Kitabı oku: «Стоящие свыше. Самородок», sayfa 2

Появление лекаря стало для Войты досадной помехой: чтение книг такого рода требует предельной сосредоточенности, отвлечешься на минуту, потеряешь мысль – и нужно возвращаться назад на несколько страниц. За лекарем последовал завтрак, и по-хорошему надо было поспать, но, облачившись в ночную рубаху, Войта так и не лег – заглянул в книгу, чтобы уточнить не дававшее ему покоя утверждение, и снова принялся переводить именную бумагу Глаголена. Лепа принес ему теплый халат.

Едрена мышь, это был прорыв. И в математике, и в механике. Простота и изящность описания материального движения потрясала. У Войты захватило дух от раскрывшихся перед ним возможностей: обладая таким инструментом, можно свернуть горы – в прямом смысле, горы магнитных камней. К обеду его охватило лихорадочное возбуждение: изысканная еда вызвала вдруг отвращение, кусок не пошел в горло; Войту бил озноб, несмотря на пылавший за спиной очаг, – но он не ощущал озноба. Бдительный Лепа позвал лекаря, но Войта наорал на него и выгнал вон. Лекарь оказался настырным, вернулся через четверть часа, подсунул под руку крепкого успокоительного настоя – и вскоре Войту водворили в постель с грелками под пуховыми одеялами. Лекарь больше не называл его Белоглазым, а обращался учтиво: «Господин Воен». Засыпая, Войта пробормотал:

– Я не господин. Можешь называть меня просто магистром.

Во сне он решал уравнения из области предельного исчисления и никак не мог решить.

Глаголен пожелал встретиться с Войтой не в лаборатории, а на башне. И с богатством замка это место не вязалось вовсе: голая площадка с тонкой кованой оградой по краю. Ну да, мрачуны пьют ветер, ничто не должно ему мешать… Ветер в тот день, да еще и на высоте, дул неслабый. А Войта-то недоумевал, зачем Лепа накинул ему на плечи теплый плащ…

Мрачун стоял посреди площадки с тростью в руке, а когда воевода привел Войту наверх, оглянулся и, ни слова не говоря, тростью указал на каменную скамью в одном из углов. Воевода убрался, и в голове мелькнула мысль, что здесь нет лабораторного стола, а ограда столь невысока, что не помешает столкнуть хозяина с башни… Это разрешило бы все сомнения…

Господин Глаголен стоял, обратив лицо к ветру, просто стоял – а капли косого дождя не долетали до его лица, падали под ноги. Струи ветра вихрились вокруг мрачуна, звенели и… входили в его тело.

И Войта понял, что мысль убить хозяина замка была несерьезной – он вовсе не собирался убивать Глаголена. Не потому, что испугался расправы или сопротивления, – потому что это было бы несправедливо.

– Эта трость весит шесть гектов, – не глядя на Войту сказал Глаголен. – Ею можно крошить кости, ломать хребты и раскалывать головы. Оставь глупые мысли об убийстве мрачуна, я не настолько стар, чтобы не постоять за себя.

Каменная скамья была мокрой от дождя, и Войта не стал садиться, остановился рядом.

– Я слышал, тебя заинтересовала книга по предельному исчислению? – спросил Глаголен, подойдя ближе к скамье. Он тоже не садился, продолжал пить ветер и на Войту не смотрел.

Войта не стал ломаться:

– Это значительный труд. Мне было полезно его прочесть.

– Надеюсь, не для усовершенствования мукомольного процесса.

– Это вопрос? – хмыкнул Войта.

– Нет. Я уже говорил: тебя никто не спрашивает. И теперь как раз хочу рассказать о твоих новых обязанностях.

– Я не… – попытался вставить Войта, но Глаголен не дал ему вставить и двух слов.

