Kitabı oku: «Флотская богиня», sayfa 4

10

Вернувшись после посещения эскадронной коновязи, располагавшейся в степной долине, старшина застал девушку за странным для нее занятием: перебегая от одной хозяйственной постройки к другой, укрываясь то за сеновалом, то за стволами деревьев, она имитировала участие в бою. Понятно, что это была игра, однако в руках у Евдокимки поблескивал под лучами предвечернего солнца настоящий кавалерийский карабин, который перед каждым холостым выстрелом она вскидывала, передергивая при этом затвор. Оружие недавно было подобрано старшиной у железнодорожной станции, где, во время бомбежки, полегло несколько казаков; тогда же привел он в усадьбу Гайдуков и осиротевшего коня.

– А, чтобы по-настоящему, боевыми патронами, стрелять когда-нибудь пробовала? – поинтересовался Разлётов, сходя со своего вороного.

– Так ведь здесь нет ни одного патрона.

– Карабин этот не заряжен, ты права. Разрядил я его, как и положено. До этого, спрашиваю, стрелять приходилось? Во время военной подготовки, скажем?

– Не приходилось. И карабин вы зря разрядили. Вдруг сюда прорвутся немцы, с чем воевать?

– Ты-то здесь при чем?! – мрачно проворчал эскадронный старшина. – Воевать пока что есть кому и есть чем.

Разлётов повернулся, чтобы уйти, но Евдокимка сумела остановить его:

– Как же со стрельбой, товарищ старшина? – иронично напомнила она. – Только по-настоящему, боевыми.

– В обойме оставалось три патрона. Еще два из личного резерва добавлю. Для начала – хватит. Кстати, карабин этой системы – переделка с обычной трехлинейки, так что любой винтовочный патрон для него сгодится.

– Вот это уже мужской разговор.

– Совсем ошалела девка! – эскадронный старшина пожал плечами. – Ладно, садись в седло, отъедем, чтобы всех стрельбой не переполошить.

Через какое-то время они уже спускались в Волчью долину, где на склоне росла старая, короедом иссеченная липа. Разлётов несколько раз заставил Евдокимку наполнить, опустошить и снова наполнить патронами обойму, затем раз пять, словно новобранца, принудил вставить обойму в магазинную коробку карабина. И только тогда, научив, как правильно держать оружие и целиться, позволил сделать первый выстрел.

Тот оказался настолько неудачным, что Евдокия едва не выронила карабин.

– Да, рядовой необученный, стреляешь ты лихо, – иронично покачал головой эскадронный старшина, и тут же посоветовал покрепче прижимать приклад к плечу.

Учителем он оказался хорошим. После нескольких занудных упражнений «прижать – отставить, прижать – отставить», три последующие пули девушка уверенно вогнала в ствол дерева.

– Пусть этот карабин будет моим, – попросила казачка, когда, опустившись на колено, освободила обойму от последнего патрона.

– Передавать оружие гражданским лицам не имею права, – сухо ответил старшина.

– Не сегодня завтра здесь появятся немцы; кто станет интересоваться, куда девался карабин одного из погибших кавалеристов? И потом, вы не передавали оружие, просто я сама изъяла его для нужд будущих партизан-подпольщиков. Ведь наверняка все будет происходить так, как происходило в Гражданскую – подпольщики, листовки, партизаны, диверсии на железной дороге. Надо же как-то с врагом бороться.

– Ну, может быть, мы еще остановим его… – неуверенно произнес старшина, взбираясь в седло.

– Именно в это все и верили, что на Южном Буге остановите. Но я сама слышала, как вчера у лазарета раненые говорили, что немцы уже на левом берегу его и приближаются к Ингулу, нашей маленькой речушке, где… – не договорив, девушка безнадежно махнула рукой.

Разлётов подождал, пока Евдокимка тоже окажется в седле, и мрачно пробубнил:

– Ладно, пусть карабин будет у тебя. Две обоймы для него найду. Да только боже упаси тебя оставаться в поселке!

