Фомка неловким шагом последовал за мной. – Слышь, Володя, ты чего задумал-то? А то у меня ж там удочки…
М-да… Ситуация была интересная. Старик, очевидно, меня знал. Я же его нет. Да и, чего говорить, все сейчас было странно. Сложно понять: это какой-то предсмертный сон или явь? Как я оказался в теле пухлого мальца? А может та, моя прошлая жизнь штангиста была одним сплошным сном ребенка? Да ну… Глупости какие-то. Слишком уж я хорошо помню себя настоящего. В общем, ладно. Будем разбираться.
– Ничего, деда, – обернулся я. – Ты иди, если надо. Только скажи, а ножика у тебя с собой случайно нету?
– Ножика? – Дед Фомка нахмурился, – а зачем тебе ножик?
– Ну, ни топора, ни пилки ты с собой, очевидно, не носишь. Так может, у тебя ножик где по карманам валяется?
– Странный ты какой-то, Володя, – дед Фомка пригнулся, пристальнее посмотрел на меня. – Вроде бы как ты, а вроде бы как и не ты.
На эти его слова я только пожал плечами. Еще раз спросил про ножик.
Дед Фомка кивнул.
– Есть, но перочинный только.
– Давай какой есть.
Дед Фомка вынул из кармана коричневую пластиковую рукоять складного ножа. Сунул мне. Рукоять была очень красивая, выполненная в форме прыгающей белочки. С одной ее стороны, под беличьей мордочкой я прочитал: «Ц 1Р 60К». То есть «цена один рубль шестьдесят копеек».
Нож, очевидно, был советский. Точно такой, какой был у одного моего одноклассника, имя которого уже давно вымылось из памяти. К двадцать четвертому году, если такие и найдешь, то точеные-переточенные. А этот был почти новый, как вчера из магазина.
Я вынул лезвие за когтевой шлиц на клинке, оно щелкнуло и зафиксировалось под прямым углом от рукояти. В памяти тут же всплыли воспоминания о том, за что мы в детстве ценили такие ножи. Ими, открытыми вот так, наполовину, очень удобно было играть в ножички.
Я хмыкнул, раскрыл лезвие до конца.
– Чего такое? Да острый-острый. Только вчера наточил, – сказал дед Фомка.
– Да вижу, – попробовав на палец наточенное острие, сказал я. – Ладно, пойду. Ты, дедушка, если надо, иди к своим удочкам. Дальше я сам.
– Сам? – Нахмурился дед Фомка. – Точно?
– Точно. А что тут такого? – Я улыбнулся.
Дед Фомка не ответил, только удивленно заморгал.
– Ты что, никогда не видел, как пацан ходит с ножиком в лес? – Спросил я с улыбкой.
– Нет, Володя, – поторопился он покачать головой. – Я никогда не видел, чтобы в лес с ножиком ходил ты.
– Все когда-то бывает в первый раз, – пожал я плечами и потоптал по подросшей почти по щиколотку зелененькой травке.
Дед Фомка потащился за мной, я, впрочем, был и не против. Рощица вымахала совсем недалеко и от дороги, и от одинокой абрикосы.
– А чего ты хочешь тут сделать, Володя? – Спросил дед Фомка, пробираясь за мной по зарослям.
– Сейчас дедушка. Подожди минутку, – сказал я, примеряясь к молоденькой и тонкой, но уже высокой акации. – Вот, эта подойдет.
– Рагатину вырезать. Чтобы снять рюкзак, – догадался дед Фомка. – Ну ножиком ты будешь долго возиться.
– За неимением других инструментов будем исходить из того, что есть.
– Давай я, – подошел дед Фомка – Вдруг форму попортишь. Мамка ж тебя тогда заругает.
– Да не, я разберусь, дедушка, – улыбнулся я, обернувшись к Фомке. – Но если хочешь помочь, то подержи деревце. Что б сподручней было резать.
Я опустился где потолще, чтобы ровная часть стволика получилась подлиннее, а потом принялся резать мягкую сочную кору, делая выемки по обе стороны ветки. Надо сказать, физическое состояние Вовы оставляло желать лучшего. Уже минуты через две работы, я покрылся испаренной и почувствовал, как майка под рубашкой липнет к телу. Мышцы на слабых руках мальчика просто горели огнем.
