Kitabı oku: «Вихри сансары», sayfa 3
***
Особенно тяжело Майя переживала не то, что попала в другую страну, а то, что после семьи, наполненной любовью и нежностью, она оказалась в мире, где не было ни душевной теплоты, ни уюта. Здесь были свои законы, часто непостижимые и чуждые Майе. Всеобщий и обязательно быстрый отбой и подъем буквально разрушали ее. Каждый вечер мама или папа усаживались у ее кроватки и беседовали с Майей о чем-нибудь приятном. Так, в сладких грезах и фантазиях, Майя засыпала.
Как-то перед сном она вздумала поделиться своими впечатлениями о фильме с соседкой по кровати. Их подняли и заставили стоять в коридоре несколько часов.
Обласканная, окруженная любовью и вниманием родителей, истосковавшихся в ожидании ребенка, Майя жестоко страдала от равнодушия персонала. Никто из них не делал ей зла, но и заботы, того постоянного внимания, к которому она привыкла, Майя не ощущала. Другие дети, выросшие в детском доме и не знавшие иных отношений, не мучились, не страдали, а Майя, едва в спальне гасили свет, тихо плакала, уткнувшись в подушку.
Но как только она засыпала, ей снился сладостный сон.
Перед возвращением в Советский Союз они специально заехали в Джайпур, где как раз в это время проходил праздник слонов. Это было ни с чем не сравнимое зрелище. Сотни слонов, красочно разрисованных национальными орнаментами, одетых в разноцветные ткани, украшенных яркими гирляндами из живых цветов, важно шествовали под музыку. Их сопровождали роскошно одетые всадники на лошадях и верблюдах, колесницы с колоритно разряженными божествами и старинные пушки. Повсюду звучала музыка, гремели барабаны. Многотысячная ликующая толпа пела и танцевала в едином порыве. Восхитительному изяществу гигантских слонов могли позавидовать цирковые акробаты. Залпы фейерверка взрывали черное южное небо десятками солнц. В воздухе витало ощущение грандиозного торжества. Такого пышного и яркого представления Майя не видела нигде и никогда.
Дальше ей снился конкурс танцовщиц одисси, где лучшей была она, Майя, взрослая, веселая и очень красивая девушка. Сон этот снимал напряжение, заряжал оптимизмом, напитывал Майю жизненной энергией, придавал уверенность в себе.
***
Любимым занятием детей были разговоры о своей жизни в семье. Дождливыми осенними вечерами и в темные зимние выходные дни дети группами собирались в комнатах и рассказывали свои истории. Причем «вспоминали» не только те, кто провел хоть какое-то время в семье, но и те, кто в детском доме находился с рождения. Первые, как правило, рассказывали о своем несчастливом детстве, а вторые – о роскоши и согласии в семье. Но финал и у тех, и у других был трагичен.
Одна история старшей девочки особенно потрясла Майю, но в то же время сильно помогла ей, потому что на фоне этого повествования трагедия Майи была всего лишь несчастным фрагментом ее жизни.
– Когда это произошло, – рассказывала Света, нервно крутя в руках сигарету, – мне было 14 лет. Отношения с отчимом у меня были превосходные. Он воспитывал меня с пяти лет, и я называла его отцом. Он баловал меня и любил повторять, что о лучшей дочери и мечтать не мог. Однако с годами его внимание ко мне становилось все более назойливым. Я все чаще чувствовала на себе прикосновение его рук. А однажды ночью, когда я читала, лежа в постели, он вошел в мою комнату и сначала затеял со мной возню, а потом завалился на меня. Я попробовала вырваться, но он не выпускал меня из-под себя. Началась борьба, полетели вещи, и на шум пришла мать. Только тогда он отпустил меня.
