Kitabı oku: «Гребаная история», sayfa 5
– Нет, – признался Крюгер. – Это нас тоже огорчает. И еще эта сеть: как Наоми могла в ней оказаться? И куда подевалась лодка и ее хозяин? Кто-то испугался и оставил тело на пляже или же привез на лодке? Видишь, мы ничего не знаем.
Платт изучающе смотрел на меня.
– Сколько времени ты встречался с ней, Генри?
Он говорил мягким голосом, но и я не простак. Отвечая, я смотрел на свои дрожащие руки.
– Примерно два года.
– У вас все было хорошо?
– Да.
– А вы раньше о чем-нибудь спорили?
– В смысле?
– Ну, не знаю. Например, мы с женой ни в чем друг другу не уступаем. Будь то покраска стен, подрезание деревьев, марка следующей машины или где провести каникулы… Мы все время спорим. Это правда. Но, видишь ли, это не мешает нам любить друг друга.
– Я вам уже сказал, что нет.
– Ты ее любил?
Я энергично кивнул.
– А она тебя?
Следователь не сводил с меня глаз. Я покраснел. Этот вопрос застал меня врасплох. Бамм! Жесткий, как апперкот. Однако мне следовало бы предвидеть, что он прозвучит. Быть начеку. Не знаю, сколько времени я молчал. Однако уверен, что мое замешательство не прошло незамеченным.
– Да…
– Однако она собиралась тебя бросить.
Я вздрогнул. Это высказывание тоже не было вопросом. Платт по-прежнему в упор смотрел на меня.
– Кто вам это сказал? Она всего лишь хотела сделать паузу…
– Не кто, а что.
Платт вынул из кармана прозрачный пакетик так медленно, что мне захотелось вырвать его у него из рук. Меня затрясло: мой мобильник – с каких это пор он стал вещественным доказательством?
– Узнаёшь?
С кислым видом я кивнул.
– Мы лишь просмотрели твои эсэмэски и звонки.
– Вы читали, что здесь написано? – возмущенно проговорил я, глядя в упор то на одного, то на другого. – По какому праву?
– Генри, – заговорил Крюгер, – ты же должен понимать: все, что нас интересует, – это обнаружить того, кто это сделал.
– Читая нашу переписку! – вскипел я. – Что вы думали там найти?
– Например, то, что Наоми несколько дней назад внезапно перестала писать тебе эсэмэски, – произнес Платт, четко выговаривая каждое слово. – И что ты безуспешно пытался узнать, что происходит.
Открыв мой телефон, он громко прочитал:
– «Ничто нас не разлучит. Я люблю тебя. Я буду любить тебя всегда. Спокойной ночи». – Следователь сделал паузу. – Отправлено позавчера. Ответа нет. «Где ты?» – Еще одна пауза. – Отправлено этим утром. Ответа нет. «Я люблю тебя». – Он внимательно посмотрел на меня. – Отправлено этим утром. Ответа нет…
Выключив мобильник, Платт через стол протянул его мне:
– Ее телефон не обнаружили. Исчез. Как и ее одежда…
– Полегче, Крис, – нахмурился Крюгер. – Полегче.
Я бросил на него яростный взгляд и выкрикнул:
– А вы не думаете, что если б это был я, то стер бы эти эсэмэски?
Но едва произнеся эти слова, я уже сожалел о них.
Платт неподвижно замер, шериф смотрел на меня прищурившись.
– Генри, – произнес он странным голосом, – тебя ни в чем не подозревают. С чего ты это взял?
Засранцы лицемерные! Я спросил себя, когда ситуация успела так измениться. И если я подозреваемый… Я чувствовал себя потерянным. А они, похоже, знали, что нужно делать. И как. У них была схема, которой они и придерживались. Их взаимодействие было таким же отрегулированным, как теннисный матч. Они были игроками, арбитром, линейными судьями – а я был мячом.
– Это так, Генри, – повторил Платт. – У тебя есть что сказать?
– Прошлым летом ты работал на рыболовном судне, верно? – добавил Крюгер.
Я поочередно смотрел то на одного, то на другого, слушая, как звук моего дыхания отдается у меня в барабанных перепонках.
– Мы хотим тебе кое-что показать, – сказал Платт, вставая.
