Kitabı oku: ««Товарищ Керенский»: антимонархическая революция и формирование культа «вождя народа» (март – июнь 1917 года)», sayfa 2

Для исследования культурных форм укрепления авторитета вождя важны тексты самого Керенского, прежде всего его речи и приказы. Многие партийные лидеры осуществляли свое руководство, публикуя статьи, брошюры и даже тексты, претендующие на статус научных (достаточно вспомнить, например, брошюру В. И. Ленина «Государство и революция»). Немало внимания они уделяли и переписке – также важному инструменту политического руководства. И во время революции многие «вожди» оставались за письменным столом: в собрание сочинений Ленина входят несколько томов, состоящих из текстов статей, брошюр, писем, созданных в 1917 году. И Ленин в этом отношении не был исключением: Милюков и Чернов, Плеханов и Мартов, Шульгин и Троцкий в то время немало писали и много читали²⁵. В России политический авторитет часто строился на основе идеологических текстов лидера: «вождь» был «властителем дум» (впоследствии и советские вожди, сменившие Ленина, претендовали на роль лидеров-интеллектуалов, «верные ученики» в свою очередь стремились приобрести положение великих «учителей»).

Керенский же утверждал свой статус лидера с помощью приказов и речей. Его публичные выступления были известны современникам по газетным публикациям, в 1917 году вышло и несколько отдельных изданий речей и приказов министра (что свидетельствовало об их популярности и востребованности – выступления других политиков не привлекали такого внимания книгоиздателей). Порой в различных публикациях по-разному излагалось содержание одной и той же речи, и в таком случае перед историком встает задача их сопоставления, хотя точно реконструировать это содержание невозможно. Изучение риторической тактики оратора позволяет сделать наблюдения относительно репрезентации вождя. Важно ставить вопрос о воздействии той или иной речи на современников, а значит, рассматривать историю цитирования выступлений. Публикации могут дать и представление о реакции аудитории: в них фиксируются аплодисменты, возгласы; при этом и упоминания в разных источниках о поведении слушателей также могут разниться.

Большое значение представляют пропагандистские и информационные материалы. Изучение их кажется простой задачей, но эта простота обманчива, ибо исследователь не всегда может быть убежден, что верно понимает значение терминов, которые кажутся современному читателю вполне ясными (показательны приведенные уже примеры использования и восприятия слов «демократия», «царь», «государство»). Историку следует помнить о тех разнообразных смыслах, которые вкладывали в эти тексты авторы, и о тех интерпретациях, которые могли дать этим текстам в 1917 году читатели и слушатели; исследователь должен взять на себя роль «переводчика» с языка революции.

Важнейшим источником являются политические резолюции, петиции, поздравления, коллективные письма. Историки по-разному оценивают их информационную ценность. Однако сам факт того, что письма направляются в определенное издание или орган власти, сигнализирует о наличии определенной позиции: их составители часто ориентируются на ту структуру, которую они уже считают авторитетной. Например, можно предположить, что взгляды людей, писавших в «Известия» Петроградского Совета, были близки к позиции этой газеты, а то и совпадали с ней. Взгляды же явных противников издания представлены в массиве писем, поступавших в редакцию, непропорционально малым числом обращений²⁶.

Иногда за резолюциями и коллективными письмами не признается информационной ценности. Предполагается, что источник может лишь иллюстрировать настроения участников событий. Например, В. П. Федюк цитирует резолюцию, опубликованную в одной из ярославских газет вскоре после назначения Керенского военным министром: «Команда ярославского военного лазарета, собравшись 9 мая для выборов членов дисциплинарного суда, единогласно постановила приветствовать Вас – первого министра-социалиста, пользующегося любовью и уважением всей Руси Великой. С радостью отдаем все наши силы в Ваше распоряжение». Историк задается вопросом: «Лазаретная команда (сколько в ней числилось человек? двадцать? тридцать?), собравшись для решения вполне конкретного вопроса, ни с того ни с сего посылает министру телеграмму с выражением преданности и любви. Если подумать, в этом было что-то ненормальное»²⁷. Последнее замечание, касающееся отклонения от «нормы», в равной мере приложимо к множеству приветственных телеграмм в адрес Керенского, которыми действительно были полны газеты этого времени.

