Kitabı oku: «Стихи разных лет», sayfa 2

«Декабрьская радуга…»

 
Декабрьская радуга.
Вино
Сухое, розовое
греет
За окнами – огонь
Холодный
обжигает кожу
Пьем чай с душицей
Пьем вино
Болтаем
Все как всегда,
но мы уже не те,
что были прежде
Мы – иные.
Лжецы,
то полугрешники
то полудети,
то искренни,
а то лукавы,
то стон и плач
у стен Иерихона,
отчаянье Иеремии,
то беглецы из Иудеи
и из рая,
всевидящие старцы
и слепцы,
то щедрые,
а то беспечны,
Мы – свежая земля,
Мы – боль воды…
 
 
И нагота твоя добра,
но с горечью полыни
в ней радость, опаленная любовью
в ней сотни тайн
в ней грозовые муки
в ней тополя горящие
в ней пламенеющие ливни…
А ветер крылья мои уносит,
с шеи срывает оберег,
камни бросает в лицо —
холодные, острые
и ладони мои очарованы
доверчивым взглядом,
очарованы верой…
 

«Декабрьская комната…»

 
Декабрьская комната.
Ребенок.
Он днем смеется,
ночью плачет,
приносит хлеб и вино
Лед на стекле тихонько ломает
Он ночью плачет —
мать не умеет молиться
 
 
Зову тишину
Зову тишину и Бога,
чтобы снова родиться
в одиноких слезах,
снова родиться,
Приглушенным светом
и чистой водой
выбелить раны.
Женщина —
Мягкая глина
Бессонная ночь
Глаза твои – ветер
огненный, пьяный
с клеймом колдовским
недобрым,
с запахом трав
и лука
руки твои,
Тень твоя – дерева тень
(камня полет)
Без цвета,
Без звука.
Воскресное утро —
губы твои,
уставшие от ожиданья
Сердце твое —
Детские сны,
Эхо быстрых шагов
по мокрой дороге,
Тонкая нить молчанья
 

«Белый стол…»

 
Белый стол.
У любви
нет имен
нет границ
Я оставляю в холодных ладонях
тысячи каменных птиц
Я оставляю иглы и косы
для вашего жадного рта
Усталость как тень
раскаленного злата
За стеклом – терпеливая тьма
Сирин слился с моими глазами
Я стал палачом
жестоким и злым
Снег на плечах
Снег на окне
Книги забыты
Месяц остыл
Тусклый и скучный
узор в сером небе
Дождь в декабре
столь внезапен и юн
 
 
Милая, слышишь?
Нежная радость
в трепете солнечных струн
 

«Благодарение Богу…»

 
Благодарение Богу
за эти чудные дни,
Меня называют лжецом,
Мое имя томится в пыли
Не презирайте моей простоты,
Не отбирайте огонь
Открытый и беззащитный
Я молча стою
пред тобой…
 
 
Я принес тебе семя,
кровавое и родное,
семя,
созревшее
в полях одиноких, усталых,
вечных
семя,
пронзенное сотнями молний,
наше общее семя,
спокойное и простое
словно взгляд терпеливый
и верный
словно волны морские,
чистые, крепкие
Принес наше семя
и бросил
в рыхлую почву,
изнемогающую от ожидания,
благословил
деревья и камни
благословил
вещих птиц,
притихших на плуге
тяжелом
Опустил свои руки
по локоть
в эту влажную,
жаркую почву
Живую, любимую, гулкую
 
 
Опустил свое сердце
в чашу с вином
и любовью,
освятил твое лоно,
написал свою радость
на обычных вещах,
на бедности тихой,
на груди познавшей
губы ребенка,
на руках, что качают
смиренно
хрупкую дочь,
на нательном кресте
у Спаса в ногах,
на твоем пробужденье
 
 
Написал,
Обнял тебя —
такую близкую
такую божественную
и смешную
такую великую и доступную,
такую светлую
 

«В дом мой осенний вошла…»