Когда акация поддалась, мы с дедом Фомкой, остерегаясь молодых иголок, сняли деревце с аккуратного пенечка. Стали очищать от лишних веток и игл. Срезав шарообразную, едва-едва отросшую крону, оставили самые крепкие палочки рогаткой.
Так, вооружившись своим кустарным инструментом, я и пошел под абрикос.
– Давай помогу, Володя, – дед Фомка тоже взялся за стволик, когда я потянулся им к лямке портфеля.
Мы стали пытаться поддеть лямку, чтобы отцепить мою сумку от сучка. Не сразу, но это у нас получилось.
– Лови! Лови, Володя! Щас рухнет! – Крикнул задравший голову дед Фомка.
Потревоженный портфель зашатался, а потом соскользнул с сучка и упал прямо мне в руки.
– Сняли, – улыбнулся старик, откладывая рогатину. – Ну ты молодчина, Володя. Вон как придумал.
Потом дед недоуменно посмотрел на то, как я тут же опустился на корточки, открыл золотистый нажимной замок сумки, стал рыться в учебниках. Тут же достал учебник русского языка за пятый класс. Так, ясно. Значит, я заканчиваю пятый класс. Выходит, мне одиннадцать или двенадцать лет.
Торопливо раскрыв учебник, я извлек хранящуюся в нем зеленую тетрадку. Стал читать. Лицевая ее сторона гласила: «тетрадь по русскому языку. Ученика пятого "Д" класса Медведя Владимира Сергеевича.
– Медведя, – произнес я задумчиво. – Вот так фамилия мне досталась.
– Володя, а ты чего? – Услышав, как я бормочу себе под нос, спросил дед Фомка.
– Да ничего-ничего. Проверяю, не потерялось ли чего.
Торопливо развернув тетрадь, я дошел до первого пустого листа. Прочитал: «Двенадцатого мая. Классная работа».
Значит, сегодня двенадцатое мая. Пятница. Закрыв тетрадку, я обратил ее задней стороной. Там меня встретили Законы Пионеров Советского союза. Что ж, ситуация обрисовывалась все яснее и яснее. Я умер и очнулся в теле мальчика Вовы Медведя из пятого «Д» класса. Мне двенадцать лет, и живу я в… А какой это город? На мой родной Курганинск совсем не похоже.
Я вернул тетрадь в учебник, сунул книжку обратно в сумку. Потом достал дневник.
– Слышь, Вов, – опустился рядом дед Фомка. – Так, может, все-таки расскажешь, чего у тебя такого в школе твориться?
– В каком это смысле, дедушка? – Спросил я, не отрываясь от поисков.
– Да в таком. Этих троих ребят я знаю. Они вполне нормальные, не раздолбаи. Гриша вообще отличник, первый спортсмен в твоем классе. А они так с тобой поступают.
Я извлек дневник. Бледно-малиновая книжица несла на себе своей шершавой обложке надпись с моим именем, фамилией и номером школы. Школа, к слову, была девятая. Но главное я увидел отметку об учебном году: тысяча девятьсот семьдесят второй – семьдесят третий учебный год… Значит… Я в СССР в семьдесят третьем году.
До чемпионата мира по тяжелой атлетике два года… До олимпиады восемьдесят – семь лет. Черт… Может быть, даже… успею.
– Ты мне, Вова, расскажи. Что ты такого сделал, что на тебя эти мальчишка взъелись? Просто так они бы не стали тебя так шпынять. А тут… Какой это раз? Третий? Пятый?
– Я не знаю, – отвлекшись от дневника, сказал я.
– Не знаешь, какой раз?
– Нет, дедушка. Не знаю, за что.
Дед Фомка нахмурил кустистые брови, но промолчал. Я же вернулся к дневнику. На обложке я прочитал и город, в котором нахожусь: Усть-Кубанск. Что ж. Город, на Кубани. Я в нем не бывал, но это Краснодарский край. Все же, как ни крути, а места знакомые, даже родные. Вот только неплохо было бы теперь отыскать, где я живу. Очевидным способом было попросить деда Фомку. Раз уж он так хорошо со мной знаком, просто не может не знать, где я живу.
– Странно как, – старик нахмурил брови глубже к переносице.
– Слушай, деда, – сказал я, вернув дневник на место, – проводи меня домой, пожалуйста.
– А. Боишься, что эти ребята к тебе опять пристанут?
