Kitabı oku: «Эфемерно»
Мне кажется, что когда-нибудь я сольюсь с этой предвечной тишиной, у преддверия которой мы стоим, и что счастье только в ней.
И. Бунин, «Тишина»
В прошлое давно пути закрыты,
И на что мне прошлое теперь?
Что там? – окровавленные плиты,
Или замурованная дверь,
Или эхо, что еще не может
Замолчать, хотя я так прошу…
С этим эхом приключилось то же,
Что и с тем, что в сердце я ношу.
А. Ахматова, «Эхо»
Выглядит, будто я страдаю, да? Но, конечно, я буду страдать. Я ведь собираюсь плыть в неизведанные воды, правда? Принимать вызов и создавать что-то – это больно. Но это пробуждает чувства во мне, поэтому – спасибо!
Анимационный фильм «Твоя апрельская ложь»
Распахни меня настежь, Жизнь,
Разбей остатки моей обороны против Тебя.
Ты великолепно укоренилась в моем отчаянии,
Ты посеяла вулканическую силу в мою уязвимость,
Даже в мои сомнения.
«Оставь надежды всяк сюда входящий»?
Конечно!
Я не боюсь оставить, я никогда не боялся!
Некогда я проходил знакомый путь «создай себя сам».
Теперь я прохожу путь благодати и разрушаю «себя»
Пением рыдающей птицы и истиной.
Я никогда не вернусь обратно!
Джефф Фостер
Глава 1. Ухмыляющееся Исключение
Не знаю, с чего начать.
Пожалуй, не лучшая строчка, с которой начинают письмо. Прости. Впрочем, перед кем я извиняюсь? Пишу ведь для себя. И никому показывать не собираюсь.
Но, кажется, так легче – представлять, что пишу кому-то. Кому-то по ту сторону экрана ноутбука. Наверное, нужно придумать тебе имя? Хотя это уже и правда будет глупо. Просто «ты», и всё.
Тебя не существует, но всё равно как-то сложно собраться с мыслями. О чём я хочу рассказать тебе? И почему бы мне просто не обсудить это с кем-нибудь другим? Например, с реальным человеком?
Ответ прост: не с кем.
Ни одного человека, кому бы я мог поведать свою историю.
Писать тебе — вынужденное решение. По-другому уже никак. Я абсолютно одичал. Ты, вероятно, удивишься, если узнаешь, что одичал я в месте, где проживает больше миллиона человек. Но это так. Я одичал психически. И город тут ни при чём.
Тогда почему бы мне просто не навестить психолога? Не могу… Я прекрасно понимаю механизм работы с душевным специалистом. Клиент платит – психолог превращается во внимательного слушателя. Клиент не платит – психолог ни в кого не превращается. Волшебная палочка здесь – деньги. А с волшебством у меня в последнее время не очень…
С другой стороны, есть телефон доверия: звони да болтай сколько влезет о своих проблемах – никто тебя не видит, да и платить не нужно. Но и этот вариант мне не подходит. Вряд ли я смогу уложить всё, что бурлит внутри меня, в формат телефонного разговора.
Сейчас мне нужно что-то другое. Чьё-то бескорыстное соучастие. Слегка отстранённое и непринуждённое. Чтобы без лишних вопросов. Чтобы можно было спокойно и неторопливо выговориться. Впрочем, кому этого не хочется, верно? Чтобы тебя просто по-человечески выслушали. Или в моём случае – вычитали. Вот и приходится создавать такого собеседника самому. Может, всё-таки имя тебе придумать? Да нет же, глупо…
Кажется, я заболтался. Нужно возвращаться. И, наконец, рассказать о том, что тревожит меня уже пятый месяц. Однако это даже не столько тревога, сколько опустошение. Да, именно слово «опустошение» подходит лучше всего. Я стал пустым. И во мне бесследно померкли любые импульсы к прежней связи с внешним миром.
Полное опустошение.