Вот тогда я заметил компьютер на угловом столе. Платт включил его, повернул в мою сторону монитор, подождал несколько секунд. Затем кликнул по иконке, и открылось окно просмотра видео. Я уставился на экран. Не в состоянии пошевелиться. Я знал, что они сейчас мне покажут.
Внешняя палуба парома, которую заливает дождь. Водяные брызги. Два силуэта, один из которых отступал, а другой двигался вперед, будто в зловещем танго: Наоми и я… Камеры слежения… Черно-белое изображение было плохого качества, без звука, но ярость, которая читалась на наших лицах и напряженное движение губ свидетельствовали о том, что разговор был на повышенных тонах.
Затем Наоми врезалась бедрами в перила. Покачала головой. Она плакала. Казалось, она в полнейшем отчаянии. Там, на экране, я резко схватил ее за запястья. Наоми вскрикнула. Она отбивалась. Не нужно было звука, чтобы угадать, что она кричит: «ОСТАВЬ МЕНЯ!» Перед этими людьми, готовыми уловить малейший признак моей виновности, другой рукой я разъяренно встряхнул ее, тело Наоми опасно наклонилось над волнами. Я почувствовал, что кровь отхлынула от лица. Взгляды Платта и Крюгера все время переходили с меня на экран и обратно: я – экран – я – экран. На экране Наоми оттолкнула меня, освободилась. Я приземлился на пятую точку. На этом видео я выглядел обезумевшим от гнева; выражение лица у меня было как у настоящего убийцы.
Наоми убежала. Платт нажал на паузу, и изображение застыло. Обездвижив мое лицо, перекошенное от гнева.
В углу экрана было обозначено время: 18.02.
– Ну и?.. – произнес следователь.
Ком намертво встал у меня в глотке. Я смотрел на изображение. Не в состоянии издать ни звука.
– Генри, ты играл на пароме в пазлы?
Я поднял на Платта глаза:
– Что?
Жестом фокусника тот вынул из куртки второй прозрачный пакетик. Внутри лежал один-единственный кусочек пазла с несколькими песчинками.
– Это нашли на пляже рядом с телом Наоми.
Деталь пазла вызвала у меня какие-то смутные воспоминания. Что-то такое я видел на пароме. Но я был не в состоянии думать. Мой разум словно вывернули наизнанку.
В это мгновение за дверью раздался сильный шум, я различил голос мамы Лив:
– Где он? Вы не имеете права держать его здесь! Я хочу его видеть! НЕМЕДЛЕННО!
Крюгер посмотрел на Платта. Тот протяжно вздохнул и пожал плечами, затем шериф встал и вышел. Я слышал, как они спорят за дверью: шериф – тихим голосом, мама почти кричала, произнося такие слова, как «гражданские права», «правосудие», «полицейский произвол», «пресса»…
Наконец дверь снова широко открылась, и Крюгер повернулся ко мне, положив свою огромную лапу на ручку:
– Ты можешь идти, Генри. Мы закончили. Пока что.
Я встал, опираясь на стол. Ноги были будто ватные и едва держали меня. Выходя, я встретился взглядом с Платтом, затем с шерифом. Покидая кабинет, я был уверен, что стал для них подозреваемым номер один.
8. Послание
Дождь продолжал лить. Не знаю, как он влияет на наши жизни и наши мысли. Делает ли он нас более закрытыми и отделенными от других? Мы с Лив ехали в молчании. К Агат-Бич, где я оставил «Форд», перед тем как меня забрали полицейские. Разные виды молчания – часть нашей жизни. Это действительно из-за дождя?.. Или, может, Лив берет пример с Франс… В машине чувствовался резкий запах. Уставившись на ветровое стекло, я смотрел, как дворники отталкивают дождевые капли. Но они снова возвращались.
Как и мои мысли постоянно возвращались к Наоми.
Правда о Наоми:
она не была идеальной.
Она хотела ею быть: хорошей подругой, отличной ученицей, активной спортсменкой, принадлежащей ко всем клубам, какие только есть в школе. Вся эта ерунда ее очень привлекала.
Она обожала находиться в центре внимания…
Но суть в том, что с некоторых пор Наоми двигалась к краю пропасти. Мы обнаружили это летом. Точнее, Чарли, Джонни и Кайла начали об этом подозревать, когда она отказалась переодеться в купальник.
Я-то, понятное дело, и так это знал.