Конечно же, я не боялся. Я еще в детстве привык стоять за себя. Папа мой был офицером, и мы часто переезжали туда, куда пошлет его Родина. Мне же, всякий раз приходилось менять круг знакомств. И не все пацаны в новом кругу бывали ко мне дружелюбны. Часто случалось все совсем наоборот. Однако на вопрос старика я промолчал. Пусть думает, как ему удобно.
– Конечно, Володя, – согласился старик. – Путь, правда, неблизкий. Но я тебя провожу. Удочки только смотаю.
Как только старик сложил свои удочки-бамбуки и убрал их в чехол от охотничьего ружья, мы отправились в путь. Обойдя озеро, пошли к городу. Быстро попали в низкоэтажный пригород, состоящий в основном из низеньких хат, да небольших кирпичных домов с приусадебными участками.
Потом мы вышли на проезжую улицу. Потопали вдоль нее по свежеуложенному бетонному тротуару. Автомобильный поток был, хоть и не чета тому, к которому я привык к две тысячи двадцать четвертому году, но все же оставался отнюдь не скромным.
Мимо нас проносились москвичи, жигули, большие груженые самосвалы ГАЗ и новенькие КаМАЗ.
Вот, мимо проехал белый ИЖ-412. А тут и вовсе важно едет белая Волга. Видимо, везет она серьезного человека из горсовета или начальника какого-нибудь завода.
Город Усть-Кубанск был, как я потом узнал, небольшим. Старый центр его, низкоэтажный и состоящий в основном из маленьких многоквартирных домов-жактов, соседствовал с «новым», построенным преимущественно из пятиэтажных хрущевок. Дальше, ближе к Кубани, возводили новые, высотные «брежневки».
Я, следуя по городу вместе с дедом Фомкой, то и дело наблюдал, как вдали, машут своими стрелами высокие строительные краны.
Город кипел, разрастался, полнился новыми советскими людьми. Все вокруг, с высоты детских глазок, казалось мне большим, просто монументальным.
Даже «Продовольственный магазин номер пять», который мы с дедом Фомкой миновали, показался мне огромным и даже каким-то величественным.
Большое белоснежное здание красовалось своими декоративными колоннами. У входа, в его тени, улыбчивые мужики пили за круглыми стоячими столиками пиво, болтали и шутили.
Все тут было наполнено какой-то давно забытой мною жизнью. Советские люди, которых я встречал на пути к дому, виделись мне улыбчивыми, веселыми, или, напротив, серьезными и уверенно смотрящими в будущее.
Как же это контрастировало с отстраненными, холодными людьми из двадцать четвертого. С людьми, погрязшими в своих кредитах и проблемах, не знающими, что будет завтра и боящимися этого будущего. Не чувствовалось в их взглядах и позах того, что я видел в советских гражданах – спокойствия и уверенности, что завтра будет лучше, чем вчера.
Эта их уверенность вдохновляла, будоражила меня. На миг мне показалось, что я… счастлив.
Это ж выходит что? Я снова ребенок, снова все у меня впереди. Целая жизнь впереди, и я могу прожить ее так, чтобы не совершить печальных ошибок прошлого. Могу снова сделать то, чего желаю больше всего – добраться до большого спорта, до большой тяжелой атлетики.
Я могу снова пройти этот путь, но быстрее, увереннее, лучше. Теперь-то все не закончится на злосчастном тренере-шкурнике. Вот только есть пару моментов…
Мое теперешнее тело – слабее некуда. Толстый мальчишка, в котором я очутился, совсем не был готов к началу тренировок, к появлению в его жизни хоть каких-то непривычных ему физических нагрузок. Это первое. Второе же – нужно понять, где тут, в Устрь-Кубанске секция тяжелой атлетики? А то, что она тут есть, я не сомневался. Это же Советский Союз!
От мысли, что я снова могу вернуться к снарядам, к весам, к тренировкам, меня будоражило. Я чувствовал, как в душе прямо сейчас зарождается спортивный азарт.
– Ну вот, почти пришли, – сказал дед Фомка, когда мы завернули на широкую гравийную улицу, полнящуюся небольшими домиками.
Всюду тут, перед зелеными, синими, желтыми деревянными заборами, росли у дороги высокие орехи, приземистые вишни, стройные, хвастающие своей бугристой корой сливы. Улица буквально тонула в зелени и тени, которая была такой приятной под полуденным солнцем.