После чего оно возникло? В этом-то мне и предстоит разобраться. Только, уверен, будет нелегко. Там, в прошлом, куда я собираюсь мысленно вернуться, всё затянулось липкой плёнкой смятения, заострилось колючей проволокой страха. Заглядывать туда даже на одно мгновение – крайне неприятно. А рассказывать кому-то другому – подавно.
Но, думаю, ты сможешь гарантировать мне конфиденциальность. Ведь тебя не существует, верно? Поэтому я рискну. Рискну собрать весь тот дурацкий и непонятный конструктор, который рассыпался внутри меня на груду крошечных частей.
Это будет непросто, хочу предупредить сразу. И прости за всё, что тебе придётся узнать обо мне. Далеко не всё будет говорить в пользу меня как высоконравственного гражданина планеты Земля. Но по-другому, пожалуй, мне не выкарабкаться из этого мрачного колодца. Колодца, в котором я застрял и дичаю с каждым днём всё усерднее. Застрял я где-то посередине: изо всех сил упёрся в холодные сырые стенки, чтобы не упасть. Подняться – никаких сил, удерживаться – теперь тоже. А внутри всё громыхают взрывы обжигающих размышлений и переживаний, которые игнорировать больше уже никак нельзя. Ясно понимаю: единственный выход – нырять в колодец глубже.
Но если нырять, то полностью.
Без судорожных попыток ухватиться за какой-нибудь выступ. Разбиваться – так разбиваться. А иначе снова эта беспросветная толстенная скорлупа, сдавливающая меня все последние месяцы. Снова этот панцирь, удерживающий меня всё дольше и дольше в самом себе. Сколько уже можно прятаться внутри тревожного одиночества?
Нужно нырять…
Глубоко и беспощадно. И не важно, насколько тёмным окажется дно. Хуже мне всё равно уже не будет. По крайней мере, я очень на это надеюсь.
Ну… я прыгаю.
Ты со мной?
– – – – –
Всё начинается оттуда – с апреля. С этого странного месяца, что врезался в мою жизнь около полугода назад. Именно тогда я, студент-психолог предпоследнего курса, был направлен на практику в самую обычную школу. Мне полагалось на протяжении шести недель читать ученикам мини-лекции, проводить разные тесты и тренинги, обрабатывать полученные результаты, писать характеристики и рекомендации – словом, груда труда. Рутинного и никому не нужного.
В тот апрель я стоял на самом краю материальной пропасти. Полный карман надежд на спасительное будущее и абсолютное отсутствие средств справляться с настоящим. На практике, особенно в школе, тебе, конечно же, никто платить не будет – они же там не дураки. Вот и я решил плюнуть на неё с высоты своих более значимых потребностей и принялся искать хоть какую-нибудь подработку: опрашивал знакомых по общежитию, рыскал в Интернете. Подумал, что просто договорюсь со школьным психологом, курирующим практикантов, – разговаривать умею. Покажусь там пару раз, мне поставят подписи и печати в нужных бумажках – и всё. А тратить время на работу со школьничками было не по мне. Лучше уж заработать хоть какие-то деньги в эти открывшиеся шесть недель свободы от пар и тем самым выправить своё невесёлое положение.
Нет, не то чтобы мне было наплевать на учёбу. Даже наоборот. Учусь я… вернее, учился весьма достойно. Шёл на красный диплом. К моменту той самой практики я уже успел бесплатно поработать на телефоне доверия, провести несколько интересных тренингов на различных мероприятиях в университете, около двадцати довольно приемлемых индивидуальных консультаций знакомым своих одногруппников, которые сами рекомендовали меня тем, а также пройти несколько краткосрочных дополнительных программ обучения (на что и улетала вся моя стипендия).
Так что, в каком-то смысле, психолог я был продвинутый. Даже слегка чересчур, что порой перетекало в противный мне самому снобизм и эпизодические препирательства с преподавателями. Но это было, скорее, от неуверенности в себе, поэтому я старался вовремя себя одёргивать, возвращая на путь «Греби дальше! Нет предела совершенству!».
