Kitabı oku: «Только ломаные такты», sayfa 3

9

Обязательным спутником нашей компании была магнитола: с ней ты можешь выйти во двор, взять в поход или на экскурсию или устроить дискотеку после занятий в вестибюле школы, пока не прогонит техничка со шваброй. Крутя круглые кнопки, шевеля антенну, мы впускали к себе в гости иностранных певиц из-за стены, чей сладкий голос лился из динамиков. Эх, знать бы ещё, о чём они поют, вообще красота была бы!

На каналах ФРГ ловились группы, у которых была какая-то непонятная музыка с повторяющейся мелодией через одинаковые промежутки времени и странная манера исполнения слов, которые не пелись, а как будто проговаривались с ударениями. Я даже и подумать не мог, какое влияние окажет на меня эта музыка в будущем и как перевернёт мою жизнь. Здесь не было явных запретов прослушивания вражеских радиостанций на приёмниках, а потому самыми информативными были «Свобода» и «Голос Америки». Но отец не разрешал их слушать, хотя сам грешил этим. Ну, раз ему не возбраняется, то и мне тихонько можно. Как у военных говорят: «В армии можно всё, главное, чтобы никто не видел». Конечно, сразу нельзя попасть на нужную радиочастоту, приходилось двигать колёсико, чтобы можно было разобрать голос через звуки музыки. Красная полоска скакала по столицам государств, и казалось, что весь мир заключён в этом небольшом устройстве.

Когда приходилось оставаться дома по тем или иным причинам, меня развлекал чёрно-белый телевизор Stassfurt, доставшийся от прошлых постояльцев нашей квартиры. Он транслировал восточногерманский канал DFF и нашу первую программу ЦТ СССР, где я практически каждый раз слышал одни и те же словосочетания, только употребляемые в разных местах в зависимости от случая. Спасибо, хоть «Утренняя почта» могла разбавить это однообразие, приглашая группу Europe исполнить свой хит «Точка обратного отсчёта»⁶, либо заставляя всех подпевать за Modern Talking припев их песни Cheri Cheri Lady.

Скажу по секрету, ловили у нас и ФРГшные ARD и ZDF. Эти два канала для меня были окном в другой мир. Я просто обожал западногерманскую музыкальную передачу Formel Eins⁷ с псом по имени «Тизи» – я познакомился с творчеством таких музыкальных ансамблей и эстрадных исполнителей, как A-Ha, Erasure, C.C.Catch и другими, в живом исполнении.

Иногда я брал у Димана японский двухкассетник Sharp, с трудом дотягивая его до своего этажа, чтобы записать себе музыку. Тяжеленая штука, 10 кило точно есть! Что понравится из прослушанного – записывал сразу себе с помощью волшебной кнопки record, и, хочу отметить, качество записи было восхитительное. Можно было не искать какие-то сборники, когда под рукой такой агрегат. И если Монтана-младший в хорошем настроении – это главное. А если у тебя ещё имелся под рукой переносной плеер «Квазар» с наушниками, то можно было прогуляться под музыку на улице, пока к тебе не пристанут знакомые с просьбой тоже дать послушать.

Помимо музыки, я обожал мультфильмы, несмотря на замечания отца о том, что мне давно пора было уже вырасти из них. Из советских это безусловно «Ну, погоди!» и «Раз ковбой, два ковбой», из польских – мультик про пёсика Рекса, чехословацкий «Кротик», и вне конкуренции диснеевский «Том и Джерри» – ради него я не задерживался в школе, игнорируя дежурство, и бежал скорее домой, потому что свои любимые мультфильмы мы могли смотреть только тогда, когда их показывали по телевизору. Не у всех была возможность вставить кассету в видеомагнитофон и смотреть, когда хочется. В результате объявленной в СССР гласности появилось множество совершенно новых по своему формату программ, идущих в прямом эфире, к примеру «600 секунд» с Невзоровым или «Взгляд» с Листьевым. Я стал получать совершенно иную информацию, отличающуюся от той, которую я поглощал при чтении газет. Я воспринимал это как само собой разумеющееся. Мне проще давался компромисс между мышлением советского человека и атрибутами западной цивилизации в силу молодого возраста и неустоявшейся системы ценностей. А вот папе и другим взрослым было с чем сравнивать, поэтому для них это было в диковинку, как возникновение так называемых ток-шоу.

