Kitabı oku: «Империя ангелов», sayfa 4
16. Зародыш Игорь. Менее 2 месяцев до рождения
Значит, я существую.
Ничего толком не различаю. Только окружающую меня среду – красновато-оранжевую. Еще я слышу звуки: биение сердца, бурление кишечника, мамин голос. Она говорит непонятные мне вещи.
– Я-не-хочу-оставлять-этого-ребенка.
Абракадабра.
Я расставляю слоги так и этак, пока не восстанавливаются мои прежние познания, позволяющие вникнуть в смысл.
Мужской голос – вероятно, папин.
– Ну и дура! Ты уже придумала для него имя – Игорь. С того момента, когда нечто определено, оно начинает существовать.
– Сначала я хотела этого ребенка, а теперь перестала хотеть.
– Сказано тебе, теперь уже поздно. Раньше надо было думать. Теперь ни один врач не согласится прервать беременность.
– Никогда не бывает слишком поздно. У нас нет средств, чтобы растить ребенка, это значит, что от него надо немедленно избавляться.
Смешки.
– Какая же ты сволочь! – кричит мама.
– Уверяю тебя, ты обязательно его полюбишь, – гнет свое папа.
Женские рыдания.
– У меня такое чувство, что внутри меня разрастается опухоль, она меня пожирает. Какая гадость!
Покашливание.
– Знаешь, поступай как хочешь! – восклицает папа. – Хватит с меня твоего вечного нытья. Все, я пошел. Я от тебя ухожу. Выкручивайся сама.
Хлопает дверь. Мама плачет, потом переходит на визг.
Проходит какое-то время. Внезапно на меня обрушиваются удары кулаком. Папа ушел. Значит, мама сама колотит себя по животу.
На помощь!
Меня так просто не возьмешь. Я мщу за себя: пинаюсь ногами. Того, кто меньше тебя, ничего не стоит обидеть, особенно когда тому некуда деваться.
17. Энциклопедия
ГАПТОНОМИЯ. В конце Второй мировой войны нидерландский врач Франц Вельдман, сбежавший из нацистского лагеря, пришел к выводу, что беды нашего мира проистекают из того, что дети недостаточно рано начинают получать родительскую любовь.
Ученый обратил внимание, что отцы, занятые главным образом работой или войной, редко занимаются своим малолетним потомством. Вельдман стал искать способ, как быстрее, желательно еще на стадии беременности жены, вовлечь отца в заботу о ребенке. Как это сделать? Прикасаясь к материнскому животу. Так он изобрел гаптономию (по-гречески «гаптеин» – трогать, «номос» – закон).
Закон о касании.
Определенным поглаживанием материнского живота отец сообщает ребенку о своем существовании и устанавливает с ним первую связь. Как оказалось, плод часто бывает способен распознавать среди многих прикосновений руку своего отца. Самые одаренные отцы даже умудряются побуждать плод перемещаться от ладони к ладони.
Гаптономия, рано строящая треугольник «мать-отец-ребенок», хороша тем, что учит отца ответственности. К тому же беременная меньше испытывает одиночество. Она разделяет свой опыт с отцом ребенка, может рассказывать ему, что чувствует, когда он касается ее и ребенка. Гаптономия не является, конечно, гарантией счастливого детства, но, очевидно, открывает новые возможности в эмоциональной жизни матери и отца будущего дитя. В Древнем Риме беременных окружали commeres (буквально «спутницы»). Но, разумеется, больше всего пристало быть рядом с матерью отцу будущего ребенка.
Эдмонд Уэллс,
Энциклопедия Относительного и Абсолютного Знания, том IV.
18. Идеи Рауля
Я слежу за своими сферами.
Родители Жака прибегают к гаптономии. Его высиживание проходит в хороших условиях.
Игоря осыпают ударами. Условия высиживания хуже некуда.
К большому моему удивлению, у Венеры объявился брат-близнец. Не знаю, хорошо это или плохо.
– Мы теряем здесь время. Станем снова самими собой. Изучим новые пределы. Отодвинем границы познания, – говорит мне Рауль, снова принимаясь за меня, стоит исчезнуть Эдмонду Уэллсу.
Мои шары продолжают медленное вращение у меня под носом. Я указываю на них подбородком:
– Я не собираюсь вечно оставаться приклеенным к ним. Как мне от них избавиться?
