Kitabı oku: «Багровая земля (сборник)»
©Сопельняк Б.Н., 2012
©ООО «Издательство «Вече», 2012
Все права защищены. Никакая часть электронной версии этой книги не может быть воспроизведена в какой бы то ни было форме и какими бы то ни было средствами, включая размещение в сети Интернет и в корпоративных сетях, для частного и публичного использования без письменного разрешения владельца авторских прав.
Багровая земля
Я иду туда, где бои,
Где земля от крови багрова,
Где коварная тишина
Громче самого грома.
Асадулла Хабиб
Глава первая
Борода росла преступно медленно. Каждое утро Рашид с отвращением подходил к зеркалу, неприязненно разглядывал свое бледное с пугающе злыми глазами лицо и яростно тер редкую, колючую щетину. А злиться было отчего. Ежедневно Рашид узнавал о новых жертвах – жертвах, которые он мог бы предотвратить, если бы… родился с бородой.
– А что, – невесело шутил он с близким другом Саидакбаром, – душман1 без бороды – не душман. Значит, хадовец2, чтобы не расшифровали, должен тоже явиться на свет с бородой и быть правовернее самого Аллаха.
– Если бы не знал тебя, как облупленного, то мог бы подумать, что имею дело с неврастеником, – удовлетворенно покручивая пышные усы, заметил Саидакбар. – Как врач тебе говорю: ускорить рост бороды невозможно… Впрочем, фантастическое везение с удостоверениями заранее предусмотреть тоже невозможно. Ты вспомни, как мы выбирались из Метерлама – в пистолетах было по одному патрону.
– Да-а, – вздохнул Рашид. – По одному патрону и по одному другу. Скажи честно, – сузил он глаза, – смог бы ты пристрелить сперва меня, а потом себя?
– Нет, это не по мне. Я врач и должен спасать людей, а не убивать.
– А я инженер! Думаешь, у меня внутри все не переворачивается, когда приходится ставить к стенке земляков?
Спокойный, собранный Саидакбар вдруг трахнул кулаком по столу и закричал:
– Зверье! Шакалы! Трусливые ублюдки! На, читай последнюю сводку, – бросил он на стол несколько листков. – На базар Мазари-Шарифа привели навьюченного ишака. В хурджунах3 – мины. Ишак и двадцать горожан – в клочья, сорок человек попали в госпиталь.
– Хватит! – вскочил Рашид. – Я и так словно раскаленный кинжал. За все спросим. У-ух, как спросим! А теперь к делу. Давай-ка трофейные газеты, журналы, листовки, приказы – будем изучать противника.
Саидакбар вышел в соседнюю комнату. А Рашид пометался по кабинету, зачем-то проверил лежащий на столе пистолет, с некоторой долей удивления взглянул на меня, что-то вспомнил и виновато приложил руку к сердцу:
– Извини, совсем замотался. Слушай, а тебе это интересно? Может, пока не поздно, откажешься от своей затеи?
– Нет, не откажусь, – упрямо мотнул я головой. – Мы же договорились: во время операции я ни во что не вмешиваюсь, буду только твоей тенью. А раз так, то мне интересно все, что интересно тебе.
– С тенью ничего не выйдет. Дней через десять я уйду. Без тени! – с нажимом добавил он. – А чтобы ты не скучал, предлагаю побывать в договорных бандах.
– Как это? – не понял я. – Разве такие банды существуют?
– Существуют, и в немалом количестве. Мы их даже подкармливаем.
– Чем?
– И продуктами, и оружием.
– Зачем? – изумился я.
– Чтобы они перешли на нашу сторону.
– И переходят?
– Переходят. И даже сражаются с теми, кто еще не поднял наш флаг.
– Просто не верится. Ведь несколько банд могут объединиться и так наказать перебежчиков, что не останется ни стариков, ни детей.
– То-то и оно, что не могут. Ладно, придет время – сам в этом убедишься. Как думаешь, Азиз, – обратился он к Саидакбару, раскрывая псевдоним, под которым тот действовал, – куда его направить?
– А стоит ли? – усомнился Азиз. – Ведь стопроцентных гарантий душманы не дают. Хорошо еще, если просто убьют. А если переправят в Пакистан? Если придется нашему русскому другу отрабатывать хлеб и воду, сочиняя пасквили?
Пауза была длинной. Я так и не понял: испытывают меня или проигрывают возможные варианты? Если испытывают, надо заорать, запустить в Азиза стулом или, на худой конец, послать «по матушке». А если это серьезно? Тогда на кой черт вся эта затея?! Впрочем, винить некого: сам ввязался в историю, которая не просто на грани, а за гранью дозволенного.