10

Я вёл переписку и с ребятами из СССР. После противоречивых рассказов моих знакомых, только-только прибывших из разных частей Союза, мне хотелось больше общения со своими соотечественниками, тянуло узнать, как они там живут. Но долгая переписка у меня завязалась только с парнем по имени Ваня из Москвы. Остальные же ограничивались безличными фразами типа «с коммунистическим приветом». Что могли знать мои закадычные «друзья» из СССР про ГДР? Да по сути ничего, разве что о единичных дорогостоящих дефицитных товарах в магазинах «Берёзка», о фильмах производства восточногерманской киностудии Defa с их лентами про индейцев, о еженедельной программе «Делай с нами, делай, как мы, делай лучше нас!» с Ади, о ночных музыкальных программах по телевизору, когда выступала социалистическая зарубежная эстрада. И напоследок – по парочке упоминаний о ГДР в программе «Время».

Переписка с Ваньком, как я его упрямо именовал в письмах, сводилась к описанию в красках своего стиля жизни, одежды, предметов быта – в общем, познавали друг друга в сравнении. Его удивляло моё разнообразие в холодильнике: горошек Globus, той же фирмы джемы в баночках с жестяной крышкой для множественного пользования, хрустящие хлопья Zetti, томатный кетчуп в интересном формате бутылочек с пивными крышками. Для меня в диковинку был описываемый Ваньком процесс «варения» джинсы, его коллекция кроссовок от румынских «Ромика» до чешских «Ботас» с «Цебо». Вот тогда я впервые и осознал, насколько мы разные с ребятами из СССР – такие кроссовки только в Союзе казались крутыми, а остальному миру не нужны были эти чехословацкие кроссовки, в том числе и нам, когда рядом были Adidas с Puma. Но такого культа, который существовал в Союзе по «адикам», у нас не было. Как оказалось, у них это предмет роскоши, а не обихода, хотя, конечно, странно, так как Москву кормят все. У Ванька на память сохранились одноразовый стаканчик от Fanta и алюминиевая банка «Кока-Колы» с олимпийской символикой, на самом деле являвшиеся трофеями его старшего брата, которого не получилось выслать из города за 101-й километр на время проведения Олимпиады, как многих других.

Не знаю, почему я так долго с ним общался… Многие ребята говорили, что среди москвичей бытует мнение о растущей на деревьях колбасе и вообще Москва – это отдельный народ и государство. Что ещё запоминающегося строчил мне Ваня, пока я ему рассказывал про самокаты с сидениями и ролики с резиновыми колёсами? Не обращая внимания на его вставки английских слов и жаргонизмы, я узнал про японские куртки Chori, которые в простонародье назывались «аляски», их можно было застегнуть так, что голова уходила полностью в шерстяной капюшон. Про пакеты, которые они очень берегли и даже стирали. Читая про жизнь советских детей в СССР, в частности в Москве, я искренне радовался тому, как мне повезло с местом проживания и условиями жизни. Правду говорят, что не стоит никогда жаловаться на свою жизнь, всегда есть те, кому хуже, чем тебе.

Те ребята, кто приезжал из СССР, мне казались первоначально немножко странными людьми: выдавали их потухшие взгляды и нескрываемое удивление апельсиновому и ананасовому сокам из коробочек с трубочкой или трёхцветной зубной пасте и даже ежедневному завозу фруктов в магазинах, которые у них дома росли максимум летом. Разумеется, далеко не все были настроены к нам дружелюбно. Некоторые индивиды пытались за наш счёт самоутвердиться, но безуспешно. Зато всегда было занимательно наблюдать за серьёзными баталиями между ребятами просоветских и прозападных взглядов, которые в результате сводились к сравнительному анализу, где живётся лучше. Удивительно, что не доходило до мордобоя, а может, и доходило, просто этого я не застал:

– В Америке плохо живётся, а у нас стараются повышать зарплаты и понижать цены!

– Да, только они там бедные, а по сравнению с нами они очень даже неплохо и живут!

– Да всё врёте, начитались всякой хрени!

– Голову включи, почувствуй разницу! Вам об этом просто не рассказывают, а вы верите всему подряд! Если вы так хорошо живёте, почему вы здесь сгребаете всё подряд и везёте домой к себе? А?

