Kitabı oku: «Выпускной», sayfa 3

Глава 5. На вилах настоятельных рекомендаций

Эмма

Благодаря миссис Грин тема этого года в школе – Эмма Нолан!

Естественно, она рассказала обо всем директору. Не знаю, что мистер Хокинс ответил, но после их разговора миссис Грин собрала внеочередное собрание родительского комитета.

Никогда еще за всю историю системы образования не случалось срочного собрания родительского комитета. Ну, господи боже, что такого неотложного у них может произойти? Внимание, у нас закончилась гофрированная бумага, из чего мы будем делать декорации к неделе солидарности, все срочно на штурм «Волмарта», явим ему гнев божий, надо устранить его немедленно!

По всей видимости, в этот раз им приспичило устранить «шероховатости» в моем образе жизни.

На следующий день после того, как я добровольно заплатила дань, то есть купила билет себе и знаменитой актрисе, которую я точно не приглашала по интернету на наш выпускной, в тщетной надежде, что она придет, родительский комитет разослал всем родителям и ученикам письмо следующего содержания:

«Дорогие семьи школы имени Джеймса Мэдисона!

Как вы уже знаете, родительский комитет и Ассоциация будущих хранителей кукурузы Америки устраивают выпускной бал для нашей школы. Все мы с нетерпением ждали этого важного для наших выпускников события целый год. Считаем своим долгом напомнить, что присутствовать на выпускном вечере – это большая честь, а не право. Поскольку возник ряд вопросов, мы хотим четко обозначить требования, которым должны соответствовать ученики, желающие быть допущенными:

Средний балл успеваемости – 2,5 и выше. (1)

Юношам следует быть в костюме и галстуке.

Девушкам следует надеть скромный вечерний наряд. Платье длиной не выше колена, не обнажающее живот, не открытое, без бретелей, не имеющее высоких разрезов, открывающих кожу выше колена, не из просвечивающего или прозрачного материала. Не допускаются материалы, которые кажутся прозрачными, равно как и необычные материалы для изготовления наряда (например, клейкая лента и т. д.), и ничего такого, что может выглядеть провокационно и сексуально-вызывающе с точки зрения представителей родительского комитета, которые будут следить за порядком на вечере. (2)

Билеты предусмотрены лишь для пары «юноша – девушка». (3) По причине ограниченного числа мест нельзя приобрести билет в одни руки, равно как и купить его для друга того же пола. Мы хотим быть уверены, что каждый заслуживший право посетить этот выпускной вечер сможет сделать это вместе со своей парой.

Этот выпускной является вознаграждением для наших учащихся, и, поскольку число билетов ограничено, посетить его смогут только официально числящиеся в списке школы имени Джеймса Мэдисона ученики (4). Никаких лиц, приглашенных со стороны.

Благодарим за уделенное внимание и ожидаем, что в этом году выпускной пройдет потрясающе!

С искренним уважением,

члены родительского комитета.

“Золотые жуки”, вперед!»

Ну что, как вам письмецо? К вашему сведению, я разнесла его в пух и прах на своем ютуб-канале начиная с пункта (1) требований родительского комитета.

Вы знаете, почему средний балл такой низкий? Потому что, не будь этих ограничений, половина баскетболистов не прошла бы по требованиям. А этого, конечно же, допустить никак нельзя, иначе в рядах жителей Индианы наступит настоящий апокалипсис. Я даже слышала, что учителям вообще не разрешают ставить баскетболистам оценки ниже этого уровня. Везет же некоторым.

Переходим к пункту (2), в котором свято чтят патриархальные ценности и разделение полов. Значит, парням дозволено прийти в каком угодно стареньком пиджаке и галстуке, но, э-э-эй, боже упаси девушек (и только девушек) продемонстрировать коленки. Вы можете в это поверить? Следует одеваться так, потому что это «общепринятая классика» для выпускного вечера. Вы от рождения относитесь к мужскому полу? Добро пожаловать, наденьте что-то и проходите. Родились женщиной? Ознакомьтесь с ниспадающим до пола списком требований к скромности и благоприличию наряда. Представители других полов? Вас не существует.