– Ты будешь решать для меня поставленные задачи, и это будут сложные задачи. Возможно, неразрешимые. Я не буду устанавливать сроков для их решения, это бессмысленно. Ты волен сам определять, как и когда тебе работать. Если тебе потребуется провести тот или иной опыт – моя лаборатория в твоем распоряжении, ты можешь в любое время туда прийти и делать то, что сочтешь нужным. Равно как и пользоваться моей библиотекой – она находится ярусом ниже лаборатории, – хотя я старался собрать у тебя в комнате те книги, которые могли бы быть тебе полезны. Если ты хочешь о чем-то меня спросить – можешь делать это в любое время дня или ночи, но не ранним утром. Тебе запрещается лишь покидать башню без сопровождения.

– А если я не буду решать задачи? – Войта изогнул губы.

– А что ты будешь делать, интересно мне знать? Нежиться в купальне или на перинах и плевать в потолок? Это занятие уже наскучило тебе, или я ошибаюсь?

– Я мог бы читать книги или изучать ваши труды.

– Разумеется, тебе придется читать книги и изучать мои труды. Возможно, именно с этого и нужно начать. Славленская школа экстатических практик не может сравниться с Северским университетом, особенно в области естествоведения. И моя библиотека много богаче Славленской.

– Пока богаче… – Войта вскинул взгляд, но мрачун на него не смотрел.

– Я не заглядываю в будущее, мне это неинтересно.

Глаголен сунул руку в карман и вытащил небольшой круглый прибор со стеклянной крышкой.

– Ты знаешь, что это? В Элании каждому матросу известно, для чего нужна эта вещь.

– Я знаю, что это. Славленская школа экстатических практик не до такой степени отстала от Северского университета.

– Я рад, что мне не придется объяснять тебе устройство компаса. А теперь посмотри на стрелку.

Мрачун извлек из кармана кусок железа и поднес к компасу.

– Стрелка отклонилась от севера и показывает на магнит. Я переверну его, и она повернется в противоположную сторону. Я поставлю магнит прямо над стрелкой, и она будет вращаться. Тебе это ничего не напоминает?

– И что с того?

– В общем-то, не так уж много… с того… Это всего лишь доказывает, что для движения магнитных камней не требуется энергия чудотворов.

Войта расхохотался.

– Если бы вы позволили мне выйти в межмирье на несколько минут…

Мрачун снова не дал ему закончить – ком энергии толкнул Войту в грудь, впитался до капельки.

– Спасибо. – Войта убрал с лица улыбку. – Жаль, я не могу ответить вам той же любезностью…

– Ты считаешь, что это моя вина? – усмехнулся Глаголен.

– А чья?

– Ты слышал о молодом Ламиктандре и его путешествиях на Восток? Так вот, на Востоке говорят, что упрямство – это мудрость осла. А твое увечье – закономерный результат этой мудрости.

Войта не стал спорить, создал в ответ совсем слабое поле – стрелка компаса закрутилась так быстро, что ее не стало видно.

– Ну да, ты же волшебник, – с презрительной миной кивнул Глаголен. – Ты умеешь творить чудеса.

– Да, я умею творить чудеса. – Войта задрал подбородок. – И опыт с магнитом доказывает, насколько мое чудо значительней вашего.

– Я не творю чудес, – поморщился мрачун. – Мой опыт хорош тем, что не зависит от способности творить чудеса, с которой надо родиться и которой можно лишиться, как ты лишился способности к энергетическому удару. И он не зависит от энергии Исподнего мира.

– Не вижу в этом преимущества.

– И напрасно. Всеобщий естественный закон был известен уже древним философам. Чтобы сообщить движение магнитным камням, мы должны от чего-то это движение отнять. Забирая движение у Исподнего мира, мы нарушаем всеобщий естественный закон.

– А вы сейчас не нарушаете всеобщий естественный закон? – усмехнулся Войта.

– Ты имеешь в виду передачу энергии моему призраку? Эта энергия вернется в межмирье и достанется кому-то из чудотворов, например тебе.

– И я раскручу ею стрелку компаса. Так в чем же нарушение всеобщего естественного закона? Только в том, что движение пройдет не напрямую между вами и мной, а через Исподний мир?

– Если ты раскрутишь стрелку компаса, ничего противоестественного не произойдет. Но, насколько мне известно, чудотворы собираются вращать жернова и качать челноки станков. А это совсем другая мера движения. Исподний мир не даст вам столько сил.