Всю ночь они ругались, я ждала, что она выгонит его: он ведь даже не оправдывался, а только оскорблял ее. Но этого не произошло. Причем после этого случая мать стала называть меня не иначе как шалава. Через пару месяцев, когда она осталась ночевать у больной бабушки, отчим жестоко избил и изнасиловал меня. Тогда я сбежала из дома. Приехала в Москву, жила на вокзале. Собирала пустые бутылки, чтобы хоть как-то прожить. Вокзальные проститутки силой затащили меня в какой-то бордель, но я сбежала оттуда, устроив пожар, села на поезд – и в Ленинград. Здесь сразу пришла в милицию и наплела, что я сирота. Они проверяли. И вы представляете, через полгода после того, как я сбежала, я не числилась в розыске. То есть, они даже не заявили о моем исчезновении. Так что у меня нет и не было матери, – глубоко затянувшись, закончила рассказ Света, и в комнате воцарилась гробовая тишина.
***
А над «трагедией» десятилетней хроменькой Зульфии все потешались. Мало того, что каждый ее рассказ не походил на предыдущий, так она, стремясь вызвать жалость, «по большому секрету» рассказывала свою историю кухонным рабочим, воспитателям, учителям.
Однажды, когда она заставила прослезиться повариху, пожаловавшись при этом на несправедливость воспитательницы, та стала призывать обидчицу к состраданию, на что воспитательница возьми да сунь под нос наивной поварихе личную карточку Зульфии, где было всего три строчки: родильный дом №…, детский дом №… и интернат №…
После этого повариха всякий раз, наполняя тарелку Зульфии, приговаривала с язвительной иронией: «Уж и не знаю, как тебе, прынцессе, угодить».
А Зульфия снова и снова рассказывала свою «историю».
– Моя мама, – торжественно начинала она свой рассказ, – была королевой красоты всего Советского Союза, и однажды ее повстречал персидский принц. Влюбился он в маму безумно, и стал осыпать ее драгоценностями, и просить ее руки и сердца.
А мама говорит ему:
– Не могу я стать твоей женой, когда у тебя целый гарем жен.
– Откажусь от всех, только стань моей, – взмолился принц.
Мама и согласилась. Ну, сыграли они свадьбу, и увез ее принц в свою Персию. А отец его, падишах сказал:
– Никогда не было в нашем роду инородки и никогда не бывать, зарежь ее или я лишу тебя наследства, и не быть тебе падишахом. Не послушался папа своего отца и ушел из дворца. А тут я родилась, и так я понравилась жене падишаха, то есть моей бабушке, – пояснила Зульфия, – что решила она умереть или помирить сына с отцом. Долго стоял на своем падишах, но, когда бабушка принесла меня во дворец, сердце его смягчилось, и он простил сына.
Дальше Зульфия так детально и так увлекательно рассказывала о покоях дворца, о прислуге, о яствах, которые им подавали, о павлинах, тиграх и слонах в садах падишаха, что все умилялись и никто не смел ее прерывать. Заканчивалась эта трогательная история тем, что пришли американцы, и убили всех, и поработили страну. Из всей шахской семьи осталась лишь она, Зульфия. Советское правительство потребовало от американцев ее возвращения на родину, и так она оказалась здесь. Стоило ей закончить свое повествование, как раздавался всеобщий смех и каждый считал своим долгом задать язвительный вопрос, оскорблявший Зульфию своим изначальным недоверием к повествованию. Она убегала под лестницу и рыдала, причитая:
– Почему вы мне не верите, я правду говорю!..
Как-то Майя нашла ее там, прижала к себе и прошептала на ухо:
– Не плачь, я верю тебе, я сама однажды рассказала о том, что родилась и выросла в Индии, так надо мной до сих пор потешаются и прозвище дали – индейка.
– Но ты-то наврала, а я ведь правду говорю, – заметила Зульфия.
– И я тебе верю, – уже растерянно произнесла обескураженная Майя, вспомнив любимое изречение Баларамы: «Сочувствие во время несчастья подобно дождю во время засухи».
***
Некоторые дети, родители которых были лишены родительских прав, все же могли уходить на выходные домой.