Но исследователь может задать и иные вопросы. Почему, например, газета сочла необходимым напечатать резолюцию такого подразделения, ведь эта публикация могла выглядеть комичной? Разумно предположить, что в данном случае важен был не авторский коллектив, а содержание резолюции. Так, наверное, должен был реагировать на назначение Керенского идеальный читатель этой газеты. Некоторые периодические издания, ранее не публиковавшие резолюций и коллективных писем, начали делать это в 1917 году – тем самым аудитории газеты подавался сигнал: образцовые граждане должны поступать подобным образом; и если издание пользовалось авторитетом, то такого рода публикации могли спровоцировать появление новых резолюций. Интересен и язык цитированного патриотического послания: его авторы ценят то обстоятельство, что Керенский является социалистом, и выражают уверенность, что «вся Русь» не только уважает министра, но и «любит» его, т. е. речь идет о предписываемой политической эмоции.

Можно предложить и ответ на вопрос В. П. Федюка. Вероятно, автор резолюции, составленной от имени команды госпиталя, претендовал на то, что выражает мнение коллектива, и использовал подобающие слова, которые должен был находить активист, претендующий на влияние. Резолюции не всегда точно отражали мнение коллективов, но они позволяют судить о языке многочисленного «комитетского класса» – тех членов всевозможных комитетов и советов, которые эти резолюции и составляли. Это важно и для понимания отношения к общенациональным лидерам, и для изучения тактики влияния активистов внутри коллективов. Немало «комитетчиков» строили свой авторитет на основе авторитета вождя – ссылаясь на последний и стараясь его укрепить.

Часть перечисленных выше источников выявлена автором в газетах 1917 года. Ни для какого другого этапа российской истории периодическая печать не может служить столь же ценным и богатым источником информации: отмена цензуры и интерес к печатному слову привели к появлению множества изданий, они дают представление обо всем спектре политических взглядов и даже о его специфичных оттенках. Иногда помощь исследователю могут оказать обзоры печати, тематические подборки вырезок из газет, составлявшиеся и разными ведомствами, и отдельными современниками²⁸.

Для изучения культов вождей интерес представляют дневники участников событий, их переписка. Правда, использование этих источников связано с некоторыми трудностями. Во-первых, историк не всегда может быть уверен, что имеет дело с подлинным источником: авторы и публикаторы могли по разным причинам искажать текст, в некоторых случаях за дневники, например, выдавались более поздние воспоминания. Во-вторых, исследователь сталкивается с тем, что в представительстве разных социальных и культурных групп среди авторов писем и дневников имеется перекос в сторону обладателей некоторых профессий. Например, известно довольно много писательских дневников. Это неудивительно: для писателей дневник нередко является рабочим инструментом, сырьем для создания новых произведений (некоторые из них и получают форму дневника). В научный оборот введено также немало дневников и писем офицеров и генералов: образованные люди, оторванные в условиях войны от семей, отражали свою жизнь на бумаге. Однако дневников и писем предпринимателей известно мало. Также, несмотря на давний и обоснованный интерес исследователей к промышленным рабочим, в научный оборот введено немного источников личного происхождения, созданных в этой среде. Вероятно, рабочие нечасто вели дневники и не заботились о сохранении своей переписки. Уровень грамотности и образования авторов, членов их семей, особенности культуры общения в разных средах влияли на создание, а затем и публикацию писем и дневников; репрессии же советского времени не способствовали – во всех слоях общества – их хранению. Здесь подспорьем для историка могут стать обзоры переписки, подготовленные военными цензорами: историки могут использовать цитаты из писем, казавшиеся цензорам типичными или (и) особенно интересными, а также опираться на экспертные суждения, которые они, цензоры, давали в аналитических записках, обобщая свои наблюдения над настроениями авторов писем.

Экспертиза специалистов также может помочь и при реконструкции сознания неграмотных и малограмотных современников, прежде всего солдат: рапорты и отчеты командиров, комиссаров и «комитетчиков» разного ранга позволяют сверить оценки, сделанные людьми разных политических взглядов.