Рауль демонстрирует, что достаточно перевернуть руки ладонями вниз, чтобы отделаться от яиц: они улетят. Так и вышло: они устремляются на северо-восток, как летательные аппараты с дистанционным управлением.
– Куда пойдем?
– Куда-нибудь в горы.
Я поворачиваю руки ладонями вверх, и все три шара немедленно появляются на северо-востоке и автоматически опускаются на прежние посадочные площадки. Теперь мне яснее эта система. Рауль не скрывает раздражения:
– Хватит забавляться. Мне нужна твоя помощь, Мишель. Помнишь наш лозунг славных времен танатонавтики «Дальше и дальше, к неведомому!»?
Я задираю голову к невероятному небу.
– Ничего неведомого уже не осталось, одна лишь ответственность перед нашими зародышами.
Рауль предлагает лететь на восток. Мы сменили наблюдательный пункт, но кое-что неведомое все же остается. Мы ничего не знаем о том, что находится над миром ангелов. Мы достигаем восточного предела их территории.
– Что ты хочешь сделать?
Он указывает мне кивком на Изумрудные ворота.
– Как тебе хорошо известно, мы преодолеем эти ворота, когда спасем хотя бы одного человека, – напоминаю ему я.
Длинные пальцы Рауля шевелятся в воздухе.
– Ты еще не понял? Все наши клиенты – слабоумные, они никогда не разовьются.
19. Зародыш Жак. Месяц до рождения
Я нервничаю. Возясь в материнской утробе, я путаюсь в пуповине. Она обвивается вокруг моей шеи, я вторично переживаю драму повешения. Меня охватывает паника, но мне удается застыть. Перестав барахтаться, я умудряюсь освободиться.
20. Зародыш Венера. Месяц до рождения
У амниотической жидкости горький вкус. Что происходит?
– Эй, близнец! Возникла проблема. Ты что, спишь?
Близнец отвечает не сразу:
– Просто я устал, очень устал… У меня чувство опустошения.
Я силюсь понять, что творится, потому что лично я вкушаю пленительный нектар, полный ума, сладости и ласки. Меня осеняет:
– Я поглощаю твою энергию!
– То-то и оно, – бормочет он. – Знакомое явление. – Ему трудно разговаривать.
– Мы с тобой взаимозависимая пара. Я знаю, что говорю: в прошлой жизни я был акушером и кое-что еще помню.
– Объясни!
– В общем, мы создали сочленение, отводящий сосудик, связывающий нас напрямую, независимо от органов нашей матери. Как он ни мал, по нему происходит обмен нашими жидкостями. Поэтому мы так хорошо ладим. Но по той же самой причине один из нас, конкретно ты, не может не эксплуатировать другого. Если нас не извлекут отсюда в ближайшие дни, ты вскоре полностью меня высосешь.
Я содрогаюсь:
– И?…
– И я умру.
Он утомленно умолкает, но я настаиваю:
– Они там, снаружи, в курсе дела?
Он отвечает не сразу:
– Скорее всего, они знают, что нас двое, но им неизвестно, что ты меня высасываешь. Кстати, вчера нам обоим присвоили имена. Ты спала, но я все слышал. Тебя зовут Венера, меня – Джордж. Привет, Венера!
– Ну, привет, Джордж!..
Я в ужасе принимаюсь барабанить:
– Эй, вы там, снаружи, сделайте что-нибудь! Спровоцируйте роды. Джордж при смерти!
Я изо всех сил болтаю ногами. Он меня успокаивает:
– Брось, слишком поздно. Я продолжу жить благодаря тебе. Я навсегда останусь в тебе, моя Венера.
21. Зародыш Игорь. Месяц до родов
Я не сплю, а всего лишь дремлю. Мама плачет. Она разговаривает сама с собой и пьет много водки. Она так пьяна, что и я слегка хмелею. Думаю, мама задумала меня отравить. Но мой организм привыкает и развивает собственную сопротивляемость. Спиртное меня не берет.
Нет, мамочка, не на того напала. Я намерен родиться. Рождение станет моей местью.
Жестокий удар. Я падаю ничком и расплющиваю лицо. Что творится? До меня доносится ее бормотание: «Я с тобой справлюсь. Ты подохнешь, я своего добьюсь».