Уже долгое время я был свидетелем процесса, который от месяца к месяцу все более усугубляется. Я не мог ни вразумить ее, ни понять, что происходит, несмотря на ее попытки все объяснить. Наоми часто употребляла такие слова, как «стресс», «завышенные ожидания», «точка невозврата». По ее словам, окружающие и не подозревают о том, что многие отличники сами наносят себе повреждения, чтобы справиться с давлением.
Тем не менее меня ужасно напугали эти многочисленные отметины на ее теле. Там, где никто, кроме меня, не мог их видеть.
В первый раз она воспользовалась циркулем. И вырезала слово:
ИЗМОТАННАЯ
У себя на руке…
Зимой. Можно было не опасаться, что кто-нибудь увидит. За исключением меня. Пораженный, я смотрел на эту надпись.
– Что это?
Наоми выглядела очень грустной.
– Прости меня, – сказала она.
Простить ее за что? Я обнял ее. А две недели спустя было уже пять красных глубоких следов, вырезанных на другой руке.
– Зачем ты это делаешь, Нао?
– Это меня утешает.
– Тебя это… утешает?
– Да.
– Но как?..
– Вот так.
– Но это же больно?
– Только вначале, потом привыкаешь…
С каждым днем, с каждой неделей следов становилось все больше, и они были все глубже. Вскоре Наоми перешла с циркуля на лезвие бритвы. Процесс пошел быстрее и вскоре стал ежедневным.
Ее тело напоминало иероглиф. Папирус, покрытый каббалистическими знаками, жуткими каракулями.
В последнее время мне было страшно ее раздевать. Впрочем, Наоми и сама опасалась моей реакции. Она находила предлоги: то у нее месячные, то живот болит, то голова…
Настало лето, но она продолжала носить джинсы, водолазки и свитера с длинными рукавами, хотя установилась жара и все жители острова запихнули зимние вещи подальше в шкаф. Наоми перестала заниматься спортом, чтобы не переодеваться в шорты. И вот однажды, когда мы были на пляже и она, несмотря на пекло, отказалась раздеться, Кайла задала ей вопрос. Прямо в лоб. И схватив за руку.
* * *
Я вышел из «Вольво».
Сидя за рулем, Лив обернулась ко мне:
– Возвращайся домой.
И тронулась с места.
Шум дождя, словно истинный голос этого острова, не стихал. Забираясь в машину, я в последний раз посмотрел туда, где начиналась тропинка. Народу стало меньше, но сирены полицейских машин продолжали завывать в темноте.
Я сел за руль, потерявшись в лабиринте мыслей, которые никуда не вели. Все они были окрашены болью. Мне хотелось во что бы то ни стало остановить это. Но оно не останавливалось… И здесь, в машине, меня настиг первый приступ слез. Будут еще и другие, но по силе с этими вряд ли смогут сравниться. Мгновением раньше ничто этого не предвещало. Рыдания били меня изнутри, словно накатывающие волны. Это длилось минуту или две. Я почувствовал себя совершенно разбитым, изможденным. Хрипло дыша, я дотронулся до лба, разбитого о руль.
Наоми.
Ее имя само скользнуло с губ. Оно вылетело из меня, как дыхание. Как если бы в меня вселился чревовещатель и сказал это без моего участия.
Повернув голову, я едва не подпрыгнул от страха. К ветровому стеклу буквально приклеилось лицо, и глаза следили за мной из-под козырька, с которого стекала вода. Доминик Сильвестри, заместитель шерифа. Я нажал на кнопку, и стекло опустилось.
– Генри, ты в порядке?
Я кивком подтвердил, что да, вытер слезы и сопли. Полицейский положил руку мне на плечо, дружески сжал его. Удивительно, но от этого простого жеста мне стало гораздо легче.
– Возвращайся к себе, – сказал он.
Я снова кивнул и, в свою очередь, тронулся с места. Паркуясь у дома, увидел, что дождевая вода переполнила канавы и водостоки. Из гостиной доносилась певучая мелодия виолончели. Я узнал этот отрывок: «Лебедь» Камиля Сен-Санса. Лив играла его уже сотни раз, и волнующая меланхолия этой пьесы сделала мое отчаяние практически непереносимым.
«О боже, Лив! – подумал я. – Неужели это не могло подождать?»