Разве не прекрасны пункты (3) и (4)? Это что-то новенькое. Они просто прекрасны в простоте своей формулировки. Я почти горжусь этими лицемерами из родительского комитета: они умудрились дважды прикрыть свои задницы, ни разу прямым текстом не сказав, что представителям нетрадиционной ориентации на выпускном делать нечего! Как будто знают, что поступают неправильно! Браво, родительский комитет «Золотых жуков», в вас прямо-таки встроены правдоподобные отрицания! Я бы им даже поаплодировала, но не могу. Мне не до того: я изо всех сил спасаюсь от их дьявольского семени в школе. Видите ли, их детишки мучили меня весь первый год в старших классах и почти весь выпускной год, но в последнее время вроде как перестали делать это на ежедневной основе – до недавнего времени.

Недавнего, в смысле до той минуты, когда треклятое письмо от родительского комитета было разослано и на меня обрушился поток комментариев к той разгромной записи насчет этих требований. Это мой канал, так что большинство поддержало мою позицию, как вы понимаете. Я не могу допустить, чтобы все осталось так, как требует родительский комитет!

Да еще моя бабуля заявила в школе, что я пойду на выпускной с кем захочу, а если у кого-то есть возражения, так у нее на быстром наборе номер АСЗГС⁹ (что бы это ни значило).

Если честно, сначала она посоветовалась со мной. Она вступает только в те сражения, которые я одобряю, – после того как я уговорила ее не ходить к директору из-за тех издевательств, с которыми сталкиваюсь каждый день, потому что знаю, что станет только хуже. Но она на этом не успокоилась, и у нее состоялся серьезный разговор с родителями, а когда он не возымел действия, бабуля просто удалила их из своей жизни, как удаляют бородавки с кожи. Я рыдала у нее на руках, а она клятвенно обещала, что всегда будет обо мне заботиться и заступаться, если понадобится.

Прочитав письмо от родительского комитета, она взяла меня за подбородок и, пристально глядя в глаза, спросила:

– Ты хочешь туда пойти, малышка? Сама понимаешь, это будет нелегко.

Если я колебалась, то совсем недолго. Мои друзья из «Ютуба» на моей стороне, и их поддержка помогает мне. И знаете что? То, чего я хочу, не причиняет никому вреда. Я терплю издевательства с девятого класса и уже порядком устала от этого. Хочу попрощаться со школой на выпускном, вместе со своей девушкой, как и все.

В горле встал ком, на глазах выступили слезы, и я сказала:

– Ба, я просто хочу с ней потанцевать.

– Значит, так тому и быть, – она резко кивнула.

И в тот же понедельник утром пошла в школу вместе со мной. Не дав опомниться, подтолкнула меня в сторону учительской, потребовала у секретаря, чтобы ее принял директор, и сообщила, что усядется прямо на ее рабочий стол и будет сидеть до тех пор, пока директор не освободится, – бабуля умеет добиваться своего.

Директор Хокинс, надо отдать ему должное, был очень мил. Сначала он просто слушал. Накрыв бабушкины белые руки своими коричневыми, он внимал каждому ее слову не перебивая.

Когда она договорила, директор повернулся ко мне и сказал:

– Выпускной организован не из школьных денег. В нашем бюджете он не запланирован. Мы только разрешили комитету провести его в школе бесплатно.

– Но ведь деньги пойдут в школьный клуб, – возразила я. – И им руководит родительский комитет.

– Я обязательно скажу об этом на собрании, Эмма. Но пойми: повлиять на это я не могу. Если ситуация обострится, я зайду настолько далеко, насколько возможно. Но знай: в одиночку происходящее мне не остановить.