У мальчика Миши, солировавшего в интернатском хоре, была мама, жившая чуть ли не на соседней улице. Но при всей тяжести «казенной» жизни все выходные Миша проводил в интернате. Однажды Майя спросила:
– А разве тебе не хочется прийти домой, обнять маму, поговорить с ней?
– Домой хочется, а к маме нет, – сухо ответил Миша. – И не потому, что она пьет. Что бы я ни сказал, что бы я ни сделал – все не так, все я делаю плохо, как отец. А я и не видел его ни разу, разве что на фотографиях. Он сидит в тюрьме, и мать говорит, что он садист и убийца, что он сделал ее калекой, и я буду такой же, как он. Мы действительно с ним сильно похожи, но у меня и в мыслях нет кого-то убивать, я даже не дерусь. А мать всем: «Вот, убийцу ращу на свою голову». Сколько себя помню, столько я, по ее мнению, вор, насильник и убийца. Лучше бы на себя посмотрела: всегда пьяная, а я не пью и пить не буду, – обиженно заключил двенадцатилетний Миша.
– Ты хороший, у тебя такой красивый голос, – с воодушевлением сказала Майя. – Я думаю, что ты будешь известным певцом.
– Ты действительно так думаешь? – с волнением спросил Миша.
– Уверена, – ответила Майя.
С тех пор Миша стал драться, но только тогда, когда кто-то из мальчишек обижал Майю.
***
Движимая состраданием к интернатским детям, Майя успокаивала их словами, которые часто слышала от Баларамы: «Лекарство от несчастья – не думать о нем. Когда думаешь о несчастье, оно не проходит, а возрастает». И хотя она не до конца понимала смысла этих слов, произносила их так уверенно и торжественно, что дети воспринимали их как доброе заклинание.
Помогая другим преодолеть невзгоды сиротства, Майя отчаянно пыталась помочь себе.
Как-то как раз накануне отъезда из Индии, у нее на глазах погибла маленькая обезьянка. Майя долго плакала и взывала к родителям о помощи. Тогда мама сказала ей, что обезьянка не умерла, а родилась где-то заново и цепляется сейчас изо всех сил за маму-обезьяну, чтобы не попасть в беду, а то и вовсе переродилась в человеческого ребенка и радуется своему счастью. Воспоминание об этом озарило ее: мама с папой вовсе не умерли, они просто переродились, причем, может быть (лучше бы было так!!!), в эту красивую бабочку – мама, а вот в того стрекочущего кузнечика – папа. Она часто бегала за бабочкой с мольбой не улетать и признать в ней свою дочку Майю. Однако бабочка улетала, и Майя с горечью заключала:
– Значит, это не моя мама. Моя мама меня бы узнала.
Но однажды, когда она сидела в беседке и рисовала индийских слонов на празднике Пурам, посвященном окончанию сбора урожая, вокруг нее в изящном танце закружилась бабочка необычайной красоты. Майя обратилась к ней, как к маме, и случилось чудо! Бабочка села на спину нарисованному слону и выслушала все, что рассказала ей Майя. И, как ей показалось, улетая, прошуршала своими крылышками: «Будь счастлива, доченька, мы с папой любим и оберегаем тебя».
С тех пор Майя не плакала по ночам. Уткнув голову в подушку, она представляла себя то бабочкой, то колибри, порхающей с мамой и папой в солнечной Индии.
***
Большой проблемой для Майи было почти полное отсутствие сладкого – во всяком случае, в том качестве, к которому она привыкла в индийской кухне.
И остальным-то детям сладкого не хватало, а Майя просто страдала от его отсутствия. Другие дети решали эту проблему относительно просто. Сладости они крали. Несмотря на то, что для детдомовских детей воровство было вторым по значимости грехом после ябедничества, в этом вопросе они, особенно младшие, делали себе послабление. Они отправлялись в магазин самообслуживания, останавливались около полок со сладким и ели до тех пор, пока их не засекут, причем не пока наедятся, а именно до тех пор, пока их не поймают и не выпроводят из магазина. Часто такие походы заканчивались перееданием и следовавшими за этим жестокими последствиями.