Значение воспоминаний для настоящего исследования ограничено, так как о политическом сознании участников событий невозможно судить на основании текстов, созданных позднее, – скорее их можно использовать для реконструкции политической культуры и исторического сознания той эпохи, когда они были написаны. И все же воспоминания важны для настоящего исследования: мемуаристы оказали – и продолжают оказывать – огромное воздействие на историографию. В текстах Л. Д. Троцкого и П. Н. Милюкова, А. И. Деникина и Ф. А. Степуна порой трудно определить, где кончаются их воспоминания и начинается аналитическое осмысление истории, основывающееся на профессиональных знаниях авторов, которые не только опираются на свою память, но и изучают источники. И наоборот, в некоторые «истории», создававшиеся участниками событий, включались – в явной или скрытой форме – автобиографические фрагменты. В известном смысле это относится и к воспоминаниям Керенского²⁹.

Изучение культа Керенского невозможно без использования портретов, плакатов, почтовых карточек, шаржей и карикатур, значков и жетонов с изображениями вождя³⁰. Исследование визуальных источников позволяет судить иногда о «спросе на Керенского»: готовность потребителей приобретать его изображения свидетельствовала о популярности лидера. Не все источники такого рода доступны сейчас исследователям – многие отсутствуют в музейных коллекциях и каталогах коллекционеров, но в этом случае историки могут воспользоваться различными их описаниями в современной событиям прессе, в письмах и дневниках.

Главное внимание в этой книге уделено тем образам вождя, которые создавались и распространялись в марте – июне 1917 года, хотя в случае необходимости я выхожу за эти хронологические рамки. Во многих работах историков данный период рассматривался как особый – «мирный период развития революции», «период двоевластия». Однако выбор именно этого временного отрезка был связан для меня не только с историографической традицией. Все перечисленные группы источников – речи Керенского, пропагандистские материалы, политические резолюции, документы личного происхождения, воспоминания, визуальные источники – я изучал, исследуя весь период революции 1917 года³¹. Работа же с этими источниками позволяет сделать вывод о том, что для становления культа вождя важен был именно этап с марта по июнь. У главы Временного правительства оставалось много поклонников летом и даже осенью 1917 года: можно привести немало газетных заметок и политических резолюций, поддерживавших его. Однако при этом сторонники Керенского продолжали использовать те положительные образы, которые были созданы еще на начальном этапе революции – арсенал средств прославления лидера сформировался уже в мае-июне. Новые образы главы Временного правительства, появлявшиеся позже, были нацелены уже на делегитимацию вождя.

Каким образом, с помощью каких приемов укреплялся (и ослаблялся) авторитет Керенского в марте – июне 1917 года? Какие культурные формы его авторитет принимал, какая тактика при этом использовалась? Какие фазы прошел данный процесс? Как особенности политической борьбы в марте – июне 1917 года влияли на различные проекты легитимации/делегитимации Керенского? Какие силы и какие интересы за этим стояли?

На перечисленные вопросы я и пытаюсь ответить в этой книге.

Глава I. Революционная биография и политический авторитет

В мае 1917 года Керенский, ставший военным и морским министром, издал напоминающий царский манифест приказ, который содержал яркую автобиографическую характеристику: «Безмерно тяжело новое бремя мое, но как старый солдат революции, беспрекословно подчиняясь суровой дисциплине долга, я принял перед народом и революцией ответственность за армию и флот»³².

Тридцатишестилетний министр причислял себя к ветеранам освободительного движения, привыкшим к революционной дисциплине, и это служило обоснованием его собственного права требовать «железной» дисциплины от подчиненных ему военнослужащих. Подобный прием Керенский неоднократно использовал и в своих речах, обращенных к солдатам и матросам. Такого рода заявления должны были укреплять авторитет революционного политика, ставшего государственным деятелем, а эта репутация требовала подтверждения событиями личной биографии. Соответственно, и сам министр, и его сторонники разными способами постоянно напоминали о тех эпизодах жизни Керенского, которые были пригодны для политического использования в 1917 году.

Необходимо рассмотреть это «биографическое» измерение формирования авторитета революционного вождя, выявить роль Керенского, его сторонников и союзников, иных участников политического процесса, распространявших сведения о жизненном пути популярного лидера. Важно также выявить, какие эпизоды жизни Керенского использовались особенно часто, а какие подлежали редактированию и даже забвению. Необходимо рассмотреть и вопрос о том, как биография вождя связывалась с новой политической традицией, новой картиной исторического прошлого России. Интерес представляют и усилия противников Керенского, которые в своих целях использовали собственные интерпретации различных аспектов его жизни.

