Kitabı oku: «Убийство ради компании. История серийного убийцы Денниса Нильсена»
© Сергеева А.В., перевод на русский язык, 2021
© Издание на русском языке. ООО «Издательство «Эксмо», 2021
* * *
Посвящается Хуану Мелиану
и Берил Брейнбридж,
а также Дэвиду Ральфу Мартину.
Теперь я знаю, что виноват и должен быть наказан.
Что бы суд ни решил, я определенно этого заслуживаю.
Д. Э. Нильсен, 13 апреля 1983 года
Предисловие к переизданию от 2017 года
Больше тридцати лет прошло с суда над Деннисом Нильсеном в 1983 году и с издания этой книги двумя годами позже. С самого начала он казался мне непостижимо порочным человеком (помню, одна женщина в рядах присяжных смотрела на него с явным недоверием, не в силах увязать в голове образ бюрократа на скамейке подсудимого и рассказ о его преступлениях): его обвиняли в шести убийствах и двух попытках убийства. Обвинений могло быть больше, если бы человеческие останки не превратились в пепел и не смешались с землей и личности других погибших удалось бы установить. 4 ноября присяжные с перевесом десять к двум вынесли вердикт, признав Нильсена виновным по всем убийствам и одной попытке убийства – по другой попытке к согласию они так и не пришли. Судья Крум-Джонсон приговорил Нильсена к пожизненному заключению, с рекомендацией не менее двадцати пяти лет срока. Гораздо позже в Министерстве внутренних дел было принято политическое решение никогда не выпускать его на свободу.
Мое собственное участие в деле началось почти сразу же после ареста Нильсена. Как и все остальные, я прочитал об этом в утренней газете, и особенно мое внимание привлекло замешательство полиции во время его допроса. Все их изначальные доказательства против него были предоставлены им самим в течение нескольких дней допроса. Им не пришлось выманивать у него информацию хитростью: он попросту не прекращал говорить. Они выбрали дружелюбный подход, поставляя ему сигареты и слушая его неустанные признания. Стало ясно, что кто-то должен написать о его преступлениях и суде над ним, и я подумал, что, возможно, я мог бы попробовать: все его жертвы были мужчинами, и могла потребоваться гомосексуальная чувствительность, чтобы докопаться до источника его расстройства. У меня не имелось опыта в подобных делах, поскольку предыдущие мои книги касались французской литературы и истории аристократии. Но я написал Нильсену, пока он ожидал суда в тюрьме Брикстон (наивно не зная, что так нельзя), сказав в письме, что буду рад возможности проанализировать его случай, но не стану этого делать без его сотрудничества. Это правда: простой пересказ событий лишь по описаниям таблоидов не имел бы смысла. Первое полученное от него письмо начиналось довольно тревожно: «Дорогой мистер Мастерс, я возлагаю бремя моей жизни на ваши плечи».
За этим последовали восемь месяцев переписки. По меньшей мере трижды в неделю я получал от него письмо, написанное мелким почерком на тюремной бумаге для заметок, что демонстрировало его желание не тратить лишнего пространства, и, предположительно, эти письма одобряла сперва тюремная цензура. Мои ответы ему носили более свободный и успокаивающий характер. Кроме того, каждые несколько недель мне приходило разрешение на визит, позволявшее мне посещать большую комнату, где все заключенные собирались для часовой встречи с друзьями и родными. Мы с Нильсеном садились напротив друг друга за квадратный деревянный стол, на котором стояла пепельница. Я заметил, что другие заключенные приветствовали его без всякой враждебности или страха: он помогал им сочинять письма домой. Пока длился суд, в конце каждого дня меня отводили в его подземную камеру. И, наконец, он исписал пятьдесят тюремных тетрадей своими размышлениями – не только о своих преступлениях, но также о политике, литературе, о своем детстве и армии, об упреках в сторону организации современного общества. Зная, что всегда есть риск попадания этих записей не в те руки, он поместил в них одну леденящую душу историю, столь претенциозную, что она, по его замыслу, наверняка пришлась бы по вкусу редакторам желтой прессы. Но эта история никуда так и не просочилась.