* * *
…Этот день я буду помнить до гробовой доски. И хотя на моих глазах никто не умер, подлеца не объявили героем, а ближайший друг не оказался мерзавцем, именно этот день, если так можно выразиться, стал днем большой стирки. Сколько накипи, гари и сажи, сколько многозначительного пустословия и глубокомысленной ерунды смыл я в этот день с души!
Есть в Кабуле Центральный госпиталь Вооруженных сил Афганистана, построенный в 1975 году при содействии Советского Союза. Он был рассчитан на четыреста коек, и это название – «Четыреста коек» – почему-то прижилось, афганцы называли госпиталь именно так.
Отлично спроектированное семиэтажное здание фасадом выходило в большой парк. Мы шли по тенистым аллеям, любовались искристым фонтаном, прохладным бассейном, многоцветными клумбами, но чем ближе подходили к зданию госпиталя, тем сильнее меня охватывала смутная тревога. Из репродукторов лилась музыка, сновали туда-сюда миловидные медсестры, пробегали озабоченные врачи, а на лоджиях вдоль всего фасада тянулись ряды полосатых пижам. Я не мог понять, что со мной, но шаг почему-то становился короче, а оживленная беседа сама собой затухала.
– Загорают ребята, – бросил кто-то.
«Сфотографирую», – решил я и поднял аппарат с телеобъективом.
Когда навел на резкость, в глазах потемнело, а сердце сжалось. На лоджиях – сотни молодых ребят. Я увидел их шевелящиеся губы, улыбки и… бесконечные ряды обрубков рук и ног. Вот на стуле совсем юный паренек выставил на солнце сразу две культи: ноги оторваны выше колен. Вот чьи-то руки без кистей… Обрубки ног, рук, обезображенные лица и опять розовые культи…. Мне бы остановиться, вернуться назад, но я решил поговорить с этими ребятами. Вот их рассказы.
Баймухаммад, девятнадцатилетний солдат из кишлака Хушдаред:
– Я таджик. У меня есть жена, мать и сестра. Кормить их теперь некому. В армию пошел добровольно. Два года воевал – и ни одной царапины. А тут… не повезло. Атака. Нас прижали пулеметами. Кому-то надо встать. Обычно это делает командир, но его убило. Тогда поднялся я. Бегу, лавирую между очередями, до душманов – рукой подать. И вдруг взрыв! Как оказалось, я наступил на мину. Ребята потом рассказывали, что я бежал и без ноги. Понимаю, что это невозможно, но подорвался я метрах в тридцати от душманов, а подобрали меня в их расположении.
Мухаммад Захер, старший лейтенант. В палате на шесть коек он единственный грамотный человек. Мухаммад сидел в кресле-каталке, выставив на солнце обрубок правой ноги, а левую, закованную в гипс, неловко вытянул вдоль стены. Он громко читал газету, иногда отрываясь от страницы и что-то объясняя своим соседям. О себе рассказывал скупо:
– Мне двадцать пять. Воюю семь лет. Член Народно-демократической партии. На окраине Герата был очень тяжелый бой. Нас окружили. Огонь такой плотный, что подняться невозможно. Но я встал. Поднялись и солдаты. Из окружения мы вышли, но последние метры я скакал на левой ноге – правую оторвало. Когда ее принесли, я был в сознании. Подержал, повертел в руках и велел закопать. Левая нога тоже дырявая, но врачи обещают сохранить. А с одним протезом можно воевать. Так что я обязательно вернусь в строй. И не одному душману перегрызу глотку! – закончил он. – Но мы ладно, мы солдаты. Как говорится, кто кого. Но при чем здесь они? – кивнул Мухаммад в сторону соседнего балкона.
Смотреть на крохотные детские культи страшно. Глаза стекленеют, в горле комок и, кажется, вот-вот разорвется сердце. Закричать бы на весь белый свет: «Люди-и! Что же вы делаете?! Ведь на такое и звери не способны!» Но из горла идет какой-то сип, и все силы уходят на то, чтобы не расплакаться на глазах у детей. А они, будто ничего не понимая, неловко перекатываются на подстилке, грызут яблоки, что-то говорят, а губы их время от времени растягивает улыбка. Но глаза! Боже, какие у них глаза! Сколько в них муки, боли, немого недоумения – за что? Что я сделал такого, что меня надо было лишить рук, ног и так обезобразить лицо, что я никогда не посмею появиться на людях?