Биография политика в данном случае не является специальным предметом изучения – для задач этого исследования она важна лишь в той степени, в какой использовалась или игнорировалась в политической борьбе 1917 года.

1. Биографии и биографы

В 1917 году информацию о жизни Керенского можно было получить из различных источников: из свидетельств самого министра, из воспоминаний его современников, из упоминаний в речах других политиков, в заметках журналистов, в резолюциях разного рода; все это дополнялось всевозможными слухами. На основе такой информационной мозаики у жителей революционной России и создавались более или менее правдоподобные картины жизни политического лидера до революции. Особое значение имели тексты, специально созданные для ознакомления читателей с биографией Керенского.

Разные причины заставляли писателей и журналистов, членов всевозможных комитетов и представителей военного командования обращаться к истории жизни Керенского, цитировать его речи и вспоминать его поступки. Одни желали укрепить авторитет своего вождя, другие откликались на общественный запрос, ибо интерес к жизненному пути популярного политика был велик. Нельзя сбрасывать со счетов и материальные соображения: издатели газет и владельцы книгоиздательств готовы были заказывать и оплачивать тексты на востребованную тему, ведь Керенский в то время «хорошо продавался». Министр не мог непосредственно влиять на все проекты создания своих жизнеописаний, но, как мы увидим далее, часто он сам и (или) его ближайшее окружение инициировали появление подобных текстов, способствовали их созданию и распространению.

Керенский хорошо умел работать с прессой, а его сотрудники знали, как и когда делиться актуальной и интересной информацией с влиятельными журналистами, охотившимися за новостями. Несмотря на свою чрезмерную занятость, министр находил время для бесед с издателями и журналистами, писателями и редакторами, знакомил их со своей интерпретацией меняющейся ситуации, давал им рекомендации относительно освещения разных политических вопросов. Порой, однако, Керенский публично заявлял, что не читает те разделы газет, в которых речь идет о нем самом. Возможно, министр и не кривил душой, но он не упоминал, что регулярно изучает обзоры периодической печати, которые для него постоянно готовили его сотрудники. Керенский создавал информационные и пропагандистские структуры в Министерстве юстиции, а затем и в Военном министерстве. Они страдали многими недостатками (российская пропаганда военного времени вообще существенно уступала германской и британской), но по сравнению с другими ведомствами Временного правительства Керенский и его сотрудники действовали энергично и инициативно, активно влияя на прессу и получая информацию о состоянии общественного мнения³³.

В распоряжении Керенского оказался после революции важный ресурс. «Приказ № 1», подписанный им в качестве министра юстиции в дни Февраля, поручал академику Н. А. Котляревскому вывести из Департамента полиции все бумаги и документы, «какие он сочтет нужным», чтобы доставить их в Академию наук³⁴. Секретные материалы Охранного отделения содержали важную информацию, касавшуюся множества современников, и следовало озаботиться сохранением этих документов. Впрочем, не все они были переданы в Академию наук. Так, в Министерство юстиции было доставлено досье самого Керенского, заведенное на него тайной полицией еще в 1905 году³⁵. Журналистам демонстрировали эти документы, их разрешалось цитировать. В газетах появились и довольно обширные публикации о Керенском, в которых использовались документы Охранного отделения³⁶. В прессе сообщалось об аналогичных разысканиях, предпринятых местными активистами в провинциальных полицейских архивах³⁷.

Центральный комитет Трудовой группы, к которой принадлежал в Государственной думе Керенский, выпустил специальную брошюру, содержавшую выдержки из его досье и два полицейских циркуляра 1915 года, напечатанных в ней полностью. Тираж издания был по тем временам весьма большим – 50 тысяч экземпляров³⁸, что свидетельствовало о солидном финансировании этого проекта. Как заявляли публикаторы, подборка документов, подготовленных в свое время профессионалами политического сыска, позволяла составить объективное и непредвзятое представление о масштабах революционной деятельности Керенского: «Донесения охранников и жандармов составлены до революции и идут из враждебного лагеря, отчего будут рассказывать объективнее нас». В предисловии (оно датировано 18-м июня) говорилось: «Он не пришел на готовое, но днями и месяцами трудился над подготовкою того переворота, главным деятелем которого ему суждено было стать»³⁹. Отобранные документы свидетельствовали о том, как информаторы и аналитики Охранного отделения описывали политическую, прежде всего нелегальную, деятельность Керенского. Далее мы увидим, что порой они приписывали ему и такие поступки, которых он не совершал, однако в условиях революции даже преувеличения, «подтвержденные» экспертизой политических противников, способствовали укреплению революционного авторитета главного героя публикации. Наверняка это издание появилось благодаря содействию министра или его сотрудников.