Старик, решивший поздороваться с моей, как я понял, бабушкой, повел меня до самой калитки. В каком именно из домов проживал я – Владимир Медведь, сказать я, конечно, не мог. Потому просто последовал за дедом Фомкой.
– О! Смотри, Вовка, – улыбнулся старик, глядя на худенького мальчонку, заворачивающего из-за угла. – А вот и Глеб идет.
Невысокий и тоненький, словно палочка, он топал нам на встречу в расхлябанной синей курточке от школьной формы. Красный галстук весело играл с ветром на его шее. Темно-русый мальчишка со смешным, приплюснутым носом и веснушками, лихо забросил портфель за плечо, и нес его, держа за лямку.
Увидев меня, Глеб изменился в лице. Секунду назад он щурился от солнца, а тут вдруг посмурнел.
– Здорова, Глебушка! – Крикнул ему дед Фомка.
– Здравствуйте, Фома Никитич! А вы чего тут?
Значит, Фомка – все же имя. Вон оно как получается.
– Да вот, с Вовкой домой идем. Я… хм… К бабушке его в гости хочу зайти. Поздороваться.
– А! Ну до свидания!
Мальчик торопливо сошел с дороги, направился к своей калитке.
А мне стала интересна одна вещь – Глебова реакция на меня. Выходит, Вову Медведя одноклассники обижают не просто так. Видимо, чем-то Вова Медведь их первым обидел. Ну или сделал еще что-нибудь неприличное. М-да… Это была проблема. И ее надо было решать. Вот только чтобы решить, надо сначала разобраться в ее сути. Поэтому я и захотел поговорить с соседом Глебом. Наверняка мы учились с ним в одной школе, если не в одном классе.
– Деда Фома, – начал я. – Ты иди. Я с Глебом поздороваюсь!
Глеб, услышав это, зыркнул на меня странно. Потом ускорил шаг.
– Чего, в школе не нагулялись? – Хмыкнул старик.
– Ага! – Только и ответил я, поспешив к Глебу.
Перехватил мальчишку у самой калитки, когда он уже вошел к себе во двор. Недолго думая, я подставил носок туфли, чтобы Глеб не смог закрыть передо мной дверь.
– Э! – Возмутился он. – Пусти! Ты чего, Батон?!
– Разговор есть, – сказал я серьезным тоном.
– Да какой разговор? Нельзя мне с тобой разговаривать! Ты ж знаешь!
– Почему это нельзя? – Схватился я за железную ручку деревянной калитки. – А?
Я потянул, налег всеем весом, и худенький против меня Глеб, сдался.
– Ну чего?! – Вышел он за двор.
– Что за дела, сосед? – спросил я тут же. – Чего это ты от меня убегаешь?
– Ты че, Батон? – Удивился Глеб. – ты же…
– Еще раз батоном назовешь, я на тебя сяду. Понял? – Нахмурил я брови.
Глеб, напротив, удивленно вскинул свои.
– Э-э-э-э… ну…
– Не нукай. Скажи лучше, чего ты убегаешь?
– Мне нельзя с тобой разговаривать, ба… Вова. Если кто из наших увидит, хана мне.
– Почему? – Спросил я. – Че я, прокаженный, что ли?
– Как это почему?! – Удивился Глеб. – Ты что, не помнишь?!
– А ты представь, что не помню.
Глеб недовольно поджал губы, выпрямился как по струнке и выдал:
– Медведю бойкот!
Глава 3
– Бойкот? Это за что же? – Спросил я задумчиво.
– Да не притворяйся ты, Вова, – Глеб скрестил ручонки на груди. – За предательство, конечно! Ну, хватит. А то я уже и себе на бойкот наговорил.
– А чего ж, выходит, со мной разговаривать никому нельзя?
– Конечно, никому! Если кто заговорит с предателем, сам станет предателем. И ему тоже бойкот!
– А чего ж тогда эти трое со мной разговаривали? – Спросил я с ухмылкой.
– Кто? – Удивился Глеб.
– Гриша, например. И Денис, – припомнил я известные имена тех мальчишек.
– Этого быть не может, – покачал головой Глеб. – Врешь ты все. Наговариваешь. Это ж Денис тебе бойкот и придумал объявить. И чтобы он сам, так просто заговорил? Не верю я.