Охрана знала в лицо всех интернатских детей и ни под каким предлогом не пускала в магазин. Но смышленые дети вскоре придумали оригинальный ход. Натянув на лоб кепку, пристраивались к кому-то из взрослых и, прижавшись потеснее, проникали с ними за турникет, что в среде покупателей было поводом для шуток типа: «Ой, это твоя дочь, а ты так долго скрывал!» На что дети, в свою очередь, отвечали: «Пока, папочка!» и растворялись в толпе покупателей.
Однако такой способ для Майи был неприемлем в принципе.
Впрочем, страдать пришлось не долго. Перестройка принесла свои плоды. Железный занавес открылся, и со всего мира в СССР хлынули волонтеры с горами вещей и продовольствия для обездоленных детей. Гардероб детдомовцев, состоявший из сезонных форм одежды, распух до неприличия. Дети чуть ли не каждый день блистали в обновках из «коллекции» сэконд хэнд и, о ужас, бросались надоевшими заморскими шоколадками и сухими пирожными.
***
Однажды произошло событие, которое резко изменило положение Майи. В интернат приехали американцы и захотели пообщаться с детьми. Воспитатели сформировали разновозрастную группу, в которую вошла и Майя. Гости задавали детям разные вопросы, те отвечали. Один из вопросов звучал так:
– Не обижают ли вас здесь?
Переводчица перевела:
– Нравится ли вам здесь?
В ответ дети дружно закричали протяжное:
– Да-а-а!
Обескураженные американцы, не дожидаясь перевода понятного всем «да», стали наперебой спрашивать:
– Как именно вас обижают? Вас плохо кормят? Вас здесь наказывают?
Пока переводчица, практикантка филфака университета, спрашивала у директрисы, переводить ли детям вопросы американцев, ситуацию, ко всеобщему удивлению, разрядила Майя.
– Извините, пожалуйста, – обратилась она к американцам на хорошо поставленном английском языке, – но ваше «Не обижают ли вас здесь?» было переведено как: «Нравится ли вам здесь?», поэтому вы услышали ответ совсем на другой вопрос.
– Безобразие, – заключила директриса, – девочка уже больше года живет в интернате, и никто не знает, что она говорит по-английски. Иди сюда, деточка, будешь моей личной переводчицей.
– Какие у вас талантливые дети, – восхитились наивные американцы.
– Они у нас еще и не то могут, – героически отрапортовала директриса и, во избежание неприятностей, завершила встречу с детьми.
После этого события жизнь Майи стала такой насыщенной и разнообразной, что иногда неделями она не посещала занятия. Директриса брала ее на все встречи, где присутствовал хоть один иностранец, и Майя с деловым и торжественным видом выполняла свою миссию.
***
В кризисное время России помогали все страны. Как-то под Новый год индийское консульство устроило благотворительный утренник для российских сирот. Директриса по обыкновению в числе немногочисленной группы детей взяла и Майю. Она, как всегда, блистала Майиным знанием английского.
Консул поздравил собравшихся детей с наступающим Новым годом и объявил сюжетно-ролевой танец, повествующий о подвигах индийского бога Вишну.
– Вишну, наряду с Брахмой и Шивой, верховный бог в индуизме. Он способствует победе добра над злом и восстанавливает божественный порядок, когда космосу грозит уничтожение, – пояснил он. – Вишну – воплощение вечно живой природы. Он поддерживает жизнь во Вселенной и управляет ей. Вишну обладает бесконечным числом благоприятных качеств, среди которых знание, сила, мужество, великолепие, щедрость и сострадание, – завершил свое сообщение консул.
Полилась чарующая слух музыка. Вишну творил чудеса и легко расправлялся с демонами.
Наблюдая за спокойными, выверенными движениями Вишну, Майя думала:
– Вероятно, именно так, подобно Вишну, уверенно и умиротворенно надо идти по жизни, разрушая зло и созидая добро.
Танец закончился под громоподобный победоносный звон тарелок и барабанов.