И я грёб. Грёб, изучая что-то новое и увлекательное. Но когда на горизонте начинала мелькать практика в какой-нибудь школе, меня бросало в вялое уныние. Снова эта тягомотина! Снова эти бесконечные бумажки-бумажки-бумажки! Снова эти сумасшедшие детишки-детишки-детишки! Меня же в психологии интересовало нечто иное – что-то более глубокое, чем выявление поверхностных психологических особенностей учеников какой-то там средней школы. Именно поэтому, когда вновь подоспела очередная горе-практика, я собирался сделать ей ручкой.
Но не тут-то было.
Школьный психолог с твёрдой решимостью отвергла мою попытку заработать денег. Сказала, что я обязан ходить на практику и что просто так никаких печатей от школы мне не видать. Вот так. Расстроило это меня нехило. Однако деваться было некуда. Да и, справедливости ради сказать, я всё же наткнулся на неплохую вакансию: требовался расклейщик объявлений. Работа 2-3 часа в день – гласил текст на сайте. Неплохо, подумал я, такую чисто студенческую подработку можно совмещать с практикой. Не самый идеальный, но данный расклад меня устроил. И я стал каждый день ходить в школу, а после неё – убегать на расклейку.
Так в моём распоряжении и оказался тот самый «9-в». На весь шестинедельный период практики мне предстояла тесная работа именно с этим классом. А раз я собрался рассказывать свою историю, то, пожалуй, здесь уместно было бы предположить, что я, как в каком-нибудь художественном фильме, прилагая неимоверные усилия, буду пытаться установить контакт с несносными подростками, выносить их издевательства, упрямо стараться образумить их и поставить на путь праведный, чтобы в итоге, после всех сложнейших личных и наших общих драматических перипетий, мы всё-таки нашли ключи друг к другу, распахнули свои души, они чему-то жизненно важному научили меня, чему-то их – я, и все – прозревшие, что-то для себя осознавшие; и вот чуть ли не в самом воздухе уже благоухает дух какой-то новой, светлой жизни, и под душевную музыку начинают проступать титры…
Но нет.
И здесь всё вышло несколько иначе.
Истории с подобными драматичными сюжетными поворотами не получилось. Узнав, что я психолог (и не важно, что ещё только студент), ученики «9-в» сразу же окружили меня любопытным вниманием. По правде сказать, меня очень даже хорошо приняли. Да и некоторые из учителей нет-нет да выказывали неподдельный интерес, то и дело справляясь о том, почему я подался именно в эту сферу, и как бы издалека направляя фокус нашей беседы через вопросы о работе с учениками к своим личным проблемам.
«Вот скажи как психолог, – в основном именно так начинался очередной запрос, – а как будет лучше поступить, допустим, в ситуации, когда…» Ну и так далее.
И это странно, ведь в школе уже имелся свой психолог. Может, просто не поспевала, потому и не уделяла всем должного внимания? Не знаю. Но в этой школе я действительно будто оказался на ярко освещённой трибуне, откуда выглядел для своих слушателей снизошедшим с небес мессией, у которого имелся мудрый совет на абсолютно любой случай жизни.
Но только проблема в том, что психологи не дают советов. От слова «ва-а-абще». Особенно – впопыхах и сконструированные на коленках. Да, не дают. Ты хоть тресни. И тому есть не одна причина. Большую часть своего времени мне приходилось тратить именно на то, чтобы всем это объяснить, чтобы описать им смысл психологической помощи, чтобы поняли, что для решения своих проблем не хватает чьего-то совета со стороны; что нужно во многом напрягаться самому, чтобы разобраться в истинных причинах происходящих трудностей; что психолог лишь направляет тебя к самому себе, но основной шаг, усилие можешь сделать лишь ты сам.
Но только мало кто это усваивал. Всем хотелось получить от «мудрого человека» мгновенную подсказку, чудо извне, которое возьмёт да и расставит всё в их жизни по своим местам. «Нет, ну а всё же… Ты вот сам как считаешь: нужно сказать ему об этом или лучше промолчать? Ты же психолог, должен знать».
Впрочем, можно ли было их за это винить?..
Сам ведь существовал в режиме непрерывного ожидания от Небес какого-нибудь чуда – внезапно сошедшего жизненного облегчения.