 
В дом мой осенний вошла
быстро, внезапно,
взбежала по деревянным
ступеням,
двери открыла,
найдя ржавый ключ на стене
на ощупь
нежными пальцами
тронула веки и губы мои,
задрожала,
узнав о любви,
о бездонности наших сердец,
засмеялась и тихо уснула,
незаметно уснула
в багровых отблесках
нового дня
 

«Еще горчит молоко…»

 
Еще горчит молоко
в любимой и нежной груди
Гибкий тростник на ветру
В городе – белые сны
спокойные словно смерть
ясные словно первая боль
Безудержные и удивительные
В теплой ладони – соль
Живая вода
Приют
от хвори и скользких бед
Пусть ищет меня вода
пусть ищет во мне ответ.
Кровав и просторен сон —
дорога меж трех дождей
Влажные стены
диким плющом
обласканы
Горькая тень
на хрупких ветвях тополей
на молитвах из трав и вина
Благодарение Богу —
сердце мое из стекла
Руки – созревший хлеб
стройный, открытый, живой
Благодарное лето у ног
тихонько играет со мной
 

«Мы вышли из скорбных мест…»

 
Мы вышли из скорбных мест
Путь наш по острым камням
 
 
Мы вышли из топких болот
Вернувшись к священным корням
Блаженные словно иней
ранним утром в святом феврале
простые и бесконечные
Мы пришли к затонувшей ладье
 

«Погляди…»

 
Погляди,
вся земля источает
запах дождей и печали
запах огня и солнца
запах вина и стали
Чтобы ты спал спокойно,
уставший от состязаний
чтобы ты стал мудрее —
белым в цветной эмали
 

«Семь долгих лет у моря…»

 
Семь долгих лет у моря
в травах соленых и горьких
в каменном жернове мельниц
тихонько сидели,
молчали
лишь изредка говорили
о чудесах повседневных
о ветре – холсте непрочном,
забрызганном краской и вербой
 

«Может быть, я заблудился…»

 
Может быть, я заблудился
Корень с лозою слился
По полу церкви бродят
предков живые тени.
Венок из крапивы свился
Лег на чело бесстрастно
 
 
В сердце моем – спокойно
В пальцах моих – ненастно.
 
 
Может быть, я оступился
жидким свинцом умылся
Вышел на берег утром,
горькой воды напился
И на ладони солнца
тоненький как былинка
Я от жары свернулся
и с тишиною слился.
 

«Ищи меня…»

 
Ищи меня
в полуденном веселье
прозрачных птиц и золотой хвои
в словах молитв простых и сокровенных
в камнях и травах
в трепете листвы
 
 
Ищи меня
в полуночном раздумье
в пригубленном вине
в руках отца
Ищи меня
в дожде,
весеннем
первом
и в покаянном плаче
подлеца…
 

«Пахну землей и ветром…»

 
Пахну землей и ветром
Теперь я, наверное, знаю
волчьи повадки
законы
зимней голодной стаи
запахи снега и крови
дома и человека
холодного голого поля,
вкус воспаленного бега
по насту
по руслу речному,
уставшему от ожиданья
новой весны
и звезды —
свет золотого молчанья.
 

«Новый день в садах из камней…»

 
Новый день в садах из камней
Благодарение Богу за сестру нашу – смерть.
 

«Сердца оттаяли…»

 
Сердца оттаяли
в желании молитв
Сухие губы просят покаянья
Проходят дни бездарно
и печально
И черный хлеб
на каменном столе
 

«Ее проворные руки живые…»

 
Ее проворные руки живые
ее внезапная боль
ее непослушная боль
ее слезы скупые
ее медленный взгляд —
взгляд с иконы
ее искренность —
холод февральский.
Ее тайные мысли,
опутанные цепями
Легли на дно моей
древней реки
и все стало проще.
Дороги ушли
Ты теперь везде и во всем
Наши ночи —
из сладкого яда безумства
Ночи, окрашенные луною
Ночи, когда нагота становилась
безбрежной и новой
И мы,
засыпая,
Ждали,
Как утром постучат
в наши слабые двери
и громко промолвят:
«Война!»
 

