Kitabı oku: «Почему я не христианин (сборник)», sayfa 4

Что мы должны делать

Мы хотим твердо стоять на ногах и прямо и открыто смотреть на мир, на все, что в нем есть хорошего и дурного, прекрасного и уродливого; видеть мир таким, каков он есть, и не бояться завоевывать мир с помощью интеллекта, а не рабски покоряться тому ужасу, который от него исходит. Вся концепция Бога восходит к мышлению древних восточных деспотий. Эта концепция совершенно недостойна свободных людей. Когда вы слышите, как люди в церкви унижаются и объявляют себя жалкими грешниками, это представляется недостойным поведением для уважающих себя человеческих существ. Мы должны выпрямиться и открыто взглянуть в лицо миру. Мы должны как можно лучше понять этот мир, и пускай он окажется не таким хорошим, как нам бы хотелось, он все равно будет лучше, чем представлялось другим людям на протяжении всех минувших веков. Хорошему миру нужны знания, доброта и мужество; ему не нужны скорбные причитания о прошлом или опутывание свободного разума словами, произнесенными невежественными людьми много лет назад. Ему нужны бесстрашный взгляд и свободный разум. Ему нужна надежда на будущее, а не бесконечные оглядки на мертвое прошлое. Мы уверены, что это прошлое окажется намного превзойденным тем будущим, которое способен создать наш разум.

2. Внесла ли религия полезный вклад в цивилизацию?⁴¹

Я придерживаюсь того же взгляда на религию, что и Лукреций⁴². Я считаю ее болезнью, порожденной страхом, и источником неисчислимых страданий для человеческой расы. Правда, я не могу отрицать, что религия все же внесла определенный вклад в цивилизацию. На заре существования человечества она помогла составить календарь и побудила египетских жрецов столь тщательно записывать сроки затмений, что со временем они научились предсказывать затмения. Эти два свершения я готов признать, но никаких других не знаю.

В наши дни слово «религия» используется в весьма неопределенном смысле. Некоторые под влиянием крайнего протестантизма употребляют его для обозначения любых серьезных убеждений, например, касающихся вопросов морали или природы мироздания. Такое употребление этого слова совершенно не исторично. Религия – это прежде всего общественное явление. Пусть церкви обязаны своим происхождением духовным наставникам, обладавшим сильными индивидуальными убеждениями, но эти наставники редко оказывали большое влияние на основанные ими церкви, тогда как церкви оказывали огромное влияние на общества, в которых они действовали. Возьмем случай, который особенно интересен людям, принадлежащим к западной цивилизации: учение Христа, как оно изложено в евангелиях, имеет очень мало общего с этикой христиан. С социальной и исторической точки зрения самым важным в христианстве является не Христос, а церковь, и если мы собираемся судить о христианстве как о социальном движении, нам незачем обращаться к евангелиям. Христос учил, что следует отдавать все свое имущество бедным, что вы не обязаны воевать, не обязаны ходить в церковь и наказывать за прелюбодеяние⁴³. Ни католики, ни протестанты не изъявляли ревностного желания следовать его учению применительно к этим положениям. Да, некоторые францисканцы пытались проповедовать доктрину апостольской бедности, но папа осудил их, и доктрина была объявлена еретической. Или, опять-таки, возьмем фразу «Не судите, да не судимы будете» – и спросим себя, какое влияние подобная фраза оказала на инквизицию и ку-клукс-клан.

То же самое относится и к буддизму. Будда был дружелюбным и образованным человеком; на смертном одре он смеялся над учениками, считавшими его бессмертным. Но буддийские жрецы, живущие, например, в Тибете, оказались в высшей степени деспотичными и жестокими мракобесами.