– А ты у деда Фомки спроси. Мы там, с Денисом подрались немного. А перед этим разговаривали. Так что, выходит, и он тоже теперь предатель.
Глеб задумчиво помрачнел. Потом сказал:
– После того, что ты, Вова, сделал, нет тебе больше веры. Мы все из-за тебя пострадали. Весь класс. А теперь ты просто хочешь на других наговорить, чтобы оправдаться.
– Так, – решил спросить я напрямую. – Что я сделал? В чем заключалось мое предательство?
Глеб было раскрыл рот, чтобы заговорить, но вдруг глянул куда-то поверх моего плеча, и глаза мальчишки наполнились страхом. Я тоже обернулся, чтобы посмотреть: чего ж он там такого увидел?
По улице шли три девчонки. Одетые в такую уже не привычную, но теплую сердцу черно-белую форму, они, видимо, провожали до дома одну из подружек.
Невысокая красивенькая девчонка с каре темно-русых волос, помахала двум другим: высокой и худенькой блондиночке и брюнетке, что была пополнее. Потом она весело помахивая портфелем, побежала до калитки.
Оставшаяся пара дружно посмотрела на нас, остановилась.
– Привет, Глеб, – сказала та, что повыше, – ты что же, с предателем разговариваешь?
– Я? Да нет! Предателю бойкот!
– Разговаривает-разговаривает! – Поддакнула вторая, полненькая и щекастенькая с двумя темными косичками, украшенными белыми форменными бантами. – Они же с Батончиком у нас самые-присамые друзья! Я так и знала, что Глеб первый сломается!
– Как дела, девчонки? – Насмешливо спросил я, чтобы избавиться от их ехидных мордашек. – Как вам нынче погодка?
Девчонки удивленно переглянулись.
– Мы не будем тебе отвечать, Батончик, – сказала высокая. – У нас бойкот. Нам с тобой говорить нельзя.
– Да! – снова поддакнула пухлощекая. – У нас бойкот!
– Так вы же уже разговариваете, – рассмеялся я. – Выходит, вы и сами теперь предатели!
Девчонки испугались и быстро-быстро, взявшись за руки, побежали прочь.
– Друг значит, – обернулся я к Глебу, провожавшему школьниц взглядом. – Да что же я такого сделал, что даже друг от меня так легко отвернулся?
Смесь обиды и какой-то досады отразилась на лице Глеба. Такое выражение бывает у людей, кто чувствует несправедливость, но боится с ней что-то сделать.
– Прости, Вова. Мне домой пара. Уроки делать надо.
Не ответив, я кивнул, и Глеб, погрустневший, захлопнул передо мной калитку.
– Нюра! Нюрочка! – Дед Фомка постучался в окно деревянной веранды нашего дома. – Нюра, ты дома?
Я вошел в неширокий, поросший низенькой травой двор. Дом мой оказался небольшим, но сложенным из кирпича. У него был синий конек и шиферная, посеревшая от времени крыша. Небольшие окошки с такими же, как конек, синими обналичниками, смотрели на меня, распахнув ставни.
Во дворе, под фасадными окнами, раскинулся маленький палисадник, полный кустистых рос, шиповника и цветов-однолеток. Справа, у деревянного забора, сгорбился дровник.
За домом, в проходе между стеной и сараем, приглядывался тенистый и какой-то загадочный, сад, полный плодовых деревьев.
– Нету дома, – развел руки дед Фомка. – Убежала куда-то, видать. Ну, ничего. Главное задание я исполнил. Тебя до дома довел. Пойду теперь тоже домой. Рыбачить уже поздно. Жарко стало.
Я забежал на деревянные сходни, осмотрел навесной замочек.
– А как я внутрь-то попаду? – Спросил я.
Дед Фомка удивленно поднял брови.
– А ты что, не помнишь, где у тебя тут ключи висят? Вова, ты чего?
– Да я упал с ветки, когда пытался за портфелем влезть, – пожал я плечами. – Головой ударился, вот память и отбило.
– Правда, что ли? – Старик испуганно расширил глаза, кинулся ко мне, стал осматривать голову. – И ты только сейчас мне такое сказал? А мож, у тебя черепушка где рассажена? А? Так, тебе в поликлинику надо! А чего мы сюда пошли?!