Мухаммад Сарвар. Он пошел со своим братом на кладбище, чтобы навестить могилу дяди. Мину заложили у самой могилы. Оба мальчика теперь калеки…
Потом я был в операционной, видел жуткие человеческие страдания и даже смерть – вынести такое непросто, но пройти через это надо, иначе о войне сложится кинематографически-лакированное представление. Такие слова принадлежат генерал-майору медицинской службы Сухайле Седдик, первой женщине генералу в Афганистане.
– Выросла я в интеллигентной, обеспеченной семье, – устало разминая пальцы, рассказала она. – Уехала в Москву, окончила мединститут, там же защитила диссертацию и стала первой в Афганистане женщиной кандидатом медицинских наук. В Кабул вернулась на крыльях, но…оказалась без практики. В конце семидесятых наши «Четыреста коек» пустовали. А я хирург, мне скальпель надо держать в руках каждый день. Заскучала я, начала подумывать о возвращении в Москву. Но вот грянула Апрельская революция. Бескровных революций не бывает, а это значит, что прибавилось работы и хирургам. Сначала мы не уходили из операционных часами, потом – сменами, а теперь сутками.
– Неужели квалификация хирурга зависит от революций, войн и других несчастий? – усомнился я.
– Смотря какого хирурга. Одно дело – каждый день удалять аппендиксы или, скажем, гланды. Совсем другое – вынимать из легких пули, из сердца – осколки и проводить бесконечные ампутации, старясь сохранить сустав или оставить культю подлиннее. Иногда говорят, что врач ко всему привыкает и режет хладнокровно. Не верьте! Знали бы вы, как я переживаю, как нервничаю, когда, возвращая человеку жизнь, делаю его калекой. Сейчас идет минная война, и таких операций особенно много.
И тут Сухайла замолчала, потом встряхнулась и, сузив глаза, метнулась к окну. С треском распахнутая рама впустила порцию свежего воздуха, прохладный ветерок растрепал ее прическу, она блаженно потянулась, улыбнулась – и тут я увидел, как Сухайла красива. Пришлось поверить и в байку, ходившую по госпиталю, что раненые чуть ли не дерутся за честь, пусть и на операционном столе, но побывать в ее руках.
– Но жизнь не стоит на месте, – продолжила Сухайла, – и какие-то негодяи с дипломами престижных университетов изобретают все более изощренные средства убийства людей. Ныне настала пора напалма и фосфорных снарядов: в результате нам пришлось открыть ожоговое отделение и учиться лечить заживо сожженных. Хотите посмотреть? – предложила она.
– Хочу, – вскочил я.
Через пять минут я крепко об этом пожалел.
Мы поднялись на седьмой этаж и направились в левое крыло. Запах карболки и йода перекрывало тошнотворное зловоние гниющей плоти. Я понял, что надо готовиться к встрече с чем-то особенно страшным – понял, но подготовиться не успел.
Дверь в палату оказалась настежь открытой. На кровати лежало что-то коричнево-черное, похожее на обгоревший пенек. Но это «что-то» дышало, к нему тянулись трубочки капельницы. Человек.
– Он жив, – прочитала мои мысли Сухайла. – Даже может говорить. Сегодня впервые пришел в себя.
– Чем говорить? – не поверил я. – У него же нет лица. Нет губ…
– Зато есть язык. Спрашивайте, я переведу.
Я проглотил ставший вдруг плотным воздух и спросил:
– Как тебя зовут?
– Барот, – прошелестело от подушки.
– Сколько тебе лет?
– Девятнадцать.
– Как… это случилось?
– Мы наступали… Фосфорный снаряд… А… а кишлак взяли? – обеспокоенно спросил Барот.
– Конечно, взяли, – кивнула Сухайла. – А тебя представили к награде. Молодец, ты настоящий коммандос!
Там, где были веки, что-то заблестело, и по шероховатостям коросты скатилась слеза: его, рядового солдата, прилюдно похвалила женщина-генерал, которую знает весь Афганистан.
На соседней койке лежал пехотинец Динмухаммад. Ему двадцать два года, он охранял цистерны с бензином, а когда в них попал снаряд, Динмухаммад живым факелом бросился к речке. Больше ничего не помнит.
Разговор давался трудно, буквально через две минуты обожженные обмякли, и им пришлось делать уколы.