«Как тесна наша комната…»

 
Как тесна наша комната,
Когда мы возводим стены,
что пронзают сердца,
разрывают хрупкую ткань
Кровь густа,
необычно густа,
Мы непослушны,
капризны и так одиноки
Я пью чай
Ты пьешь воду
День выпивает ночь.
 

«Солнце мягче…»

 
Солнце мягче
Прозрачнее дни
За старым стеклом
тает снег не спеша
Тени немые все необычней
Камень встречает землю
Воздух – деревья.
Губы твои смелы и умелы
В руках твоих ночь,
звездная ночь —
без движения страсть
Слово без мысли
Радость без сожаленья,
долгая радость.
 

«Даже когда ты рядом…»

 
Даже когда ты рядом
тоска моя неугасима
Спящие губы твои вспоминаю
и неистовость тела
задумчивость глаз
и бездонность
и крою себе странное платье
без лицемерья
без лжи
без печали
платье надежды
 

«Стараясь забыть…»

 
Стараясь забыть
те руки и губы чужие,
что когда-то тебя ласкали,
пытались любить
стелили постель
открывая первые двери
хрупких движений
и неизбежных желаний
Я лег на пороге
декабрьского озаренья,
в бессонность ночей
опустил свои руки,
в вечность молитв
опустил свои пальцы,
стал шелковой нитью
в блеске и ужасе
ясных и бережных глаз
твоих удивленных глаз
А ты отвечала —
Им – безразличною лаской
мне желаньем родить ребенка
 

«На ветвях твоих почки набухли…»

 
На ветвях твоих почки набухли
мои листья проснулись
прикоснулись к полынному солнцу
солнце красками тронуло
стены нагие,
где нам жить,
и смеяться
и плакать
Стены нагие,
(дома напротив)
серый цемент,
отрешенный от мира
ненадежный и хрупкий
Я твой запах едва различаю
Он с моим неразлучен навеки
Глаза твои стали моими
Что нам осталось?
Состариться вместе,
укрыв свою жизнь
созерцаньем
икон и деревьев
воды и блаженного камня
на дне ледяного ручья
ручья у корней липких сосен
 

«Мечтаю о свежей земле…»

 
Мечтаю о свежей земле —
неистовой и простой
Дождь – поседевший монах
На ощупь руками – нагой
Ночь чище
И день длиннее
беспомощно-хрупкий день
Наполнены влагой глаза
влагой осенних дождей.
 

«Зажав бескорыстный июнь…»

 
Зажав бескорыстный июнь
в промытых ладонях,
задержав его ласку в зрачках
Я спустился к реке
только вода оживляет
только вода изгоняет страх.
 

«Небо открылось внезапно…»

 
Небо открылось внезапно
И стало легко
Руки
Чуткие руки
протерли стекло
Утро – уютный вагон на Восток
В бережных пальцах
уснул терпкий сок
Краски в воду упали —
Цветная вода
Ты оступилась
(А может быть я?!)
Ты замолчала
И стало светло
Время ужалило в губы
Время прикрыло окно
 

«Водой наполнила кувшин…»

 
Водой наполнила кувшин
из красной глины
без глазури,
раскрасив новые холсты
небесной краской
Шелк свернули
две оробевшие руки
Два древних и глубоких глаза
глядят из мутной пустоты
Их блеск – сияние алмаза
их веки – золотая нить
Земные зеркала устали
Рассыпались песочные часы
под взглядом преисполненным печали
И черствый хлеб на каменном столе
добыча птиц,
сердца —
добыча страсти
Прошу тебя, вина мне принеси,
стань кровом страннику в ненастье.
Водой наполнила кувшин,
перекрестив дорогу под ногами
Не бойся змей —
они лишь голос тьмы
Тебя укроют Ангелы крылами
 

«Июня набухшая грудь…»

 
Июня набухшая грудь
во влажной ладони земли
Сорви сокровенную песню
с тяжелой и пыльной сохи,
сорви мне скрижали златые
с глубоких податливых вод,
Сорви нам иконы простые
с ранимых ветвей и сот…
 

«Липкие зерна ржаные…»

 
Липкие зерна ржаные
в крепких руках зажаты
свечи давно потухли
Травы ветром примяты
Мир из воды и камня
хрупок и ненадежен
Вспомни о том, что свято
Вспомни, как день твой прожит.
 