Поздравления продолжались, и Майя все больше погружалась в безмятежное детство и все больше наполнялась благодеяниями Вишну.
После выступления индийской танцовщицы Майя подошла к директрисе и попросила разрешения станцевать индийский танец.
– А ты умеешь? – спросила та.
– Умею, – потупив взор, ответила Майя.
Директриса было подумала, что Майя заразилась болезнью детдомовцев с готовностью браться за все, что им даже не ведомо, но вспомнила, что она жила в Индии и решила: «А что, пусть спляшет».
Испросив разрешения всех, кого, по ее разумению, надо было спрашивать, директриса подошла к организаторам и сказала:
– Вот, наша девочка хочет вам в подарок станцевать ваш индийский танец.
– Под музыку в стиле одисси, – добавила Майя.
Объявили выступление. Зазвучала мелодичная музыка. Майя вышла в центр, сделала пируэт и застыла в классической позе танца одисси, из которой плавно излился поток виртуозных телодвижений. Руки, словно две змейки, извивались вокруг ее хрупкого тельца. Маленькие ножки, казалось, исполняли свою обособленную партию. А когда Майя на несколько секунд замирала в скульптурной позе, она была безукоризненно гармоничной.
Грациозные движения, изящные позы говорили о мастерстве маленькой танцовщицы, очаровывали и завораживали зрителя. Когда в кульминационном вихре танца Майя замерла в той самой позе, из которой расцвел танец, сдержанные индийцы разразились восторженными овациями. Каждый сотрудник консульства считал своим долгом похвалить и одарить Майю. Кто-то подарил сари, пусть для взрослой женщины, но сари! Счастью Майи не было предела.
Директриса стояла рядом с ней, и ее распирало от гордости.
***
Учительница английского водила Майю по олимпиадам, причем умудрялась втискивать во все возрастные группы, кроме старшеклассников. И всегда Майя занимала первые места.
Награды и подарки дождем проливались на Майю. Интернатские дети традиционно недолюбливают «любимчиков», и превратилась бы жизнь Майи в кошмар только по одному этому поводу, но добрая Майя так сострадала детям, которые и не ведали того счастья, что получила она, живя с мамой и папой в сказочной Индии, что всякий раз, возвращаясь с грудой подарков, она раздавала их ребятам. Подарков было много, но детей еще больше, и сердобольная Майя отдавала все до последнего, не оставляя себе ничего и, таким образом, снимала любые возможные претензии к ее везению. Позже Майя стала не просто раздавать подарки, а устраивала из этого настоящий ритуал: называла имя девочки или мальчика и все остальные должны были похвалить претендента на подарок.
Таким образом, дети получали подарки за доброту, отзывчивость, способность помочь, поддержать и тому подобное. В результате такой игры они начинали думать друг о друге исключительно позитивно, и тепло этого позитива шло от Майи. Так она стала не то чтобы любимицей группы, а девочкой, в свете души которой все нуждались.
***
Шли годы, изменилась страна, изменился интернат. Все чаще поступали дети, не способные не только жить в группе, но и попросту контролировать себя. Девочки стали драться, среди мальчиков распространилась поножовщина, воспитатели стали бояться детей и пытались без острой необходимости не общаться с питомцами. Майе тем временем исполнилось тринадцать лет, и она полностью адаптировалась в сиротской среде.
Как-то в конце апреля пятнадцатилетняя Полина, державшая в своих руках весь интернат, объявила:
– Первого мая бежим. Бежим всем интернатом. Пока в Питер, а там посмотрим.
Судьба Полины, если это было правдой, была наполнена самыми неожиданными, порой мистическими событиями.