Новый удар.
Я стараюсь понять, что происходит снаружи, и, кажется, догадываюсь. Она упала на пол, плюхнулась на живот, чтобы меня раздавить!
Я цепляюсь за стенки матки. Она понимает, что цель не достигнута, и временно отступает.
Я готовлюсь к следующему нападению. Чего мне ждать теперь? Вязальной иглы. Держись крепче, Игорек! Снаружи, должно быть, хорошая погода…
22. Загадка Семерки
Рауль подводит меня к старушке-ангелу. Я узнаю ее, потому что видел ее фотографии в газетах: это мать Тереза.
– На Земле она всех ослепляла своим великодушием. Она была настоящей святой среди святых. Неважно, теперь у нее уже четвертая серия клиентов, и она раз за разом садится в калошу. Что ж, если даже у матери Терезы не получается стать Семеркой, значит, это вообще никому не по плечу.
Видно, что старушка смущена своими шарами и испуганно причитает, как будто обварилась, сварив яйца и попытавшись вынуть их из кастрюльки.
– По словам Эдмонда Уэллса, в жизни встречаются только такие проблемы, которые ты готов решать.
Рауль напускает на себя пренебрежительно-гордый вид:
– Ты вообразил, что все понял? Ну нет, мы не располагаем даже знанием, которое позволило бы нам измерить глубину нашего невежества.
– Желтый мир познания снабдил меня ответами на вопросы, которые я себе задавал, когда был смертным человеком. Эдмонд Уэллс научил меня, что смысл развития сознания таится в индийских цифрах. Это все, что надо понять.
– Ты считаешь? Раньше мы были танатонавтами, одухотворенными людьми, Пятерками. Сейчас мы ангелы, Шестерки. Следующий этап – превращение в Семерки. Но что это такое – Семерка?
– Семерка – это существо, набравшее 700 баллов, – высказываю я предположение.
Не будь я нематериальным, Рауль наверняка тряхнул бы меня, как грушу.
– А конкретно, что такое Семерка? Суперангел? Другая сущность? Если приглядеться и уловить разницу между беднягами Пятерками и нами, Шестерками, то, как мне представляется, появится почва, чтобы задаться вопросом, кто же такие Семерки.
Напрасно мой друг так волнуется, я как был осторожен, так и остаюсь. По-моему, он витает в облаках.
– Быть Семеркой – это, наверное, грандиозно. Я перерыл кучу текстов. В них написано, что над ангелами реют херувимы и серафимы. Речь о том, кто над кем властвует, кто восседает на троне. Лично мое мнение такое: выше ангелов находится категория… – И он договаривает шепотом, как будто боится, что его подслушают: – Богов.
Узнаю старого друга, всегда выдвигающего самые головокружительные гипотезы.
– Почему ты говоришь «боги», а не «Бог»?
Видно, что он много об этом размышлял.
– На древнееврейском Бог – «Эль», но в текстах пишут «Элохим», а это множественное число.
Мы делаем вид, что шагаем, перебирая ногами по псевдоповерхности, как делали раньше, на Земле.
– Ты обсуждал это с другими ангелами? Что они об этом думают?
– В этом вопросе ангелы ничем не отличаются от смертных. Половина верит в Бога. Треть – атеисты, неверующие. Есть еще четверть агностиков, соглашающихся, как и мы, что не знают, существует ли Бог.
– Половина, треть и четверть – это перебор, несколько больше единицы.
– Штука в том, что у некоторых сосуществуют или меняют одна другую две точки зрения, – соглашается мой друг.
И резюмирует:
– 4 – это люди, 5 – мудрецы, 6 – ангелы, 7 – боги. Вроде бы логично?
Я не тороплюсь с ответом. Смертным неведомо, существует ли Бог, они не располагают никакими доказательствами, поэтому лучшая рекомендация для них – скромность.
Для прежнего Мишеля Пинсона, то есть для меня земного, позиция честного человека состояла именно в агностицизме, от agnostos – «без уверенности». На мой взгляд, агностицизм полностью совпадает с прославленным пари Блеза Паскаля, считавшего правильным ставить на существование Бога. Живя на Земле, я соглашался, что имеется один шанс из двух, что есть жизнь после смерти, один шанс из двух, что ангелы – это реальность, один шанс из двух, что существует рай. Приключение танатонавтов показало, что я не ошибался. Тогда я не считал необходимым повышать или уменьшать оправданность веры в Бога. Для меня Он оставался гипотезой с 50 %-ной вероятностью.