Как-то это неправильно, что директор школы не может влиять на правила проведения выпускного. Но так оно и есть. Я думала, что распла́чусь, но нет, я лишь впала в какое-то оцепенение. Бабуля придвинулась ближе и принялась гладить меня по спине, а я сидела и ничего не чувствовала, как будто меня гладит привидение.

Директор Хокинс помолчал немного, а потом произнес:

– Я предупрежу их, что, если они не пустят тебя на выпускной, пусть ищут другое место. Надеюсь, это поможет, ведь с тех пор, как закрыли фабрику, с деньгами у всех туговато.

– Ладно.

– Вообще-то все может обернуться еще хуже. Это серьезное дело, Эмма. Уверена, что я должен вступить в эту борьбу?

Была ли я уверена? Была. И все же, несмотря на то что в крови у меня кипел адреналин, я почему-то не смогла набрать в легкие достаточно воздуха, чтобы сказать «да». В ответ я просто кивнула, что скрепило наш договор. Директор пообещал поговорить с членами родительского комитета, и я знаю, что он сдержал слово.

Как я об этом узнала? Нет, новых писем от родительского комитета не приходило. Вместо этого они распустили слух, удостоверившись, что он разлетится как пламя на ветру: если Эмма Нолан настоит на том, чтобы превратить этот выпускной в торжество нетрадиционной ориентации, то его просто отменят. У родительского комитета нет возможности провести выпускной в другом месте, и, само собой, во всем виновата я.

А вы же знаете, что в Эджуотере не так много развлечений. Можете себе представить, иногда к нам в город приезжает какая-нибудь церковная община и устанавливает свой тент, и это даже прикольно: люди прямо валятся на землю в религиозном экстазе и бормочут что-то на непонятных языках, якобы одержимые святым духом.

Есть еще ярмарочный сезон, когда все соревнуются за призовых телят и стеганые одеяла.

И давайте не будем забывать про чудо и блаженство путешествия по парковке у «Волмарта» субботним вечером. (Да, у нас там кинотеатр, в котором, правда, показывают потрясающее старье и не больше одного фильма за вечер.)

Друзья, игры «Золотых жуков» и выпускной – вот они, немногочисленные столпы общественной жизни нашего городка. И теперь все уверены: один из них того и гляди отменят из-за меня.

Что означает возобновление уже поутихшей травли, продолжавшейся весь девятый класс, только в этот раз у них для нее есть причина. Дразнилки возвращаются – раздражает, но их вполне можно игнорировать. Люди могут шептать мне вслед вещи и похуже, чем сейчас; но надо признать: что это за оскорбление – «лесби-лесби-лесби»? Не могли придумать что-то пооригинальнее? Ну есть же интернет, заглянули бы туда, если самим не хватает воображения, это же буквально врата в мир больно бьющих оскорблений, можно подобрать подходящее. Но нет, эти тупицы взяли словарное определение того, кем я являюсь, и квакают его на все лады, как хор узколобых лягушек.

А, и расступитесь, потому как теперь я – южноиндианский Моисей, судя по всему. Куда ни пойду – везде море расступается предо мною. Неважно, куда я направляюсь: в Зал чемпионов, кабинет английского или столовую, – расступаются все без исключения. Даже те, кто забыл, что им есть дело до моей ориентации, внезапно начинают отскакивать в сторону. Теперь я сама по себе, могу хоть вшей разводить на продажу, как в детском саду.

И еще этим утром мне пришлось заново выучить урок: ничего ценного в шкафчике оставлять нельзя. Поясню. В девятом классе добрые люди воспользовались вентиляционным отверстием, чтобы залить в него пикантную салатную заправку из столовой, и любимая куртка была безвозвратно испорчена. Мне до сих пор не по себе, когда чувствую где-то уксусно-сладкий запах.

Когда травля поутихла, я снова начала пользоваться школьным шкафчиком. Ничего ценного я там не хранила, но угадайте, что произошло. Какой-то умник догадался залить в него, снова через вентиляционные дырки, крем-лосьон для тела: открываю дверцу, а там все покрыто слоем белой густой жижи, в том числе учебник по истории, в котором пропущен раздел о причинах начала Гражданской войны.