Разумеется, весь этот эксклюзивный доступ нес с собой и дополнительную ответственность. Во-первых, это касалось непредвзятого изложения правды. С вопросом виновности разбираются судьи и присяжные, писатель же имеет дело с интерпретацией фактов. Я начал работать над этой книгой задолго до суда, используя предоставленные Нильсеном материалы и полицейские архивы, и очень скоро понял, что ответственность моя лежит и перед читателями. Важно было избегать слишком субъективных прилагательных («отталкивающий», «отвратительный», «ужасающий» и так далее), потому что моя работа – не в том, чтобы склонить читателей к определенному мнению. Я должен был рассказать, что случилось, а уж читатели сами добавят к этому собственные суждения. Я лишь исполнял роль записывающего устройства, а не оценивал рассказанное с точки зрения моральной нравственности. Нильсен и сам говорил про себя: «Я обычный человек, судьба которого приняла неожиданный поворот». Прочтя его историю, читатели сами решат, прав был Нильсен или нет. Даже он сам говорил порой, что озадачен всем произошедшим. По его словам, он надеялся, что я сам смогу рассказать ему, что именно с ним случилось. И действительно, частично в мои обязанности входило объяснить все как можно лучше.
Скрытая опасность такого сотрудничества заключалась в том, что я мог невольно стать его сообщником – многие полагали, что это неизбежно. Естественно, я таковым не стал, потому что полностью осознавал этот риск и очень быстро научился избегать слов, которые можно использовать против меня. Моя цель была не в том, чтобы «понять убийцу» (что можно счесть за сочувствие ему), скорее я должен был «понять, что случилось и почему» – такая формулировка звучит более безопасно и нейтрально. Разница здесь кажется незначительной, но она важна, если необходимо избежать чужих обвинений.
Другое слово, от которого я решил отказаться, – это слово «злой». Это оккультное слово, не имеющее точного или измеримого значения, которое часто является просто отговоркой, чтобы не раздумывать над предметом разговора слишком долго. По сути, оно означает попросту «я не знаю» и, следовательно, не должно входить в лексикон писателя. Я был искренне потрясен, услышав это слово из уст судьи в его кратком резюмировании судебного процесса: подобное оценочное суждение заслуживает цензуры.
И все же какие-то слова мне пришлось найти, чтобы объяснить загадку моральной деградации Нильсена. В одной из наших с ним бесед я сказал ему: рассуждая логически, я понимаю, что способен убить человека, хотя и надеюсь, что этого никогда не произойдет. В конце концов, в сражении это практически обязательное условие, в гневе – это постоянный риск. Но я никак не мог себе представить, что после убийства он мог спокойно расчленять трупы, разрезать их на куски и смывать их в унитаз. Его реакция последовала незамедлительно и несколько меня встревожила. «Что-то не так с вашей моралью, если вас больше беспокоит мой способ избавления от тел, чем сами убийства, – сказал он. – Для меня гораздо худшим преступлением является выдавить из человека жизнь: труп – всего лишь вещь, он не может чувствовать боль и страдать. Ваш моральный компас сломан». Это заставило меня задуматься. Разумеется, определенная логика в его словах есть. Но Нильсен не видел, не чувствовал, что люди – это нечто большее, они создания с воображением, которое позволяет им – или скорее побуждает их — чтить и уважать то, что когда-то было вместилищем жизни. Для него же такая концепция казалась совершенно чужеродной.
С тем же безразличием к эмоциональной подоплеке своих действий и слов он однажды сказал мне: «Знаете, вы бы удивились, какой тяжелой может быть человеческая голова, если поднять ее за волосы». Этот человек был способен приготовить себе утром завтрак, намазать маслом тост и тут же сбавить огонь на конфорке, где стояла кастрюля с варившейся в ней головой его последней жертвы. И прежде чем пойти гулять с собакой, после этого он все еще мог спокойно съесть свой тост. В совершенных им убийствах всегда чувствовался отблеск этой моральной смерти: он прекрасно знал, что поступал неправильно, но не понимал, почему это важно, почему люди реагировали на его поступки так бурно.
Чуть менее очевидным проявлением его эмоциональной отстраненности было то, что он не осознавал, какие страдания причинит его матери рассказ о его преступлениях, просочившийся в прессу. За неделю до суда я отправился в Шотландию, чтобы навестить ее и подготовить ее к бедствию, которое в ближайшие пару дней обрушится на ее скромный дом. Опыт вышел довольно болезненный, хотя она сделала все возможное, чтобы создать уютную атмосферу – приготовила для меня роскошный ужин и сплетничала о том, как в детстве Деннис заботился о своих ручных птицах. Пропасть между матерью и сыном меня поразила.