«Зерно не очищено…»

 
Зерно не очищено,
влажное,
словно камень и солнце
смешаны
В кувшинах наших мука
Мука из печали и времени.
Дела все отмерены,
взвешены;
помазаны
маслом и семенем
помазаны
кровью и ладаном
помазаны
дегтем и сахаром.
Я жду на земле нераспаханной
Я жду одряхлевшего пахаря
с сохою из чистого золота,
жнеца жду с косою жемчужною
в терновом венце
и солодом
напоен
укрыт покрывалами
обласкан ветрами и травами
я жду терпеливо
размеренно
в любви и тоске
вне времени
я жду…
 

«Когда я выйду из Египта…»

 
Когда я выйду из Египта
бездарных дней
бесцветных слов
Когда последние молитвы
мой верный Ангел вознесет
к престолу пресвятого Бога
к моей славнейшей Госпоже
Я буду в страхе и надежде
Я буду словно в странном сне
и хочется сказать немного
и хочется воздать хвалу
всему, что было так недолго,
что я любил и что люблю.
 

«Нацеди мне сладких трав…»

 
Нацеди мне сладких трав
С шеи оберег сорви
Ветер – то силен, то слаб
Звери на стальной цепи.
Лен просушен
И сестра
ткет цветное полотно
Вор сидит у царских врат
крошит битое стекло
На окладах у икон
Молоко всех матерей
Путь мой как веретено
в цепких пальцах палачей.
Нацеди мне долгих снов
безмятежных и простых,
чтоб не видеть жадных ртов
одичавших и пустых
 

«Ее искушенное тело…»

 
Ее искушенное тело
на руках моих
бесконечных,
обнаженное сердце – в струях речных
губы – в осоке укрыты.
 
 
Терпкая словно вино
ветру сестра
и подруга грозе
Тень свою забывает;
Предчувствуя ночь,
в безупречных одеждах
появляется тихо
и вновь исчезает,
растворяясь в полуночной дымке
Радостная и просветленная
возвращается в дом
к детям,
застывшим в тревоге
у окон,
в привычную леность
тяжелые бедра свои
опускает,
смеется.
Лесной полумрак
ее гладит рукою —
свой знак оставляет
на нежных плечах
на сосках
от желания горьких
на простыне теплой
и молча уходит,
скрываясь в корнях
твоих древних,
скрываясь в реке
твоих мыслей…
Земля моя,
Тана…
 

«Я корни пустил по земле…»

 
Я корни пустил по земле,
воедино сливая звезды
и крылья
Воды раскрылись
Я имя твое написал
на скрижалях небесных,
ветру напел твое имя
огню рассказал твои сказки
Воды раскрылись
Слоистые, гулкие воды
и гнев мой
как пух тополиный
растаял
в тоскующем звоне.
Над пламенем утро
склонилось
я слов не услышал
руки пустили корни
сквозь глину
песок
проникли
к сердцу
из льна и стали
к сердцу
деревьев цепких
 

«И красота горька…»

 
И красота горька
в круговороте ночи
Ладони – чистый воск
отерли пот со лба
Уже блестит роса
на деревянном ложе
Глаза мои мудры
Постель твоя чиста.
И камни у реки
хранят покой и верность
Прикосновенье рук
к дрожащему огню —
как медь на рану,
странная покорность
в глазах у ивы
Ветер пастуху
шепнул о чем-то
неизбежном,
хрупком
Тяжелый сон
под пологом светил
Еще так много дней,
чтобы раскрасить
тончайший шелк
неведомых глубин
 