– Отец тоже настаивает, чтобы мы уходили отсюда. Куда-нибудь подальше, в тыл, на восток…

Старшина с грустью посмотрел вдаль, туда, где располагалась железнодорожная станция, откуда давненько не доносилось паровозных гудков и за которой открывался пологий склон степной возвышенности.

– И правильно отец делает, что в тыл отправляет, – проговорил он, не отрывая взгляда от этого степного пейзажа. – Слишком уж ты хороша собой. Не ко времени, прямо скажем, хороша…

– Что значит: «не ко времени хороша»?! Скажете тоже…

– Да потому что в войну всякая красота – не ко времени. Только не дай тебе бог познать, что на самом деле на войне значит «не ко времени».

– Не настолько уж я и хороша. Мне в школе говорили, что внешность у меня «мальчуковая». Подруга моя, Томка, на весь класс однажды так и объявила: «Стрижку тебе «под Котовского» – и в новобранцы!»

Старшина приблизился к Евдокимке так, что оказался с ней стремя в стремя; прищурил взгляд, очевидно, прикидывая, как она станет выглядеть, когда дело действительно дойдет до стрижки «под Котовского», и рассмеялся.

– Суровая у тебя подруга, – признал он, думая при этом о чем-то своем. – «Под Котовского – и в новобранцы», говоришь? А что?.. Бойца женского полу признал бы в тебе не каждый и не сразу.

– Вот и возьмите в свой эскадрон этого самого бойца, – напористо посоветовала Евдокимка. – Поговорите с командиром…

По тому, как старшина долго и растерянно прокашливался, девушка поняла, что просить о ней своих командиров он не намерен, однако мысль какая-то в голову его все же закралась.

– На Кубани, под Краснодаром, у меня два дома – собственный и родительский, – подтвердил ее худшие опасения Разлётов. – Жене и матери письмо с вами передам, они вас и приютят. Уж куда-куда, а до Кубани фрицы, точно, не дойдут.

– Да как же мы, у чужих людей?..

– Теперь уже не чужих. Раз твой отец стал офицером нашей дивизии, то теперь мы, считай, родня, поскольку однополчане, – и тут же спросил: – Шашку в руках когда-нибудь держала?

– Так вашу же и держала. Подсолнухи в огороде рубила, пока вы отдыхали. В седле, правда, не пробовала.

– Прямо сейчас и попробуешь.

Разлётов тут же извлек свою шашку и сначала медленно продемонстрировал несколько способов боевой рубки, а затем, подъехав к желтеющим у дороги высоким подсолнухам и чертом вертясь между ними, словно оказался в окружении врагов, те же приемы фехтования повторил уже в быстром темпе.

– Только ты горячку не пори, – предупредил он Евдокимку, передавая ей шашку. – Медленно отрабатывай, как положено, чтобы ни коню уши, ни себе коленки не изрубить.

Понадобилось несколько набегов на островок подсолнухов, чтобы и старшине, и самой кавалеристке стало ясно: фехтовальщица из нее, увы, получится нескоро.

– Все равно уйду я отсюда только с вашим полком.

– Уйдешь – отец тебя так отходит… А я не только не посочувствую, но еще и подправлю собственной нагайкой…

– Санитаркой уйду, – прервала его угрозу Евдокимка. – Не с вашим, так с любым другим полком, который встретится. Все, я так решила. С самим командиром полка поговорю. Или, может, сначала вы с ним поговорите?

– Ну, я попробую. Хотя твой отец…

– Мой отец – ветеринар, и у него своя служба. Стоит ли вмешивать его? Обещайте поговорить с командиром.

– Если уж так решила, – неуверенно пожал плечами старшина.