А потом была встреча с начальником госпиталя генерал-майором Валаятом Хабиби. Он рассказывал о своих коллегах, вспоминал прекрасный город на Неве, годы учебы в Военно-медицинской академии, я что-то записывал, что-то уточнял, но все делал в состоянии какого-то транса: перед глазами – искалеченные дети, сожженные солдаты…
Из госпиталя я уходил совершенно раздавленный и думал только об одном: что должен, просто обязан увидеть варваров, которые сеют такие страдания. И не просто увидеть, а с ними поговорить, показать им фотографии, сделанные в палатах! Но как встретиться с душманами, да так, чтобы говорили не их автоматы, а они сами?
После посещения госпиталя я думал, что теперь меня ничто не проймет, что отныне буду ходить со спекшимся сердцем, и от потрясений застрахован. Но ближе к закату я увидел такое… Нет, об этом позже. Сейчас – не могу.
А пока о другом, о том, как закончился этот врезавшийся в память день. Я разыскал товарищей, которые свели меня с сотрудниками пятого управления МГБ4. Именно эти люди ведут работу в бандах, именно они, ежеминутно рискуя жизнью, добывают сведения о путях следования караванов с оружием, месте и времени нападения на посты, кишлаки и автомобильные колонны. Проводят эти люди и более глубокую, тонкую работу. Как раз одну из таких операций готовили Рашид и Саидакбар, когда меня ввели в их кабинет.
Глава вторая
Пока мы ждали, когда у Рашида отрастет борода, Саидакбар решил сводить меня в местный музей.
– Заодно узнаешь, почему никто из пришлых завоевателей так и не смог покорить Афганистан, – таинственно намекнул он. – Кто только ни пытался овладеть, как тогда говорили, «ключом от Индии» – и древние греки, и персы, и англичане, и всех мы либо выгоняли, либо оставляли в нашей земле.
Музей, что и говорить, оказался великолепен. Какие тут хранились ковры, кинжалы, сабли, вазы, серьги, браслеты и многое, многое другое! Но Саидакбар и вынырнувший откуда-то хранитель по имени Гафур, не давая задержаться у витрин, тянули меня куда-то дальше.
– Ну, что вы, в самом деле, – отбивался я, – дайте хоть саблями полюбоваться!
– Потом, – стуча протезом, настойчиво предлагал мне идти дальше Гафур. – Уважаемого шурави5 ждет наш главный экспонат.
То, что я увидел в соседнем зале, действительно можно было назвать главным экспонатом. Как известно, в исламе запрещено изображение человеческого лица, поэтому ни в одной мечети, ни в одном музее вы не увидите чьих-либо портретов, а тут – огромное полотно, на котором изображен какой-то рыжий дядька, с пышными бакенбардами и развевающимися усами. Он сидел на коне, причем смотрел не вперед, а куда-то вбок, лицо откровенно страдальческое.
– Кто это? – недоуменно спросил я.
– О-о, это известный человек, – назидательно поднял палец Гафур. – Его хорошо знают. Особенно в Англии, – с нажимом добавил Гафур. – Я позволю себе напомнить, что инглизи, как называют у нас англичан, три раза пытались поставить нас на колени. Первая война была в 1838–1842 годах, вторая в 1878–1880 и третья в 1919-м. Все три раза инглизи были вынуждены убираться восвояси. А вот этот, – ткнул он пальцем в картину, – уцелел. Его зовут Смит, капитан Смит. Наши деды посадили его на коня, сказали, чтобы тот скакал без передышки и передал своим начальникам то, что произносит каждый афганец вместе с молитвой: «Мы сотрем вас с лица земли, как корова слизывает траву, вы нас никогда не победите. А если придете снова, то знайте, что земли для английских могил у нас хватит».
– Минутку, – остановил я его, – а что на этом стенде за тетрадь? Можно полистать?.. Да она на английском языке, а в ней стихи! – изумился я.
– Это трофей, – не без гордости заметил Гафур. – Тетрадь принадлежала капитану Сомерсетского полка легкой пехоты Томасу Блэйку. Отступая, капитан забыл о ней, и тетрадь оказалась у нас. 18 января 1919 года он признался: «Надо же быть таким идиотом! Давно следовало плюнуть на затасканную Европу. Вот где разгуляешься – в колониях! Для всех этих оборванцев я – сахиб, господин, божество».
А вот в чем он был уверен 7 мая: «Война кончится быстро, ведь у нас семикратное превосходство. Теперь мы полностью покончим с Афганским государством. Вперед, на Кабул!».