Рауль продолжает:
– Здесь поговаривают о спущенной «сверху» директиве: хватит чудес, мессий, пророков, новых обретенных в откровениях верований. Кто наделен властью и видением во времени, чтобы принять такое решение, если не Бог или Боги?
Рауль доволен тем, как на меня подействовали его рассуждения: я в замешательстве. Уж не в том ли цель моей следующей миссии, чтобы сделаться богом? О таком я не смею и помыслить.
– Я уверен, что эти ворота открываются на Олимп, – безапелляционно сообщает Рауль Разорбак, указывая на Изумрудные врата.
От смущения я кошусь на воображаемые часы, показывающие степень готовности моих яиц.
– Хорошо. Только мне придется отлучиться на Землю, поприсутствовать при рождении моих клиентов, – предупреждаю я.
– Я с тобой.
Час от часу не легче!
– Хочешь побывать вместе со мной на Земле?
– Хочу, – подтверждает он. – Давненько я там не бывал. С тех пор как оставил там в последний раз свои отпечатки.
– Ты ведь знаешь, что возвращение на Землю, помимо этих моментов, находится попросту под запретом.
Рауль исполняет двойное сальто, демонстрируя свое желание расслабиться, для чего лучше всего подходит полет на большое расстояние.
– Запрещать запрещено! Брось, Мишель, тебе ли не знать, что я был и остаюсь бунтарем!
Выпрямившись передо мной и придав своему лицу ангельское выражение, он цитирует по памяти отрывок из четвертого тома «Энциклопедии Относительного и Абсолютного Знания» Эдмонда Уэллса, который выучил наизусть.
23. Энциклопедия
ТРАНСГРЕССОР. Общество нуждается в нарушителях правил, трансгрессорах. Для того оно и устанавливает правила, чтобы через них переступали. Если все до одного следуют действующим правилам и нормам – учатся в школе, трудятся, исполняют гражданский долг, являются послушными потребителями, – то общество погрязает в «нормальности» и бездействии.
Опознанные трансгрессоры осуждаются и изгоняются, но по мере развития общество учится потихоньку выделять яды, чтобы в нем развивались антитела. Так оно приобретает навык перепрыгивания через регулярно возникающие препятствия.
Как трансгрессоры ни необходимы, их раз за разом приносят в жертву. На них постоянно нападают, их оплевывают, но позже другие «не такие, как все», «псевдотрансгрессоры», следуют их путем, им уже легче, потому что общество успело переварить, обезвредить и даже кодифицировать их предшественников. Плоды изобретения трансгрессии достаются не тем, кто этого достоин.
Но не будем заблуждаться. Даже если «псевдотрансгрессоры» добиваются славы, их единственный талант должен был бы состоять в том, чтобы выявлять первых, истинных трансгрессоров. Но тех, увы, забывают, и они умирают в уверенности, что слишком забежали вперед и остались непонятыми.
Эдмонд Уэллс,
Энциклопедия Относительного и Абсолютного Знания, том IV.
24. Снова на Земле
Наш путь лежит через Сапфировые ворота цвета морской волны.
Осторожно, чтобы остаться незамеченными для архангелов, мы окунаемся в Стикс и плывем по течению. Так мы преодолеваем все семь территорий континента мертвых, выбираемся из центрального конуса, погружаемся в темное пространство и летим к Земле. Ангел летит быстрее мертвеца. Мне кажется, что я несусь со скоростью, близкой к световой. Вскоре мы начинаем различать вдали нашу родную планету. Мы вонзаемся в ее атмосферу вместе с метеоритной мелочью, сгорающей в ее плотных слоях, – это то, что называется падающими звездами.
Мы продолжаем снижение. Минуем самолет с любителями испытать невесомость. Рауль пользуется этой возможностью, чтобы зависнуть перед одним из таких смертных, не способным его разглядеть, и смеха ради то разгоняется раза в два, то тормозит. Я прошу его перестать ребячиться: у меня вот-вот проклюнется одно из яиц.
