Kitabı oku: «Мазохизм смерти и мазохизм жизни», sayfa 4

В. Обманное движение морального мазохизма: моральный мазохизм и невроз

Характеристикой морального мазохизма является, несомненно, эта ресексуализация, этот возврат от сформированного Сверх-Я к фигуре отца, это оживление эдипова конфликта; но также и то, что данный возврат никак не проявляется, не замечается, а манифестируется противоположное. Вот как Фрейд описывает основные качества морального мазохизма: «Третья форма мазохизма, моральный мазохизм, примечательна в первую очередь тем, что в ней ослаблена связь с тем, что мы называем сексуальностью. Всем мазохистическим страданиям обычно присуще то условие, что они исходят от любимого человека, по приказанию которого их нужно терпеть; при моральном мазохизме это ограничение отсутствует. Само страдание – вот что самое важное; кто его причиняет – любимый человек или безразличный – никакой роли не играет; оно может быть также вызвано некими безличными силами или обстоятельствами, настоящий мазохист всегда подставит щеку там, где у него есть перспектива получить удар» (Freud, 1973b, p. 292–293; курсив мой. – Б. Р.). Таким образом, моральный мазохизм представляется не таким, какой он есть на самом деле, и такая хитрость для него характерна: моральный мазохизм притворяется, что имеет безличностное направление, а в реальности нацелен на эдипова отца; он обманчиво задерживает преодоление эдипова конфликта своей реинвестицией, идентификациями, которые к этому времени парциально стерты, и эдиповы объектные отношения реинвестированы; он разыгрывает десексуализацию, а на самом деле он ресексуализирует объектные отношения.

В итоге, как мы уже увидели, моральный мазохизм представляет фикцию чувства вины, основанного на обезличенном и десексуализированном Сверх-Я, в действительности же идет речь о (сексуализированном) желании наказания, мазохистического удовольствия.

Можно говорить о том, что моральный мазохизм сохраняет видимость чувства вины вместе с реальным мазохистическим удовольствием для того, чтобы сохранять фикцию невроза вместе со скрытым первертным поведением. Такая уловка морального мазохизма делает еще более характерной одну из клинических сложностей, о которой мы уже говорили: субъект нарушает правила не для того, чтобы получить либидинальное удовлетворение от самого нарушения, а прежде всего для того, чтобы вызвать собственное чувство вины и предаться мазохистическому удовольствию от наказания. В этом случае субъект в первую очередь симулирует, что его целью является удовольствие от нарушения; во вторую очередь он делает вид, что страдает от чувства вины, которого на самом деле он желает и которое эротизирует; в конце он разыгрывает самонаказание (чувство вины) со стороны Сверх-Я, а в реальности он нацелен на наказание со стороны отца (эдипова).

Моральный мазохизм «хитрит» для того, чтобы удерживать видимость невроза посредством видимости (пост-)эдипового чувства вины. Однако само существование морального мазохизма указывает на дефект невротической организации, на прореху в невротическом функционировании. В чем состоит этот дефект? Невроз, по определению, является организацией, которая позволяет субъекту переносить чувство вины, связанное с его желаниями, посредством одного или группы симптомов. Слабая невротическая организация не позволяет субъекту даже при появлении симптомов справляться со своим чувством вины. В этом случае у субъекта остается одно решение – попытаться сдерживать свое чувство вины, инвестируя его мазохистически, то есть делая его переносимым благодаря эротизации, трансформируя его в источник мазохистического удовольствия. Таким образом, если присутствие морального мазохизма проявляется, с одной стороны, в существовании дефекта в невротической организации (которое не позволяет субъекту переносить свое чувство вины), то, с другой стороны, оно показывает, что субъект реагирует, что он использует мазохистические средства для того, чтобы поддержать свою невротическую организацию. Так, моральный мазохизм проявляется как мазохизм – хранитель невроза – или же пытается таковым стать.