Правда, его что-то всё не было и не было.
«Психологи хоть и созданы помогать другим, да сами зачастую “слегка того”», – покрутив у виска, сказала здешняя учительница математики в беседе со мной.
Не спорю. В принципе, в чём-то даже согласен. Именно этим меня и привлекла психология – своей неоднозначностью. В ней я надеялся найти для себя ответы на многие личные вопросы. И ответы такие, которые не может дать ни одна из существующих сегодня наук. Разве что философия, но та какая-то уж чересчур абстрактная дама, даже для меня. А в психологии мне виделась некая утончённая, неисследованная глубина и одновременно практическая возможность разобраться с моими собственными странными глубинами, изучить их, обуздать и собрать все плоды с их деревьев, чтобы утолить, наконец, свой внутренний, духовный голод.
Но начав постигать эту науку, я наткнулся на жёсткие преграды: всё должно быть упорядоченным, математически просчитанным и экспериментально доказанным. Иначе это вообще не наука и серьёзно рассматриваться в университете не может. Такое чувство, что на моём факультете просто забыли, что психология – это в первую очередь наука о душе. Здесь же это слово фигурировало крайне редко. Будто оно просто-напросто было куда-то выброшено и благополучно забыто.
Такое положение дел меня совсем не устраивало. Но что я, бедный студентик, мог поделать? Единственное – это я планировал в самом ближайшем будущем начать писать дипломный проект, да такой, который точно потрясёт всю преподавательскую плеяду. «Ого! И это наш студент?! Невероятно! Это ведь то, чего так ждало человечество! Ответы на все волнующие нас вопросы и проблемы!»
Но правда состояла в том, что я понятия не имел, о чём его написать. Даже при тщательном самостоятельном изучении самых разных направлений в психологии и «околопсихологии», всего многообразия предложенных ими концепций, я всё равно ни к чему конкретному и окончательному так и не пришёл. Да – неизмеримая глубина во мне находила какое-то объяснение. Да – получала какое-то название и описание. Да – выходила на какие-то высшие уровни, которые даже можно было прочувствовать с помощью различных глубоких дыхательных практик и даже определённых психоделиков (до того как их запретили), да… Но всё равно чего-то недоставало! Какого-то финального штриха, дающего полную картину. Практического штриха, а не просто концепции. Чтобы можно было крепко за него ухватиться, пропитаться им и использовать себе и всему человечеству во благо.
Но как добыть этот самый главный штрих – оставалось для меня непосильной загадкой. Сколько ни старался, я не мог выйти за установленные другими психологами рамки. Ещё и приходилось волочить скучное существование послушного студента в университете. И, как следствие, практиканта в школе: проводить избитые и на самом деле никому не нужные тестирования, просчитывать и интерпретировать их результаты, исполнять кучу поручений школьного психолога, обрабатывать и её тестовые методики, проведённые в других классах, сортировать тонну бумаг по папкам… О, пахал я только так! Ещё и захватывающей драматичной истории не получилось. Ну вообще засада.
Впрочем, из всего «9-в» со временем всё же нашлось одно исключение. Вернее, одна – не питавшая ко мне ни грамма интереса. Всегда с сочувственной ухмылкой она глядела с задней парты на своих одноклассников, когда те после какого-нибудь очередного теста, мини-лекции или упражнения оцепляли меня разными интересными вопросами. Бывало, даже открыто насмехалась надо мной – ну абсолютно не воспринимала всерьёз. И как же я на самом деле ошибался, считая вначале, что драма обошла меня стороной и что ничего интересного на этой практике мне уже не светит.
Но разве мог я тогда предположить, что именно с этого безобидного «исключения» на задней парте и начнётся самая настоящая драма в моей жизни?..
– – – – –
На этом месте я, к сожалению, должен завершить первую запись. Какая-то слишком мощная грусть вдруг навалилась на меня. Давно я всё-таки в прошлое не заглядывал. Думал, оно хоть чуть-чуть стёрлось, хоть чуть-чуть ослабло… Нет. Стоит живее всех живых. Дышит, пульсирует и, кажется, даже посмеивается.