– Насчет жерновов вы пошутили удачно. Рад, что мне не пришлось качать челнок какого-нибудь станка… – съязвил Войта. – Вам дешевле использовать силу чудотвора, чем силу ветра. Или в ветряной мельнице вы тоже усматриваете нарушение всеобщего естественного закона?

– Я не интересуюсь черной работой заднего двора. Но не думаю, что ради сотни гектов муки в день необходима мельница, способная перемолоть три сотни гектов за час. Однако вернемся к стрелке компаса. Ты ввел две меры энергетического поля, в котором движутся магнитные камни: степень магнетизма и натяжение поля, так?

– Ну да. – Войта пожал плечами.

– Когда мы спустимся в лабораторию, я покажу тебе прибор, способный двигать стрелку компаса подобно магниту. Мне нужно, чтобы ты определил степень энергетического поля этого прибора и силу его натяжения.

– Это простейшая задача. Довольно нескольких опытов.

– Боюсь, несколькими опытами задача не ограничивается – мне нужна формула, а не число. Обоснованная, а не выведенная эмпирически.

– Хотите двигать магнитные камни подобно чудотворам? – Войта презрительно поморщился. Это была простейшая формула, натяжение энергетического поля убывало пропорционально квадрату расстояния от источника и зависело от его степени. Неужели Глаголен этого не знал?

– Меня не интересует соперничество. Я занимаюсь наукой, а не играю в салки с чудотворами.

– Не понимаю, почему, при ваших знаниях, вы сами не можете получить эту формулу, – проворчал Войта.

– К сожалению, моя жизнь конечна. Передав тебе работу над формулой, которая мне необходима, я сберегу время.

– Я не буду искать для вас эту формулу. Вы можете меня убить, можете заставить меня крутить жернов, но принудить меня думать вы не можете.

Войта надеялся вывести Глаголена из себя, и ему это почти удалось – на лице мрачуна мелькнуло с трудом подавленное раздражение.

– Упрямство – мудрость осла. И если бы наглость твоя проистекала из безнаказанности, я бы велел тебя наказать. Если бы ты набивал себе цену, я бы велел отправить тебя обратно в пекарню. Но ты же искренне веришь в себя и свой отказ! Это поразительно. Я имею в виду поразительную глупость. Прибор я тебе все же покажу, потом его поставят у тебя в кабинете. Можешь искать формулу, можешь не искать – воля твоя. Пока тебе запрещается лишь покидать башню без сопровождения.

Три дня Войта старательно отводил взгляд от стоявшего на лабораторном столе громоздкого прибора. Прочел две рукописные книги Глаголена и перешел к трудам на книжных полках. На четвертый день сделал первую попытку измерить натяжение поля, долго провозился с изготовлением магнитоскопа (а все необходимое давно лежало на лабораторном столе) – невозможно было разметить шкалу без эталона, но, в конце концов, это не имело принципиального значения. Он испытал магнитоскоп на собственном теле, позвав в помощники слугу, и подступил к прибору Глаголена.

На удивление, прибор создавал довольно сильное поле, и, в отличие от намагниченного железа, создавал его по воле экспериментатора – нужно было только повернуть рычаг, чтобы соединить обмотанный проволокой металлический стержень с высокой стопкой медных пластин.

Но Войта обольщался, думая, что натяжение поля будет убывать пропорционально квадрату расстояния от источника… Поле вокруг прибора распределялось совершенно не так, как вокруг тела чудотвора.

Сначала Войта делал измерения и удивлялся, почему они не всегда совпадали с ожидаемым результатом, и только через несколько часов понял, что дело не в магнитоскопе…

Одного листа бумаги не хватило, чтобы нанести на него карту измеренных значений, и Войта попытался склеить несколько листов свечным воском, но лишь испортил бумагу – к ней перестали приставать чернила. Эта досадная мелочь неожиданно привела его в бешенство – он потребовал у слуги обычного столярного клея, но тот растерялся, пообещал отыскать клей, вернулся через четверть часа (Войте они показались вечностью!) и, довольный собой, объявил, что клей сварится через три часа.