– Только не вздумайте говорить ему, что мне еще нет восемнадцати. Вообще никому ни слова. И еще: почему вы со мной возитесь? Обучаете, наставляете? Будь вы моложе, мне было бы понятно, а так…

Старшина грустно ухмыльнулся и лихо подкрутил усы:

– Годами мы с тобой не сошлись, это точно. Тут, понимаешь ли, другой аллюр: очень уж ты на младшую дочь мою похожа.

– Тогда все ясно, – облегченно вздохнула Степная Воительница, намеревалась совершить еще один, последний набег на уцелевшие подсолнухи.

В это время послышался мерный гул моторов, и на горизонте появилось первое звено самолетов, затем еще и еще одно.

– Судя по моторам, штурмовики идут, немецкие! – прокричал Разлётов, отбирая у Евдокии шашку. – На станцию или еще дальше, на Запорожье идут. Я – в эскадрон! Ты тоже уходи. Все, игры кончились! – и, чтобы сократить путь к эскадронной коновязи, старшина, с шашкой наголо, понесся прямо по курсу штурмовиков, словно пытался их остановить лихой кавалерийской контратакой.

11

В подземелье они спустились лишь после того, как, вместе со своей охраной прибыл начальник отдела абвера при штабе группы армий подполковник Ранке.

Сведения о секретном подземном бункере он получил еще вчера, после допросов двух здешних чиновников. Они взволновали старого военного разведчика: ко всякого рода подземельям тот давно относился с особым пристрастием. В свое время Ранке даже входил в состав поисково-аналитической группы Института Аненэрбе, которая занималась поисками подземных цивилизаций, изучая материалы и легенды, касающиеся всех известных входов во внутренний мир планеты.

Понятно, что искусственные подземелья базы «Буг-12» никакого отношения к легендарной «Стране Туле»¹⁰, к обиталищам гномов или к «пещерным стойбищам великанов» – мечте спелеологов Аненэрбе – иметь не могли. Тем не менее скепсис Ранке не помешал ему тут же связаться со ставкой адмирала Канариса, дабы выяснить, что да, о секретном аэродроме и подземном командном пункте в районе Первомайска там уже знают. Но только как об обычном командном пункте, не более того. А тут вдруг…

Понятно, что сообщение Ранке в берлинской штаб-квартире абвера восприняли, как неприятный сюрприз: получалось, что местная агентура явно недооценила этот объект. Только поэтому начальник Восточного отдела абвера генерал фон Гросс ехидно объявил Ранке по телефону:

– Чем вы хотите меня удивить, подполковник? Если бы – как подобает истинному разведчику – вы узнали бы о некоем тайном подземном логове русских чуточку раньше, когда оно находилось в их тылу, и предназначалось для военно-полевой ставки главкома или хотя бы для ставки штаба военного округа… Тогда – да, возможно, вы прослыли бы героем. Однако то, что я слышу сейчас…

– Видите ли, господин генерал, в общих чертах о командном пункте в районе аэродрома «Буг-12», мы, в штабе группы армий «Юг», знали давно…

– В том-то и дело, что даже о таком объекте вы знали только «в общих чертах», – не позволил ему договорить генерал-майор. – Я уже как-то уведомлял адмирала Канариса, что наши сотрудники обо всем позволяют себе знать «в общих чертах», и в этом трагедия абвера. Вам, Ранке, я готов сказать то же самое: докладывать об обнаружении подобных объектов только после того, как они оказываются за спинами наших передовых колонн – честь невелика.

Фон Гросс принадлежал к группе «бунтарей-реформаторов», и был одним из тех, кто в самом деле мог бросить нечто подобное прямо в лицо шефу военной разведки. Еще накануне сентябрьской «польской кампании» он позволил себе обронить на одном из совещаний у Гиммлера что-то в том духе, что, дескать, «цепь нелепостей абвера как сухопутной военной разведки вовсе не завершается тем, что во главе его находится адмирал; с этого она только начинается». Даже начальник Главного управления имперской безопасности Гейдрих – и тот покачал головой: «Заявить нечто подобное о Канарисе в присутствии самого Гиммлера?!»