Но едва за мной закрылась дверь, музыка смолкла. Лив выключила метроном, к чему-то прислонила тяжелый инструмент и встала. Я услышал приближающиеся по паркету ее шаги и другие – более легкие и изящные, – принадлежащие Франс, которая спускалась по лестнице.
– Генри, – только и сказала Лив.
Я без слов последовал за ней.
Дом у нас большой. Там есть гостиная – одновременно для жильцов и для нас – с камином из мрамора с прожилками, над которым висит большое зеркало, окруженное стеной книг и дисков. Жильцы могут брать их на время – в каждой комнате есть проигрыватель. Увенчанные полукруглым стеллажом стеклянные двери выходят на террасу. Сейчас вид из окна был полностью затянут дождем.
Здесь они меня и обняли – крепко. Сначала одна, потом другая. Сжимая в объятиях по доброй минуте, целуя, держа за руки, снова обнимая.
– Генри… Генри… Генри, – прошептала Лив мне на ухо. – Мальчик мой…
Франс обняла меня в очередной раз. Ее красивое лицо, с тех пор как я посмотрел «Проклятие» – фильм ужасов семидесятых, ассоциировалось у меня с лицом Ли Ремик, светловолосой актрисы со светлыми глазами, сыгравшей роль приемной матери. Ее черты способны выразить неисчерпаемую гамму чувств и эмоций. Жестами она изображала любовь и привязанность, а ее грустный взгляд не отпускал меня ни на секунду. Я позволил им излить на меня свою нежность, а сам словно со стороны наблюдал этот цирк. Мира, в который я верил и в котором вырос, больше не существовало. Он только что взорвался вместе со смертью Наоми. И я понял: тот Генри, которым я был до сих пор, тоже перестал существовать, он умер вместе с ней. И о том Генри, который пришел ему на смену, я ничего не знаю…
Я улыбнулся. Франс погладила меня по щеке, отступила на шаг – и снова на сцене появилась Лив. А я вспомнил о дуэте Крюгер – Платт.
– Генри? Есть что-то еще, о чем ты не сказал полиции?
Обычно она говорила «полицейским». Очевидно, момент был слишком серьезным. Я сделал знак, что нет.
– Ты уверен?
Судя по виду, мне не поверили.
– Да, мама, – твердо сказал я. – Я все им сказал.
Пронзительный взгляд Лив.
– Ладно, сынок, ладно… Ты знаешь, как мы любили Наоми. Я… не представляю, что тебе еще сказать… Мы потрясены случившимся, могу представить, что ты сейчас переживаешь. Все это так ужасно… ты не хочешь об этом поговорить?
И вновь я сделал знак, что нет.
Лив взяла меня за руки и прошептала на ухо:
– Этот вечер мы проведем вместе. Не замыкайся один в своем горе, Генри. Не отделяйся от нас.
Она хорошо знает мой характер. В трудные моменты я стараюсь найти место, где можно спрятаться, подобно раку-отшельнику, ищущему убежище в кожухе турбинного двигателя. Лив прижала меня к себе, и я оттаял.
– Мама, это просто кошмар, – выдавил я.
– Да, мой дорогой…
– Не знаете, когда будут похороны?
– После вскрытия, – мягко ответила Лив. – Так сказал шериф.
Вскрытие. На какую-то долю секунды я увидел Наоми на сверкающем столе, заледеневшую, ее торс разрезан и широко раскрыт…
Я отшатнулся.
– О ее матери по-прежнему ничего не известно, – добавила Лив.
– Пожалуйста, мне все-таки нужно побыть одному.
Поколебавшись, мама посмотрела на меня:
– Хорошо.