Мы приземляемся где-то на равнине Тосканы.
Ностальгия. Мы чувствуем себя примерно так, как чувствовали себя первые астронавты после завершения полета. Разница в том, что теперь для нас «дома» значит не «здесь, внизу», а «там, наверху»… У меня впечатление, что я стал чужим в родном краю.
Рауль показывает мне знаками, что нельзя терять времени. Мы торопимся в Перпиньян, в больницу, где меня ждет мой первый клиент, Жак Немрод.
25. Рождение Жака
Итак, мне вот-вот предстоит родиться.
Первое, что я вижу, – ослепительный свет в глубине тоннеля.
Меня теребят, тянут.
Вспоминаю свою прошлую жизнь, в которой я был индейцем племени пуэбло, вздернутым на виселицу золотоискателями. Тогда моей последней мыслью было: «У них нет права убивать меня вот так, отрывая мои ноги от земли…» Повешение есть повешение: я задохнулся. И продолжаю задыхаться.
Скорее! Рауль подсказывает: медлить нельзя. Он объясняет, как быть: запечатлеть на лице клиента «ангельский поцелуй».
В моем сознании отпечатываются картины безжалостной бойни. Наши стрелы бессильны против их пуль, наши луки – против их ружей. Лагерь объят огнем. Меня ловят, первым делом отхватывают мне мошонку, потом накидывают на шею веревку.
Жак находится под воздействием смертельного шока. Он весь на нервах. Я шепчу ему: «Тихо, забудь о прошлом». Рауль приказывает мне нанести ему на личико ангельский знак. Как это сделать? Он показывает: прикоснуться кончиком указательного пальца к лицу между носом и верхней губой, как если бы я хотел принудить его к молчанию.
Я так и делаю. Под крохотными ноздрями появляется ямочка.
Жак успокаивается.
Мне невдомек, что произошло только что. Таинство? Во всяком случае, я полностью забыл свое прошлое существование. Знаю, что должен что-то помнить, непонятно только о чем. Кстати, сколько раз я существовал раньше? Всего один? Вряд ли.
Итак, сейчас мне предстоит родиться.
Меня тянут к свету. Я слышу крики.
Моя мать.
Слышу властный голос:
– Тужьтесь, мадам. Вот так, не спешите… Дышите по-собачьи.
Моя мать принимается кряхтеть.
Другой голос:
– Это тянется уже не один час. Ребенок идет плохо. Придется прибегнуть к кесареву…
– Нет-нет, – говорит моя мать, – только не это. Я сама. Я справлюсь.
Она снова тужится. Меня тащат за собой плещущие вокруг волны. Я медленно продвигаюсь в узком тоннеле из темной плоти, скольжу ногами вперед на ослепительный свет. Пальцам ног ужасно холодно. Хочется снова спрятаться в тепло, но руки в резиновых перчатках хватают меня и волокут на мороз.
Мои ступни, а затем и колени уже вылезают наружу; потом ягодицы, потом живот. Меня тянут дальше. Под защитой остаются только руки и голова. Остальное тело отчаянно дрожит. Меня тянут все настойчивее, но я зацепился подбородком и упираюсь.
– Ничего не получится, он не выходит, – сообщает акушер.
– Выходит, выходит… – лепечет моя мать.
– Нужно небольшое рассечение, – советует голос.
– А без этого никак? – спрашивает моя мать без всякого воодушевления.
– Как бы не повредить ему голову, если продолжить тянуть, – отвечают ей.
Еще на мгновение мое тело остается на холоде, а голова в тепле, уши зажаты руками. Потом рядом с моим подбородком появляется лезвие. Ткани рвутся, напряжение вокруг меня спадает. Меня в последний раз дергают за ноги, и теперь моя голова выскакивает наружу.
Я открываю глаза. Свет буравит мне голову. Я торопливо сжимаю веки.
Меня хватают, я не успеваю понять, что со мной вытворяют. Меня держат за ноги и переворачивают вниз головой. Ой-ой-ой! Хватит так со мной обращаться! Я кричу от злости, они тоже кричат.
Ну и ну! Рождение точно западет мне в память. Я ору во всю глотку. Похоже, им это доставляет удовольствие. Все хохочут. Они надо мной насмехаются? Я полон сомнений и горько реву. Они знай себе смеются, передают меня из рук в руки. Что за баловство, что я им, игрушка? Кто-то теребит меня за пипку и говорит:
– Это мальчик.