Думаю, ты поймёшь меня. Даже при том, что я ещё не решил, кто ты — мужского или женского пола, взрослый или юный, – но наверняка у тебя тоже имеются в памяти такие фрагменты прошлого, от вспоминания которых внутри мгновенно запускаются эмоциональные реакторы.
Грусть возникла неспроста, я знаю. Это знак, что внутри меня сидит что-то болезненное. И для встречи со всем этим требуется смелость. Я это понимаю. Осознаю. И потому никуда не денусь, не волнуйся. Не откажусь от погружения на глубину после первой же записи. Не в моих это интересах – бросать начатое. Вернее, не в моих интересах бросать начатое именно сейчас. Сейчас я нахожусь в таком положении, что искажать, перевирать правду просто нет смысла.
Но на сегодня точно хватит.
До скорого.
Глава 2. Неожиданные глаза
Не прошло и двух недель моей практики, как объявили о родительском собрании. Вроде бы ничего особого: меня это мероприятие не касается. Но, опять же, не тут-то было. Здесь судьба наметила на меня особые планы.
– Выступишь на собрании с небольшим отчётом, хорошо? – не то предложила, не то утвердила Регина Альфредовна. Она же школьный психолог, она же мой руководитель по практике, она же виновник того, что я каждый день торчу в этом унылом месте.
– Что? Зачем?..
– Ты уже достаточно времени работаешь с «9-в», можешь дать какие-то характеристики, рекомендации. Класс-то, сам видишь, не самый простой.
– А по-моему, самый обычный класс…
– Брось, – ухмыльнулась Регина Альфредовна. – Митина чего только стоит.
– Митина… – задумчиво произнёс я. Та самая, с последней парты, которая посмеивается надо мной. Непростая персона – это факт. Чего только не вытворяла в эти дни.
– Может, уже хватит заливать про всё это? – воскликнула она однажды на весь класс. – Домой охота!
И как на это должен реагировать студент-психолог?
– Митина, пожалуйста, ты можешь идти.
Наверное, как-то так. Кто не хочет, того нам и не надо. Если заставлять, уговаривать, нравоучительно взывать к благоразумию, значит, автоматически вырабатывать у подростка раздражение и отторжение. А если держаться уверенно, спокойно, показывать, что всё это в его же интересах, то отношение может быть иным. Ключевое слово – «может».
Митина не встаёт и не уходит: игриво смотрит на меня с затаённой усмешкой. Развлекается, понимаю я, веселится. Видимо, энергия за весь учебный день, проведённый на плоском жёстком стуле, застаивается в теле, и под самый конец от неё уже буквально распирает.
– Разве я действительно кого-нибудь здесь держу? – добавил я всему классу, разведя руками и тем самым как бы показывая, что для меня это вообще не важно. – Вы люди уже взрослые, решайте сами: интересно вам узнать о себе побольше или нет. К тому же задерживаю я вас сегодня всего на тридцать минут.
– Эй, вы чё все такие тухлые! – обратилась Митина к одноклассникам. – Зачем вам эта фигня вообще сдалась? Математики, что ли, сегодня мало было? Ещё и домашки столько назадавали. Под конец учебного года совсем озверели, житья не дают! Ещё и субботниками травят. За рабов уже считают. Хор-о-ош уже! Пошлите домой! К тому же, вон, сам говорит: «Идите, не держу». Значит, можно. Поскакали!
Вот козочка. «Разве я кого-нибудь держу?» – не то же самое, что «Идите, не держу». Вырвать слова из контекста и, переиначив их на свой лад, выдать окружающим – страшное оружие. Начни я это всё сейчас ей объяснять – выглядело бы наивно-глупым, будто я волнительно оправдываюсь, к тому же не факт, что она стала бы слушать. Скорее всего, скорчила бы рожицу «Ну что ты там лепечешь, щеночек-психолог? Ну, давай-давай, у меня всё равно своё мнение, твёрдое и с изображением среднего пальца в качестве герба на нём».