Войта не хотел ставить Глаголена в известность о начале опытов (хотя слуга наверняка докладывал хозяину о каждом шаге Войты), а попросить о чем-то и вовсе считал для себя невозможным. А потому выругался и едва не швырнул в слугу настольной лампой. Тот исчез за дверью, но вернулся через минуту – в руках у него были свернутые трубкой большие листы бумаги и пузырек с отличным мездровым клеем. Будто господин Глаголен подглядывал в замочную скважину и только и ждал, когда его помощь Войте потребуется!

День клонился к вечеру, света настольной лампы давно не хватало, и Войта потребовал зажечь все свечи в кабинете. Перепуганный слуга исполнил его пожелание с поспешностью.

Карту измерений Войта делал всю ночь, до рассвета, постепенно расширяя круг. Но так и не понял закономерности, а потому не остановился. Не сразу стало ясно, что «правильно» поле ведет себя только на концах металлического стержня – и Войта сумел рассчитать степень магнетизма в этих точках, – но дальше дело существенно осложнялось. До ужина картина не прояснилась, но Войта, как всегда, не чувствовал времени и усталости. Он привык работать именно так, наскоком, одержимо, даже если решение задачи требовало месяцев, а не часов, – мало спал, плохо и не каждый раз ел и не замечал ничего вокруг себя.

Через двое суток, на самом интересном этапе, его свалил сон – Войта подозревал, что в стакан горячего молока, поданного на завтрак, лекарь добавил своих успокоительных трав, потому что сон этот был черным и пустым, а проснувшись посреди следующей ночи, Войта ощущал муть в голове и тяжесть во всем теле.

На втором большом листе он начертил изолинии натяжения поля, и картинка вышла логичной, прояснила наличие двух полюсов, создаваемых прибором, но их суперпозиция могла быть описана только с помощью предельного исчисления, а не простой алгебраической формулой. Впрочем, одного предельного исчисления для этого тоже было мало, ведь речь шла не только о числах, но и о направлениях действия поля, разных в каждой точке. В случае суперпозиции полей двух чудотворов задача была значительно проще, но воображение уже нарисовало Войте картинку – единое поле, создаваемое множеством чудотворов…

Он перерыл книжные полки в поисках трудов по механике, где рассматривалось направление действия сил и их координатное сложение в рамках метода исчерпывания, – не хотел заново изобретать колесо. Не нашел и уселся рисовать классические способы сложения несущих – держа перед собой открытую книгу Глаголена по предельному исчислению.

Задача, изначально представлявшаяся простейшей, проявилась перед ним во всей своей полноте и перспективе – речь шла не о формуле, а о прорыве в области естествоведения, о количественном описании энергетического поля не в частном, разделенном, а в общем, непрерывном случае. И, понятно, с наскока она не решалась.

Глаголен явился к Войте сам, через две недели. Но к тому времени Войта был настолько погружен в работу, что приход мрачуна не вызвал у него желания пререкаться. В Славлене ему не с кем было обсудить свои исследования, разве что иногда он отвечал на вопросы учеников да рассуждал вслух в их присутствии. Глаголен бегло просмотрел черновые наброски Войты, долго изучал изолинии натяжения поля, глянул, на каких страницах открыты разложенные на столе книги. И, присев за стол, спросил:

– Ты собрался самостоятельно создать теорию предельного сложения несущих?

– Мне ее не хватает, – ответил Войта, не поднимая головы от своих записей.

– У меня есть некоторые черновые наброски, еще не систематизированные. Вот, гляди. – Он забрал у Войты перо и немного поправил его рисунок. – Легче?

Войта поднял глаза, пораженный простотой, с которой из исправленного рисунка делались выводы…

– Не смотри с таким удивлением, я шел к этому не менее пяти лет. Жаль, в моих черновиках тебе будет трудно разобраться…

Осень 101 год до н.э.с.