Объективно, с ангельской точки зрения, он довольно уродлив… Рауль разглядывает новорожденного и в своей прежней манере покатывается со смеху.
– Да уж, невзрачное изделие!
– Думаешь, он станет лучше?
Врач объявляет, что мой клиент весит три кило триста. Рауль несильно хлопает меня по спине, как будто меня есть с чем поздравить.
– Все новорожденные выходят из матери немного сморщенными. Если прибегнуть к щипцам, получается еще хуже, от щипцов они становятся как вафли.
В общем, я родился.
– Какой милый! – радуются голоса, но мне все эти слова непонятны.
На этой планете принято орать. Они что, не умеют общаться шепотом? Здесь всего перебор: света, сквозняков, шума, запахов. Мне совершенно не нравится это место. Можно мне вернуться туда, откуда я явился? Но мое мнение никому не интересно. Все заняты непонятными мне обсуждениями – кажется, это для них важнее всего.
– Как вы назовете вашего мальчика?
– Жаком.
Галдежу нет конца. К моему дрожащему тельцу приближаются ножницы. На помощь! Ножницы – ужас, какие ледяные! – перерезают пуповину.
26. Рождение Венеры
Я помню свое прошлое существование. Я была очень богатым и очень могущественным китайским торговцем. Слуги носили меня в паланкине. Однажды на нас напали разбойники, всех пленили, заставили меня вырыть себе могилу и столкнули туда. Я умолял: забирайте все добро, только жизнь сохраните! Они столкнули ко мне в могилу одну из моих служанок: «Забирай, будет с кем позабавиться». Нас завалили землей. Земля забила мне глаза. Служанка задохнулась первой, я тоже почувствовал, что жизнь меня покидает. Я пытался выбраться, разгребая землю, но слишком был толст и неуклюж, чтобы добиться цели. Не надо было чревоугодничать на ночь глядя…
Я задыхаюсь. Ненавижу этот ужасный плен! Открываю глаза. В свою бытность китайским торговцем я умер в черноватом мире. Сейчас, открывая глаза, убеждаюсь, что мир вокруг меря имеет красноватый оттенок. Я нахожусь в угнетенном состоянии. Ко мне опять прижат труп.
Это Джордж, мой брат-близнец. Я, не желая того, его убила.
Я задыхаюсь и хочу отсюда выйти. Воздуху, воздуху! Я бьюсь, копошусь. Сегодня мое тело не такое тяжелое. Я стучу, колочу, жестикулирую. Обязательно рядом есть кто-то, кто поможет мне выбраться.
Теперь мы находимся у изголовья Венеры.
В ее сознании что-то происходит не так, как надо. Я пытаюсь проникнуть в душу младенца и убеждаюсь, что мне это не под силу. Здесь проведен предел нашей ангельской работе. Чтение мыслей наших клиентов нам не по плечу.
Наверное, ее мучает прошлое. Я тороплюсь оставить на ней отпечаток, но она вся дрожит, все время крутится, поэтому с наложением печати выходит промашка.
– У нее приступ клаустрофобии, – ставит диагноз Рауль.
– Уже?
– Конечно. Память о прошлой смерти порой оставляет следы. Для нее невыносимо находиться в замкнутом пространстве. На отпечаток у нас нет времени. Скорее, необходимо действовать!
Я подсказываю врачу-акушеру догадку о необходимости кесарева сечения.
Свет. Наконец-то свобода! Пара рук освобождает меня из тюрьмы, но ко мне все еще что-то прикреплено.
Это трупик Джорджа! Он обнимает меня, как будто не желает расставаться. Какая мерзость! Я умерла как мужчина с женским трупом в руках и рождаюсь как женщина, отягощенная мужским трупом.
Медсестры, вооружившись крохотными щипчиками, отрывают от меня пальчики Джорджа по одному.
– Тсс! Забудь прошлое.
Лишь только ее тельце оказывается в воздухе, я ставлю у нее над верхней губой ангельский отпечаток. Врачи слишком заняты проблемой отделения Джорджа и не смотрят на Венерину мордашку, иначе они заметили бы, что у нее под носом откуда-то взялась ямочка.