В подобном различии между церковью и ее основателем нет ничего случайного. Едва предполагается, будто в речах определенного человека содержится абсолютная истина, тут же появляется сообщество экспертов по интерпретации его высказываний, и эти эксперты неминуемо приобретают власть, так как держат в своих руках ключ к истине. Как любая привилегированная каста, они пользуются этой властью ради собственной выгоды. Тем не менее, в одном отношении они хуже любой другой привилегированной касты, поскольку их функция заключается в толковании неизменной истины, возвещенной раз и навсегда в совершенно безупречной форме, вследствие чего они неизбежно становятся оппонентами всякого интеллектуального и нравственного прогресса. Церковь выступала против Галилея и Дарвина; в наши дни она выступает против Фрейда. Во времена наибольшего могущества в своей враждебности к интеллектуальной жизни она заходила еще дальше. Папа Григорий Великий написал одному епископу письмо, начинавшееся следующими словами: «Слуха нашего достигло, что мы и выговорить не можем без стыда, будто ты имеешь обыкновение разъяснять грамматику отдельным друзьям своим». Первосвященнической властью папа заставил епископа воздержаться от этого грешного занятия, и изучение латыни возродилось лишь с наступлением эпохи Возрождения. Религия оказывает пагубное влияние не только в интеллектуальном, но и в нравственном отношении. Я имею в виду, что она проповедует этические нормы, не способствующие человеческому счастью. Когда несколько лет назад в Германии проводился плебисцит по поводу того, можно ли разрешить свергнутым королевским династиям сохранять свою частную собственность, немецкие церкви официально заявили, что лишать венценосцев этой собственности противно христианскому учению. Общеизвестно, что церкви выступали против отмены рабства, пока у них хватало на это смелости, а в наше время, за несколькими хорошо разрекламированными исключениями, они выступают против любого стремления к экономической справедливости. Папа официально осудил социализм.

Христианство и секс

Худшей чертой христианской религии является, однако, ее отношение к сексу – отношение настолько нездоровое и противоестественное, что понять его можно, лишь увязав с тем недугом, которым был поражен цивилизованный мир в эпоху упадка Римской империи. Приходится иногда слышать, что христианство улучшило положение женщин. Это одно из грубейших извращений истории, какое только возможно. Женщины не могут занимать достойное положение в обществе, где считается крайне важным, чтобы они не нарушали весьма сурового морального кодекса. Монахи всегда рассматривали женщину прежде всего как искусительницу и вдохновительницу грязной похоти. Церковь проповедовала – и все еще проповедует, – что женщине лучше всего оставаться девственной, но, если кто-то находит это невозможным, допускается вступление в брак. «Лучше вступить в брак, нежели разжигаться»⁴⁴, как откровенно выразился апостол Павел. Объявив брак нерасторжимым и вытравив всякое знание об ars amandi⁴⁵, церковь сделала все, что было в ее силах, дабы единственная разрешенная форма секса приносила минимум удовольствия и максимум страдания. Неприятие контроля над рождаемостью, в сущности, обусловлено теми же соображениями: ведь если женщина каждый год рожает по ребенку, пока не умрет от истощения, то вряд ли можно предположить, что она получает большое удовольствие от супружеской жизни; поэтому контролю над рождаемостью нужно всячески противодействовать.

Концепция греха, неразрывно связанная с христианской этикой, необычайно вредна, поскольку представляет собой отдушину для садизма, который начинают считать законным и даже благородным делом. Возьмем, например, вопрос о предупреждении сифилиса. Известно, что если принять заранее меры предосторожности, то опасность заразиться этой болезнью становится ничтожно малой. Христиане, однако, возражают против распространения подобных знаний, поскольку считают за благо, чтобы грешники понесли наказание. В наше время многие тысячи детей страдают от врожденного сифилиса, и они никогда бы не родились, если бы не желание христиан увидеть грешников наказанными. Я не могу понять, как доктрины, требующие такой дьявольской жестокости, могут считаться хоть в какой-то степени благотворными для морали.

Позиция христиан представляет опасность для благополучия человечества не только в том, что касается сексуального поведения, но и в отношении знаний о сексе. Любой, кто потрудился рассмотреть этот вопрос непредвзято, знает, что искусственно навязываемое ортодоксальными христианами невежество в вопросах о сексе чрезвычайно опасно для душевного и физического здоровья молодежи. У тех, кто получает подобные знания в «неприличных» беседах – как большинство детей, – возникает представление о том, что секс сам по себе является чем-то непристойным и нелепым. Не думаю, что можно хоть как-то защитить точку зрения о том, что знание всегда нежелательно. Я бы не стал препятствовать получению знаний любым человеком в любом возрасте, но когда речь идет о познаниях в области секса, то в пользу таких познаний имеются гораздо более весомые аргументы, чем в пользу любых других. Человек осведомленный, скорее всего, будет поступать более разумно, чем человек невежественный. Нелепо создавать у молодых людей ощущение греха из-за того, что они обладают природным любопытством в отношении важных обстоятельств.