Но на пути к городу Кабулу была река Кабул. И надо же такому случиться, что именно в это время в этом месте оказался известнейший поэт Редьярд Киплинг. Свидетель форсирования реки, тот написал об этом стихи. Капитан Блэйк приводит их в своем дневнике:
Стал Кабул у вод Кабула,
Саблю вон, труби поход!
Здесь полвзвода утонуло,
Другу жизни стоил брод.
Нам занять Кабул велели,
Саблю вон, труби поход!
Но скажите: неужели
Друга мне заменит брод?
Нас уводят из Кабула,
Саблю вон, труби поход!
Сколько наших утонуло?
Скольких жизней стоил брод?
Обмелеют летом реки,
Но не всплыть друзьям вовеки!
Во время боев у брода капитан Блэйк уцелел, но в середине июня он все же оказался на военном кладбище Пешавара.
– Печальная история, – вздохнул я.
– Печальная, – согласился Гафур. – Однако приди сюда Блэйк не с оружием, а, скажем, с геологическим молотком или фонендоскопом, все было бы иначе. В те годы в Афганистане работало немало немцев, англичан, итальянцев и, конечно же, русских. Вот стенд с уникальными документами, рассказывающими о русско-афганской дружбе: что бы там ни говорили злопыхатели, а независимость Афганистана первой признала Советская Россия, – приложив руку к сердцу, закончил он.
Чтобы рассказать об этой и многих других страницах нашей, порой непростой, дружбы, мне придется время от времени прерывать плавный ход повествования и делать своеобразные вставки, которые я назову «Эпизодами». Речь в них пойдет о людях и об уникальных документах, которые мне удалось раздобыть за стальными дверями секретных архивов.
Эпизод № 1
Справедливости ради надо заметить, что Афганистаном интересовалась не только Англия. Были в этом «подбрюшье Индии», свои интересы и у России. Именно поэтому российский самодержец Павел I с восторгом поддержал задумку Наполеона о нападении на Индию через Афганистан. Он даже двинул сюда казачьи корпуса, но Павла I вскоре убили, и казаков с полдороги вернули домой.
Как это ни странно, но в Кабуле помнят не русского императора, а никому неведомого поручика Виткевича. В борьбе с англичанами в 1837 году он проявил такую бешеную активность и добился таких впечатляющих результатов, что правительство Великобритании потребовало его отзыва, а эмиру Афганистана предъявило ультиматум о высылке Виткевича. Эмир ультиматум не принял, и вскоре разразилась первая англо-афганская война.
Сорок лет спустя ситуация повторилась. Но к этому времени был завоеван Туркестан и русские войска придвинулись вплотную к Афганистану. Англичане этим страшно встревожились и потребовали отвода русских полков, вместо чего Россия двинула войска к границе, а в Кабул была послана специальная миссия во главе с генералом Столетовым. Новый эмир принял Столетова с величайшим почетом и отдал «ключ от ворот Индии» в руки России. Англичане объявили Афганистану так называемую вторую войну. Победы они не одержали, но самого главного добились: в обмен на лондонские субсидии эмир отказался от права внешних сношений с другими государствами и, прежде всего, с Россией.
Так Афганистан стал запретной зоной для иностранцев. Но вскоре случилось несчастье: в результате тайного заговора на царской охоте был убит правитель Афганистана Хабибулла-хан, и к власти пришел его сын Аманулла-хан. Это случилось в 1919 году, когда России, казалось бы, стало не до Афганистана. Но так как Аманулла-хан победил ненавистных инглизи в третьей англо-афганской войне и объявил о независимости своей страны, в Москве решили, что самое время признать Афганистан и направить в Кабул дипломатическую миссию.
В перехваченной телеграмме одного английского генерала говорилось о письмах Амануллы-хана, переданных в Москву: «Они содержат извещения о восстановлении независимости Афганистана и стремлении к дружбе с Россией. Отныне свободна дорога на Кушку, а это означает, что открыто прямое сообщение с Афганистаном. Возможна переброска оружия, боеприпасов и даже войск».
Посольство в Кабул было сформировано в течение нескольких дней. Первым полпредом стал Яков Захарович Суриц. Направить-то его в Кабул направили, но ни денег, ни ценных подарков, которые принято вручать восточным правителям, не дали. При этом Ленин развел руками и, провожая Сурица в дорогу, как бы в шутку, сказал: «Я уверен, что вы, сын еврейского купца, найдете выход из создавшегося положения». Надо отдать должное, сын еврейского купца привез с собой 880 тысяч рублей и множество ценных подарков.