Я отнесла испорченный учебник в учительскую, чтобы мне дали новый, но секретарь (та самая, на столе которой бабуля угрожала усесться, если ее не примет директор) заявила, что я должна за него заплатить. Ей, видите ли, все равно, кто и как испортил учебник, но раз книга выдана на мое имя, мне за нее и отвечать. А стоит она, между прочим, восемьдесят долларов.

Бабуле неоткуда взять ни с того ни с сего такую сумму, и мне пришлось распотрошить копилку на «Патреоне»¹⁰. Прощай, новая гитара.

Несмотря на все это, я хотя бы могла найти поддержку у Алиссы. Но вот уже две недели, как я не вижу свою девушку нигде, кроме школы.

С тех пор как ее мать возглавила эту компанию разъяренных горожан, Алисса сидит взаперти. Мы урывками посылаем друг другу сообщения, пока делаем уроки по экономике, обычно в «Снэпчате», чтобы не осталось истории. И, знаете, я прекрасно понимаю, почему она прячется. По большей части я рада, что она обрела безопасность в своей незаметности.

Я просто хотела бы, чтобы мне не приходилось быть заметной в одиночку. Директор Хокинс говорит, что делает все возможное «за кулисами», Алисса мучается из-за всего происходящего, сидя за экраном смартфона, а я – я в итоге сама по себе и против всех них.

Я заставляю себя ходить в школу. Каждый урок еле перехожу из кабинета в кабинет. Чем ближе стрелка часов к трем часам, тем тяжелее мне дается каждый шаг, а за секунду до последнего звонка я уже вскакиваю с места, только бы побыстрее оказаться подальше отсюда.

Старшеклассники уходят с уроков первыми. Нам дается целых двадцать минут, чтобы дойти до парковки и разъехаться до того, как от нее отчалят школьные автобусы. Те, кого забирают на машинах, ждут снаружи, и на этой неделе меня забирает бабуля, потому что… в моем случае безопаснее ехать на ее сорокалетней развалюхе, чем на школьном автобусе, полном враждебно настроенных школьников, от которых никуда не скрыться.

А сегодня идет дождь, и мне приходится ждать внутри, пока не покажется синий бабулин «фольксваген-жук». Вокруг меня Моисеев круг почета – ничего, что в изоляции, зато в безопасности, так ведь? И тут я слышу позади себя какой-то нарастающий шум.

Надвинув очки повыше на нос, оборачиваюсь.

Все тут же от меня отворачиваются. Я знаю этих ребят: они даже не особенно популярны в школе, так, середнячки. Но посмотрите на них – считают себя лучше меня на том только основании, что они натуралы.

Они разговаривают так громко и оживленно, что кажется, их челюсти сейчас оторвутся и улетят. Странно, но они при этом ничего не делают. Я пытаюсь выглядеть угрожающе, но боюсь, что выходит, скорее, грустно. Поворачиваюсь обратно к стеклянной двери. Прислоняюсь к металлической раме, стекло запотевает от моего дыхания. Писать бабуле эсэмэску даже пытаться не стоит, потому что она всегда убирает телефон в бардачок, так что я перехожу на телепатию: «Пожалуйста, ба, быстрее». А потом это происходит.

Что-то тяжелое ударяет мне в голову и, отскочив, падает на пол. Я инстинктивно поднимаю руку к месту, куда пришелся удар: пореза нет. Нет и крови. Может, и синяка не будет. Немного пошарив взглядом по полу, вижу, как то, чем в меня бросили, вертится волчком и уже замедляет свой бег.

Четвертак.