Они спорили до крика, а однажды подрались: Глаголен ткнул Войту носом в книгу – в прямом смысле, – Войта в ответ, едва выпрямившись, перевернул страницу и надел открытую книгу, будто маску, Глаголену на лицо. Глаголен ответил пощечиной, Войта выломал ударившую руку, уложил Глаголена грудью на стол и трижды приложил лбом к написанной в книге формуле. Глаголен извернулся и врезал Войте по ногам тяжелым набалдашником трости – исключительно с тем, чтобы, освободившись, перевернуть страницу назад и обрушить открытую книгу Войте на голову…

Опомнились они нескоро, но когда на шум в лабораторию подоспела охрана, то застала обоих ученых хохочущими и утирающими слезы с глаз.

– Я должен был предположить, что сын наемника окажет мне достойное сопротивление, – выговорил наконец мрачун.

– У меня большой опыт – отец прикладывал меня носом к открытым книгам с завидным постоянством. Лет в четырнадцать я начал сопротивляться.

– Ты и в детстве был таким же упрямым ослом?

– Ничуть не более ослом, чем вы сегодня.

Они имели множество совместных трапез (на краешках лабораторного стола, заваленного бумагами и книгами), и вместе пили вино (между делом прихлебывая его из стаканов), и даже вместе спали, Войта – уронив голову на стол, Глаголен – откинувшись в кресле во время пространной тирады, неожиданно прерванной.

Войта из окна смотрел на световые представления, собиравшие публику со всех концов Обитаемого мира, но восхищался не разноцветьем огней, а механикой их безупречно сложного движения. И зажигал в лаборатории солнечные камни, горящие гораздо ярче свечей.

Он привык в ветреные дни подниматься на самый верх башни и оттуда выходить в межмирье одновременно с Глаголеном.

Да, в башне Глаголена в самом деле были собраны заспиртованные уродцы, человеческие органы (включая сердца), люди без кожи, люди с разобранными мускулами, люди в продольных разрезах, человеческие кости и целые скелеты, но медицина Войту не интересовала – он находил ее дисциплиной далекой от истинной науки, так же как и герметичную антропософию. Гораздо больше его занимали перспективы создания энергетической модели двух миров, и он надеялся от трехмерной теории сложения несущих когда-нибудь перейти к многомерной.

В простеньком опыте с созданием энергетического поля при помощи электрических сил ему виделась идея описания различных полей и их сродства, а то и единой их природы.

Прошел год, теория предельного сложения несущих двигалась вперед, усложнялась и расширялась – упрощая числовое описание любого (!) энергетического поля. У Войты из головы выветрились идеи о тайнах чудотворов – теоретические его изыскания ставили на одну ступень и способности чудотворов, и свойства мрачунов, и электрические явления, и природный магнетизм. Он, пожалуй, уже согласился с Глаголеном: незачем черпать энергию Исподнего мира ради того, чтобы двигать магнитные камни, – для этого есть много других способов. И Глаголен в свою очередь был согласен с тем, что притеснение чудотворов рано или поздно пагубно скажется на равновесии между мирами.

В тот осенний день на башне было особенно промозгло и сумрачно, и Войта не ожидал, что Глаголен начнет столь важный разговор именно там. Но, видно, мрачуна вдохновлял ветер…

– Мы оба успели забыть о том, что ты являешься моей собственностью. Или я ошибаюсь и ты никогда не забывал об этом?

– По-честному, сейчас мне все равно, – усмехнулся Войта.

– И тем не менее… Теперь я не считаю нужным удерживать тебя силой. Ты волен покинуть мой замок и вернуться в Славлену, к своей семье. Можешь считать это платой за свой вклад в науку.

– Это же не ваша наука, – пожал плечами Войта. – Почему же вы решили расплатиться за вклад в нее своим имуществом?

– Если бы никто не жертвовал своим имуществом ради науки, ее бы не существовало.

– Слушайте, Глаголен, вы же прекрасно знаете, что я никуда не уйду. Во всяком случае пока. Зачем эти красивые широкие жесты?

Мрачун рассмеялся.

– А ты немного поумнел. Мне казалось, мои хитрости работают потому, что ты не умеешь их распознать.