– Мама моя, – рассказывала Полина, – безумно влюбилась в красивого, как голливудский актер, бизнесмена, на которого работала. Тот любил женщин, а мама была олицетворением женского обаяния и, оказавшись в его объятиях, не устояла. Так родилась я, – глубокомысленно заключила Полина. – Мама была гордой, не стала напрашиваться к отцу в жены, задолго до моего рождения ушла с его меховой фабрики и стала шить шубы на дому, частным образом, благо клиенты у нее, модного мехового мастера, не переводились. Мне ни в чем не было отказа. С трех лет мама водила меня в школу творчества, где с нами чем только ни занимались: и рисованием, и борьбой, и музыкой, и вокалом. Я с удовольствием училась игре на фортепиано, так что и сейчас помню кое-какие пьески. Мама много работала, брала сразу несколько заказов, шила из дорогого меха, и кто-то решил, что в нашей квартире есть чем поживиться. Помню, вернулась я из школы, счастливая – мне в этот день поставили первую оценку – и оценка эта была пятеркой. Так вот, возвращаюсь я домой, а входная дверь открыта. Вхожу, вся квартира в крови, а мама лежит посередине комнаты в ножевых ранах. Я как заорала и с перепугу не могла ни замолчать, ни сдвинуться с места. Прибежали на крик соседи унесли меня к себе, а я все кричу и кричу. Уже голоса нет, а я все кричу. Кричала до тех пор, пока врачи не сделали мне укол, и я не отключилась. Не помню, что со мной было и где я находилась, но в себя я пришла только в детдоме. Помню, устраивала истерики, требовала отвести меня к маме, а мне отвечали, что ее уже похоронили. А я все ревела и спрашивала: «Ну почему меня не взяли на похороны?» – но все разводили руками. А что они могли мне ответить? Я теперь думаю, что ее и не хоронили вовсе, ведь родственников-то у нас не было. Как выяснилось, зарезала и ограбила маму ее подруга, тетя Жанна. Добрая такая была, без подарка для меня ни разу к нам не приходила. Когда на следствии, куда меня без конца зачем-то таскали, у нее спросили: «А Полину вам не жалко было?», вы не поверите, она ответила, что хотела меня удочерить. Если бы ее не вычислили, я бы могла сейчас обнимать убийцу своей матери, сидя у нее на коленях. Вот картинка, обхохочешься.
***
– А тем временем мой папашка стал загибаться, – продолжала рассказ Полина. – Он по врачам, да по курортам, а лечить-то его не от чего, просто чахнет и все тут. И бизнес у него идет успешно, и жена красавица, и дети, мальчик и девочка, просто ангелы, а он загибается. Обратились к экстрасенсу. Тот и объявил, что вся его душевная хвороба от мучения его ребенка, быть может, неизвестного ему самому, и что его биополе будет чернеть и разрушаться до тех пор, пока он не найдет своего страдающего ребенка и не прекратит эти страдания. Я, надо сказать, целый год в это время истерила. То требовала, чтобы мне предъявили маму, то сбегáла, чтобы найти и убить эту Жанну, то не хотела на уроки ходить, потому что учителя, совсем не задумываясь над тем, что я пропустила почти полгода, спрашивали меня наравне со всеми. А уж дралась я по поводу и без повода. Папашка мой отыскал всех своих женщин и – здрасьте пожалуйста, вышел на меня. Через экспертизу доказал наше родство, забрал меня к себе и счастье вернулось к нему. Вначале я злобно вела себя с ним, а он все просил у меня прощения и внушал мне, что не знал о моем существовании. Но когда он снова отдал меня в первый класс и каждый день сам отвозил и привозил меня из школы, я ему поверила. А когда он за любой мой успех в школе стал водить меня в мороженицу, я полюбила его. Его жена начала говорить всем, что он помешался, совсем не заботится о своих родных детях, что он хочет поместить их в приют и оставить нищими. Она так и говорила «о своих родных детях», как будто не было экспертизы, как будто я была ему не родная, – со слезами отчаяния на глазах вспоминала Полина. – Год она с ним вела войну, а потом объявила его сумасшедшим. Никто из их друзей и знакомых не поддержал ее, а она прямо ужас как опасалась, что «он все оставит своей нагулянной дочери». Ну, и заказала его… А когда его убили, меня, как не родную, случайную, сдала в приют. За пять лет я поменяла больше десяти приютов и детдомов. Но в основном была в бегах.