Было опубликовано и несколько сборников речей и приказов Керенского, включая и тексты его дореволюционных выступлений в Государственной думе. Особое внимание уделялось тем речам, которые в свое время были запрещены к публикации. И в этих случаях можно предположить личное участие министра в подготовке изданий. Так, в некоторых брошюрах указывалось, что он предоставил публикаторам подлинные стенограммы своих выступлений (в официальных думских публикациях они порой подвергались правке). Сторонники Керенского, издававшие после революции его речи, приводили в предисловиях к публикациям краткие жизнеописания оратора, помещая политика в исторический пантеон известных «борцов за свободу». Так, например, в предисловии к сборнику речей Керенского, выпущенному в Киеве издательством социалистов-революционеров «Благо народа», его имя упоминалось наряду с именами главных героев этой партии – народовольцев и членов Боевой организации эсеров, а жизненный путь лидера рассматривался как важная часть истории революционного движения. Краткая же биография вождя излагалась следующим образом:

И до революции А. Ф. Керенский пользовался широкой известностью как лидер трудовой партии в Государственной Думе, как расследователь ленских событий, как автор запроса, обращенного к правительству по поводу расстрела рабочих на ленских приисках.

Неоднократно выступал Керенский в защиту инородцев, особенно евреев, которых больше всего угнетал царский деспотизм.

За несколько дней до революции царские министры решили потребовать от Государственной Думы исключения Керенского для предания его суду за речь, произнесенную им 16 февраля, против царя и правительства, а 26 февраля эти же министры вместе с царем были арестованы и Керенскому поручена охрана их⁴⁰.

В этом тексте отмечены наиболее важные и яркие вехи жизнеописания Керенского, относящиеся к думскому периоду его деятельности: расследование Ленского расстрела, защита национальных меньшинств, антиправительственные речи в Думе, арест царских министров.

Некоторые издания соединяли сведения о жизни министра с выдержками из наиболее известных его речей. Так, в Петрограде не ранее июня была выпущена брошюра «Сын Великой Русской Революции Александр Федорович Керенский. Его жизнь, политическая деятельность и речи»⁴¹. В этой наспех составленной публикации коротко излагалась биография министра и цитировались – иногда весьма подробно – его выступления и приказы.

В 1917 году жизнь вождей стала предметом интереса публики и описаний биографов, но ни один деятель Февраля не удостоился такого количества популярных жизнеописаний, как Керенский. Это объясняется и особым общественным интересом к личности министра, и значительными финансовыми ресурсами, инвестированными в его прославление, и политическими потребностями тех сил, которые его поддерживали. Наконец, среди писателей и публицистов было немало искренних сторонников известного политика – они охотно и творчески превозносили его, получая соответствующие заказы, а может быть, и инициируя их.

Первым биографом Керенского стал Василий Васильевич Кирьяков (1868–1923). Его очерки, вышедшие в 1917 году, были подготовлены и опубликованы при содействии Керенского, а возможно, и по его просьбе. Автор был давно знаком с революционным министром. Народный учитель, активист общественных учительских организаций и известный в радикальных кругах публицист, Кирьяков стал в 1905 году видным деятелем Всероссийского крестьянского союза, он избирался во II Государственную думу⁴². Когда руководители Крестьянского союза были арестованы и отданы под суд, Керенский в качестве адвоката защищал Кирьякова. Они и впоследствии поддерживали отношения. В 1917 году Кирьяков печатался в изданиях трудовиков, а осенью взял на себя руководство петроградской газетой «Народная правда», выпускавшейся сторонниками Керенского на американские средства⁴³. Весьма вероятно, что биографии министра, подготовленные этим автором, были составлены по заказу самого министра или его сотрудников.