«И не было радости больше, чем эта…»

 
И не было радости больше, чем эта
и небо бежало вдоль губ синим светом
по песням пропетым
по травам и крышам
И были ладони полны спелых вишен
 

«Поднимайтесь…»

 
Поднимайтесь!
Тела свои поднимайте
Из земли одряхлевшей
Выкапывайте серпы, зарытые в поле пшеничном
После осенней жатвы
Пусть вырастают крылья
Крепкие и тугие
Орлиные крылья
 
 
Поднимайтесь!
Будьте мудры как змеи
и просты словно воды речные
Бурные воды,
Несущие сладкую нежность
в бескрайнее небо
 
 
Росою умойтесь!
Первой майской росою
Смойте весь пепел из глаз
Одиноких и ясных
Губами коснитесь неба-
Долгих рук его ласковых, сильных
Лба его тихо коснитесь
Поднимайтесь!
Чудным страхом укройтесь
От лжи и напастей
От войны защититесь слезами
 

«Хлеб убран…»

 
Хлеб убран
Золотые тени
На влажных крышах
Долгий сон
Дарован травам и деревьям
Я глуп и немощен
Смешон
Перед закрытыми дверями
В чистейший мир смиренных глаз
Перед ночными алтарями
В хрустальный бесконечный час
Смешон
В предчувствии рассвета
в полях, чье тело – грязный шелк
Хлеб убран
Бережное лето
Смеется бессловесным ртом.
 

«Растет дерево…»

 
Растет дерево
Черное, страшное:
не вьет гнезда птица
зверь не подходит – боится
А ты стоишь рядом
Молча и неподвижно
Словно травы нагие
в безветренный день,
Прячешь лицо свое
в теплых камнях священных,
в теплых камнях разрушенных храмов
И я удивляюсь,
почему мы не знали друг друга прежде?
Дочь моя,
Тишина сокрушенного сердца…
 

«День соткан из глины и яблок…»

 
День соткан из глины и яблок
День соткан из мраморных снов
Пугливый огонь у замерзшей осины
Последний пастух занемог
 
 
В Египте беспечных скитаний
оставлена длинная плеть
На черной мозолистой коже
оскалилась красная медь
Свинцовые шарики боли
застыли на узких концах
И воют хромые шакалы
И ветер, что пахнет песками,
завернут в расплавленный страх
 
 
День соткан из грязи и пыли
Мертвы пастухи
Кони, прочь!
Колодцы отравлены ядом
страстей
И упрямая ночь
рисует на тонких запястьях
узоры из странного сна
Над пеплом сгоревшего солнца
блаженная плачет сестра
 

«Земля вырастает в шепоте камня…»

 
Земля вырастает в шепоте камня
Из земли появляются дети —
Золотистые стебли
Их прозрачные пальцы всегда холодны и упрямы,
Но головы ветром пригнуты
Сорваны ветром одежды.
Нагие и беззащитные
Слушают песни —
Змеелова
Песка
Скорпиона
А когда устают,
засыпают в покинутых гнездах —
Ветхих, печальных.
 
 
Дождь умывает лица —
быстрый, короткий ливень…
Вот, за шитье садятся:
Иглы – любовь и молитвы
Нити – огонь закатный,
терпкий настой из солнца,
тоски и полыни.
 
 
Бога лик вышивают
 
 
Осень – время для снега,
Время для размышлений,
Время носить во чреве,
детским почерком
легким, наивным
писать о насущном,
не касаться друг друга руками —
бояться,
просто бояться и верить,
что сын к нам придет,
постучится…
Откроются двери.
 

