Kitabı oku: «В школе», sayfa 5
– Эко! эко! – никак не может успокоиться Циклоп, – и што еще они выдумали.
Виктор дергает Фому за рукав и тихо говорит, указывая на улицу:
– Смотри, листья-то прыгают… вертятся. Я думаю, скоро выпадет снег. Скучно как…
Фома вздыхает:
– Мне-то три часа сидеть… Дьяволы!
Горько Фоме. Дома его ждет хорошая книга, он остановился на самом интересном месте: герой, юный охотник за бизонами, упал с лошади во время бегства от свирепых индейцев. Что с ним сделают безжалостные преследователи? Какие пытки постигнут злополучного юношу? Может быть, его привяжут к столбу и из высоких луков индейцы будут метить в его благородное сердце… Неужели же он будет убит? Но ведь тогда печаль его милой невесты… Ах, что там – печаль, не печаль, а безысходное горе, будет превыше человеческого страдания. Она зачахнет на веранде своей плантации…
– А у меня револьвер есть, – хвалится Аарон Готлиб, – у батьки спер, он про него забыл, а я и свистнул. Старый, в два ствола. Хочешь, принесу завтра показать? Палит ловко, я уж в телеграфный столб пулю всадил, теперь хочу в ворону попробовать.
Виктор оживляется:
– В два ствола?
– В два.
– Теперь таких нету. Он что же – большой?
– Порядочный!
– А из него можно убиться? – мрачно спрашивает Фома.
Виктор хохочет:
– «Убиться»… Ха-ха-ха! Застрелиться, а не убиться. Хотя, – Виктор делается серьезным, – правильно говорить и «убиться», есть глагол «убить», к нему – частицу «ся», итого выйдет: «убиться». Ты, Фома, верно выразился.
– Отцепись к чёрту! – еще мрачнее нахмуривается Фома, – «ся»! «ся»! наплевать мне на «ся». Дам тебе тумака, чтоб не привязывался.
Кулаки Фомы сжимаются. Виктор думает – обидеться или нет, но вспоминает последнюю трепку, полученную от Фомы, и благоразумно смиряется.
– Дурак ты, Фома, из каждого револьвера можно застрелиться. Голова пустобарабанная.
Новое оскорбление! Фома начинает сердито пыхтеть, но ударить Виктора все же не решается, так как в уборной не хорошо устраивать драки – начальство будет вынуждено вмешаться в жизнь убежища, и тогда поминай, как звали, все вольности. Нет, драться здесь не годится, да к тому же и Циклоп выгонит.
Циклоп аккуратно складывает газету, прячет ее в карман и, взяв колокольчик, уходит в коридор звонить окончание урока. Делает это он с гордостью: маленький человек, а поди ж ты, сразу все двери настежь открываются, как начнет громыхать колокольчиком.
Беглецы быстро приводят в порядок свой туалет и толпой покидают уборную. В коридоре – крик, гам, возня и беготня; большая перемена продолжается целых полчаса.
4
Во время перемены в малом рекреационном зале дородный офицер обучает гимназистов гимнастике.
– Пятки вместе, носки врозь. Верчение головы… Начинай!
Выстроившиеся по росту гимназисты медленно и с глупым видом повертывают головы справа налево и гудят:
– Ра-а-а-аз…
Когда же офицер командует: «два!» – все головы поворачиваются слева направо, по зале идет монотонный гул:
– Два-а-а-а-а…
Вдруг чинность нарушается пронзительным свистом. Кто-то изо всей мочи свистнул, как Соловей-разбойник, и замолк. Кто? – узнай. Офицер притворяется, что ничего не расслышал, и командует бег на месте:
– Начина-а-а-й! Раз-два! Раз-два!
Подпрыгивающие, бегущие, но не убегающие, гимназисты сильно смахивают на потревоженных козлов; гремят каблуки, вздымается пыль, дородный офицер – для примера – тоже подпрыгивает.
– Раз-два! Раз-два!
У Фомы лицо постное, надутое, но Виктор Барский лукаво улыбается.
– Смирно! – командует офицер. Все замирают в неподвижных позах. Ухарский свист неожиданно опять прорезает воздух, но офицер мгновенно поворачивается в ту сторону, откуда он несется и командует:
– Виктор Барский, налево-кругом-марш, к директору…
– Это ж не я, ей же Богу! – врет Виктор, скорчив страдальческую мину, но офицер ему не верит. Сам видел, сам, собственными глазами.
Делать нечего, Виктор уходит к директору, за ним, отпустив гимназистов, спешит и дородный офицер, придерживая рукой болтающуюся шашку.
Директор, осанистый старик с бакенбардами, выслушивает жалобу офицера. Резолюция – на три часа после уроков. Вот так раз!
Однако, Виктор искусно скрывает, что ему наказание не по губам. Напротив! Ничего лучшего директор не мог придумать. Одно удовольствие – высидеть три часа в пустом классе. Одно удовольствие!
Выйдя из кабинета, он бегает, как сумасшедший, пот градом катится по его лицу. Виктор пристает к Горшкам, науськивает их друг на друга, дразнит Фому костромским теленком и вихрем перелетает по каменным лестницам гимназии. Но, вот, гремит звонок, перемена кончилась, Виктор опрометью проносится в класс и, тяжело дыша, замирает на своей парте.
«Три часа!»
Он с завистью смотрит на товарищей. Небось, смеются, еще бы – им-то не сидеть.
Высокие стены класса вдруг суровеют, чернота доски становится слишком резкою, бьющею в глаза… А дома-то, дома!.. Мать с опаской взглянет на стенные часы и сядет у окна поджидать его возвращения, но он…
Входит учитель русского языка. Коренаст, широкоплеч и курчав, хотя, говорят, кудри-то у него не свои, а поддельные, носит парик. Прозвище его – «Собака».
Виктор его урок знает очень плохо, но уже не притворяется, как перед греком, а даже не раскрывает книги. Наплевать! Пусть спросит, все равно.
В душе поселяется злоба. Он выдергивает из ручки перо, отламывает от него половину острия, втыкает перо в парту и – дзинь! – нет-нет, да и дернет за него пальцем. «Собака» кричит, сердится, краснеет, но найти виновного не может. Наконец, забава надоедает, Виктор бросает перо под парту.
Он начинает «думать». Думать очень интересно. «Собака» превращается в настоящую собаку, поджимает хвост, бежит с визгом по коридору, Виктор за ней и ее убивает. Впрочем, нет, убивать не стоит, лучше просто посадить в конуру на цепь. А не то устроить войну? Ну, хорошо. Начинается война; все учителя, кроме историка, идут с длинными копьями и в латах на гимназистов, которыми предводительствует он, Виктор. Ужасная битва! Копья вонзаются, мечи рубят, кости трещат, течет кровь. «За мной, ребята! Не трусь!» – героически выкрикивает Виктор, убивая «Собаку». Но «Собака» перед смертью успевает ранить своего победителя. Обливаясь кровью, Виктор падает на пол, верный Готлиб выносит его на плечах из пыла сечи.