Они обе сделали шаг назад. Я был в полуобморочном состоянии. Как в состоянии грогги. Я поднялся к себе в комнату с одним-единственным вопросом в голове: как я теперь буду жить? Я чувствовал себя как под анестезией. Такое ощущение, что разучился чувствовать. И радость, и горе. Я захлопнул дверь и щелкнул выключателем. Маленький ночник на тумбочке отбрасывал нежный оранжевый отблеск на стены. За окном уже совсем стемнело. Шел октябрь, и дни чертовски укоротились. Маяк Лаймстоун-пойнт обмахнул окно своей светящейся кисточкой. Я давно привык к этим ночным световым всплескам. Обычно они успокаивали, но в тот вечер в них чудилась угроза. Я разглядывал постеры на стенах, развешанные в ряд, будто в музее научной фантастики в Сиэтле. Подлинный рай для ботанов: пчела на нижнем веке Кэндимена, длинный зловещий коготь из «Хостела», ухмыляющийся череп из «Зловещих мертвецов», вызывающее тревогу детское лицо с черными глазами из «Проклятия», кричащий силуэт на красном фоне из «30 дней и ночей», мрачный круг из «Звонка», белые глаза из фильма «Глаза»…
Мне понадобилось много времени, чтобы собрать всю эту коллекцию. Все эти жуткие картинки. Наоми их обожала. Она любила посидеть у меня зимними вечерами, когда ветер стонет за окном и слышен шум моря. Крепко прижавшись ко мне, она спрашивала с беспокойством в голосе:
– У тебя никогда не бывает кошмаров, Генри?
Почему-то я ей так и не признался. О своем кошмаре. Который вижу почти каждую ночь.
О маленьком мальчике.
Почему? У нас не было секретов друг от друга – по крайней мере, у меня от нее. Но, черт возьми, почему я ей ничего не говорил?
Когда жизнь раздавливает вас, когда вес горя слишком тяжелый, так и хочется расплющиться, чтобы избежать ее, сесть, лечь. Распластаться на земле. Что я и сделал. Позволил себе соскользнуть на пол и, будто подстреленная собака, улегся на ковре у ножек кровати. Я долго так лежал, мое тело сотрясалось от нервной дрожи, а разум был выжжен дотла.
Виолончель замолчала.
Единственным источником звука оставался дырявый водосток, извергающий воду прямо на окно. Дом – будто живой организм: когда идет дождь, дерево распухает, полы приподнимаются, оконные рамы тяжелеют. Эта странная мысль приходила ко мне, когда Наоми была жива, и пришла теперь, когда она умерла.
* * *
Я снова поднялся и сел за стол. Включил компьютер. Вошел на «Фейсбук». На моей страничке фотография заменена виньеткой, имя тоже не высвечивается. В социальной сети я Фанат фильмов ужасов. Я ожидал соболезнований, выражений привязанности.
Вместо этого было послание, отправленное неким Островитянином 723, которого я совсем не знал.
Оно было предельно ясным.
«Сволочь, убийца».
9. За двенадцать дней до этого
Тем вечером накануне грозы Джей остановился в деревне под названием Холлимид по дороге в Шарлотсвилл. Есть такие места, где останавливаются байкеры, потому что там подают великолепный бифштекс из натуральной говядины, приготовленный вручную, с домашними приправами. Сюда можно добавить яичницу, если есть желание повысить количество протеина в организме. Подобное не для Джея, но может быть отличным вариантом для того парня с мощными руками, которого Джей заметил рядом с байками снаружи, пока парковал свой «Мустанг» на утоптанной земляной площадке.
Было уже довольно поздно. Джей увидел слой черных облаков, громоздившихся на горизонте, и пронзающие их зарницы. Поднимался ветер. От пыльного воздуха с привкусом озона резало глаза. Пространство заливал неестественный свет. Вот-вот должна была разразиться гроза. Джей чувствовал спиной взгляды байкеров, следивших за ним от кассы до двери, но не обратил на это внимания. Почти все эти парни носили бороды, банданы и джинсовые куртки с разорванными рукавами. На спине каждой куртки красовалась эмблема: большой череп, из глазниц которого вырывается пламя, шпага, воткнутая в его макушку, цифра «4», означавшая «жизнь и смерть», две цифры «5», иначе говоря «SS», и число «13». «Сыны смерти» – одна из главных байкерских банд Восточного побережья, наряду с чаптером «Ангелов ада», с которыми у них регулярно случались стычки из-за контроля над территорией. В 2002 году многие из их членов нашли смерть на Лонг-Айленде во время массового побоища. Один из лидеров «Сынов», Роберт Карл Риддик шестидесяти шести лет, был тогда же арестован силами более полусотни полицейских штата и местной полиции.