У кого-то водятся в карманах наличные деньжата, и они пропустили пенни, пятаки, десятицентовики и схватили четвертак. Снова бросаю взгляд на толпу школьников, а они опять – так уж вышло – отворачиваются кто куда. Однако это не помогает им сдержать хихиканье, и у них вырываются короткие сдавленные смешки. Несмотря на то что мне больно и противно так, словно во мне течет зеленая жижа, я наклоняюсь и поднимаю монету. С размахом, нарочито рисуясь, убираю ее в карман и выдаю:

– Спасибо. Теперь будет на что пригласить твою мамку на свидание.

Толкаю дверь и выхожу под дождь.

Глава 6. Под прикрытием

Алисса

Дверь в спортзал мне открывает Шелби Киненен, я захожу спиной вперед, еле удерживая в руках огромную коробку с картоном.

Это для переработки: ученический совет участвует в программе по сбору макулатуры из столовой. Хоть старые коробки и попахивают сухим собачьим кормом, зато они бесплатные и их там полно. Приподняв коробку чуть повыше, я говорю:

– Из этого мы наделаем целую кучу звезд.

– Ну не знаю, зачем это нам надо, – сетует Шелби, обогнув вслед за мной дверь и заходя внутрь. В спортзале полно народу, все усердно корпят над декорациями для выпускного – пришли президенты и их заместители от всех школьных кружков. Это традиция: таким образом мы чувствуем причастность к вечеру танцев.

– С декорациями все будет гораздо симпатичнее, – убеждаю я ее. – Как-то по-особенному, правда же?

Шелби нехотя пожимает плечами. Она сюда пришла как капитан группы поддержки, но мне кажется, дело в том, что мы с ней дружим. Я имею в виду, что мне все вокруг кажутся дружелюбными. Это небольшая школа в небольшом городке, так что у всех нас много общего.

Я наклоняюсь, чтобы поставить коробку с разобранными и сплющенными коробками на пол, и, помогая мне, Шелби шепчет:

– А я слышала, что выпускной отменят.

Ледяная рука паники касается моего сердца. Я тоже это слышала – от мамы. Она не говорила мне об этом напрямую, но мама не очень-то скрывает свои разговоры по телефону. Последнее время она пытается говорить потише, но я все равно слышала, на что она подговаривает других родителей. Они вместе переделывали правила для выпускного, а потом радовались, когда разослали их всем по электронной почте.

Почему-то им не приходило в голову, что бабушка Эммы может нанести ответный удар. А уж я-то знаю. Мы уже три года тайно встречаемся за ужином с Эммой и бабулей Нолан. Уж если она что-то решила – ее ничто не остановит. Она и глазом не моргнув выкрасила свой дом в ярко-фиолетовый. Я нисколько не преувеличиваю: у нее дом безумно-фиолетового цвета, с лаймовой отделкой.

Задумайся моя мать об этом хоть на мгновение, возможно, ей пришло бы в голову, что звонок в Союз защиты гражданских свобод – не пустая угроза, даже если выглядит именно так. Еще бы. А как она взбесилась, когда мистер Хокинс сказал, что он на бабушкиной стороне. Боже мой, мама из просто назойливой зануды превратилась в увидевшего красную тряпку быка, она разъярилась, как осиный рой, который расколотили бейсбольной битой.

И вот теперь мама целенаправленно делает все возможное, чтобы выпускной отменили, и думаю, что это я во всем виновата.

Это я сказала ей, что если нельзя приглашать гостей не из школы, значит, я не могу пригласить Джона Чу. (Оставим за кадром, что он взрослый, известный во всем мире человек, который и не подозревает о моем существовании.) Теоретически мамины правила отменяют идеальный-преидеальный выпускной и для меня.

Махнув рукой, она сказала:

– Ну что ты, Алисса, тебя это не касается.

– Как это не касается? – Я даже ногой топнула, хоть и почувствовала себя ужасно глупо сразу же, как сделала это. – Правила есть правила. Они существуют либо для всех, либо не распространяются ни на кого.