– Некоторые ваши хитрости я в самом деле не умею распознать. Например, зачем вы третьего дня оставили включенным электрический элемент? Чтобы я сравнил силу электрического удара с ударом чудотвора?

– Я уже говорил, что не намерен оправдываться, – проворчал мрачун. – И ты ничуть не лучше: кто пролил кислоту на каменный пол и не подумал ее вытереть? Я лишился домашних туфель.

– Ну я-то точно не имел в этом никакого умысла.

– Поверь, я тоже. Ты совершенно, безукоризненно невыносим! Ты ведешь себя как глупый избалованный ребенок! И я безропотно терплю тебя целый год, чего на моем месте не выдержал бы ни один человек.

– А, так это вы меня выгоняете? – рассмеялся Войта.

– Нет, напротив. Я предлагаю забрать в замок твою семью.

– Это что-то вроде бесплатного приобретения еще четверых чудотворов?

Они стояли рядом и не смотрели друг на друга, более того – Глаголен обращал лицо к ветру, а не к собеседнику, а потому влепил Войте пощечину с разворота. Получилось довольно ощутимо.

– Я понятно объяснил? – равнодушно переспросил мрачун.

– Вполне, – ответил Войта. – Для вас оскорбительно подозрение в корыстных мотивах. Если, конечно, я более не ваша собственность, которую можно наказать в любое время по своему усмотрению.

– Я часто тебя наказывал?

– Вполне достаточно для того, чтобы я потерял способность к энергетическому удару. Или это были не вы?

– Об этом мы уже говорили, и оправданий от меня ты снова не дождешься. – Глаголен помолчал. – Признаться, врезать тебе как следует мне хотелось с первой нашей встречи в лаборатории. Но тогда ты бы неверно это истолковал.

– Так сильно хотелось, что ради этого вы решили меня освободить?

– О, Предвечный! Я знал, что за моим жестом доброй воли последует каскад оскорбительных колкостей, но надеялся, что ты быстрей исчерпаешь их запас.

– Да ладно вам, Глаголен. Я рад, едрена мышь, неужели не видно?

– Разумеется видно! Мотивы твоих слов и поступков примитивны и очевидны любому мало-мальски наблюдательному человеку. Что и позволило мне свободно управлять тобой в течение этого года. И я вовсе не ждал, что ты рассыплешься в благодарностях и начнешь целовать мне руки.

– А вам бы этого хотелось? – Войта расплылся в глумливой улыбке.

– Сейчас я врежу тебе по второй щеке. Впрочем, это будет абсолютно бессмысленный шаг, потому что ты не считаешь пощечину ни оскорблением, ни позором, как всякий плебей. В моем кругу этот позор принято смывать кровью.

– В моем кругу за это принято давать сдачи, чаще всего – кулаком в зубы. Не испытывайте судьбу, никакой кровью позор драки с плебеем вам не смыть. Вы, конечно, можете призвать на помощь стражу и примерно плебея наказать – не потому, что он в вашей собственности, а просто по праву сильного, – но это будет лишь месть, позор она не смоет.

– Безукоризненно невыносим… – вздохнул Глаголен. – Так что насчет твоей семьи?

– Вы хотите, чтобы мои дети прыгали по кабинету, когда я занят расчетами? А жена зажигала мне свечи и подавала ужин в постель вместо Лепы?

– Ты глупое, беспомощное, недоразвитое и безалаберное существо, Воен. Ты не способен жить без того, чтобы кто-нибудь не управлял твоей жизнью в самых примитивных ее аспектах, как то: есть, спать, мыться, брить бороду и стричь ногти. Не говоря о материальной стороне твоего существования. Если бы рядом не нашлось людей, способных об этом позаботиться, ты бы умер от голода и уморил семью. Я положу тебе ренту, которая позволит вести образ жизни, приличествующий твоей образованности. Кроме этого, я готов понести расходы на образование твоих сыновей, и это образование превзойдет Славленскую школу экстатических практик. Твоя дочь получит приличное воспитание и соответствующее ему приданое, а жена возьмет на себя обязанность распоряжаться деньгами и прислугой.