В популярном иллюстрированном журнале «Нива» в мае 1917 года Кирьяков опубликовал специальный очерк, посвященный дореволюционной деятельности Керенского, сопровождавшийся фотографиями министра, в том числе и портретом, сделанным уже после революции⁴⁴. Повествование о жизненном пути политика не было завершено журналом; читателям сообщалось, что автор очерка готовит к печати в издательстве «Народная власть» специальную брошюру, посвященную жизнеописанию «борца за свободу». В ней предполагалось изложить действия министра и «в светлые дни революции, как гения русской свободы»⁴⁵. Действительно, в этом петроградском издательстве, созданном правыми эсерами, Кирьяков вскоре опубликовал (под псевдонимом «В. В-й») брошюру «А. Ф. Керенский»; в ней также была воспроизведена фотография Керенского-министра. Первые главы представляли собой переработанный и сокращенный вариант очерка, опубликованного ранее в «Ниве». Работу над брошюрой автор завершил в первой половине мая и довел повествование о жизни министра до этого времени. В свой текст Кирьяков включил собственные воспоминания о встречах с Керенским, газетные публикации эпохи революции, документы из архивов полиции (очевидно, последние были предоставлены сотрудниками министра). Автор подробно цитировал некоторые важные речи политика – стилистически неоднородный текст биографии порой превращается в плотную подборку цитат.

В описании Кирьякова его герой – «первый гражданин свободной России, первый народный трибун-социалист, первый народный министр юстиции, министр правды и справедливости». Керенский для Кирьякова не только главный лидер Февраля, но и важный символ революции: «Словом, нет теперь популярнее человека, нет известнее имени Александра Федоровича Керенского. Оно стало и у нас, и за границей как бы благородным символом благородной Великой Русской Революции»⁴⁶.

По сравнению с другими биографиями Керенского, изданными в 1917 году, тексты Кирьякова – наиболее «народнические» и «морализующие». В его жизнеописании министра можно встретить и тему «неотплатного долга» интеллигенции, и романтизацию многострадального «народа», им присуща этизация социальных, политических проблем и романтизация «борца за свободу». Эти тексты – откровенно партийные: автор стремится привлечь читателей на сторону социалистов-революционеров. Биография политика описывается Кирьяковым как неразрывная часть истории революционного движения, изложенной с позиций правых эсеров (не только большевики, но и некоторые умеренные социалисты, в том числе и однопартийцы автора, оцениваются им критически). Своего героя Кирьяков описывает как носителя народнического мировоззрения, который демонстрирует редкий политический дар лидера, позволяющий ему осуществлять особую связь с народом: «А. Ф. Керенский умеет заглянуть в самую душу народа, всколыхнуть в ней своими речами все таящееся великое и святое, слиться сам с ней в творческом процессе и тем навсегда притянуть ее к себе»⁴⁷.

Данные Кирьяковым портретные характеристики выделяют энергию политика и его искреннюю преданность революции: «Бурный и порывистый в движениях и речах, он весь – огонь, весь революционное чувство. Близкие друзья говорят про него: “Не ходит, а бегает; не говорит, а стреляет”»⁴⁸. Психологическая же характеристика лидера должна была показать читателю, что герой повествования Кирьякова может обладать и удивительным даром предсказания, который и делает его вождем революции: «Особенность психики А. Ф. Керенского – нервная чуткость к политическим событиям, доходящая часто до предвидения их»⁴⁹.

Кирьяков был и автором популярных жизнеописаний тех ветеранов народнического движения, которые в 1917 году поддерживали Керенского⁵⁰. В этих очерках используются те же приемы: через идеализированные биографии героев и мучеников, ветеранов движения, Е. К. Брешко-Брешковской и Н. В. Чайковского, автор описывает историю революционных организаций. И здесь Кирьяков пристальное внимание уделяет особой эмоциональной связи, с одной стороны, своих героев, выполняющих личный нравственный долг, и, с другой стороны, народа, который они стремятся освободить. Тема взаимной любви, любви революционеров к народу и ответной любви народа к своим героям-освободителям, играет большую роль в хорошо разработанном к тому времени жанре народнической политической агиографии, в котором работал Кирьяков, и эта же тема развивается им и в жизнеописании Керенского.