Я ушёл играть, а они всё продолжали спорить. Это спустя несколько лет, обернувшись через плечо на свои прожитые годы, я осознал, что мы жили в ГДР намного лучше и богаче, нежели ребята в РСФСР. Примечательно, что приезжие из других советских республик, причём русские, тоже были довольны своей жизнью, отсюда и возникало непонимание друг друга. Мир был намного обширнее и контрастнее, чем мои чёрно-белые представления о вещах, – у каждого цвета было ещё множество оттенков.

Следя за действиями приезжих ребят, я порой диву давался – бананы они пробовали вместе с кожурой или ели их зелёными, не ведая, что им нужно дозреть. Пугали девочек какой-то красной плёнкой, на которой люди запечатлены без одежды. Одну жевательную резинку они жевали прямо с утра, а вечером клали в блюдечко с сахаром, хорошенько обкатав там, и оставляли в холодильнике до завтрашнего дня, чтобы снова жевать её по новой.

Жизнь протекала у них своим чередом вокруг мифов: существовало поверье, что если волк соберёт все яйца и наберёт 1000 очков на «Электронике», то на маленьком монохромном дисплее покажут мультфильм. Майкл Джексон, оказывается, является дальним родственником Назарбаеву, а у Горбачёва на самом деле еврейская фамилия, и вообще, Разин из группы «Ласковый май» его племянник. Много рассказывали про НЛО и СПИД. Приезжие оттуда не видели разнообразия сортов колбасы и сосисок, спокойно оставленных велосипедов на улицах, рекламу по телевизору, на экране которого не выскакивала в полночь заставка «Не забудьте выключить телевизор» и можно было смотреть кино хоть всю ночь. Чтобы вы понимали – у любого советского гражданина, вне зависимости от возраста, встреча с социализмом с немецким лицом вызывала культурный шок: всё аккуратненько, начиная с выложенных товаров на полках и заканчивая убранными аллеями и газончиками, потрясала даже элементарная вежливость продавцов. Приезжие были удивлены, они не привыкли к такому. Я тоже порой недоумевал: а что, в СССР разве иначе?

Но всё познаётся в сравнении: у меня пакеты, а у них авоськи; в магазинах можно купить йогурт, а у них смешанные вручную варенье со сметаной в домашних условиях; со здешних жвачек получаются большие пузыри, а у них мазь для лыж, гудрон да невкусные советские жвачки со вкусом кофе. Я даже сначала не поверил: какой же дурак будет жевать гудрон? Меня поражало, что в СССР подержанные машины стоили дороже новых: как такое вообще возможно? Мне было сложно понять, что нового автомобиля приходилось дожидаться в гигантской очереди, а б/у вот стоит по факту перед тобой, бери и езжай. Ты не мог получить квартиру в другом городе, если ты там не прописан, либо же нужно было жениться на местной жительнице. Вот эти вещи вообще были далеки от моего понимания.

Чувствовалось, что у нас больше развито чувство осознания того, что мы советские люди, и мы гордились этим, в отличие от тех, кто приезжал с большой земли. Мы здесь отстаивали это перед немцами. Хотя, по сути, мы были одинаковыми – тот же приём в пионеры, те же уборки урожая, те же уроки труда. Вообще, я считаю, что мне с моим окружением и одноклассниками очень повезло. В принципе, как и с учителями, сюда приезжали преподавать только лучшие из лучших. А вот приезжие из Союза почти в унисон твердили, что в их классе не было единства, только единообразие, принудиловка и раздражающая политинформация перед уроками.

Что ещё сказать… Приезжали к нам и меломаны – они все повторяли, что доставать современную музыку в Союзе практически нереально. В их городах не было музыкальных магазинов с актуальной и свежей музыкой, тем более иностранной; повезло только тем, кто жил в Ленинграде и мог себе позволить съездить за музыкой в капиталистическую Финляндию: для них это был единственный способ добыть новые пластинки. А по советскому телевидению всё так же крутили пожилых певцов, которые застряли в прошлом веке со своими песнями, но почему-то считались востребованными эстрадными исполнителями.