Многие заметно прониклись речью Митиной: у одних выражения лиц стали задумчивыми, у других – заинтригованными открывшимися перспективами. Умела убеждать, чертовка. Ой как умела. Такой талант не часто встретишь. Он есть у меня, это я знал давно. Но то, что и она владеет им, я обнаружил только теперь.
– А долго нам ещё?.. – робко спросил меня один из учеников.
Весь класс тут же притих в ожидании ответа.
М-да. Похоже, это интеллектуально-психологическое сражение я всё-таки проигрывал. Впрочем, кто я, чтобы доказывать своё превосходство? Не хотят – не надо. Мне же проще. Хотя неприятный червячок в душе всё же оставался – банальное нежелание уступать. Психологи ведь тоже люди. Ну а студенты-психологи – тем более.
– Если оставаться не хочется, то принуждать вас не буду. – Я вернулся к столу, сложил бумаги в папку, бросил её в рюкзак и с безразличным выражением лица присел. Достав из кармана мобильный телефон, стал в нём копаться. Наугад нажимал куда ни попадя, без смысла, но с очень самодостаточным видом.
Девятиклассники замерли в замешательстве. Правда, продлилось оно недолго.
– Ну ведь сам говорит! – вновь включила вождя-освободителя Митина. – Чего здесь сидеть? Такой клёвый денёк на улице! Поскакали уже отсюда, пупсики! За мно-о-ой! – И, схватив сумку, она вскочила со своей задней парты и победоносно двинулась к двери.
Это заключительное действие стало решающим фактором в нашей «холодной войне». Весь класс, с виноватыми лицами, тихо извиняясь и прощаясь со мной, тоже побрёл к выходу.
Она победила, чёрт бы её побрал. И сделала это мастерски.
– Ну так что, выступишь? – вопросительно смотрела на меня Регина Альфредовна.
Я оторвался от своих мыслей.
– Куда деваться… – произнёс я.
– Вот и отлично.
Вот и отлично…
Только ничего отличного в этом не было. Я понятия не имел, о чём говорить родителям «9-в». Выдать им результаты теста на темперамент? На коммуникабельность? На агрессивность? ЧТО ИМ ГОВОРИТЬ? Что вливать в их закалённые советским наследием уши, чтобы создать благоприятную почву для дальнейшей работы с их любимыми детишками?
Пёс его знал.
· · • · ·
В день собрания у меня жутко разболелась голова. Трое суток я корпел над текстом. «Краткий доклад», – предупредила Регина Альфредовна. Но даже краткий доклад я делал как-то нервозно, всё время беспокоясь о мелочах. За каким дьяволом судьба привела меня в эту школу!
Собрание было запланировано на семь вечера. В полдень я вышел из общежития и отправился расклеивать объявления – работа, которой я был занят помимо практики в школе. И правда, оказалось всё так, как и гласило объявление в Интернете. За три часа я обходил достаточно большую территорию домов, клеил на околоподъездные доски бумажные листочки «Дам деньги под %» и в наушниках слушал музыку. Не самая пыльная работёнка, очень даже неплохо.
Но головная боль в этот день достигла такой силы, что пришлось закончить работу пораньше, отложив остальное на завтра. Я вернулся в общежитие, слабо пожевал макароны и выпил таблетку цитрамона. Немного поспав, стал медленно собираться. За полчаса до начала мероприятия прибыл разбитый в школу.
Это было, пожалуй, самое обычное собрание. Во всяком случае, начиналось оно именно так. Родители разместились так же, как их дети рассаживаются во время уроков. Я сидел в последнем ряду, на месте Митиной, кстати. Её родитель не пришёл, и поэтому я занял этот свободный стул.
Мой выход был намечен почти на самый конец. Поэтому пока я вынужден был просто слушать речь классной руководительницы. Вот это-то и оказалось самым сложным. Невыносимо сложным. Около целого часа она обсуждала с родителями всякие нудные темы: от сбора денег на ремонт класса до ненавистного многим бакалавриата – формы обучения, которая в большинстве своём ожидала учеников «9-в» через два года на выходе из школы.