– Не надо, – отстранился я вежливо. – Не надо мне в поликлинику. Хорошо все. Чуть-чуть память отшибло. Лоскутами. Вот, про ключи я забыл.
Дед Фомка засопел.
– Точно все хорошо? Не врешь?
– Точно все хорошо.
Старик хмыкнул.
– Ну, пойдем. Даже я знаю, где у тебя тут ключи.
Старик повел меня за собой, и мы прошли в сад. Тут я заметил большие деревянные клетки, в которых держат кроликов или нутрий. Правда, клетки были пусты и выглядели совершенно заброшенными. Подгнившие, они явно очень давно пустовали.
Дед Фомка снял с гвоздика, вбитого в заднюю стенку сарая, маленький ключик на веревочке, протянул мне.
– На вот. Не забывай больше.
Вместе мы вернулись к входу, и я снял замок. Вошел внутрь. Из веранды мы сразу попали в узенький коридор-кухоньку. Была тут небольшой обеденный стол, кухонный пенал, умывальник с бочком. Рядом, на табурете, стояло железное ведро, полное воды. У дальней стены красовалась когда-то белая, но уже подкопченная кухонная печь на дровах. На дальней стене, у печки, весели кухонные ящики. Словно царь всего помещения, у самой двери стоял холодильник «Ока III».
Заглянув в зеркальце, висевшее у умывальника, я, наконец, смог рассмотреть себя. В ответ на меня глядел пухлощекий, голубоглазый мальчишка. Его светло-русые волосы растрепались. Маленький нос успел загореть и выделялся на фоне румяных, немного веснушчатых щек. Ямочка на подбородке говорила о том, что в будущем, лицо мальчика станет волевым и мужественным, особенно если избавить его тельце от излишней полноты.
– Воды напьюсь, – сказал дед Фомка и взялся за ковшик, плавающий в ведре.
Оставив Фому на кухне, я прошел дальше, в дом. Было тут еще три комнаты – большая гостиная и две поменьше. Между ними, в стене, ютилась печь для отопления. Ее черная топка красовалась на свежевыбеленной стене.
Первая из маленьких комнат оказалась, как это ни странно, моей. Я узнал ее по письменному столу и полке, что висела над ним. Были тут еще небольшая койка и красный, налаченный шкаф для одежды.
– А Вова у нас – прилежный ученик, – сказал я себе под нос, осматривая, как аккуратно убрано его рабочее место.
Учебники и тетрадки лежали стопокй в уголке стола. Полка полнилась детскими журналами и разными книгами.
Приблизившись к ней, я с интересом взял один из журналов. Это оказался «Юный натуралист». У Вовы был целый набор таких. Мальчик, кажется, интересовался животными да и живой природой в целом.
На столе лежала другая солидная книга. Вернув журнал на полку, я взял ее. Это было третье издание «Большой советской энциклопедии». Мальчик почитывал первый том. Причем усердно. Полистав книгу, я заметил многочисленные загнутые Вовой уголки страничек.
Однако, в середине книги, сквозь страницы, я почувствовал какой-то маленький предмет. Перевернул сразу стопку страничек, чтобы добраться до него.
– Ну что, я пойду? – Раздался за спиной голос деда Фомки.
Я обернулся. Краем глаза увидел, как пестрая мелочь выпала из книжки. Он щелкнул о деревянные полы и улетел под кровать.
– Да, спасибо, деда Фома, – улыбнулся я старику.
– Да не за что, – старик тоже улыбнулся в ответ. Потом посерьезнел. – Знаешь, Вова, это ведь совсем не дело.
– Что не дело?
– Ну, когда в классе у тебя такие вещи творятся. Вы ж все пионеры. Должны друг за друга горой стоять. Помогать друг другу, а не вот так враждовать. Как у нас говорят – если плюнуть в коллектив – он утрется. А если коллектив плюнет в тебя – ты утонешь.
– Знаю. Слышал. Да вот только я не уверен еще, кто в кого первый плюнул.
– Это как? – Удивился старик.
– Не знаю. Но ты, дедушка, не переживай. Я справлюсь.
Дед Фомка нахмурил брови. Потемнел лицом.
– Ну… Ты ж знаешь, что если что, я всегда тебе приду на помощь. Ты, если надо, не стесняйся. Мы с твоей бабушкой, как никак, кумовья. И с тобой мы тоже не чужие друг другу люди.