Другая брошюра, посвященная Керенскому, принадлежала перу Олега Леонидовича Леонидова (Шиманского, 1893–1951), профессионального прозаика, поэта, драматурга, переводчика, критика и публициста, который приобрел впоследствии известность как автор сценариев для знаменитых советских кинофильмов⁵¹. Во время революции Леонидов находился в рядах армии, однако, похоже, трудился преимущественно в качестве пропагандиста; как бы то ни было, воинская служба не мешала ему часто публиковаться. Леонидов имел возможность работать с полицейскими документами, пишет он и о своих личных встречах с Керенским – так что и в этом случае весьма вероятно, что министр содействовал выпуску своей биографии. Брошюра Леонидова «Вождь свободы А. Ф. Керенский» была опубликована московским издательством «Кошница» (тиражом 24 тысячи экземпляров); работа над первой редакцией текста завершилась в конце мая. Можно предположить, что эта брошюра пользовалась читательским спросом: вскоре вышло второе издание, которое было дополнено несколькими абзацами, освещавшими последующую деятельность военного министра; обложку второго издания брошюры украшал портрет Керенского. Работу над этой редакцией текста Леонидов завершил вскоре после создания в июле второго коалиционного правительства, когда Керенский уже стал министром-председателем.

Издательство «Кошница» опубликовало еще две пропагандистские брошюры Леонидова, они должны были способствовать укреплению дисциплины в армии⁵². Показательно, что в одном из этих текстов он ссылался на авторитет популярного министра, которого именовал «славным вождем», «вождем свободы». Леонидов писал: «…солдат обязан верить Керенскому и должен понять, [что] народный министр, первый и лучший друг народа, не станет злоупотреблять доверием страны и не пошлет на смерть ни одного солдата, если того не требует дело свободы»⁵³. И в этих текстах автор стремится обосновать авторитет вождя, ссылаясь на его жизненный путь, на его революционные и патриотические заслуги: «Он защищал нас еще от царского произвола, когда за такую защиту ему грозила виселица, и он только чудом избег ее. Керенский защищает нас и теперь – от произвола тех гнусных предателей, которые, не дорожа ни Россией, ни свободой, сеют рознь в наших рядах»⁵⁴.

Вместе с тем очерк жизни Керенского, подготовленный Леонидовым, разительно отличается от этих брошюр, которые никак нельзя назвать удачными пропагандистскими изданиями. Автор в них чрезмерно многословен, его аргументы повторяются – сложно представить, чтобы солдаты заинтересовались подобными сочинениями. Жизнеописание же Керенского кажется написанным другим человеком, здесь чувствуется увлеченность Леонидова, его искренний интерес к объекту описания. Этот текст – наиболее беллетристический из всех биографий революционного министра, выпущенных в 1917 году: Леонидов стремился написать живо и ярко. Подобно Кирьякову, он разрабатывает тему особой связи вождя и народа, но использует для этого иной стиль, отличный от канона народнического прославления «борца за свободу», и Керенский предстает не героем-мучеником, а героем-победителем. Леонидов скрещивает жанр народнической агиографии с приемами описания знаменитостей начала ХХ века в массовых изданиях, создает запоминающиеся портреты министра и образно характеризует его ораторскую манеру. Показательно, что в брошюре Леонидова слово «вождь» вынесено в заголовок; само по себе это свидетельствует о том, что подобная характеристика политика была важна для автора и издательства. Если эсер Кирьяков изображает Керенского верным членом партии социалистов-революционеров, последовательным продолжателем народнической традиции, то в описании Леонидова министр предстает лидером нации, вождем всего народа. Этот текст, пожалуй, наиболее «вождистский» по сравнению с другими биографиями Керенского, и в данном отношении автор также отходит от народнического канона описания героя. Притом для Леонидова Керенский не только «лучший сын народа» и «истинный народный трибун», но и «Волею Божьей народный избранник»⁵⁵. Вряд ли здесь следует видеть прямое влияние монархической традиции, но текст Леонидова сложно назвать сочинением убежденного демократа. В добавлениях, которые были сделаны во втором издании, темы веры вождю, преданности ему и даже слияния с ним были еще более усилены: «Керенский в русском народе и русский народ в нем»; «Но пока есть Керенский, есть и должна быть вера в будущее»; «Грядущий день в руках народа, покуда он с Керенским, всеми признанным вождем свободы»⁵⁶.