Я сидел и в полудрёме представлял, как вот сейчас родители вскочат, воодушевившись речами классной руководительницы, собьются в тесный кружок и настрочат массовое заявление в Министерство образования. А там, прочитав этот смелый опус, тут же потрут затылки и скажут: «Чёрт подери. Что же этого раньше-то никто не предлагал?! А ну-ка, сворачиваем дебильный бакалавриат и возвращаем всё на круги своя! Запускаем революцию в системе образования! Звони Путину! Да, прямо сейчас! Звони же! Сейчас или никогда! Сейчас или никогда, сейчас…»
– …выступит психолог-практикант.
Странная тишина наполнила пространство. Несколько родителей, повернувшись, глядели на меня.
«Чего такое, – подумал я, заёрзав на стуле. – Уже позвонили Путину?..»
Классная руководительница из-под своих очков выжигала взглядом во мне вмятину. Вмятина на месте Митиной. Ха-ха. Бакалавр бы их всех побрал.
Всё понятно.
Мой выход…
Что было дальше, в принципе, подробно рассказывать смысла нет. Я что-то бубнил про «весьма сплочённый коллектив и несомненное присутствие стремления достойно завершить учебный год», поверхностно прошёлся по базовым характеристикам «9-в», предупредил, что работа будет продолжаться ещё четыре недели и что только в самом конце можно будет составить полноценную характеристику всего класса и каждого его ученика – и передать школьному психологу для дальнейшей работы. Если это, конечно, вообще кому-нибудь будет нужно.
Слушали неплохо, с интересом. Но были и такие, кто переговаривался о чём-то постороннем. Впрочем, ладно. Попросили выступить на мероприятии – пожалуйста, выступил. А теперь пора было заканчивать всё это безобразие.
Но так просто это безобразие заканчиваться не хотело…
Когда я уже завершал свою речь, вдруг распахнулась дверь, и в кабинет вбежала перепуганная техничка.
– Беда! – крикнула она.
Не знаю, как так получилось, но я бежал первым. Видно, просто ближе всех находился к двери. И был на ногах, в отличие от остальных. На бегу я бестолково прокручивал в голове слова технички, оставшейся далеко за моей спиной: «Провалилась!.. На первом этаже!..»
Кто провалился и куда, я так и не понял, но тут же помчался к лестнице. Должно быть, так сильно хотел завершить всё происходящее, что, как только услышал зов, бездумно сорвался с места.
Оказавшись на первом этаже, я огляделся. Пустой и тускло освещённый коридор. Сразу было видно, что все здешние кабинеты уже закрыты на «ночёвку». Ну и что? В чём проблема-то? Никого ведь нет.
Хотя…
В самом конце коридора кто-то стоял. Вернее, сидел. Или, чёрт его разберёшь, лежал.
Я быстро направился в ту сторону и в следующее же мгновение услыхал доносящиеся оттуда слабые стоны. Подбежав ближе, я наконец разглядел светловолосую женщину. Женщину, провалившуюся в пол. Обеими ногами по самую талию. Она отчаянно пыталась вылезти оттуда, но у неё не получалось. Видимо, просто не хватало сил.
Первое, что меня поразило, было даже не само это. Не женщина в конце школьного коридора, по пояс провалившаяся в пол. Нет, далеко не это! А то, что отверстие в полу было ограждено ТРЕМЯ невысокими, но основательными металлическими перегородками с крупной табличкой: «Осторожно. Ремонт пола». Мне кажется, даже самый свихнувшийся гиперактивный первоклассник не угодил бы сюда. Я ещё в первый же день заметил этот ограждённый уголок. «Пол там ремонтируют, – объяснила мне Регина Альфредовна. – Прогнил весь». Чтобы сюда упасть, думал я теперь, нужно обладать просто невероятными способностями!
Но всё это моё замешательство на самом деле не продлилось и трёх секунд. Я тут же кинулся к женщине, безуспешно пытающейся справиться со своей проблемой с помощью слабых мышц, тихих стонов и учащённого дыхания. Она находилась в пол-оборота ко мне, а взгляд её метался туда-сюда, захватывая и область моего присутствия. Поэтому я без лишних слов присел на корточки и протянул к ней руки, чтобы приподнять за подмышки. Но только я коснулся её, произошло что-то очень странное. Женщина сильно вздрогнула, точно её окатили ведром холодной воды, и резко-опасливо оглянулась на меня.