«Нет времени…»

 
Нет времени
Оно – веретено,
что прокололо пальцы до крови
Вода в реке – парное молоко
По глади шелковой небесные цветы
Плывут
Сквозь полдень безначальных дней
Сквозь разговоры солнца и луны
Пустынный берег
 
 
Золотая нить в холодных пальцах
бронзовой реки
Взмах крыльев
Безнадежный крик
Семь райских птиц запутались в силках
Нет времени.
Забытые псалмы
еще живут
в измученных губах.
 

«Уплыть с тобой…»

 
Уплыть с тобой
По огненной реке
в леса, наполненные влажной тишиной,
где мед янтарный спит в святом цветке,
где тайный шепот птиц нежней прибоя,
где утренний прилив похож на мать,
что укрывает ночью нас украдкой,
где радость в каждом взмахе снежных крыл,
увитая лозой
беспечной
гладкой
 
 
Лети со мной,
умытая росой —
холодной и живительною влагой
Бог открывает небо не спеша,
лаская солнце,
воскрешая травы
 

«Молчит мой Санаксар…»

 
Молчит мой Санаксар
Перо остыло
Спит адмирал в заснеженном лесу
Мне кажется, что все когда-то было,
что время-танец волка на снегу
Что красота – всеочищающая сила
ласкающей и сильною рукой
утешит сердце
(на ветру заныло)
расплавит воск упрямый и нагой.
 

«…А это, чтоб ты не плакала…»

 
…А это, чтоб ты не плакала —
волчья ягода с сахаром
и зелье горькое с солодом,
когда нас измучают холодом.
 
 
Что ж ты не молишься, милая?
Срываешь замерзшие ягоды —
сладость такая жгучая,
вкус ледяной,
цвет маковый
Вот налетели вороны
раннее утро выпили
Губы твои горячие уберегли от погибели
В доме твоем растерянно
бродят багульник с крапивою
Ночью светлою, долгою
ветер зовет тебя милою.
 
 
Ветер зовет ненаглядною
Звезды от зова прячутся
Простоволосая матушка
Богу негромко плачется.
 
 
Что ж ты не молишься, славная?
В пальцах – червонное золото
Нежная грудь покорная
стянута черным холодом.
И покатились бусинки —
лопнула шелкова ниточка
Дверь приоткрылась, скрипнула
Дочка вошла на цыпочках.
 

«Пламя во тьме…»

 
Пламя во тьме.
Лен и вода.
Просветленные лица. Промытые очи
Зреют. Созрели.
Холодные капли блаженного сна
В круговороте таинственной ночи.
 

«В долине сумеречных дней…»

 
В долине сумеречных дней
лев бьется с собственною тенью
И дети шелковых дождей
внимают ангельскому пенью
Природа вся горит тоской
по чистоте иного мира
Тончайший сон лесов и рек
сверкает в белизне эфира
В глазах – прекрасная печаль
Нет тайн и новых откровений
Твое простое ремесло скользит по глади акварелей.
 

«Любимую жду…»

 
Любимую жду
и тихонько ревную
Грустный вечер
Уснул на коленях зимы.
 

«Пробудись…»

 
Пробудись,
забудь о снах,
вечер мой
На снегу – тень ветвей
в голосе твоем – покой
Из руин долгих дней,
из густой воды, стекла
соткан взгляд —
хрупкий взгляд
Вечер мой,
твои глаза —
плач тоскующих вершин
зимних сумерек огонь
Пробудись,
забудь о нас,
Вечер мой.
 

«Дом. Женщина в доме…»

 
Дом. Женщина в доме.
Зеркало. Капли воды.
Неумолимо холодное время
молча стирает следы
Мокрый песок. Неизбежные птицы.
Йод. Чешуя мертвых рыб.
Где-то в водорослях синих
Сердца кусочек притих
 

«Ребенок шевельнулся…»

 
Ребенок шевельнулся
Плачет дочь
Зовет меня
И ветер за стеклом
холодную раскачивает ночь,
играет с нею
словно с лепестком
засушенных в тяжелых словарях
лесных цветов
Приходит Рождество
Все в хрустале
в огне
в колоколах
В руках его – небесное весло
В сияющей надзвездной тишине —
короткий мир,
блаженные три дня
Рассказываю сказки
Дочь не спит
И Тана у икон… совсем одна…
 

«Свернулось козье молоко…»

 
Свернулось козье молоко
Цветы граната истекают соком
И на лозе пурпурное вино
разбавлено водой смиренным Богом
Земля тепла
Забылась в легком сне
как будто спасена
и неизменны
движенья рук
в палящей пустоте
и сердца стук сквозь каменные стены.
 