Джея ничуть не волновали ни «Ангелы», ни «Сыны». Он вошел в бар и сел за единственный свободный столик. В своем углу съел гамбургер, безразличный к шуму, громкой музыке, взрывам хохота, хриплым выкрикам, запаху пива и джина, а также слишком ярким лампам и скрытой угрозе, исходящей от всего этого тестостерона, сконцентрированного в тесном пространстве. Джей заказал себе воду без газа и кофе. Затем вынул из нагрудного кармана рубашки сигару и встал, когда один из байкеров направился к туалетам. Насвистывая, вошел вслед за ним и прислонился к стене, чтобы зажечь свою сигару. Затем стукнул в единственную запертую дверь:
– Выходи оттуда, Хэнк.
Тишина.
– Я сказал, выходи оттуда. Немедленно.
Внезапно дверь открылась, и перед Джеем оказалось короткое кривое лезвие маленького ножа фирмы «Шарпфингер». Парню, сжимавшему рукоять, было около шестидесяти. Крупные, но довольно мягкие черты лица, растрепанные седые волосы, белая козлиная бородка. Губы вишневого цвета, глубоко посаженные глаза и дыхание, воняющее яичницей, сигаретами и джином.
– Слушай меня хорошенько, грязный сукин сын. Ты сейчас скажешь своему хозяину, что все кончено, что я больше не буду плясать под его дудку.
Джей, уставившись на острое лезвие в форме полумесяца, выдохнул облако дыма из сигары, зажатой между губ.
– Да ну? Черт возьми, а я как раз приехал сказать тебе то же самое. Кто еще захочет говорить с вашей бандой жирных придурков… – Голос Джея был мягким и ласкающим слух, даже когда он произносил оскорбления или угрозы.
– Да какая, к черту, разница, чего он там хочет? Скажи ему, чтобы валил на хрен. И ты тоже, Джей, мелкое говнецо, боссов любимчик. А теперь проваливай отсюда, пока я и в самом деле не рассердился.
Байкер сделал шаг вперед, но Джей не пошевелился, никак не прореагировав на угрозу. Его плотно сжатый широкий рот напоминал рубец. Костлявый нос и впалые щеки под выступающими скулами. Из-под черных густых бровей поблескивали серые, будто вылинявшие глаза. Два бесцветных шарика с крохотными черными булавочными головками по центру. Морщины на лбу и залысины накидывали ему лет пятнадцать. Шею увивали толстые, будто канаты, вены.
– Ты облажался вместе со своими нациками, – процедил он. – От вас требовалось напугать этих расклейщиков объявлений, а не отправлять их в больницу, идиоты несчастные.
– Мне очень жаль, приятель, такое иногда случается. А теперь ты сматываешься.
– Нет, Хэнк, я хочу, чтобы ты вернул деньги, которые мы тебе заплатили.
Парень с козлиной бородкой расплылся в улыбке:
– Да ты бредишь, приятель! Ты вообще видел, где находишься? Ты на себя-то смотрел, дерьмо? Ты с кем говоришь, ублюдок?
– С жирным нацистом и педиком, – ответил Джей.
Он увидел, как лицо байкера искажается и в маленьких глазах загорается ненависть. Казалось, лезвие сейчас воткнется ему в грудину.
– Ах ты засранец, сейчас я тебе дам прикурить! Я тебе язык вырву за твои слова… Никто не смеет так со мной говорить. Слышишь, ты, грязный кусок дерьма?!
– Ходят слухи, что твоя телка любит сосать перцы у черных, это правда, Хэнк? Твой ее не удовлетворяет? Или он у тебя слишком… маленький?
Тонкие губы Джея растянулись в улыбке, но пристальный взгляд серых глаз был мертвым. В тот миг, когда байкер сделал движение, чтобы воткнуть нож, Джей схватил его за запястье и с поразительной скоростью прижал к перегородке. Прежде чем Хэнк смог сообразить, что происходит, кость хрустнула, и он взвыл от боли, но музыка, надрывающаяся по ту сторону двери, заглушала его вопли. Одновременно Джей нанес яростный удар коленом по правой коленной чашечке Хэнка, а затем двинул его кулаком в ребра. Байкер рухнул на пол, спиной к писсуару. Все это продолжалось не больше секунды.
Джей прихватил его за шею, сжал и толкнул, пока Хэнк, прижатый спиной к унитазу, гримасничая и скуля от боли, вызванной тем, что его позвонки были прижаты к краю унитаза, не выгнулся назад, запрокинув голову. Пальцы резко надавили на точку под кадыком, и глаза Хэнка едва не вылезли из орбит. Джей с отвращением заметил, что тот не спустил воду, и в желтой луже плавал окурок. Длинные лохмы байкера мокли в его собственной моче.