Так вот, поговаривали, что мимо ушей рейхсфюрера СС эти слова не прошли; именно с этого дня Гиммлер стал воспринимать фон Гросса как своего единомышленника в стане всесильного адмирала, вотчину которого всерьез намеревался подчинить вверенному себе Главному управлению имперской безопасности (РСХА). Ясное дело, уже без адмирала. И теперь, когда Гитлер не скрывал своего неудовольствия действиями абвера в ходе неудавшейся «битвы за Британию», акции фон Гросса как сторонника создания единой внешней разведки под эгидой РСХА явно возрастали¹¹.

Да только подполковника Ранке это обстоятельство не радовало. Они с генералом пребывали в разных лагерях.

– Я правильно понял вас, господин генерал: объект «Буг-12» никакого интереса для командования абвера не представляет? – иронично поинтересовался Ранке, уже проклиная себя за то, что поспешил с докладом начальнику Восточного отдела. Эта запущенная болезнь молодости – без какой-либо особой нужды соваться с докладом к высокому начальству!

– Сама постановка вопроса некорректна, – и на сей раз поставил его на место «абверовский бунтарь», как порой называли фон Гросса. – Я всего лишь хотел огорчить вас тем, что, увы, на Железный крест доклад тянет…

– Железные кресты я привык добывать в ходе важных операций по защите рейха, а не на штабных симпозиумах.

– …а заодно, – не желал выслушивать его оправдания фон Гросс, – объявить жесткий приказ: подземелье исследовать, собрать о нем все сведения, в том числе и документальные. Словом, души повытряхивать у всех, кто способен хоть что-либо поведать об этом тайном объекте русских.

– В том районе располагается сейчас особый парашютно-десантный отряд оберштурмфюрера фон Штубера, который как раз и пытается обжить аэродром.

– Фон Штубера?! Речь идет о сыне хорошо известного нам обоим генерала фон Штубера?

– Так точно, о бароне Вилли фон Штубере.

Еще находясь на Днестре, в районе Подольска, подполковник Ранке случайно узнал, что «абверовский бунтарь» хорошо знаком с отцом командира действовавшего в тех местах диверсионного отряда «бранденбуржцев». Такого же армейского аристократа, как и фон Гросс, потомственного военного, так в душе и не смирившегося с нашествием бюргерских выскочек времен восхождения Гитлера. Особенно с появлением на этой коричневой трясине таких организаций, как СС и СД, не говоря уже о гестапо. Не зря же генерал фон Штубер демонстративно не рвался в бой, завершив свое участие в завоеваниях фюрера на полях Франции, и теперь предпочитал коротать дни своего пребывания в резерве главнокомандования вермахта, не покидая стен старинного, чуть ли не времен первых крестоносцев, родового замка.

– Если не ошибаюсь, Вилли – из тех самых, из ораниенбургских курсантов? – продолжал проявлять чудеса осведомленности фон Гросс, не раз бывавший в старинном замке Штуберов.

– Теперь уже – из подчиненного СД диверсионного полка особого назначения «Бранденбург».

– Вот как?! В свое время наши люди пытались переманить молодого барона в абвер, однако тот заявил, что разведка не для него, потому как по складу своего характера, он – штурмовик, диверсант. Одним словом, громило.

– Поэтому-то его отряд придан штабу группы армий «Юг» и подчиняется сейчас командующему 17-ой армией генерал-полковнику Швебсу.

– В таком случае, говорите с генералом от моего имени, или даже от имени адмирала Канариса, которому конечно же будет доложено. Но прежде всего, Ранке, свяжитесь с самим оберштурмфюрером, – преподнес ему генерал еще один урок инициативности. – Не исключено, что никакого вмешательства свыше и не понадобится.