Каждый мальчик интересуется поездами. Предположим, мы говорим ему, что интерес к поездам порочен; предположим, мы завязываем ему глаза, когда он находится в поезде или на железнодорожной станции; предположим, мы никогда не позволяем себе произносить слово «поезд» в его присутствии и держим в глубокой тайне все, что касается средств передвижения из одного места в другое. В результате он вовсе не перестанет интересоваться поездами; напротив, он станет интересоваться ими гораздо больше, но будет испытывать ложное ощущение стыда, поскольку ему внушили, что это непристойно. Каждый мальчик, наделенный пытливым умом, в той или иной степени превратится в неврастеника. Именно это и происходит с вопросом о сексе; но поскольку секс интереснее, чем поезда, результаты оказываются более пагубными. В любой христианской общине почти все взрослые в той или иной степени страдают нервными заболеваниями из-за табу, которое налагалось на знания о сексе в то время, когда эти взрослые были молоды. А искусственно насаждаемое таким образом ощущение греха является одной из причин их жестокости, робости и глупости в дальнейшей жизни. Нет никакого рационального обоснования тому, чтобы держать ребенка в невежестве относительно того, о чем он захочет узнать, будь то вопросы пола или любые другие вопросы. И мы никогда не получим здорового населения, если этот факт не обретет признания в системе образования детей младшего возраста, что невозможно до тех пор, пока церкви способны контролировать политику в сфере образования.

Но оставим в стороне эти сравнительно подробные возражения; ясно, что фундаментальные доктрины христианства требуют для их принятия изрядной этической извращенности. Нам говорят, что мир сотворен Богом, благим и всемогущим. Но если Господь еще до сотворения мира предвидел все несчастья и страдания, которые в нем будут содержаться, тогда Он несет за них прямую ответственность. Бесполезно доказывать, будто существующие в мире несчастья порождены грехом. Во-первых, это неверно; разливы рек или извержения вулканов вызывает вовсе не греховность людей. Но даже будь верно обратное, тут нет никакой разницы. Задумай я произвести на свет ребенка, заранее зная, что он станет маньяком-убийцей, на меня легла бы ответственность за его преступления. Если Бог заранее ведал грехи, в которых будет повинен человек, то Он явно отвечает за все последствия этих грехов, раз уж решил сотворить человека. Обычный христианский довод заключается в том, что страдание есть очищение от греха и потому является благом. Несомненно, этот довод является лишь логическим обоснованием садизма, но в любом случае это очень слабый аргумент. Мне хотелось бы пригласить какого-нибудь христианина в детское отделение больницы, чтобы он увидел страдания, которые переносят здесь дети. Стал бы он после этого утверждать, будто эти дети настолько пали в нравственном отношении, что заслуживают подобных страданий? Чтобы дойти до таких заявлений, человек должен убить в себе чувства милосердия и сострадания. Короче, он должен стать таким же жестоким, как и Бог, в которого верует. Ни один человек, верящий, что в этом страждущем мире все происходит к лучшему, не сможет сохранить в неизменном виде свои моральные ценности, поскольку ему всегда приходится искать оправдания для боли и страданий.

Возражения против религии

Возражения против религии бывают двух видов – интеллектуальные и нравственные. Интеллектуальные возражения заключаются в том, что нет оснований считать какую-либо религию истинной; нравственные возражения – в том, что религиозные заповеди восходят к временам, когда люди были более жестокими, чем сегодня, и, соответственно, стремятся увековечить проявления бесчеловечности, которые иначе были бы преодолены нравственным сознанием.