Как я уже ранее упоминал, у меня были и друзья немцы. И хоть мы говорили друг с другом на разных языках, что-то внутри помогало нам прекрасно понимать всё. Как вы помните, папа заставлял меня учить немецкий, а я не был против этого, понимая, что это не будет лишним, ведь отец хотел оставаться в ГДР как можно дольше, если получится. Вне школьных стен я пробовал учить немецкий по любимому детективному телесериалу «Телефон полиции – 110», смотря его в оригинале. Не очень получалось, но сдаваться так просто нельзя! После я читал пионерскую газету на мелованной бумаге Die Trommel⁸ вместе с журналом Народной армии ГДР Armeerundschau⁹, а когда уставал – просто рассматривал яркие картинки. На экскурсиях я обращал внимание на все вывески и плакаты и худо-бедно пытался переводить их на русский.

С немцами мы старались дружить, точнее нас заставляли прилагать для этого усилия во время общих встреч, проводимых под покровительством Общества германо-советской дружбы. Мы дарили им подарки – всяких матрёшек, конфеты «Белочка», «Красная шапочка», «Мишка», а они нам – классные трёхъярусные пеналы и подстаканники для пива ручной работы. На каждое 9 Мая наша военная техника проезжала через весь наш городок. Немцы громко гневались из-за того, что боевые машины портят их асфальт, уж больно трепетно они относились к дорогам. А мы что? Мы выбегали на улицу и махали ярко-алыми советскими флагами нашей технике и солдатам, пели выученный наизусть гимн СССР и гордились, что мы выходцы из самой великой и сильной страны, которую боится и с которой считается весь мир.

Немцы совершенно иначе устроены и сложены, нежели мы. Я хоть и был мал возрастом, но знал, что при социализме нет места частной собственности. Но только не здесь – к вашим услугам и частные магазинчики, и «гасштеты», и пекарни без оглядки на идеологию. Непохожесть с немцами выражалась и на уровне человеческих отношений. Сосед рассказывал, что, когда его сбил на машине немецкий офицер, тот целый месяц потом приходил к нему домой и приносил гостинцы. Может, и правда с совестью попался человек, а может, боялся увольнения со службы и не хотел, чтобы поднимали шумиху международного скандала, задабривал за молчание. И надо помнить, что конфликты с местными являлись весомой причиной для вылета из Западной группы войск, как её стали называть после переименования с Группы советских войск Германии.

Был и у меня подобный случай: с немецкими друзьями мы ходили вместе зимой кататься на санках с холма, я тогда очень промок и замёрз и, как назло, салазки поломались. И тогда мой друг немец по имени Генрих дал свои непромокаемые варежки из искусственного, но тёплого меха, посадил на свои здоровые санки и тащил несколько километров. Он был настолько добрым парнем, что давал покататься на своих раздвижных, настраиваемых под размер ноги роликах Germina. Тем не менее угрызений совести из-за того, что ему в ответ я ничего предложить не могу, у меня не было, так как мы победили немцев и они в долгу перед советским народом. Несмотря на прошедшее время, память о войне жива до сих пор. В нас на подкорке сидит, что мы потомки народа-победителя, а немцы – наши кровные враги.

Не все немцы доброжелательно относились к советским людям – это была большая редкость, которая сразу пресекалась на корню, и дальше криков «русиш швайне»¹⁰ или презрительных взглядов не доходило. И с нашей стороны были перегибы, конечно, которые портили впечатление о советском народе, – та самая привычка ломиться, всех расталкивая, в магазины с привозом новых товаров, или набрать в одни руки как можно больше продуктов, попутно успевая всем вокруг нахамить, и тому подобное. В общем, странный всё-таки народ эти немцы… Как я ни пытался, не мог их понять…

11

Отец – это тот человек, который является самым первым главным героем в твоей жизни. И не просто главным героем, а тем человеком, чьё одобрение хочется заслужить больше всего. И потому я, как Плюшкин, тащил всё домой, будь то пойманная рыба, грибы или фрукты, ради его фразы «Молодец, сынок!». И, как полагается супергерою, отец с раннего утра уходил на службу, а возвращался поздней ночью, и то не всегда, иногда бывали дежурства длиною в сутки. Разговаривали мы с ним, по сути, записками, за редким исключением, когда нужно было прийти пораньше в школу и я мог застать его за утренней трапезой.

Но, если отбросить все эти тяготы с лишениями военной службы и непростое время Холодной войны, я понимал, что мне крупно повезло, ведь кусочек своей жизни я провёл именно в Германии. Да, мой отец военный человек, он требовал от меня порядка, но в то же время он не был настолько жёстким, только его армейский юмор я не всегда понимал. В моменты затишья отец отдыхал при помощи музыки, в этом деле он был исключительный гурман, признавал только винил, никаких бобин или аудиокассет.