– Воля – моя школа, – заключила свой рассказ Полина.
***
Мальчишки были воодушевлены идеей побега, девочки, во всяком случае, большая их часть, не очень. Но бежать почему-то надо было всем. Уклонение от побега считалось предательством, а предательство сурово наказывалось. К счастью, кто-то высказал здравую мысль, что малышня будет обременительна, и их решили не брать. Но Майя, к сожалению, к малышне уже не относилась.
И вот 1 мая, когда в интернате оставались только дежурные воспитатели, «орда», как они себя назвали, тронулась в путь.
Как оказалось, у Полины был свой план. В электричке сразу несколько групп ходили по вагонам и исполняли хипповые сиротские песни, за что сердобольная публика щедро выворачивала карманы. Народ трогали не столько песни, сколько речь, которую Полина, пользуясь выдержками из оппозиционных газет, написала и раздала группе детей для заучивания. В число декламаторов попала и Майя. «Товарищи, наш интернат, где мы оказались не по своей воле, сгорел. Многочисленные обращения наших бедных воспитателей преступная власть не слышит: она занята тем, что обворовывает вас и обогащается за ваш счет. Мы едем в Москву, чтобы заявить преступному правительству: так дальше продолжаться не может, прекратите грабить собственный народ и обездоленных детей. Мы первые ласточки борьбы за справедливость, за нами поднимутся все те, кого вы бессовестно обманываете. Россияне всегда отличались великодушием и состраданием. Представьте себе хотя бы на минуту, что на нашем месте голодными и обездоленными завтра могут оказаться ваши дети и внуки. Помогите нам, не дайте умереть с голоду на нашем пути в отстаивании своих и ваших прав и свобод».
Майя выучила текст наизусть и рассказывала его так эмоционально и выразительно, что всякий раз срывала аплодисменты и вызывала слезы у особо впечатлительных женщин. Полина отметила:
– Да-а-а, недооценила я тебя, чем-то ты мне сразу не понравилась, слишком правильная какая-то. А здесь смотри-ка, одна собрала столько денег, сколько все остальные.
И Майя воодушевилась, перестала страдать, испытывать угрызение совести, стала членом «орды».
А «орда» тем временем, руководствуясь четкими инструкциями Полины, что кому брать и как действовать при выходе, сделала набег на универсам. Блестяще спланированная операция прошла без потерь, и подъехавшие к окончанию акции милиционеры лишь развели руками.
– Они как саранча, их, если и поймаешь, так только на свою голову – развози потом по приютам!
Полина покоряла сверстников честностью, справедливостью и решительностью. В «орде» был железный порядок. Ссоры внутри группы пресекались так жестко, что никому и в голову не приходило испытать суд Полины на себе. Никто без ее разрешения не смел отлучаться и, как она выражалась, «проявлять инициативу».
Инициатива и в самом деле не всегда приводила к добру, ибо большей частью проявлялась в стремлении задрать мирно гуляющих детей или что-либо стащить. Но когда кто-то все же нарывался на неприятности, Полина с неистовством тигрицы, защищала своих подопечных. Среднего роста, она обладала такой силой и ловкостью, что могла побить взрослого мужчину.
Фантазия Полины и изворотливость ее ума не имели границ. Она шла к администратору цирка, и всю группу бесплатно пропускали на представление.
В зоопарке несколько сотрудников наперебой рассказывали им о животном мире, потому что Полина сказала, что все эти ребята решили посвятить жизнь защите окружающей среды и животного мира, в частности.
Заявлялась в интернат, объявляла о том, что они отбились от группы и опоздали на поезд. При этом Полина не просила принять их, она просила связаться с администрацией детского дома какого-нибудь Альметьевска, чтобы те прислали за ними сотрудников и без проблем доставили на место. Их кормили, укладывали спать, а наутро они снимались и уходили, забыв поблагодарить заботливых хозяев.