«Мед почернел в прозрачной банке…»

 
Мед почернел в прозрачной банке
Я комнату закрыл и вышел прочь
И на песке у озера темнеют замки,
что вылеплены маленькой рукой…
 
 
Химеры спят. Мокры колокола.
Печальная часовня в синем свете.
Густой туман тяжелые мазки
кладет на холст
Блаженные как дети
мои стихи
Недобрая молва
скользнула
по тревожному лицу
На сердце Иудейская война
И руки тянутся к забытому греху
А после – долгий труд
как в забытьи
слова о главном – несколько молитв
И мед на пальцах – сладкая роса
словно янтарь
на шее у блудниц.
 

«Перо из тростника в прозрачных пальцах…»

 
Перо из тростника в прозрачных пальцах
Слегка дрожит.
Ласкает руки сон.
Тяжелый день в сиреневом наряде
Уснул в объятьях бесконечных крон.
 

«Вот красный шелк…»

 
Вот красный шелк
на обнаженном теле
Тяжелая парча у крепких ног
Чего желать?
Скупых прикосновений
холодных глаз
или уставших рук?
 

«Пораженный твоей наготой…»

 
Пораженный твоей наготой
Является день
Переполненный вздохами моря
Ледяной белизной и снегами.
Прижимается крепко к твоим волосам,
непостижимым, трепетно пряным.
Тонет в холоде огненных глаз
Тихо стонет в камнях,
ожидая сестру свою – ночь,
хозяйку молчанья и звезд
обжигающих, пьяных.
 

«Все ближе и ближе к молчанью…»

 
Все ближе и ближе к молчанью
Я вновь возвращаюсь к огню
славянских молитв и преданий
Я – холст на февральском ветру
Я – плеть из боснийского неба
слепая, горячая медь
И тень зачерствевшего хлеба,
упавшая в гибкую сеть.
 

«Поле ржаное…»

 
Поле ржаное
Зерна растерла в ладонях
и улыбнулась
Июня последние дни.
 

«Ночь у воды…»

 
Ночь у воды
и странный поцелуй:
друг детства необычно нежен
 
 
Спят острова
Ни страсть и ни любовь
твое скупое сердце не утешат
Ни суета, ни ложь
и ни покой —
Бесцветный опыт в медном поцелуе,
А утром – пустота
Речной прибой
соломинкой иероглифы рисует.
 

«Дни нам даны для славы…»

 
Дни нам даны для славы,
чтобы рождать героев —
великих в смиренье
и сильных
пламенным сердцем и волей
Ночи даны для молитвы-
легкой и непорочной
(руки увиты цветами
травою упругой и сочной)
Вечер – для детских игр
для размышления и чая
Пахнет душицей, кипреем
Меряет время свечами,
Держит весы из тонких
нитей закатного солнца
И на груди хрустальной
Оберег – чистая бронза.
 

«Спящий в дупле одинокого дуба…»

 
Спящий в дупле одинокого дуба
Обласканный летним теплом
Нашедший свое утешенье
в созерцанье воды и икон…
 
 
Над клевером пчелы кружатся
Медвежонок спросонья урчит,
царапает влажную землю
Эхо проснулось
Утро не спит.
 
 
Дочь моя пахнет ребенком
вкусной и сладкой едой
Умытый грозою и ветром,
Проснись,
нам пора за водой
По глиняной, узкой тропинке
втроем побежим
У реки
Бездонное сердце
и руки
как отблеск небесной сохи