На суде психиатры сцепились из-за противоречащих друг другу определений. Одни говорили, что Нильсен страдал от «расстройства личности», не объясняя при этом, что могло изначально его «расстроить». Если бы на суд пригласили священника, он бы заявил, что причина кроется в «происках дьявола» – снова оккультное, но отнюдь не исчерпывающее объяснение.
Нильсен сказал мне, что его удивляет такой интерес публики к его мрачному делу и то, как много об этом говорили, хотя и с осуждением. Меня тоже часто обвиняли в излишней «заинтересованности» – это слово я также предпочел не использовать. Интерес подразумевает отказ от размышлений: вы словно позволяете нежелательным эмоциям запечатлеться в памяти. У меня же хватает и своих воспоминаний, и добавлять к ним лишний груз я не собирался. Полиция, что необычно, согласилась показать мне сделанные ими фотографии. В их коробке хранилось больше ста фотографий – каждая из них еще более неприятная, чем предыдущая. Мне велели сказать «стоп», когда с меня будет достаточно. Я просмотрел около двенадцати и больше не смог. Эти фотографии никогда не стереть из моей памяти, и в старости, вероятно, они будут являться мне в кошмарах.
Оглядываясь назад, теперь я понимаю, что именно парадоксы и противоречия беспокоили меня в этом деле больше всего. Я больше не верю в утверждение Нильсена, что, мол, он и сам не знал, что именно заставило его стать убийцей. Теперь я думаю, что он наслаждался процессом и получал от него удовольствие. Почему он наслаждался подобными вещами – вопрос другой. Отсутствие у него морали не является достаточным объяснением. И все же, когда я обнаружил письмо арендодателям по поводу засора в канализации, я немедленно узнал характерный почерк Нильсена. Сантехники пришли и нашли в канализации человеческие останки. Убийца сам организовал свой арест.
На протяжении почти десяти лет после его приговора я продолжал раз в два месяца навещать его в тюрьме. За это меня не единожды упрекали. Делал я это по очень простой причине: он открыл мне свои воспоминания и свою душу, предоставив мне материал для написания этой книги. Я не мог после этого просто сказать: «Спасибо, но теперь ты сам по себе». Суд решил его судьбу, я же остался верен своей.
Пролог
Во многом эту книгу было очень тяжело писать, и, без сомнений, некоторые сочтут ее весьма неприятной для чтения. Деннис Эндрю Нильсен, чья жизнь началась совершенно обыденно в рыбацкой деревушке в Шотландии, в возрасте тридцати семи лет сознался в добровольном убийстве пятнадцати человек – это рекордное количество жертв для серийного убийцы во всей криминальной истории Британии. В этой книге я пытался рассказать о том, как такая катастрофа могла произойти.
Суд уже разобрался с Нильсеном, приговорив его к пожизненному заключению. В этом мало утешения для родственников погибших, которые теперь вынуждены будут до конца жизни задаваться вопросом: почему их сыновей убили, не дав им даже шанса противостоять жизненным трудностям по-своему? Неужели только для того, чтобы утолить нездоровые потребности незнакомца, который, как постановил суд, даже не был безумен? Учитывая это, никакой моральной двусмысленности в его преступлениях быть не может.
Подробно изучив жизнь и поведение Нильсена, его эмоции и мысли, мы можем попытаться хотя бы частично приоткрыть завесу этого темного и загадочного аспекта человеческого разума. Во всяком случае, именно в этом заключается моя цель. Любая неверная интерпретация фактов здесь будет полностью на моей совести.
Описывая биографию Нильсена, я постарался создать его портрет как личности еще до того, как он встал на путь преступлений, в надежде, что кто-нибудь сможет вычленить из него ключевые детали его жизни, которые могут указывать на скрытый внутренний конфликт. Поскольку биограф должен выбирать, что именно включать в книгу, я решил особо подчеркнуть эти «ключевые детали», которые в свое время остались незамеченными или казались неважными, но приобрели важность в ретроспективе. Только в главах 6 и 7 я перехожу к рассказу о самих убийствах и об избавлении от тел. Затем идет глава о поведении Нильсена в тюрьме Брикстон в ожидании суда, рассказ о самом суде в здании Олд-Бейли и последняя глава, в которой предлагаются различные возможные объяснения этой ужасной трагедии с психиатрической, философской и теологической точек зрения. В заключение я привожу собственное любительское объяснение.