Мы остаемся в рамках морального мазохизма, пока «мазохистическая хитрость» существует, то есть пока сохраняется немазохистическая видимость. Эта первертная «цель» призывается на помощь неврозу. Однако ресексуализация чувства вины чрезвычайно важна, если она становится явной, моральный мазохизм регрессивным путем трансформируется в либидинальный, так называемый женский мазохизм или, возможно, при продолжении регрессии в эрогенный мазохизм. Формы мазохизма организуются и иерархизируются вокруг объединяющей оси, идущей от морального мазохизма до эрогенного мазохизма, проходя через женский мазохизм, однако появление морального мазохизма зависит от поддержания мазохистического «обманного движения». В случаях, когда регрессия по оси мазохизма чрезмерна и мазохизм как таковой становится очевидным, мы покидаем пределы морального мазохизма и дефект невротической организации субъекта становится явным и очевидным для самого субъекта¹¹. Это указывает на то, что для поддержания морального мазохизма необходимо, чтобы дефект невротической организации был не чрезмерным. Моральный мазохизм является экономическим и лимитированным средством в ответ на временное нарушение невротического функционирования или на его дефект, ограниченный самой невротической организацией субъекта. Иначе перверсия, призванная на помощь, завоевывает территорию и лимитирует, уменьшает понемногу невротический сектор.

Психоаналитиков особо интересует один из аспектов, а именно моменты, в которых невротическое функционирование субъекта подвергается опасности из-за психоаналитической терапии. Нам известно, что психоаналитический процесс толкает к ресексуализации, в данном случае – чувства вины, и к некоторому колебанию идентификаций посредством реинвестиции объектных отношений. В процессе анализа некоторая доля морального мазохизма становится неизбежной и натуральной для функционирования субъекта. Следовательно, клинический пример, приведенный Фрейдом при введении понятия «моральный мазохизм», является примером негативной терапевтической реакции.

Негативная терапевтическая реакция в общем виде, а не в виде острых состояний свойственна, я полагаю, всем психоаналитическим процессам. Она вписывается в гамму реакций, идущих от простого отрицания до таких содержащих мазохизм форм, которые по своей крайности близки тому, что Фрейд описывает под названием «биологической скалы». Все эти формы организуются вокруг более или менее выраженного бессознательного чувства вины: слишком банального на одном полюсе и чрезмерно мазохистически трансформированного – на другом. Но не находим ли мы в простом отнекивании некое вступление к моральному мазохизму? Быть может, отнекивание как проявление оппозиции к аналитику является вступлением к ресексуализации отношений в переносе? В любом случае, моральный мазохизм неизменно присутствует в любом аналитическом процессе либо как окольный путь развития негативной терапевтической реакции, либо в качестве чего-то другого. В большинстве случаев моральный мазохизм остается предварительным состоянием; а в других его количество значительно и будет проявляется посредством специфического переживания в переносе.

Случай Даниеля представляет собой обыкновенное явление в анализе или психотерапии, такие случаи характерны для морального мазохизма и для «мазохистических уловок», которые к нему присоединяются, когда появляется с большой частотой.

На протяжении долгого времени Даниель начинает сеансы с рассказа о том, что он чувствует себя неловко, униженным, пристыженным либо виноватым в зависимости от случая и от того, что он думает и о чем рассказывает. «Потому что в анализе говорят обо всем». Обвинительные мысли, в которых он вынужден мне «признаться», разнообразны, но постоянным является сам феномен: он одинаково волнуется по поводу мастурбации или по поводу того, что он сходил в туалет перед сеансом (все сопровождается «обвиняющими» или же «стыдными» деталями), и по поводу того, что он опоздал или пропустил сеанс (обычно по «плохим» причинам, неподдающимся пониманию). Все эти ситуации и эти мысли, говорит он, ставят его в положении виновности и униженности по отношению ко мне. Он чувствует себя пристыженным и приниженным и по отношению к другим людям: по отношению к мужу своей сестры, который больше его зарабатывает и понемногу пытается возглавить их семейное дело, и это ему удается; по отношению к своему старшему брату, который физически сильнее, мужественнее; но в особенности отношения переноса со мной переживаются им в атмосфере вины, выставленной напоказ, этот своего рода «перенос виновности» проявляется не только в начале сеансов. Он, например, виновен в том, что не платит мне (его терапия проходит в учреждении), он чувствует себя униженным тем, что в его случае речь идет о терапии, а не об анализе (он «знает», что я думаю, что именно анализ ему показан)¹². Такая «вина» в переносе выражает, несомненно, сознательное и, более того, бессознательное чувство вины этого пациента; однако это чувство вины, переживаемое в переносе, используется также с целью получения мазохистического удовольствия: вина выдвигается на первый план для того, чтобы скрыть это удовольствие, чтобы разыграть несуществование последнего. Одновременно с проекцией Сверх-Я на аналитика и более регрессивного повторения эдиповых переживаний (пассивная по отношению к отцу позиция) есть в переживании (морального) мазохизма в переносе «подпольное» стремление к эротизации переноса и в конечном счете к переходу к действию.