Отцу привозили из Лейпцига и Дрездена пластинки фирмы Amiga – монополиста в этой сфере, которому принадлежал полностью восточногерманский рынок музыки. Правда, Amiga выпускала сборники хитов на одной пластинке, так что спрос на оригиналы оставался немаленьким и актуальным. Благодаря отцу в том числе я в столь юном возрасте успел послушать столько замечательной музыки! Я думаю, не каждому выпадает такой шанс. Пока в СССР люди доставали модную музыку у фарцы и по недешёвым ценам, без гарантии, что тебе не подсунут пластинку для уроков музыки вместо Led Zeppelin, да ещё и в некачественной записи, отцу доставались пластинки в гарантированно хорошем состоянии – за ваши деньги любой ваш каприз.

Лично мне в душу запали альбом Discofil чехословацкого дуэта Petr&Pavel ORM, сингл Bad Майкла Джексона, про которого я узнал из рекламы с его участием и слоганом «Новое поколение выбирает Pepsi», а также потому, что старшаки постоянно пытались копировать его лунную походку, и альбом «Звёздный мираж» Павла Овсянникова – с его творчеством я познакомился ещё по программе «Утренняя почта», и каким же приятным удивлением было то, что у отца оказалась пластинка с его музыкой!

Наверное, вы заметили, что я акцентирую внимание только на папе и ни разу не упомянул маму, и сразу возникает вполне закономерный вопрос: а почему? Знаете, я мало того что не знаю, как вам вразумительно на него ответить, я вообще не имею никакого понятия о том, где она. Обычно происходило диаметрально наоборот – ребята рассказывали о том, что их папа космонавт-разведчик-путешественник, но все понимали, что у них попросту его нет. В моей же ситуации было так: взрослые не спрашивали об этом из приличия и уважения к отцу, а вот своим сверстникам я оставлял после заданного ими вопроса и моего угрюмого молчания в ответ пищу для размышлений и гаданий, но резко их обрывал, считая вполне справедливым, что это их не должно волновать никоим образом.

Что касается папы, то он упрямо обходил молчанием эту тему, один раз случайно проронив, что она сбежала с концами в ФРГ почти сразу же после приезда в ГДР. Ни весточки, ни писем, ничего. Физических страданий от предательства мамы я не испытывал, сдерживая это в себе, но иногда гнев вырывался наружу и хотелось выть, рвать и метать. Но я не ощущал обиды как таковой, была просто заполняющая всё нутро ноющая боль, что мать предала и бросила нас, став чужой во всех смыслах. Ведь её у меня никто не забрал: ни судьба, ни американские секретные агенты, никто. Она сама ушла. Осталась только обшарпанная фотография, на которой ещё совсем маленький я вместе с улыбающимися родителями. Она раньше стояла на видном месте на одной из полок стенки, но отец положил фоторамку фотографией вниз. Даже был случай, когда я на эмоциях порвал её, а потом сидел и склеивал обратно, боясь, что меня отругают.

Но явный недостаток внимания и ласки от матери, точнее их полнейшее отсутствие, был сполна замещён отцом, который был для меня всем – и другом, и авторитетом, и даже в чём-то мамой. Как бы я ни накосячил, он всегда принимал меня таким, какой я есть, хотя порцию военной строгости и дисциплины от него я получал сполна. Поскольку пересекались мы нечасто, мы не успевали друг другу надоесть, и потому я скучал по нему и по-настоящему радовался его возвращению домой.

Помимо отца, с нами в квартире ещё жила тётя Марина – овдовевшая женщина, своих детей у неё не было, поэтому она меня регулярно баловала и любила как своего сына, как мне тогда казалось. Впрочем, и ругала конечно же тоже, особенно когда я долго не появлялся дома и приходил только ближе к позднему вечеру. Но никогда я от неё не слышал ни одного бранного слова. Тётю Марину я помню в гипюровом платье, фанаткой индийского кино, журнала Burda Moden и фотографии. Это была её отдушина, позволявшая ей окончательно не сойти с ума от потери мужа. Я, конечно, не мастер в описании людей, но думаю, если расскажу вам про любимое дело тёти Марины, это станет лучшим изложением о ней.