Мама вышла, а потом начались эти ее секретные телефонные разговоры полушепотом и безумные эсэмэски. Ее пальцы мелькали с бешеной скоростью, а треньканье входящих сообщений слилось в такую какофонию, будто она играла на телефоне со звуком. Мама переговорила с каждым из родительского комитета, а также со всеми родителями в нашей церкви, которые, конечно же, все рассказали своим детям, – так слух и пошел.

Единственное, что еще держало меня на плаву, – то, что все испытывали противоречивые чувства, когда речь заходила об отмене выпускного. Ясно же, что у всех в головах крутились одни и те же мысли: выпускной год уже никогда не вернешь, несправедливо наказывать всех только потому, что кто-то один хочет нарушить правила, – и далее в том же духе. Хотя бы раз в жизни хаос послужит доброму делу.

Вот почему я с полной уверенностью заявила Шелби:

– Этого не случится. Выпускной для всех, все его так ждут.

Сплетая свои темные локоны в свободную косу, Шелби снова пожимает плечами и говорит:

– Я это понимаю. Ты это понимаешь. Почему же она никак не поймет? Что она, умрет, если в этот вечер останется дома и не побреет ноги?

В животе вдруг что-то взорвалось. Она совсем не знает Эмму. Понятия не имеет, какая она замечательная. Как нашему городку повезло, что Эмма Нолан тут живет. Какое у нее огромное и доброе сердце – когда ей не приходится защищаться.

Она же сама доброта – например, все прогоняют белок из дворов, а ей их жаль, и она кормит зверьков просто так. Уж если Эмма обратила на вас внимание, ваше сердце точно дрогнет, потому что никто, никто не поймет вас так, как она.

А все эти скудоумные людишки постоянно плюют ей в душу, просто так, без всякой причины. Потому что так им сказали родители, потому что так им сказал пастор в церкви, а не потому, что они сами так решили, не потому, что им вообще есть дело и они приняли такое решение. Мне хочется сказать об этом Шелби, но вместо этого я сажусь на полированный деревянный пол спортзала и тянусь к ножницам.

– Это было злобно.

– Да я же пошутила, – говорит Шелби, хотя и не думала шутить. – Но я так расстроена, Алисса! Кевин должен был пригласить меня на выпускной типа на следующий день после того, как Ник пригласил Кайли. А теперь, когда продажу билетов отменили, он типа… медлит, хочет подождать и посмотреть, что будет дальше. И теперь получается, что типа страдаю лично я!

Мне повезло, что я с самого детства не умею краснеть, как бы ни сердилась. Только кончики ушей немного розовеют да еще центр груди, и все. Но я никогда не выгляжу рассерженной. Голос тоже остается спокойным. Так гораздо проще образумить того, кто рехнулся.

– Ну, она ведь тоже пострадает, – спокойно замечаю я.

Шелби так и застывает, клей, который она выдавливала на бумажную тарелку, продолжает капать.

– Каким же образом?

Я тихо и сдержанно поясняю:

– Выпускной для всех, включая Эмму.

Брезгливо морщась, Шелби ставит тюбик в сторону и начинает перемешивать клей в тарелке обрезком картона. В это мы будем макать звезды, которые я собираюсь вырезать из коробок от наггетсов, а потом опускать их в лоток с блестками. Если, конечно, этот разговор закончится благополучно и мы продолжим работать.

– Но есть же правила.

– Правила, которые родительский комитет выдумал только что.

– Нет, негласно они существовали всегда.

Я вздыхаю и, поймав взгляд Шелби, говорю:

– А для тебя было важно, пойдет ли Эмма на выпускной, до того, как она записалась?

Вот. Вот оно. Крошечный проблеск сознания. Ну конечно, ей было все равно. Пока Эмма не записалась на выпускной, и Шелби, и Кайли, и всех остальных занимало лишь то, с кем они пойдут и как пройдет для них эта ночь. Но Шелби не хочет в этом признаваться, и, пристально глядя мне в глаза, она цедит:

– А мне вот удивительно, почему ты так распереживалась после этого.