Сначала рассмотрим интеллектуальные возражения. В наш практичный век некоторые склонны полагать, что вопрос об истинности религиозного учения не имеет большого значения, так как действительно важным является вопрос о его полезности. На эти вопросы, однако, нельзя отвечать по отдельности. Если мы придерживаемся христианской религии, наши представления о том, что является благом, будут отличаться от представлений, которые бы у нас были, если бы мы ее не придерживались. Поэтому для верующих практические последствия христианской веры могут представляться благими, а для неверующих – дурными. Кроме того, точка зрения, что следует верить таким-то и таким-то суждениям независимо от наличия доказательств в их пользу, порождает враждебное отношение к фактам и заставляет закрывать глаза на все, что противоречит нашим предрассудкам.

Определенная научная беспристрастность – очень важное качество, и вряд ли она может проявляться у человека, воображающего, что существуют явления, в которые он обязан верить. Поэтому мы не можем решить раз и навсегда, приносит ли религия благо, не изучив вопроса о ее истинности. В этом отношении для христиан, магометан и иудеев наиболее фундаментальной проблемой является существование Бога. В те дни, когда религия господствовала в мире, слово «Бог» имело вполне определенный смысл, но в результате нападок рационалистов оно постепенно утрачивало свое значение, пока не сложилось так, что стало очень трудно понять, что же имеют в виду люди, утверждающие, что верят в Бога. Возьмем, например, определение Мэтью Арнолда: «Сила, превосходящая нас и тяготеющая к праведности». Пожалуй, данное определение оказалось бы еще более невнятным, спроси мы себя, известно ли нам хоть что-нибудь о целеполагании мироздания – помимо целей живых существ, обитающих на поверхности нашей планеты.

Обычно религиозные люди говорят на это примерно следующее: «Мы с друзьями – люди весьма умные и добродетельные. Трудно представить себе, чтобы столько ума и добродетели могло появиться совершенно случайно. Поэтому должен существовать кто-то, по меньшей мере столь же умный и добродетельный, как мы, кто привел в действие машину космоса, чтобы она произвела нас». К сожалению, на меня этот довод не производит того впечатления, какое ожидают те, кто его высказывает. Вселенная велика, но, если верить Эддингтону⁴⁶, вероятно, нигде в ней больше нет таких умных существ, как люди. Если прикинуть общее количество материи в мире и сравнить его с тем количеством, которое составляют тела разумных существ, мы увидим, что по сравнению с первым последнее образует бесконечно малую величину. Поэтому, даже если совершенно невероятно, чтобы по воле случая из случайного подбора атомов возник способный к мышлению организм, все же существует возможность того, что в мироздании имеется крайне малое число таких организмов, которое мы обнаруживаем. С другой стороны, даже если считать человечество вершиной этого великого пути, мне все же не кажется, что мы, люди, достаточно изумительны. Разумеется, я понимаю, что есть много чудес гораздо изумительнее меня и что я не способен полностью оценить достоинства, настолько превосходящие мои собственные. Тем не менее, даже с этими оговорками мне остается лишь заключить, что всемогущество, действующее в масштабах вечности, могло бы произвести что-нибудь и получше. Поэтому мы должны считать даже этот результат не более чем неудачной попыткой. Земля не всегда будет обитаемой, человечество вымрет, и если космический процесс должен будет потом как-то оправдать возложенные на него надежды, ему придется проделать это не на поверхности нашей планеты, а где-нибудь в другом месте. Пускай даже это произойдет, всему рано или поздно приходит конец. Второй закон термодинамики не оставляет особых сомнений в том, что вселенная стремится к гибели и что в конечном счете нигде не будет происходить ничего такого, что представляло бы малейший интерес. Конечно, мы можем сказать, что, когда этот срок наступит, Бог вновь заведет свою машину; но такое утверждение может основываться исключительно на вере, а не на данных науки. А согласно научным данным вселенная медлительна, ползет, так сказать, по земле к весьма ничтожным результатам и собирается ползти дальше, к еще более жалким этапам развития, вплоть до состояния всеобщей смерти. Если это можно признать доказательством целеполагания, то могу лишь сказать, что подобная цель меня не очень привлекает. Поэтому я не вижу оснований верить в какого-либо Бога, сколь угодно абстрактного и отдаленного от мира. Я больше не собираюсь обсуждать старые метафизические аргументы, поскольку апологеты религии сами их отбросили.