Подполковник недовольно покряхтел в трубку и, воспринимая эти слова начальника Восточного отдела абвера, как «пощечину перчаткой», пробормотал:

– Полагаю, что так оно и будет.

Ранке попросту счел неудобным объяснять генералу от абвера, что позвонил ему вовсе не потому, что Штубер или кто-либо другой не подпускает его к объекту «Буг-12». (Здесь, на месте, он как-нибудь и сам разберется, тем более что отношения с командармом Швебсом у него складываются неплохо.) На самом же деле побуждения, заставившие его взяться за трубку, оказались совершенно иными: Ранке опасался, что этот выскочка Штубер поторопится доложить о своей находке кому-либо из отдела диверсий Главного управления имперской безопасности. А если в штаб-квартире Канариса обнаружат, что сведения об истинном размахе строительства в подземельях «Буга-12» им приходится черпать из источников РСХА… Вот тогда уж он, начальник отдела абвера при штабе группы армий «Юг», действительно окажется в идиотском положении. Причем в настолько идиотском, что оно уже не будет подлежать ни оправданию, ни хотя бы логическому объяснению. А главное, такого упущения – накануне обещанного ему повышения в чине – Ранке потом простить себе не сможет.

Однако снисходить до подобных «извинительных уточнений» подполковник конечно же не решился. Слишком уж воинственно был настроен генерал.

– И не вздумайте докладывать о подробностях своих следопытских изысканий кому-либо кроме меня, – словно бы расшифровал поток его мыслей фон Гросс.

– Этого же я потребую и от оберштурмфюрера Штубера, – с явным вызовом в голосе заверил его Ранке, напоминая тем самым о существовании эсэсовского канала, не подвластного никому, даже всесильному адмиралу.

12

Это была одна из тех изумительных июльских ночей – лунных, теплых, напоенных ароматами степи, – когда, как представлялось семнадцатилетней Евдокии, нельзя, невозможно, просто грешно предаваться сну. К тому же она чувствовала себя достаточно взрослой, чтобы не оставаться в доме в ночь прощания своих родителей.

Отец утром должен был отбыть в штаб дивизии, расположенный в двадцати километрах восточнее их городка. Он не очень-то верил, что обстоятельства позволят ему вернуться в Степногорск, как, впрочем, и в то, что под стенами городка, где-нибудь на берегах Ингула, немцев сумеют остановить. Прощально наставляя Евдокимку по поводу того, как вести себя дальше, отец время от времени отводил взгляд и, наконец, пытаясь пригасить нахлынувшие на него эмоции, произнес:

– Судя по всему, это последний вечер, который мы проводим вместе, втроем, нашей семьей, в отцовском доме.

Он был удивлен, когда в ответ дочь взволнованным, но в то же время твердым голосом произнесла:

– Ничего, после войны мы обязательно соберемся здесь, – а услышав, как мать всхлипывает в соседней комнате, Евдокимка вполголоса надоумила его: – Ты не со мной, ты с ней прощайся. Со мной ничего не случится. К тому же, как видишь, я не плачу.

– Не хватало, чтобы и ты еще плакала, – похлопал ее по предплечью отец. – Ты ведь у нас настоящий боец, Евдокимка.

Имя «Евдокимка» стало тем своеобразным изобретением размечтавшегося о сыне ветфельдшера, с которым и мать тоже вынуждена была смириться. Вроде бы и не мальчишеское, но и не девичье. Тем более что и назвали-то ее в честь прадеда по отцовской линии, Евдокима, первым признавшего «сужденность» Серафимы в качестве будущей невесты своего внука. Прадед приютил беглую – из села за двадцать километров – девчушку в своем доме и благословил молодых на брак.

Правда, в течение какого-то времени, имя «Евдокимка» предназначалось исключительно для семейного, так сказать, употребления. Однако кто-то из девчонок, набивавшихся ей в подружки, растрезвонил это подпольное имя, и Евдокия, готовая наброситься с кулаками на каждого, кто осмелится назвать ее «Дуняшей» или «Дунькой», охотно приняла имя «Евдокимка» уже и в качестве уличного.