***
Было такое чувство, что за этот короткий срок Полина показала им весь мир. Такие разнообразные и яркие были впечатления. Аэропорт, музей восковых фигур, мюзик-холл, Исаакиевский собор и многое, многое другое. Центральный парк культуры и отдыха был местом их постоянной дислокации, и ни один человек не потерялся, потому что в любой ситуации мог добраться до ЦПКиО, где «орда» ежедневно встречалась в назначенный час.
– Я заказала вам здесь культурную программу, наслаждайтесь жизнью, – объявила Полина, когда в первый раз привела их в парк, который в эти праздничные дни пестрел разнообразными программами.
Особое впечатление дети получали от поездок в пригородные музеи. Многие уже были на экскурсии в Екатерининском дворце, но никто при этом не катался на тройках и не устраивал пикник на поляне. Петергофскими фонтанами они любовались из грота, что под дворцом. Полина была человеком-праздником.
Для Майи этот не желанный вначале побег по яркости впечатлений мог сравниться только с праздником цветов в Индии, когда красочный карнавал сопровождался обливанием всех разноцветной водой.
У Полины всюду были знакомые. Иногда казалось, вся улица знает и тепло приветствует ее. Она была прирожденным вожаком.
После 9 мая Полина объявила:
– Все, погуляли, показала я вам красивую жизнь, теперь на покой.
И сама отвезла мальчиков в один, мальчиковый, приют, а девочек – в другой.
Все так влюбились в жесткую, но справедливую, добрую, отзывчивую, неуемную и яркую Полину, что даже мальчишки не скрывали своих слез при расставании.
А Полина, взяв с собой несколько человек постарше, поехала, как она выразилась:
– Покорять Москву.
***
Так Майя оказалась в приюте с названием «Счастливое детство».
Директором приюта и его основателем была бывшая пионервожатая Эльвира Николаевна Седова, которая верила, что каждый ребенок – это ангел, а жизнь ангела должна быть райской. Вот и попыталась она выполнить великую миссию обеспечения счастливого детства для обездоленных.
И, надо сказать, ей это удавалось, причем легко. Эльвира Николаевна учредила благотворительный фонд «Счастливое детство», и после первого же ее выступления на конференции по проблемам отклоняющегося поведения, где было много иностранцев, деньги рекой полились на счет фонда. Да и правительство Санкт-Петербурга без всяких проволочек выделило здание под организацию приюта.
К чему бы ни прикасалась Эльвира Николаевна, все начинало блестеть. Ненадолго, невнятно, но блестело. Дети ее любили, коллеги уважали, начальство считалось с ней и ставило в пример.
Всех подкупала ее истинно христианская философия любви и всепрощения. Девочки называли ее «блаженная», причем без всякой иронии, но с признательностью. В каждой воспитаннице Эльвира Николаевна находила что-то хорошее – что той было приятно в себе увидеть и тем более добиться в этом направлении успеха.
Ее педагогическим кредо было воспитание театром, а точнее театром-импровизацией. Здесь, по ее замыслу, во-первых, можно было не заучивать идеально близкий к оригиналу текст, что было оптимальным для девочек, имевших к пятнадцати годам четыре-пять классов образования. Во-вторых, можно было, отвлекшись от основного текста, высказать свое суждение, вступить в полемику, в том числе со зрителями. Эльвира Николаевна легко вставляла в любой сюжет повествование о судьбе исполнителя роли или вовлекала зал в разрешение сюжетной проблемы.
Однажды в приют попала девочка четырнадцати лет. Кроме виртуозной способности чистить карманы прохожих, Катя не умела ничего, даже читать. Последние два-три года она не задерживалась в детских домах больше месяца. Причем сбегала она оттого, что все смеялись над ее внешностью. С несоразмерно короткими ногами и длинными руками при удлиненном торсе, она была нескладной, какой-то нарочитой, больше похожей на балаганную куклу, чем на человека. Ее широко, как у стрекозы, расставленные удивленные глаза и плачущий рот делали ее лицо несуразным.