У тёти Марины был фотоаппарат Practica – безупречная оптика, не подводившая даже на морозе. Она запечатлевала город, нас и памятные даты. Любила фотографировать немецкую природу, так как в её городе Мурманске по-настоящему летних дней очень немного и, соответственно, мало зелени. Отщёлкав катушку, она приходила в нашу школу, где была фотостудия, которую она своими руками создала с нуля. В выходные тётя Марина учила меня мистическому и волшебному процессу проявки плёнки и печати фотографий. А пока она рассказывала, руки делали своё дело: листок фотобумаги помещался в раствор проявителя, где и рождалось то самое таинство плёночной фотографии. На поверхности потихоньку из ниоткуда прорисовывались контуры будущей фотокарточки. С каждым мгновением изображение приобретало контраст и чёткость. И вот здесь присутствовал важный момент, о котором тётя Марина мне говорила: чем дольше фотобумага была в проявителе, тем темнее получалась фотография. На пару секунд зазевался – и всё, перед тобой почти чёрный снимок, передержал. И только последнее слово вылетало из её уст, как ловким движением она выхватывала листок фотобумаги из раствора, полоскала его в воде, помещала в ванночку с закрепителем и через некоторое время доставала оттуда уже готовый фотоснимок. В самом конце проявленные фотокарточки она аккуратно вывешивала на просушку. Не знаю, как в этой красной или зелёной полутьме можно было что-то разглядеть, наверное, руки сами работали, зная своё дело вернее, чем глаза.

Тётя Марина с её подходом к жизни и любимому делу была живым подтверждением высказывания, гласившего, что плёнка заставляет думать о каждом кадре – искренне радоваться удачно получившемуся снимку и неподдельно огорчаться, если снимок не вышел, как хотелось. Тётя Марина на своём примере доказывала из раза в раз, что в мастерстве фотографии всегда будет место истинной магии. Эту магию фотографии способен был обуздать далеко не каждый, а поскольку ателье по проявке нигде поблизости не располагалось, я решил, что этот навык мне может пригодиться в жизни. Как оказалось, плёнка продавалась не сразу в катушках, а отдельно в рулоне, завёрнутая в чёрную бумагу. А потому первым делом следовало в кромешной тьме вынуть плёнку и намотать её на катушку-бобину и только потом вставить катушку в фотоаппарат. У тёти Марины была цветная плёнка «ORWOchrom» – с ней работали единицы, потому что процесс проявки был посложнее, чем с чёрно-белыми. Особенно заметна была разница по сравнению с советскими «Тасмой» и «Свемой». «Небо и земля» – так тётя Марина подытожила. Иногда она оценивала мои попытки в фотографировании:

– Посмотри на фотографию, как ты думаешь, какая тут ошибка у тебя?

– Даже и не знаю…

– Неправильно человека усадил, солнце падает с востока, а потому половина лица с западной стороны фотографии закрыта тенью, видишь?

– А-а-а, теперь понял!

– Здесь должно быть так, чтобы как будто ты своими глазами это запечатлел. Как в реальной жизни. Это должно быть картиной, произведением искусства.

У тёти Марины была и основная работа – на продуктовом складе, где советские военнослужащие получали месячный сухпаёк или же им вручались деньги. Отец, помнится, один раз решил взять деньги и, придя домой, положил мне в ладошку монету достоинством в пять марок – для меня это были большие деньги, даже слишком. Я был так счастлив, что первым делом бросился в ближайший «кауфхалле»¹¹. Больше всего мне хотелось знаменитую железную дорогу Piko Modellbahn! Только представьте себе: комплект из моделей реальных поездов в уменьшенном масштабе, коврик с рельефной местностью, куда ты мог поместить и расположить, как твоей душе угодно, дома, туннели, деревья, человечков – целый мир, который ты строил своими руками и управлял им при помощи электрического пульта. Вот только увидеть воочию полностью сооружённую дорогу с домами, рельефом и всем-всем-всем я не мог. Зато Ванёк видел её в Москве у себя. У всех детей в таких магазинах всегда грустные глаза. Оно и понятно – ничего купить нельзя, только посмотреть и помечтать о ней. Осознавая всю безысходность, покинул я с печалью в глазах и монетой в кармане магазин и отправился в близлежащий «гасштет» заедать своё горе «гриллетами» – восточногерманскими гамбургерами с кисло-сладким соусом чатни.