Но самым дорогим было послание королю Афганистана, подписанное самим Лениным: «Россия навсегда останется первым другом Высокого Афганского государства на благо обоих народов». В нем говорилось о советской «помощи», и Ленин доказал, что не бросает слов на ветер: в русском караване оказалось пять тысяч винтовок, около сотни пулеметов, многие тысячи патронов, несколько самолетов, оборудование для телеграфной линии Кабул – Кушка и даже радиостанция вместе с персоналом.
Полгода Суриц с небольшой группой сотрудников своего полпредства добирался до Афганистана, но встретили их по-королевски: тут были и кавалерийский эскорт, и артиллерийский салют и даже носилки под балдахином, на которые усадили российского полпреда.
Так случилось, что в это же время из Кабула в Москву двигалось афганское посольство во главе с генералом Вали-ханом. Где-то на полпути посольства встретились и даже пообщались.
Афганцы до Москвы добрались быстрее, нежели русские до Кабула и «Правда» уже 14 октября 1919 года писала, как Ленин принимал Афганское Чрезвычайное Посольство в своем рабочем кабинете, где посол заявил ему: «Я надеюсь, что вы поможете освободиться от гнета европейского империализма всему Востоку».
А вот то, о чем газеты не писали. В составе миссии Вали-хана был один из образованнейших людей страны – мулла Худабахш, который увидел в Ленине пророка:
– Он так не похож на нынешних политиков и вождей всего мира. Такое сочетание широты и глубины мысли с душевной простотой!
Самое удивительное, что не пройдет и месяца, как живейший интерес к личности Ленина проявит и Аманулла-хан.
– Меня очень занимает ваш вождь Ленин, – сказал он во время одной из бесед с Сурицем. – Что он за человек? Кто его родители? Какого он рода-племени? Есть ли у него семья?
Суриц поведал эмиру все, что знал и что в последующие годы станет одной из самых больших тайн Страны Советов:
– Роду-племени Ильич непростого, – начал издалека Суриц. – Я вот, например, иудей. Но так как в царской России понятие «национальность» практически отсутствовало, главным было вероисповедание. Так вот Владимир Ильич по отцу – православный христианин, а по матери – наполовину иудей, так как его дедушка по матери – еврей по фамилии Бланк: он был довольно известным врачом. А вот бабушка – полушведка-полунемка.
– Ну и ну! – удивился Аманулла-хан. – У нас такое невозможно. Ни один пуштун не отдаст свою дочь за таджика или узбека, даже если он самого что ни есть знатного рода. А как же дедушка Ленина стал врачом? Я где-то читал, что ни в один университет евреев не принимали.
– Ну, это проще простого, – усмехнулся Суриц. – Через эту процедуру проходил и я. Надо было только формально креститься, то есть принять православную веру, а заодно и русское имя. Так Сруль Мовшевич Бланк стал Александром Дмитриевичем. После этого у него не было никаких проблем с поступлением в Военно-медицинскую академию. Тогда же он женился на Анне Гросшопф, которая родила ему дочь Марию, впоследствии ставшую матерью Ленина. Впрочем, и отец Ленина, Илья Николаевич Ульянов, тоже не совсем русский: его бабка была калмычкой. Думаю, что ярко выраженная скуластость Ильича – от нее.
– Да-а, – пригладил свои пышные усы Аманулла-хан, – теперь мне понятно, откуда у Ленина столько энергии, ума и мудрости: у всех своих предков он что-нибудь да позаимствовал. Раньше из таких людей получались прекрасные воины, а он стал великим политиком.
– А разве современный политик – одновременно не воин? – полувопросительно заметил Суриц. – Разве Ленину не надо разбираться в хитросплетениях чисто военных дел: как сдержать Колчака, когда ударить по Деникину, что делать с Юденичем? А вы, уважаемый Аманулла-хан, блестяще победив профессиональную армию Великобритании и добившись признания независимости Афганистана, разве не доказали, что современный политик должен быть и воином?!
– Увы, но в Афганистане так было всегда, – вздохнул Аманулла-хан. – История Афганистана – это история войн: то к нам пожалует Александр Македонский, то навалятся персы, то грозят монголы, а последние сто лет – англичане. Но теперь, имея такого надежного соседа, как Советская Россия, мы сможем жить спокойно. А я наконец займусь своим любимым делом – охотой! – азартно потер он руки. – Кстати, господин посол, любит ли Ленин охоту или у него другие интересы?
– Любит, – улыбнулся Суриц. – Еще как любит.
– Наш человек! – удовлетворенно воскликнул Аманулла-хан.