– Теперь ты меня хорошо слышишь?
Байкер задыхался. Голос Джея был мягким, как никогда. Хэнк кивнул, по крайней мере попытался: сонную артерию расплющили железные пальцы Джея.
– Смотри.
Свободной рукой Джей вынул мобильник, указательным пальцем нажал кнопку сбоку и большим пальцем включил видео. Развернул экран к байкеру:
– Узнаёшь его?
На маленьком экране Хэнк Рассел Локки, президент филиала очень грозной банды «Сыны смерти» в Вирджинии, целовался взасос с молодым женоподобным блондином, к тому же ярко накрашенным. Оба мужчины были обнажены и ласкали друг друга. Краска схлынула с лица Хэнка, которое секунду назад было ярко-алым.
– Представляешь, какой эффект произведет это видео на твоих ребят?
Зрачки Хэнка напоминали черные дыры, расползшиеся на всю радужку. Джей задался вопросом, не придушить ли этого придурка. А потом незаметно уйти.
Отпустив байкера, он вышел из кабинки и стал мыть руки.
– Деньги от тебя ждут через неделю, Хэнк. Справляйся.
Ни один звук не долетел из кабинки у него за спиной: Джей внимательно следил за дверью через зеркало.
– И, да – я ничего не слышал.
Ответом ему было бормотание.
Скривившись от отвращения, Джей вышел.
Он въехал в Шарлотсвилл сразу после захода солнца. Октябрьский вечер выдался тяжелым и влажным. В тучах над крышами продолжали сверкать зарницы. Время от времени слышался отдаленный удар грома, но гроза так и не решалась начаться. Избирательный участок Гранта Огастина находился в центре города, на пешеходной улице, полной магазинов и ресторанов. Джей оставил свой «Мустанг» у входа, на парковке Олд-Престон-авеню. Он спокойно шел, пока не заметил большую афишу: «ГРАНТА ОГАСТИНА В ГУБЕРНАТОРЫ» – и портреты своего босса в витрине. Плоское лицо, будто вырезанное кривым садовым ножом, высокий и широкий лоб, ввалившиеся щеки в сочетании с квадратным подбородком и особенно прищуренные глаза, в которых сверкают хитрость, твердость и чувство юмора. Лицо человека, который заботится о своей репутации и при этом способен разрулить любую ситуацию, даже самую скользкую. Короче говоря, парень, которого лучше иметь на своей стороне, чем в числе врагов. И это было именно то, что ищут избиратели в наш век неопределенности.
Еще год назад это казалось бы неудачной шуткой: Грант Огастин выставил свою кандидатуру на пост губернатора. Тип, сколотивший состояние благодаря государственным субсидиям. Но Джей привык думать, что двуличнее Гранта может быть только сам дьявол. В свое время его босс спекулировал на двух особенностях штата, которые знал лучше, чем кто бы то ни было. Хотя Вирджиния в целом была консервативной и республиканской, с 1977 года там установилась любопытная тенденция избирать на пост губернатора человека, политическая окраска которого прямо противоположна обитателю Белого дома: республиканец – в эпоху Картера, демократ – при Рейгане и Джордже Буше-отце, снова республиканец – во времена Клинтона и так далее. Во время избирательной кампании 2009 года, спустя год после вступления Обамы в должность президента, традицию снова уважили, избрав республиканца Боба Макдоннелла. В 2012-м Обама был переизбран. Но тут вступала в игру вторая особенность Вирджинии, где всё не как у людей: это единственный штат в Америке, запретивший своему губернатору оставаться на второй срок. Две фантастические черты, которые Огастин рассчитывал поэксплуатировать.
Здание жужжало как улей: служащие и волонтеры сновали между кабинетами, отвечали на телефонные звонки, замедляясь и резко ускоряясь. Проклятое броуновское движение. Большинство из них – молодые девушки с бейджами «ОГАСТИН» на груди, преисполненные энтузиазмом и желанием изменить этот мир к лучшему. Джей узнал стоявшего за одной из стоек мужчину с бычьей шеей и телосложением бывшего атлета. Грэм Бойс был дьяконом, ответственным за финансы одной из главных церквей Вирджинии. Он спорил с какой-то хорошенькой волонтеркой. Увидев Джея, Грэм чуть отошел в сторону, выпрямился и продемонстрировал улыбку – такую же искреннюю, как реклама страховой компании. Джея не любил никто, за исключением самого Гранта, но все его боялись.