Внимание! Тревога! Жар нарастает в груди и опускается вниз, к животу. Она что, все просекла? Шелби никогда не отличалась особой наблюдательностью, но что, если она только прикидывается недотепой? Может ли она посмотреть глубже и увидеть, что я не просто защищаю Эмму? Что меня это тоже касается? Ну нет, этому слуху я распространиться не позволю. Моя мать должна узнать обо всем от меня и в подходящий момент. Трясущимися руками я кладу ножницы на пол и говорю:

– Как президент школьного совета я защищаю интересы всех учеников, а не только самых популярных.

Вдруг откуда-то появляется Кевин Маккала, парень Шелби, скользит по полу на коленях и со всей дури врезается в стопку разобранных картонных коробок. В последнюю секунду он переворачивается на спину и плюхается в них, как в кучу осенних листьев.

Кевин явно считает, что это было очаровательно. Об этом говорит выражение его лица, когда он утыкается в Шелби, закончив валяться в коробках. Кевин устроился у нее практически на коленях, и наверняка это тоже против неписаных правил, но вот, пожалуйста.

– Вы чего такие серьезные, крошки?

– Да мы про Эмму говорили, – отвечает Шелби.

– Ты имеешь в виду Лес-бео и Джульетту?

Ну все, мое терпение лопается. Я ударяю рукой по картонкам рядом с его башкой, так что блестки отскакивают как кузнечики.

– У нас в школе запрещены нетолерантное обращение и травля!

Он смеется и возражает:

– Но я же ей так не говорю!

– Неважно.

Шелби снова внимательно вглядывается мне в лицо:

– Ты что-то очень переживаешь из-за всей этой ЛГБТ-истории, Алисса. Ты ничего не хочешь нам сказать?

– Знаете, что я хочу сказать? – спрашиваю я, заталкивая подальше все, что у меня накипело. Это смешно, но я буквально чувствую себя как Эльза из «Холодного сердца». И насколько же грустно, что единственное, о чем я могу думать, чтобы успокоиться, – это мультик. Сейчас не время для этих чувств. Я не могу позволить, чтобы они видели меня такой. Кевин и Шелби не отличаются особым нюхом на такие дела, но если я выйду из себя…

Размахивая руками, продолжаю:

– Я хочу пойти на выпускной со всеми, кто хочет там быть. Я с двенадцати лет мечтала об этом и не потерплю, чтобы у меня на пути встал кто-то, кто помешает мне пойти на этот бал. У меня есть платье. У меня есть билеты. Я хочу пойти. И хочу, чтобы вы тоже пошли. Хочу, чтобы у всех нас был выпускной. Разве это неправильно?

Не думаю, что Шелби и Кевин так уж расстроены, они неопределенно пожимают плечами, и она говорит:

– Мне как-то фиолетово.

– По барабану, кому какое дело? – добавляет он.

Я вне себя от смятения, а им по фигу, ничего не замечают. Ну и хорошо.

Конечно, я себя ненавижу за то, что скрываю правду. Но я делаю, что могу, стараюсь изо всех сил, чтобы все это как-то улеглось. Мама так зациклилась на отмене выпускного, что, мне кажется, родительский комитет близок к тому, чтобы прекратить борьбу. Если все эти Шелби, Кайли, Кевины и Ники школы Джеймса Мэдисона решат, что им важнее получить свой выпускной, чем выгнать Эмму, – то это поможет.

Тогда они надавят на родителей, директор надавит на школу. Только бы продержаться еще пару дней, и я думаю, что мама и другие родители из комитета отступят и разрешат выпускной. Просто надо дать им возможность к отступлению, так, чтобы они могли сделать это достойно, не потеряв лица.

И чем быстрее это случится, тем скорее я смогу поговорить с мамой и достучаться до нее. Или хотя бы попытаться что-то ей объяснить. Я пообещала Эмме, что мы пойдем на выпускной вместе, и это были не просто слова.

Я не могу стать – и не стану – еще одним человеком, который любил ее, а потом отвернулся.