«История западной философии» kitabından alıntılar, sayfa 3

Как правило, человек, который первым выдвигает новую идею, настолько опережает свое время, что его считают чудаком, так что он остается неизвестным и его скоро забывают. Затем постепенно мир вырастает до понимания такой идеи, и человек, который провозглашает ее, в надлежащий момент получает все почести. Так было, например, с Дарвином, а несчастный лорд Монбоддо в свое время был посмешищем.

Истинная религия идет от сердца, а не от ума и, следовательно, всякая сложная теология является ненужной.

Власть, которую принесла нам техника, носит общественный, а не индивидуальный характер; средний индивидуум, выброшенный кораблекрушением на необитаемый остров, в XVII веке добился бы большего, чем он может добиться ныне.

ШОПЕНГАУЭР

Причина страданий – это напряжение воли: чем меньше мы упражняем волю, тем меньше мы будем страдать.

«Скажи-ка, есть ли у тебя собака?» – «И очень злая», – отвечал Ктисипп. –

«А есть ли у нее щенята?» – «Да, тоже злые». – «И их отец, конечно собака же?»

– «Я даже видел, как он занимается с самкой». – «Что ж, ведь эта собака твоя?»

– «Конечно». – «Значит, этот отец – твой, следовательно, твой отец – собака, и

ты – брат щенят».

Но, хотя словарь или энциклопедия дают нам

то, что может быть названо официальным или общественно санкционированным значением

слова, нет двух людей, которые в своем сознании вкладывают в одно и то же слово

одинаковое содержание.

Сам Джордж Вашингтон мог употреблять свое имя и слово «я» как синонимы. Он мог

воспринимать свои собственные мысли и движения своего тела и мог, следовательно,

вкладывать в свое имя более полное содержание, чем кто-либо еще. В его присутствии

друзья могли воспринимать движения его тела и угадывать его мысли; и для них имя

«Джордж Вашингтон» еще значило нечто конкретное, данное в их личном опыте. После его

смерти они должны были заместить восприятия воспоминаниями, что предполагает

изменения в психических процессах, связанных с употреблением его имени. У нас, никогда

не знавших его, психические процессы опять-таки носят иной характер. Мы можем подумать

о его портрете и сказать себе: «Да, это тот самый человек». Мы можем думать о «первом

президенте Соединенных Штатов». Если мы очень невежественны, то он для нас может быть

просто «человеком, которого звали, Джордж Вашингтон”». Что бы ни говорило нам это имя,

для нас оно все же не сам человек, поскольку мы никогда не знали его, но лишь нечто

наличествующее в этот момент в памяти, чувстве или мысли. Это показывает ложность

аргумента Парменида.

Постоянное изменение в значениях слов скрывается тем фактом, что в общем это

изменение не вносит изменений в истинность или ложность предложений, в которых

употребляются слова. Если вы возьмете любое истинное предложение, содержащее имя

«Джордж Вашингтон», оно, как правило, останется истинным тогда, когда вы это имя

замените выражением «первый президент Соединенных Штатов». Есть исключения из этого

правила. До избрания Вашингтона человек мог сказать: «Я надеюсь, что Джордж Вашингтон

будет первым президентом Соединенных Штатов», – но он не сказал бы: «Я надеюсь, что

первый президент Соединенных Штатов будет первым президентом Соединенных

Штатов», – если бы не пылал необыкновенной страстью к закону тождества. Тем не менее

легко образовать правило для исключения этих исключительных случаев, а в тех, которые

останутся, мы можем заменить слова «Джордж Вашингтон» любым описательным

выражением, приложимым к нему одному. Именно только посредством таких фраз мы

можем знать о нем то, что знаем.

Парменид утверждает, что, поскольку мы можем теперь знать то, что обычно считается

прошлым, оно на самом деле не может быть прошлым, но в определенном смысле должно

существовать и в настоящее время. Отсюда он делает вывод, что не существует такой вещи,

как изменение. Этот аргумент преодолевается тем, что мы говорили о Джордже Вашингтоне.

Могут сказать, что в определенном смысле у нас нет знания о прошлом. Когда мы

что-нибудь вспоминаем, то воспоминания происходят в настоящее время и не тождественны

с предметом воспоминания. Но воспоминание дает описание прошлого события, и для

большинства практических целей нет необходимости различать между описанием и тем, что

им описывается.