Я старался не возмущаться и не оправдывать его и, несмотря ни на что, оставаться объективным. Я осознаю, что такая цель труднодостижима из-за двух аспектов. Во-первых, я очень хорошо узнал Нильсена за восемь месяцев до его суда, и личный контакт вполне мог неизбежно повлиять на мое к нему отношение; я могу только надеяться, что, зная об этой опасности заранее, я сумел ее избежать. Во-вторых, мой рассказ о жизни Нильсена по большей части основан на его собственных словах и размышлениях, записанных для меня во всех подробностях в его тюремной камере. При любой возможности я старался подтверждать рассказанное им из других источников информации, и в книге есть довольно большие части (например, главы 2 и 10), которые никак не связаны с записями самого Нильсена. Кроме того, несмотря на полную и подробную информацию с его стороны, он не контролировал итоговый текст, так что я мог свободно отбрасывать какие-то фрагменты, расширять их, оценивать их со своей точки зрения и делать собственные выводы.
Сотрудничество Нильсена, я думаю, было скорее преимуществом, чем ограничением. Весьма необычно для убийцы говорить о себе так откровенно и подробно. В девятнадцатом веке Ласнер1 поделился кое-какими откровениями о своих мотивах на бумаге. Дюссельдорфский садист, Петер Кюртен2, открыто говорил с доктором Карлом Бергом в 1929 году, и записи их бесед также появились в небольшой книге. Позже американский убийца Тед Банди размышлял о своих преступлениях (хотя и продолжал настаивать на своей невиновности) перед двумя журналистами. Относительно недавно Флора Рета Шрайбер подробно изучила дело Джозефа Каллингера3 в своей книге «Обувщик». Но Нильсен был первым убийцей, предоставившим утомительно детальный архив своих собственных размышлений. Его тюремные дневники являются уникальным документом в истории криминального убийства и позволяют нам заглянуть в разум преступника. Он знает, что некоторые его откровения настолько честные, что могут вызывать ужас, но стоит задуматься: смогли бы мы без этих откровений когда-нибудь определить, что за силы столь чудовищно исказили его эмоциональное восприятие окружающего мира? А если мы не можем определить этого, то нам остается лишь горький вывод: любой человек становится убийцей лишь случайно.
Множество людей помогли мне в работе над этой книгой, и всем им я выражаю свою благодарность. Мать Денниса Нильсена, миссис Скотт, терпеливо делилась со мной своими размышлениями на эту болезненную тему, а его отчим, Адам Скотт, служил для нее источником силы (а заодно и для меня). Два адвоката Нильсена, Рональд Мосс и Ральф Хаимс, были всегда вежливы со мной и помогали мне даже тогда, когда сами находились в затруднительном положении. Детектив старший интендант Чемберс и детектив главный инспектор Джей обеспечили меня своим сотрудничеством и поддержкой. Колин Уилсон поделился со мной своими символическими идеями на тему убийства и указал мне на несколько полезных книг. Персонал Библиотеки Британской медицинской ассоциации был неизменно отзывчив. Хуан Мелиан слушал отрывки из моего текста в течение многих часов, внося полезные предложения. Мой агент, Джасинта Александер, безустанно работал, чтобы воплотить проект в жизнь, а мой редактор, Том Машлер, сдерживал мои излишние порывы и постоянно предлагал возможные улучшения, некоторые из которых я с благодарностью принял; если я не принял других, то, подозреваю, сам же многое от этого потерял. Профессор Джон Ганн и доктор Памела Тейлор оказывали мне большую помощь в нахождении специфических журналов по медицине, а профессор Роберт Блугласс и профессор Кейт Уорд любезно делились со мной советами. За неиссякаемую поддержку я хотел бы также поблагодарить Майкла Блока, Селину Хастингс, Йена Ромера, Стивена Тумима и Берил Брейнбридж.
Также я хотел бы выразить благодарность мистеру Шатто и мистеру Уиндусу, а также мисс Айрис Мердок за разрешение процитировать один абзац из ее «Ученика философа».
Другие пожелали остаться анонимными – психиатры, социальные работники, друзья. Моя благодарность им ничуть не меньше, хоть и выражена коллективно.