Когда этот пациент демонстрирует свое чувство вины, он рассказывает мне одну из своих историй: однажды он совершил путешествие из Парижа в свой родной город с другом, о котором он знал, что тот является приверженцем бисексуальных отношений. Именно с этим другом, когда-то в подростковом возрасте у него были какие-то отношения. Во время своего путешествия они остановились на ночь в гостинице, где в целях экономии сняли номер с одной кроватью… Даниель был в ужасе, он не сомкнул глаз, лег на краешке кровати и не двигался всю ночь, настолько встревоженным и виновным чувствовал он себя из-за того, что столь легко согласился на это «экономное» предложение. Ничего не произошло, но Даниель вдоволь наигрался своим ожиданием, своим чувством вины и своей тревожностью, и тот избыток приводимых им деталей является очень характерным с этой точки зрения.

История этого пациента является хорошей иллюстрацией к нашему сюжету; в связи с ней я хочу привести некоторые аспекты, на мой взгляд, поддерживающие фрейдовские гипотезы о смысле морального мазохизма.

На протяжении десяти лет, между 20 и 30 годами, у Даниэля произошло нечто вроде остановки жизни: он уединился в родительском доме и ничего не делал. Он «болел», но не страдал ипохондрией или бредом, он болел «нервами», был «уставшим». Он обошел всех невропатологов и нейропсихиатров и перепробовал все виды лекарств и возможные лечения, естественно, за исключением психотерапии, которая, была ему, между прочим, предложена.

Именно к концу этого периода он попробовал релаксационную психотерапию (которая продлилась недолго), о которой я мало что знаю.

Ко мне он пришел спустя два или три года по окончании этого периода «вегетации» и после того, как возобновил прерванные десять лет назад занятия в институте. С мазохистической точки зрения то, что позволило ему отказаться от «болезни» и начать психотерапию, полагаю, было следствием изменения и развития самого мазохизма, идущего от либидинального мазохизма к моральному мазохизму. На протяжении этих десяти лет он чувствовал себя кастрированным, униженным, больным и виноватым в своей болезни, но это был также период мазохистического удовольствия на более либидинальном уровне, ближе к перверсии, нежели к моральному мазохизму. На протяжении всего этого периода он находился под протекцией своей матери¹³, которая всегда волновалась по поводу «хрупкого здоровья» своего сына. Он чувствовал себя униженным и презираемым другими членами семьи, особенно мужчинами, в первую очередь, своим братом и зятем. С ними, как и со мной, он чувствовал себя «самым маленьким» среди всех – он был младшим в семье. Моральный мазохизм, переживаемый им со мной, являлся одновременно и пережитком, и развитием его прежнего либидинального (женского) мазохизма.

Ограничусь лишь несколькими элементами, которые имеют отношение к периоду его «вегетации», которые одновременно имеют отношение к его отцу и к его бабушке по линии отца. Он прекратил всякую деятельность после провала на вступительных экзаменах в институт. Эти экзамены являлись началом некоего жизненного плана, предназначенного для него и поддержанного его бабушкой по линии отца. Эта бабушка была настоящим отцом всего семейства, собственницей семейного предприятия, которым она руководила и на котором работали и его отец, и его брат, а его сестра имела свои интересы. Эта бабушка решила сделать его наследником и в будущем – руководителем предприятия (исключая при этом его отца).

Его отец, брат и сестра рассматривались бабушкой как неспособные на руководство; именно он, «младший», станет, благодаря его интеллектуальным способностям, старшим братом не только своим братьям, но и своему отцу. Отец был определен как «слабый»; он был алкоголиком. Именно в таких условиях мой пациент претерпел неудачу на вступительных экзаменах в институт, где он должен был подготовиться к руководству семейным предприятием. Отец пациента не единственный, кто представляет отцовское имаго. Во время войны отец находился далеко, был в плену, а в их доме жили немецкие офицеры. Естественно, что у Даниеля были фантазии об отношениях между этими офицерами и его матерью. Он много играл с немцами, и более всего ему запомнилась игра, в которой один немец его выбрасывал через окно на руки другого немца. Он часто сравнивал меня с этими садистическими и красивыми немцами, как, впрочем, и со своим отцом: с одной стороны, я был для него евреем, следовательно, слабым и, с другой стороны, близким к «фашисту» Мойше Дайяном, красивым, как немецкие офицеры из его детства. Этот двойной образ отца характерен для амбивалентного отношения Даниеля к своему отцу: виновность в том, что он обогнал отца в наследовании (и более любим его матерью) и мазохистическое, пассивное, гомосексуальное переживание наподобие того, что он испытывал с немцами. Речь тут идет о пациенте с депрессивной структурой, который имел несчастье на протяжении долгих лет переживать депрессивный аффект.

