«Офицеры» kitabından alıntılar
— После победы я учительствовать пойду. Вот учитель — это настоящая профессия, товарищ командир эскадрона.
— А я, представьте себе, всю жизнь гордился своим делом, — комэск вздохнул. — И отец мой им гордился, и дед. Другие знатностью гордились или богатством, а мы — профессией.
— Что же это за профессия такая?
— Родину защищать. Есть такая профессия, взводный: защищать свою родину.
— Привыкнем, — беспечно улыбается Лена. — Мы еще так молоды.
— Молоды?..
Любовь Андреевна вдруг встала и вышла в другую комнату. Лена встревоженно смотрела ей вслед.
Любовь Андреевна вернулась быстро. В руках ее были две красные орденские коробочки.
— Они были моложе вас, отец и мать Ивана. Это их ордена. Этот — Егора, этот — Машеньки. Я хранила их — теперь настала твоя очередь. Придет время, и ты передашь их другой женщине: жене твоего сына. И скажешь: есть такая профессия — защищать свою родину.
Лена открыла коробочки и бережно достала из них тяжелые ордена Отечественной войны…
— Когда-то нас, жен офицеров, называли боевыми подругами, — продолжала разговор Любовь Андреевна. — Мы умели перевязать раненого, расседлать коня, набить пулеметную ленту. Конечно, сейчас другие времена, но суть осталась прежней. Ты понимаешь меня, Леночка?
— Понимаю, бабушка.
— Нет, пока не понимаешь, — грустно улыбается Любовь Андреевна. — Но надеюсь, поймешь правильно. Поймешь, почему твоего мужа будут будить среди ночи и посылать неизвестно куда. Поймешь, почему он никогда не скажет тебе, где был и что делал. Поймешь, что означает тревожный чемоданчик, который всегда будет у него под рукой и с которого дай тебе Бог всю жизнь только стирать пыль. Не думай, что так просто привыкнуть к такой жизни.
— Привыкнем, — беспечно улыбается Лена. — Мы еще так молоды.
<…>
— Они были моложе вас, отец и мать Ивана. Это их ордена. Этот — Егора, этот — Машеньки. Я хранила их — теперь настала твоя очередь. Придет время, и ты передашь их другой женщине: жене твоего сына. И скажешь: есть такая профессия — защищать свою родину.
— Зачем же вы плачете, Любовь Андреевна? — удивленно спросила Лена.
— Никакая я тебе не Андреевна. Я тебе бабка, поняла? А реву потому, что ты — дура, и мне тебя, дуру, жалко.
— Почему? — упавшим голосом спросила Лена.
— Потому что не знаешь ты их, Трофимовых этих, а я знаю. Нахлебаешься ты с ним горя, второй-то женой быть совсем невесело.
— Отчего же — второй?
— А оттого, что первая у них — армия. Чуть поманила — и упорхнул твой муженек неизвестно куда. А ты одна в подушку плакать будешь. Реветь и ждать — вот и вся радость.
— А я не боюсь ждать! — вдруг взорвалась Лена. — И не пугайте меня! А реветь все равно не буду!
— Так ведь уже ревешь.
— Это не считается. Это в последний раз.
И Лена замолчала, увидев, что Любовь Андреевна ласково улыбается ей.
— Вечная память им, — всхлипнула хозяйка. — Лесу в России не хватит, чтоб каждому крест поставить.
Чего-о?.. – Когда вы просите женщину вручить вам руку и сердце, вы внутренне даете самому себе слово чести, что всю жизнь будете служить ей щитом и опорой. Что в любых несчастьях, болезнях, горестях вы не покинете ее и никогда не предадите. Никогда.
Ораторы, митинги, атаки, обстрелы, конные лавы, падающие люди, лазареты, облепленные мешочниками поезда, беспризорные дети, расстрелы и виселицы, опустевшие города и обезлюдевшие деревни — так промелькнули четыре года человеческих жизней, которые в Гражданскую войну стоят дешевле патрона. Для любого человека каждый день казался тогда невероятно длинным, как самый последний, и каждый год мелькал, как сон, потому что каждое «сегодня» ощущалось как «вчера», а каждое «вчера» было так похоже на «сегодня».
– Учись, Ваня. Всю жизнь учись и всю жизнь помни, что противник всегда может оказаться умнее тебя.
Даже отчаяние в России пока еще отчаянно веселое.
Офицер в России не попугай, в цвета не окрашен. Он украшен честью, и либо имеет ее, либо не имеет.