– Он здесь? – спросил Джей.
Бойс кивнул и указал на лестницу в глубине помещения. Джей быстро поднялся по ступенькам. На этаже никого не было, и он прошел по тихому коридору до самой последней закрытой двери, постучался и вошел.
– Вот дерьмо! – процедил Джей, сразу же отворачиваясь.
Но – слишком поздно. Картина уже была запечатлена на сетчатке его глаз. В полумраке коридора большая тень, падающая на стену за спиной: Грант Огастин в льняных брюках кремового цвета и спущенных бордовых трусах был занят тем, что полоскал свой перец во рту одной из девушек-волонтеров, которой наверняка не было и двадцати. Пиджак и галстук валялись на стуле рядом, полы рубашки безвольно свисали на ноги. Тусклый желтоватый свет лампочки играл в светлых волосах волонтерки, гладких и шелковистых, как у куклы. Джей почувствовал, что у него защипало в носу. Секунду он подождал, затем развернулся и, схватив девушку, которая застегивала свою блузку, за ворот, без церемоний поволок к лестнице.
– Если хоть словом обмолвишься об этом, я тебя убью, – шепнул он ей на ухо.
Затем вернулся в кабинет своего босса и захлопнул дверь. Он был в ярости.
– Там внизу дьякон, черт тебя подери! Можешь представить, что было бы, если б вместо меня сюда поднялся он?!
Огастин спокойно застегнул ширинку, затем ремень.
– Зов плоти, – наставительно произнес он. – Который дан мужчине как тяжкая ноша, Джей. Если время от времени не уступать ему, будет отравлено не только тело, но и разум. Он заразится скверными, ужасными мыслями. Лучше очищать его, чем позволять этому развиваться.
Кандидат на пост губернатора сказал это, улыбаясь. Грант Огастин был человеком, полным парадоксов: жесткий и щедрый, пуританин и гедонист, властный и кокетливый, искренний и лживый, умный и сумасшедший. Он заявлял, что у него в роду полно писателей, военных и политиков, но Джей знал, что это очередная ложь: отец Огастина несколько десятков лет работал на нефтеперерабатывающем заводе «Эксон Мобил» в Батон-Руж, а теперь томится в золотой клетке – в роскошном доме для престарелых, где медсестра бдит днем и ночью, чтобы не допустить любопытных журналистов. Как сказал Фолкнер, люди Юга не изучают прошлое, они его поглощают.
– У тебя кровь, – нахмурился Джей.
Действительно, из ноздри Гранта стекала тонкая алая струйка. Джей уже заметил, что всякий раз, когда босс оказывается во власти буйных страстей, некоторое время спустя у него идет носом кровь. Вблизи Огастин выглядел куда менее привлекательным, чем на фотографиях: бледная кожа в сочетании с красными губами цвета ядовитого гриба придавали ему нездоровый вид. Карие глаза казались стеклянными. Все это доказывало, насколько верно утверждение, что фотография – это искусство лжи.
– Сие есть кровь греха, – сказал Огастин, вытираясь вышитым платком. – Эти девки, – добавил он, – просто дьявольское искушение. Для чего бог дал им сиськи, задницу и киску, как не для того, чтобы подвергнуть нас испытанию?
Джей ничего не сказал.
– Эта девушка делает все, что я ни захочу, понимаешь, Джей?
Джей понимал. Он знал своего хозяина лучше, чем кто-либо другой. С подросткового возраста он был ему верен как пес. Сегодня Гранту и Джею по пятьдесят, но второй всегда жил в тени первого. Джей был самым незаменимым из тех, кто работал на Гранта Огастина. Он чувствовал людей. Умел выявить слабость или распознать вранье даже быстрее, чем сам Грант. Огастин всегда умел обернуть слабости других себе на пользу. Он сколотил состояние, используя свой талант. Но Джей был упрям, как фокстерьер, когда речь шла о том, чтобы проверить чьи-то границы и что-то от этого человека получить.