– Это вы меня сейчас заново покупаете, Глаголен?

– Нет. Это я воздаю должное таланту ученого, который в противном случае погубит себя с упрямством и глупостью осла. Ренту тебе будет приносить земельный надел, и при желании ты можешь переселиться на собственную землю или переселить туда семью. Ты также волен продать эту землю или перебраться в Славлену, если сочтешь нужным. Но мне бы этого не хотелось, мне кажется, в одной упряжке каждый из нас добьется большего. В данном случае речь идет не о суперпозиции, а о синергизме.

Ладна прижималась щекой к его груди, робко и судорожно гладила его плечи – будто не верила происходящему, боялась и спугнуть, и упустить. И флигель у подножья башни, отремонтированный к их приезду, разглядывала как личное достижение Войты, не богатством восхищалась, а его способностью дать ей это богатство.

Дети стояли чуть в сторонке, забыли и смущались отца. Маленькая Румяна осмелилась и дернула мать за юбку.

– Мамочка, мы будем жить в этом прекрасном доме?

Ладна будто опомнилась:

– Дети, обнимите отца. Поблагодарите за то, что он для вас сделал. Ну же, что ты стоишь, Юкша?

Старший сын шагнул к Войте, потупив глаза. Сколько ему уже было? Лет восемь? Девять? Войта не мог припомнить, в каком году он родился.

– Это правда, что ты предал чудотворов? – Сын вскинул голову. Что-то знакомое увидел Войта в его глазах, в сжатых губах, выдвинутом вперед подбородке…

Ладна ахнула, дернула пацана за челку, принялась смешно ругаться – и при этом будто невзначай прикрыла сына собой. От Войты. Войта отодвинул ее в сторону и взял мальчишку за подбородок, посмотрел ему в лицо. Тот глаза не опустил, хотя на дне его взгляда и плескался страх…

– Мой отец за такую дерзость избил бы меня в кровь, – усмехнулся Войта.

– Мой дед тоже… – вздохнул мальчишка.

Войта рассмеялся и потрепал сына по щеке.

– Я не знаю, предал ли я чудотворов. Наверное, нет. Я занимаюсь теорией предельного сложения несущих. Думаю, более всего она пригодится чудотворам.

Флигель, к радости Войты, не был чересчур роскошным (ну разве что по меркам их славленского дома), с множеством небольших уютных комнат, которые отапливались системой дымоходов башни. Разглядывать убранство нового жилища ему быстро наскучило, и он незаметно оставил Ладну и детей предаваться этому занятию, направившись в лабораторию Глаголена.

– Ты не пробыл с семьей и часа, – заметил тот, увидев Войту на пороге.

– И что?

– Ничего. Я нашел ошибку в твоих рассуждениях о зависимости степени поля от времени.

– Там нет никакой ошибки.

– Там есть ошибка, и ошибка грубая.

– Едрена мышь, там нет никакой ошибки!

– Повтори это еще раз, если у тебя нет других аргументов.

Ладна в постели всегда бывала ласкова, и Войта вспомнил, как скучал по ее ласке, снова ощутил вину перед ней – за то, что сбежал, что не пришел к ужину (доказывая Глаголену свою правоту). Вдыхал ее запах, мял ее так и не ставшее пышным тело, которого она всегда стыдилась. И уснул, едва насладившись ею. Чувствовал сквозь сон, как она гладит его по спине, перебирает волосы, целует плечи и шею, трется щекой о его щеку. И даже пробовал ей ответить, повернулся лицом, обнял – но снова заснул, уткнувшись носом ей в грудь, будто младенец. Она гладила и целовала его до утра, во сне он был счастлив этим. И, проснувшись, хотел взять ее снова, но она застыдилась света, испугалась прихода детей или прислуги – новый дом казался ей непредсказуемым. В результате мысли о жене весь день мешали Войте сосредоточиться.

За месяц Юкша перессорился и передрался со всеми мальчишками в замке, коих было человек двадцать, не считая совсем маленьких и совсем взрослых.