В целом этот довод показывает, как легко делать метафизические выводы, исходя из

языка, и что единственным средством избежания ложных доводов этого рода должно быть

более широкое логическое и психологическое исследование языка, нежели то, которое

проделано большинством метафизиков.

Вопросы, которые могут быть рассмотрены посредством метода Сократа, – это те

вопросы, о которых мы уже имеем достаточные познания, чтобы прийти к правильному

выводу, но из-за путаницы или недостаточного анализа не сумели логически использовать

то, что мы знаем. Такой вопрос, как «что такое справедливость?», вполне годится для

обсуждения в платоновском диалоге. Все мы свободно употребляем слова «справедливый» и

«несправедливый», и, изучая, в каком смысле мы их употребляем, мы можем индуктивно

прийти к определению, которое лучше всего будет соответствовать употреблению этих слов.

Требуется лишь знание того, как употребляются эти слова в вопросе. Но когда наше

исследование будет закончено, то окажется, что мы сделали лишь лингвистическое

открытие, а не открытие в области этики.

Однако мы можем с пользой применять этот метод для какого-то более широкого ряда

случаев. Когда то, что обсуждается, является более логическим, чем фактическим, тогда

обсуждение является хорошим методом выявления истины. Предположим, что кто-то

утверждает, например, что демократия хороша, но лицам, придерживающимся определенных

мнений, не следовало бы разрешать голосовать; мы можем убедить такого человека в том,

что он непоследователен, и доказать ему, что по крайней мере одно из его двух утверждений

должно быть более или менее ошибочным. Я считаю, что логические ошибки имеют

большее практическое значение, чем многие полагают: они дают возможность тому, кто их

совершает, придерживаться удобного мнения по каждому вопросу. Всякая логически

связанная теория должна быть отчасти тягостной и противоречить распространенным

предрассудкам. Диалектический метод, или, в более общем смысле, привычка к свободному

обсуждению, ведет к логической последовательности и является в этом отношении

полезным. Но он совершенно непригоден, когда целью его является обнаружение новых

фактов. Вероятно, «философию» можно было бы определить как совокупность таких

исследований, которые могут проводиться посредством методов Платона. Но если указанное

определение и годится, то это объясняется влиянием Платона на последующих философов.

Правильное отношение к изучению того или иного философа состоит не в том, чтобы почитать или презирать его, но прежде всего в некоторого рода предрасположенности, дающей возможность понять, что именно склоняет к тому, чтобы верить в его теории, и только потом следует оживлять критическое отношение, которое должно напоминать, насколько это возможно, состояние ума той личности, которая отбрасывает мнения, отстаиваемые ею прежде. Презрение мешает первой части этого процесса, преклонение – второй. Следует при этом учитывать две вещи: надо помнить, что человек, чьи взгляды и теории заслуживают изучения, должен, по-видимому, обладать определенным умом, но надо также иметь в виду, что ни один человек не достигал, вероятно, полной и окончательной истины по какому бы то ни было вопросу. Когда умный человек выражает совершенно абсурдный с нашей точки зрения взгляд, мы не должны пытаться доказывать, что этот взгляд тем не менее является правильным, но нам следует попытаться понять, каким образом этот взгляд когда-то казался правильным. Это упражнение исторического и психологического воображения одновременно и расширяет сферу нашего мышления, и помогает нам понять, насколько глупыми многие из лелеемых нами предрассудков покажутся веку, обладающему другим складом ума.

Бог не отделен от мира, он – душа мира; и в каждом из нас содержится частица Божественного Огня. Все вещи суть части единой системы, называемой Природой. Индивидуальная жизнь хороша, когда она находится в гармонии с Природой. В известном смысле каждая жизнь находится в гармонии с Природой, поскольку она такова, какой ее сделали законы Природы; но в другом смысле человеческая жизнь находится в гармонии с Природой только тогда, когда воля индивида направлена к целям, которые являются также целями Природы. Добродетель – это воля, находящаяся в согласии с Природой.

В действительности то, что дает Бергсон, - это его представлении о различии между восприятием и воспоминанием - оба факта существуют в настоящем. Однако он сам думает, что дал различие настоящему и прошлому. Как только это смешение обнаруживается, сразу становится очевидным, что его теория времени полностью пренебрегает временем.