Помимо депрессивной структуры, существует невротический сектор, достаточно большой, но хрупкий, ему угрожает депрессивный аффект, которого Даниель старался избежать любой ценой. Его бессознательная гомосексуальность играла одновременно противодепрессивную роль (она предоставляла объект желания, который обходит возможность его потери) и имела невротический эдипов смысл. Мазохизм позволяет принимать эту необходимую гомосексуальность как и присоединенное к ней чувство вины. Либидинально-женский мазохизм Даниэля этим обходным, но также и прямым мазохистическим путем играет противодепрессивную роль; моральный мазохизм присутствует для того, чтобы поддерживать его хрупкую невротическую организацию. Поскольку депрессивная опасность сгладилась, он смог отказаться от необходимости «быть больным» (как на протяжении десяти лет ухода) и забросить либидинальный мазохистический фантазм; переход, таким образом, осуществляется в сторону морального мазохизма, который становится указанием на дефект его невротической организации, вместе с тем и поддерживает ее.

II. Аутосадизм и чувство вины, или мазохизм и происхождение чувства вины

В этой части я коснусь двух проблем, которые, однако, несут в себе общие аспекты, поэтому они рассматриваются вместе. Речь идет, в первую очередь, о четкой роли, которую играет вина в трансформации садизма в мазохизм: невозможно не говорить о том, что вина превращает садизм в мазохизм, известно, что она непосредственно в этом участвует, и мы попытаемся определить степень этого участия. Второй проблемой является само происхождение чувства вины и роль садомазохизма в этом происхождении.

С некоторой точки зрения, эти две проблемы противопоставляются, потому что мы рассмотрим роль вины в происхождении мазохизма; а также вмешательство мазохизма (и садизма) в происхождение чувства вины. Эти две проблемы связаны, как мы увидим, участием аутосадизма в каждой из них.

А. Аутосадизм, или роль вины в превращении садизма в мазохизм

Предложенная проблема важна, потому что, если мы примем во внимание, что чувство вины превращает садизм в мазохизм, не вдаваясь в их концептуальное различие, то из этого следует, что за чувством вины всегда возникает мазохизм. В действительности садомазохистические референции у человеческого существа встречаются постоянно, как, впрочем, и такие, которые имеют отношение к чувству вины, но это не означает, что мазохизм постоянно появляется вследствие влияния вины на садизм. Это лишь означает, что эти два понятия, отличные друг от друга, связаны между собой.

