Kitabı oku: «013», sayfa 3
Он плакал, как мальчишка, закрываясь от ветра, молил бога, чтобы тот его пощадил, клял всех, кто приходил ему на ум, особенно того самого Человека, который подвиг его на эту безумную авантюру. Этому Пути не было конца. Он заблудился в непроглядной тьме, где все было враждебно к нему, и даже если он теперь решился бы повернуть назад, эту дорогу ему и в жизнь не найти. Скитаясь, все же он чувствовал, как становится сильнее. Дух его креп, и порой даже появлялась надежда. Плакать он разучился и привык к этой тьме, дождю, ветру и неизвестности. Жалость к самому себе со временем прошла, превратившись в стойкость. Он привык идти вперед, в небытие, и преодолевать шаг за шагом на пути к своей цели. Сколько времени он скитался во тьме, трудно было сказать. Год или пять лет, а может, и все десять, кто его знает? Но когда вдали забрезжил свет маяка, сердце его встрепенулось. Обессиленный, он собрал всю волю в кулак и рванул на этот тусклый свет. Он бежал, едва переставляя ослабленные ноги, и кричал. Он кричал от безысходности и от страха, что свет этот может оказаться лишь обманом и исчезнуть в этой проклятой пугающей тьме. Все же, по мере приближения, свет становился все ближе, разгоняя тьму вокруг и даже придавая немного тепла.
Когда он, наконец, достиг маяка, навстречу ему вышел Хранитель. Сгорбленный, но ражий старик с трубкой в зубах и скверным нравом.
– Где я? – спросил он.
Старик прыснул, достал изо рта трубку и сплюнул коричневой слюной.
– Все задают один и тот же вопрос. Ты в своем городе, где же еще?
– В своем городе… – проговорил он, не веря сказанному. – А где он, мой город?
– Вон за тем холмом, – указав трубкой на север, проговорил Хранитель и, намотав веревку через локоть, пошел прочь.
Он поблагодарил старика и отправился на север. Сердце его бешено колотилось, и он не решался оглянуться назад. Сколько всего было оставлено там… Он вспомнил город с его тучами и ветром, вспомнил свою работу и наставления родителей, вспомнил всех тех людей, их заботы и проблемы, вспомнил свой Путь и мужчину в желтом плаще. Миновав холм, он увидел город. Солнце едва только вставало из-за гор на востоке, но лучи его уже освещали некоторые кварталы. Он впервые видел солнце – такое яркое, такое теплое. Впервые земля была сухой, на деревьях слышалось пение птиц, а люди… Люди, гуляющие вокруг, были счастливы.
– Мой Город, – с трепетом проговорил он и разрыдался от счастья.
И понял он умом Россию
Я за Фому, а он за Ерему.
Русская народная поговорка
Экипажи, один эпатажней другого, грациозно стягивались к родовому имению потомственного дворянина, градоначальника уездного города N, действительного статского советника князя Захара Ивановича Строшинского, который, по обыкновению своему, давал званый прием для дражайших гостей каждую третью пятницу месяца. Приказчик Митрофан встречал прибывающих у порога, раскланивался и обходительно проваживал в прихожую, откуда дорогие гости перемещались в залу, а уж там каждого приветствовал сам князь, будучи в окружении красавицы-жены и двух дочек, совершеннолетних ангелов, готовых и, признаться честно, страждущих упорхнуть из отчего гнезда, как только появится достойная партия. Действительный статский советник Строшинский – мужчина в летах, солидного виду, облаченный в безупречный мундир с двухзвездными петлицами, который ему, к слову, давеча перекроили ввиду набранных за последний месяц десяти, а быть может, даже и двенадцати, фунтов, с пышными вьющимися бакенбардами, блестящей лысиной и золотым пенсне в правом глазу, весьма комфортно помещавшемся на пухлой розовой щеке все больше для антуражу нежели ввиду практической необходимости.
– Его превосходительство, генерал-майор Шелухин Петр Андреевич с супругой! – громогласно отрапортовал лакей, распахивая двери в залу.
В проходе образовались две фигуры – престарелый седовласый мужчина прекрасной выправки, худощавого телосложения, с пышными аккуратно расчесанными усами, одетый по военной форме, и женщина в летах, в пастельном кружевном платье. Генерал-майор учтиво кивнул присутствующим и первым делом, естественно, направился к хозяину дома, дабы выразить князю свое почтение и справиться о делах насущных. Строшинский и Шелухин довольно вяло пожали руки и даже слегка обнялись, почти что по-приятельски, однако в глазах обоих уже с трудом угадывалось то самое почтение и все больше вырисовывалось какое-то негативное чувство друг другу, возможно даже презрительного толку. Говорить же было и вовсе практически не о чем, кроме как о погоде, да о последних политических тенденциях, впрочем, и действительный статский советник, и генерал-майор всячески старались проявить какое-то подобие взаимного интереса, хотя это и получалось едва-едва. До пенсии Шелухину оставалось не более сорока дней, и сам генерал прекрасно понимал, что гулять осталось недолго, поэтому он хватался, так сказать, за каждую возможность покутить вдоволь, как за спасительную соломинку, не представляя, как будет без всего этого жить дальше. Князь Строшинский же интерес к генералу утратил вовсе еще той осенью, когда узнал, что на должность Шелухина присылают совершенно молодого, однако способного полковника из Петербурга – сына Тамбовского головы, при всем при этом, оставаясь все-таки человеком великосветским, градоначальник никак не мог позволить себе обходиться с Петром Андреевичем как с отставным.