Душа и бессмертие

Внимание, которое христианство уделяет индивидуальной душе, оказало глубокое влияние на этику христианских общин. Эта доктрина очень близка учению стоиков и, подобно стоицизму⁴⁷, возникла в обществе, лишенном политических надежд. Естественным побуждением человека деятельного и порядочного является стремление творить добро, но, если у него нет никакой политической власти и возможности влиять на события, ему остается лишь свернуть с естественного для себя пути и решить, что важно самому быть добродетельным. Именно это и случилось с ранними христианами; они пришли к представлению о личном благочестии как о чем-то совершенно независимом от благодеяний, поскольку благочестие – это именно то, чего могут достигнуть люди, лишенные возможности действовать. Тем самым социальная добродетель была исключена из христианской этики. Христиане традиционных взглядов до сих пор считают, что прелюбодей более порочен, чем политический деятель, который берет взятки, хотя последний, вероятно, приносит в тысячу раз больше вреда. Как можно понять по картинам того времени, средневековая концепция добродетели была несколько расплывчатой, невыразительной и сентиментальной. Самым добродетельным считался человек, ушедший от мира; единственными людьми дела, которых почитали святыми, были те, кто, как Людовик Святой, не жалели жизни и имущества своих подданных в борьбе против турок. Церковь никогда не причислила бы к лику святых человека за то, что он провел реформу финансов, уголовного или судебного права – столь простые меры, повышающие благосостояние народа, считались неважными. Думаю, в церковном перечне имен не найти имени того, который бы стал святым благодаря тому, что трудился на благо общества. Вместе с этим разделением между социальной и нравственной сторонами личности возник и стал нарастать разрыв между душой и телом, который сохранился в христианской метафизике и в философских системах, восходящих к учению Декарта⁴⁸. Можно сказать, что в широком смысле тело – это социальная и публичная часть человека, в то время как душа – часть личная. Подчеркивая значение души, христианская этика стала сугубо индивидуалистской. Мне кажется совершенно очевидным, что в результате многовекового господства христианства люди сделались более эгоистичными, более замкнутыми в себе, чем их сотворила природа, поскольку побуждения, которые естественным образом выводят человека за пределы своего эго, – это секс, родительское чувство и патриотизм, или стадный инстинкт⁴⁹. В отношении секса церковь сделала все возможное, чтобы его осудить и принизить; родительскую привязанность осудил сам Христос, а за ним и масса его последователей; а патриотизм был неуместен среди покоренных народов Римской империи. Нападки на семью в евангелиях до сих пор не привлекали того внимания, которого они заслуживают. Церковь почитает мать Христа, но сам Христос был с нею не слишком почтителен. «Что Мне и Тебе, Жено?» – так он обычно разговаривал с матерью⁵⁰. Он также говорил, что пришел разделить человека с отцом его, и дочь с матерью ее, и невестку со свекровью ее, и что тот, кто любит отца или мать более, чем Христа, его недостоин⁵¹. Все это означает ломку биологической семейной связи ради веры; данное учение в значительной мере ответственно за нетерпимость, охватившую мир с распространением христианства.

Этот индивидуализм достигает кульминации в учении о бессмертии индивидуальной души, которая в зависимости от обстоятельств обречена испытывать или бесконечное блаженство, или бесконечное страдание. Если, например, вы умерли сразу после того, как священник окропил вас водой, произнося при этом определенные слова, то вы обретете вечное блаженство; если же после долгой и добродетельной жизни в вас ударила молния как раз в тот миг, когда вы ругались нехорошими словами, оборвав шнурок на ботинке, то вы обретете вечные мучения. Не скажу, что в это верит современный протестант и даже современный католик, не получивший адекватного знакомства с богословием, но такова общепризнанная доктрина, в которую еще недавно твердо верили. Испанцы в Мексике и Перу имели обыкновение крестить индейских младенцев и тут же вышибать им мозги – тогда они могли быть уверены, что эти младенцы попадут в рай. Ни один ортодоксальный христианин не найдет логического обоснования для того, чтобы осудить подобные действия, хотя сегодня все их осуждают. Христианская версия учения о личном бессмертии имела великое множество самых катастрофических последствий для морали, а метафизическое разделение души и тела привело к катастрофическим последствиям для философии.