В этот момент я увидел её глаза.
Доля секунды понадобилась, чтобы понять: эти глаза не такие, как все. Холодное бездонное пространство. Заглядывать в них было страшно и притягательно одновременно.
Женщина схватила меня за плечо. Затем стала щупать всю руку, будто проверяя, реален ли я. Это её, кажется, немного успокоило: она перестала испуганно озираться. Тогда я ещё раз протянул к ней руки, чтобы вытащить её.
Вот уж действительно беда.
Следом за мной прибежали классная руководительница, родители школьничков, техничка и даже беременная Регина Альфредовна, выступавшая этим вечером на другом родительском собрании. Приехала «скорая», предположила перелом ноги и увезла светловолосую женщину с собой. Я наблюдал за всем этим и ни черта не понимал.
– Да даже при плохом зрении и освещении как можно было взять и угодить в эту дыру?
– Ты что, ничего не понял? – полушёпотом сказала мне Регина Альфредовна.
Я перевёл озадаченный взгляд на беспристрастное лицо школьного психолога.
– Она не видит, – произнесла Регина Альфредовна.
– В смысле?..
– Абсолютно слепая. Поэтому Илона никогда и не говорит ей о школьных собраниях. Стыдится. Это её единственное слабое место.
Илона… Та самая Митина.
Я ещё долго не мог поверить в случившееся. И не сразу заметил в отверстии, в которое провалилась женщина, белую палку. Трость. Я подошёл и взял её, но отдавать было поздно – «скорая» уже умчалась. Что же касается лично меня, только сейчас я осознал, что моей головной боли как не бывало. Очень странное происшествие и очень странная женщина.
Её глаза…
Вот почему они были настолько необычными. Они не впитывали ничего из мира реального, но в то же время в них было что-то необъяснимое. Тихое, но стойкое ощущение, будто через них зрит нечто иное.
…Так или иначе, выходило, что, когда я подбежал к ней, эта женщина меня совсем не видела. Не видела, кто вытащил её из логова прогнивших полов, поскольку её глаза, которые мне так запали в душу, были мёртвыми.
· · • · ·
– Сходи к Митиным домой, – предложила мне через день Регина Альфредовна. – Узнаешь, как дела, заодно и трость занесёшь. Мне и самой было бы хорошо это сделать, но с завтрашнего дня ухожу в декрет – вон уже какой пузан у меня. Скоро будем рожать. Так что ты очень даже вовремя здесь оказался. К тому же какая там у тебя тема курсовой работы-то? Детско-родительские отношения? Как раз то, что нужно: пока будешь набираться опыта в этой сфере, а после окончания университета, возможно, устроишься в какую-нибудь школу.
– Нет уж, спасибо. Я не собираюсь работать школьным психологом, – ответил я, нисколько не боясь задеть чувства «присутствующих».
– Да откуда ж ты знаешь, что будет в будущем, – усмехнулась Регина Альфредовна. – Вдруг…
– Это даже не обсуждается. Я иду в другом направлении.
– Что, хочешь быть частным психологом? – улыбнулась она. – Консультировать олигархов и политиков? В общем, завтра я ухожу. А Митиной нужно заняться. Её нет в школе уже второй день. Телефон недоступен. Нужно узнать, что с ней, поговорить с её мамой. Её, кстати, зовут Анна Евгеньевна, запомни. Сходи к ним, посмотри обстановку в семье, они живут вдвоём. Понимаешь, я ведь потому и попросила тебя выступить на том собрании, что собралась в декрет и не успеваю со многими делами. А с этим классом не всё так просто под конец учебного года: многие не справляются с определёнными предметами, слабо выполняют домашние задания. Основная проблема – как ты сам говорил – мотивация. Так что дальше ты один. И самая большая трудность лежит, сам знаешь, на каком ученике.