Брайан Мастерс, Лондон, 1984 год
Глава 1
Арест
В северной части Лондона находится Масвелл-Хилл, район респектабельный и спокойный. Населен он в основном представителями среднего класса, а потому жизнь в нем протекает тихо и до ужаса безмятежно. Ничто не нарушает привычную рутину: никаких акций протеста на улицах, никаких забастовок, и даже полицейскую сирену здесь можно услышать крайне редко. Обитатели Масвелл-Хилл каждое утро садятся в свои машины, едут на работу в центр города, а вечером возвращаются домой, где жены готовят им ужин. Иногда они позволяют себе насладиться бутылочкой джин-тоника или с гордостью упомянуть о том, что разбираются в вине лучше среднестатистического посетителя супермаркетов. Выходные они проводят, копаясь в саду – это любимое занятие местных жителей. Как можно понять из названия, район расположен относительно высоко в холмах, где вдоволь солнца и свежего воздуха: оттуда открывается чудесный вид на Лондон. Дороги здесь неровные, виляют то вверх, то вниз, отчего их избегают велосипедисты, зато высоко ценят любители ленивых пеших прогулок. Несколько улиц названы в честь садов. Одна из таких улиц, Крэнли-Гарденс, делит имя с целым кварталом в Масвелл-Хилл и на картах считается центральной. Улица эта длинная и довольно широкая, живописная и нарядная. Легко представить детей, прыгающих здесь вдоль обочины через скакалку, вот только матери в Масвелл-Хилл не разрешают своим чадам играть на улице.
Дома на Крэнли-Гарденс построены еще до Первой мировой: стильные, с остроконечными крышами, часто соединенные с соседями общей стеной. В основном их красят в белый с небольшими вкраплениями других цветов. От проезжей части дома отгорожены прелестными аккуратными садами, которые будто бы ненавязчиво соревнуются друг с другом за звание наиболее привлекательного. За одним исключением. Сад возле дома № 23 выглядит ужасно запущенным: мрачный, темный, без единого яркого пятна, сплошь опутанный разросшимися сорняками. Даже одуванчик вряд ли смог бы пробиться здесь к свету. Да и сам дом отличается от своих собратьев: он выкрашен в бело-голубой, однако кажется грязным и потрепанным. Ему недостает очарования, присутствующего у соседних домов того же размера и формы. Он выглядит неухоженным и забытым.
И хотя большинство зданий на Крэнли-Гарденс до сих пор служат в качестве уютных семейных гнездышек, как и было задумано изначально, дом № 23 отличился и тут. К началу 1983 года он уже давно принадлежал некой индийской женщине, проживающей где-то в Нью-Дели и не видевшей этот дом с самого момента покупки. Дом был разделен на шесть съемных комнат. Управлял им мистер Робертс из фирмы «Эллис и Ко», риелторской конторы с улицы Голдерс-Грин-Роуд. Жильцы здесь сменялись так часто, что и арендодательнице, и риелторам они со временем стали совершенно безразличны: этим домом никто не гордился, а значит, и не следил за его состоянием. На ветхой лестнице облупилась краска и не работали лампочки, которые никто и не думал заменить, так что зимой по ней приходилось подниматься со своим фонариком.
В феврале 1983 года в доме № 23 на Крэнли-Гарденс обитали пять человек. Две комнаты на первом этаже занимали Фиона Бриджес, работавшая в пабе «Роял Оак» на улице Сент-Джеймс-Лейн, и ее любовник Джим Оллкок, строитель. Мисс Бриджес поселилась там с лета 1982-го, мистер Оллкок же присоединился к ней несколько месяцев спустя. По соседству с ними расположились Вивьен Макстей, стоматологическая медсестра из Новой Зеландии, и Моника Ван-Рутт, молодая социальная работница из Голландии. Их комната была зажата между двумя другими, поскольку еще одну комнату Фиона присвоила себе после отъезда последнего ее съемщика. Моника и Вивьен переехали сюда двадцать восьмого декабря 1982 года, так что находились в доме всего пять недель.
На втором этаже никто не жил, и какое-то время он пустовал, а вот на чердаке, где имелись кухня и ванная, поселился государственный служащий с собакой. Он находился в этом доме дольше всех остальных, уже около года, но соседям о нем мало что было известно: общались они не слишком часто. Джим Оллкок впервые увидел его только спустя два месяца после своего заселения. Моника и Вивьен однажды поднялись к нему на чердак, чтобы поболтать за чашкой кофе, что было весьма необычно, однако особой дружбы из этого так и не вышло. Судя по письмам для «Деса Нильсена», которые оставляли в коридоре первого этажа, они решили, что его имя «Дезмонд», но не потрудились уточнить. На самом же деле его звали Деннис Эндрю Нильсен, и он работал администратором в одном из кадровых агентств Лондона. Сам он предпочитал, чтобы его называли Дес. Собаку, черно-белую дворнягу с больным глазом, звали Блип. Встретить мистера Нильсена можно было разве что утром, когда он собирался на работу к восьми, или вечером, когда он возвращался с работы в половине шестого, после чего непременно выводил Блип на долгую прогулку, раз уж ей пришлось несколько часов торчать в квартире. Очевидная взаимная преданность человека и собаки вызывала восхищение. Если кому-то становилось жаль этого одинокого, отчужденного человека, у которого, похоже, совсем не имелось друзей, то стоило вспомнить о верной собаке. И все же чувствовалось в Деннисе некое смутное отчаяние.