Кумовья? Вон, значит, как получается.
– Раньше ты мне много что рассказывал. Только сейчас все молчишь да молчишь, – продолжал старик. – Вот я и беспокоюсь.
Я приблизился к деду Фомке, задрав ручку, положил ладонь ему на плечо. Тот хмыкнул.
– Ты, деда, не переживай, – повторил я. – Если что, я у тебя обязательно спрошу совета.
– Это хорошо, Вова, – улыбнулся он.
Когда мы распрощались, и старик ушел, я полез под кровать, чтобы достать безделицу, что выпала из книжки.
Заглянув в полное пыли пространство под койкой, я быстро нашел значок. А это был именно значок. Значок победителя спортивных соревнований. Но, кроме него, я нашел и еще кое-что интересное – жестяную коробку.
Кругленькая, похожая на ведерко с ручкой, она была красная, но выцветшая. С нее на меня глянул Дед Мороз в синей шубе. На крышке красовалась потертая надпись: «С Новым годом! 1962»
Первым делом я осмотрел значок. Медно-желтый, он смотрел на меня золотой на красном надписью «Победитель». Под ней в алом кружке нарисовали букву «Ю», а в самом низу полукруглого значка написали «Соревнований!
– Победителю соревнований, – прочел я. – Это чье? Вовы, что ли?
Потом пришел черед жестянки. Когда я открыл крышку, увидел внутри чье-то, заработанное потом сокровище. Это были многочисленные значки и медальки. Ими полнилась вся жестянка чуть не до половины. Я зачерпнул сразу несколько.
– Районные соревнования, призер, – прочитал я на одном из значков.
Была тут их целая россыпь. И большинство…
– По тяжелой атлетике, – сказал себе я.
Их было, правда, много: медали за различные места в городских и межрайонных соревнованиях, значки призеров в состязаниях между предприятиями и спортивными обществами. В особенности меня привлек один из значков. Серебристый, украшенный красной звездой и пшеничными колосьями, он нес на себе надписи «СССР» и «Мастер спорта». В прошлой жизни у меня был такой же.
Порывшись в банке, я нашел не менее примечательную медаль. Золотая, она несла на себе изображение атлета, одной рукой воздевшего штангу над головой. На ней, выделенная синим, была надпись «ДСО Буревестник».
Выходит, в этой семье был или есть какой-то спортсмен. Не просто спортсмен, а тяжелоатлет.
– Отцовские, что ли? – Прошептал себе под нос я.
– Володя, ты дома? – Раздался женский голос из прихожей.
– Дома. – Откликнулся я, недолго думая.
Собрав значки в жестянку, я поставил ее на стол. В комнату заглянули. Это была женщина под шестьдесят. Полненькая, она носила светлую блузку, цветастую юбку и покрыла голову белым платком от солнца. Значит, вернулась бабушка.
К моему удивлению, отреагировала она странно:
– Володя, ты опять папкино добро умыкнул? – Строго спросила она. – Ну ты же знаешь, что нельзя! Зачем лезешь-то?
– Почему нельзя?
Признаюсь, я удивился, но своих чувств не выдал.
– Ну что ты как маленький?! Дай сюда!
Бабушка вошла в комнату, отобрала жестяное ведерце.
– Мамка узнает – будет ругаться. Не лезь ты уже сюда. Чего ты там не видал?
– Это папино? – переспросил я спокойно.
Бабушка, которая хотела было уже выйти, обернулась, удивленно приподняла белесые брови.
– Вова. Ты что? Шутишь? Чего ты опять такой непослушный стал. Так. Садись делать уроки, – с этими словами бабушка унесла жестянку. Крикнула откуда-то из большой комнаты: – Ты голодный? Я на рынке была. Купила муки и яиц с молоком. Щас тебе напеку блинчиков, только печку растоплю. Хочешь? С сахаром.
Я пошел вслед за старушкой, успел заметить, как она спрятала жестянку в антресоли большого шкафа.
Что тут вообще происходит? Это ведь награды! Отцовские награды! Ими гордиться надо, а не прятать от ребенка!
Услышав про блинчики, я почувствовал большое желание наесться их до отвала. Тельце мальчишки буквально-таки требовало насытить себя мучной едой. Даже живот заурчал. Однако, я понимал, что на такой еде далеко не уедешь.