Текст, в котором Фрейд убедительнее всего объясняет роль вины в этом вопросе, – статья «Ребенка бьют». В этом тексте Фрейд показывает роль вины при переходе от первой садистической фазы фантазма (отец бьет другого ребенка, возможно, брата или сестру) ко второй, мазохистической фазе (в которой отец бьет субъекта): «Фантазия периода инцестуозной любви гласила: «Он (отец) любит лишь меня, а не другого ребенка, ведь этого последнего он бьет». Сознание чувства находит крайне жестокую кару, а именно инверсию этого триумфа: «Нет, он тебя не любит, поскольку он бьет тебя». Таким образом, фантазия второй фазы, [в которой фантазирующий ребенок] сам избивается отцом, могла бы оказаться непосредственным выражением сознания вины, в основе которого теперь лежит любовь к отцу. Она сделалась, следовательно, мазохистской; насколько мне известно, так всегда бывает, сознание вины всякий раз оказывается тем фактором, который превращает садизм в мазохизм» (Freud, 1974, p. 228 –229; курсив мой. – Б. Р.). Данная цитата, изолированная от основного текста, не является репрезентативной для мышления Фрейда, но я ее привожу, потому что в ней выражены чувства, появляющиеся при подходе к данному вопросу. Появляется представление, что вина превращает садизм в мазохизм, что, бесспорно, верно, если мы примем, что вина способствует такому превращению, но будет ошибочным утверждение, что одна лишь вина всегда превращает садизм в мазохизм. Обратимся вновь к фрейдовскому тексту: «Этим, однако, содержание мазохизма не исчерпывается. Сознание вины не может овладеть полем в одиночку; что-то должно перепасть и на долю любовного импульса» (ibid.). И далее: ««Отец любит меня» подразумевалось в генитальном смысле; регрессия превращает это в «Отец бьет меня (я избиваюсь отцом)». Это избиение – встреча сознания вины и эротики; оно есть не только кара за запретное генитальное отношение, но и регрессивное его замещение (курсив З. Фрейда), и из этого последнего источника черпает оно то либидинозное возбуждение, которое отныне плотно с ним смыкается и находит разрядку в актах онанизма. Только в этом и заключается сущность мазохизма» (ibid.; курсив мой. – Б. Р.). Следовательно, сущность мазохизма не определяется лишь превращением садизма в мазохизм посредством чувства вины: к вине необходимо добавить «эротизм», «любовный импульс» и его регрессивный заменитель, который приведет к пассивной позиции по отношению к отцу, что следует понимать как наличие либидинозного возбуждения, стремящегося к разрядке. Мы еще вернемся к позиции, которую попытались прояснить в первой части, то есть к тому, что касается морального мазохизма – к фундаментальному различию бессознательного чувства вины и эротизированной виной, которая сама по себе мазохистична.

Нам остается более четко исследовать две вещи: с одной стороны, роль, которую вопреки всему играет вина в этом процессе; с другой – как трансформируется садизм под влиянием неэротизированной, несексуализированной вины.

Необходимо, я полагаю, вернуться к фундаментальному тексту, посвященному садизму и мазохизму в статье «Влечения и их судьба»: «При противоположной паре садизм – мазохизм можно весь процесс изобразить следующим образом:

а) садизм состоит в насилии, в проявлении своей мощи (силы) по отношению к другому лицу как объекту;

б) от этого лица отказываются и замещают его самим собой. Вместе с обращением против самого себя совершается и превращение активной цели влечения в пассивную;

в) вновь ищется новое лицо в качестве объекта, которое должно взять на себя роль субъекта вследствие изменившейся цели.

Последний случай (в) представляет собой обыкновенно так называемый мазохизм» (Freud, 1968b, p. 26–28).

Следовательно, лишь в пункте (в), где устанавливается различие между субъектом и объектом, идет речь о мазохизме. Интересно, что после пункта (б) садизм оборачивается на самого субъекта, но это не мазохизм. Мы считаем, что именно тут обнаруживается специфическое место чувства вины и его специфическое влияние на садизм.

Это специфическое место, это специфическое влияние является аутосадизмом (садизм отраженный, возвратный). Процитированные строки из статьи «Влечения и их судьба», пожалуй, оправдывают эту специфическую связь между аутосадизмом и виной. Фрейд показывает, что при неврозе навязчивостей (роль вины при их возникновении хорошо известна) мы сталкиваемся с аутосадизмом и самонаказанием, но мазохизм отсутствует: «Проявление же садистского влечения при неврозе навязчивости показывает, что предполагаемая ступень (б) не является излишней. Здесь имеет место обращение на самого себя, без пассивности по отношению к новому лицу. Превращение доходит лишь до ступени (б). Страсть мучить других превращается в самоистязание, наказание самого себя, но не в мазохизм. Активный глагол превращается не в пассивный, а в возвратный» (ibid.). Таким образом, можно переформулировать эту специфическую связь между аутосадизмом и виной, утверждая, что аутосадизм является самонаказанием. Самонаказание и чувство вины в качестве наказания со стороны собственного Сверх-Я принадлежит психическому аппарату субъекта, в то время как мазохизм является наказанием, наложенным эдиповым отцом, гетеронаказанием. Можно было бы проще сказать, что вина – это самонаказание и что самонаказание – это аутосадизм, оба эти явления отличаются от морального мазохизма, как, впрочем, и от всякого другого мазохизма. Процитированные нами тексты, в которых описывалось отличие садизма Сверх-Я от мазохизма Я, приобретают смысл: садизм является не чем иным, как метафорой, подчеркивающей суровость Сверх-Я. Садизм Сверх-Я является составляющей частью вины в этом уравнении вина = самонаказание = аутосадизм.