– Как настоящий боец – да, – уверенно подтвердила теперь девушка, понимая, какой именно смысл отец вкладывает в эти слова. – Слышал, что эскадронный старшина говорит? «Казачья выучка!»

Николай даже не догадывался, как, в глазах дочери, шла ему командирская форма и как Евдокимка гордилась, что из обычного сельского ветеринара отец ее неожиданно превратился в боевого командира.

– Почти четыре года мы ждали твоего появления, и все эти годы я тайно убеждал себя: «Если у нас когда-нибудь и появится ребенок, он обязательно будет мальчишкой!»

– «Однако родилось то, что родилось», – напомнила Евдокимка отцу его же слова, звучавшие всякий раз, когда, в компании с соседскими мальчишками, она встревала в очередную передрягу – с девичьими волосами, но с мальчишеской бесшабашностью.

Помня, что второго ребенка жене родить не суждено, Николай Гайдук с великодушной иронией наблюдал за тем, как, отвергнув куклы и прочие девчачьи забавы, его «Евдокимка» на равных играет с мальчишками «в беляков и в Чапая»; гоняет вместе с ними мяч и, не задумываясь, откликается на клич «наших бьют!» во время очередной стычки ватаг.

– Лучше признайся, – нежно взъерошил пальцами ее стриженые волосы отец, – что никогда не воспринимала эти слова с обидой…

– А ты признайся, что всегда стремился видеть во мне сына, мальчишку.

– Признаю, – грустновато улыбнулся Гайдук.

– Вот я и старалась постепенно становиться им, быть похожей на тебя. И ведь получалось же…

– Порой мне кажется, ты даже перестаралась.

Как бы там ни было, а большую часть ночи девушка решила провести на лавке, прятавшейся за калиткой, в зарослях сирени: пусть взрослые поговорят, попрощаются, повздыхают…

Евдокимка много раз подмечала, что родители по-прежнему как-то не по-семейному, с непозволительной, как она считала, для их возраста, пылкостью, влюблены друг в друга. Причем так считала не только она; знакомые тоже порой подтрунивали над этой парой, особенно над Николаем, время от времени, под застольную вольность, напоминая ему: «Да успокойся ты наконец, ветеринар! Никто твою Серафиму уже не отобьет, она давно твоя. Что ты до сих пор так обхаживаешь ее, словно до венца потерять боишься?» На что, загадочно улыбаясь, Гайдук многозначительно отвечал: «В самом деле, боюсь. Уже столько лет со мной, а все не верится, что эта женщина принадлежит именно мне, а не кому-то другому, более достойному».

На фоне бытия – то вечно цапающихся, то безразличных к своему семейному житию соседей – Николай и Серафима Гайдуки представали некую старомодную, явно заплутавшую в чувственных дебрях юношеской влюбленности, пару. Сколько помнит себя, Евдокимка гордилась такой любовью родителей, ей нравилось исподтишка наблюдать за их ухаживаниями. Взаимная привязанность отца и матери порой радовала Евдокимку своей лебединой верностью, а порой откровенно забавляла наивной заботливостью. Тем более что их история смахивала на некое провинциальное подобие истории Ромео и Джульетты – с размолвкой родителей, ночным побегом несовершеннолетней Серафимы из родного дома и скитаниями студента-жениха по обителям родственников…

И все же собственную будущую семью Евдокимка видела совершенно не такой, как у родителей. Потому что пылкость и влюбленность свою они проявляли в основном на людях – артистично. На самом деле уживаться со столь властной, почти с презрением относящейся к его профессии ветеринара, женщиной, каковой являлась Серафима Акимовна, отцу было очень трудно. Впрочем, это уже являлось тайной их семьи…