Деннис Нильсен был высоким и худым мужчиной с темными густыми волосами. Привычка сутулиться и горбить плечи заставляла его казаться ниже, чем на самом деле. Как правило, одевался он в темные брюки, светло-серый твидовый пиджак, синюю рубашку и темно-синий галстук. Всегда опрятный и чистый, он тем не менее не имел привычки щеголять нарядами, судя по скудности его гардероба. Его крайне редко видели в чем-то новом, разве что в холодные месяцы к обычному его костюму добавлялся шарф. Он носил очки без оправы и всегда был чисто выбрит. В свои тридцать семь Нильсен выглядел достаточно привлекательно: похоже, в молодости он считался красавцем. Большой широкий рот с чувственными губами портили только его неровные, коричневатые по краям зубы, когда он смеялся: они навевали мысль о том, что ему неплохо бы посетить стоматолога. Но лишь для эстетической цели – а тщеславием мистер Нильсен не страдал. Казался он вполне искренним и прямолинейным. В отличие от тех, кто избегает смотреть в глаза после нескольких секунд разговора, Деннис Нильсен всегда смотрел прямо на собеседника, словно пронизывая его насквозь. Мало что могло укрыться от его взгляда. Рукопожатие у него тоже было крепкое и честное.
Ничто из этого, конечно, не казалось очевидным для обитателей дома № 23 на Крэнли-Гарденс, буквально ничего не знавшим о замкнутом жильце с чердака. Но его качества были прекрасно известны его коллегам: за восемь лет работы он провел собеседования с сотнями соискателей, где его прямолинейность оказалась как нельзя кстати. Он никогда не увиливал от своих обязанностей – даже наоборот, работал сверхурочно и брал на себя дополнительные обязанности, от которых его менее старательных коллег бросало в дрожь. Похоже, он был практически одержим работой, и некоторые даже задавались вопросом, не пытается ли он заполнить таким образом некую внутреннюю пустоту. Кроме того, недавно он еще и взял на себя дополнительные неоплачиваемые обязанности, связанные с деятельностью в профсоюзе госслужащих, и, казалось, наслаждался этой ответственностью. В любом судебном конфликте против руководства он поддерживал рабочих с пылкостью прирожденного адвоката. Он быстро приобрел репутацию смутьяна, поскольку в своем радении за слабых и обездоленных часто прибегал в судебной полемике к излишней язвительности. Никто не сомневался в его мотивах, только в методах. Он спорил так красноречиво и развернуто, что было почти невозможно что-то ему доказать. Его образованность и способность строго упорядочивать аргументы вызывали восхищение, как и его организаторские таланты. Однако некоторые втайне считали, что он не знает меры: похоже, он не допускал даже возможности компромисса. Позже он назовет себя «монохромным человеком», видящим мир в черно-белом цвете. Славился Деннис Нильсен среди коллег и своим бунтарским, неожиданным и часто весьма забавным чувством юмора.
Никто из коллег не заглядывал к нему в гости на Крэнли-Гарденс. Их попросту не приглашали, а они, в свою очередь, не напрашивались. Дес казался им забавным и умным, но расслабиться рядом с ним не получалось: он не вызывал доверия. Кроме того, он всегда так много говорил о политике и интересах профсоюза, что почти не оставлял места для более личных тем. Так что домой он уходил один. Проходил мимо незнакомцев с первого этажа, поднимался по лестнице к двери на чердак. Обстановка на чердаке выглядела откровенно убого: тесная прихожая прямо перед дверью служила в качестве кухни – возле стены слева стояли плита и раковина. Плита была вся покрыта жиром и копотью, оставшимися от предыдущих жильцов: Нильсен так ее и не почистил. Он никогда не использовал для готовки грязную духовку, только конфорки наверху. Прямо напротив находилась дверь в ванную, где имелось большое квадратное окно, всегда открытое нараспашку. Две двери справа от кухни-прихожей вели в гостиную и спальню. Сам Нильсен жил в спальне: там имелись двухместная кровать, большой телевизор, стереодинамики, несколько плакатов на стенах, растения в горшках и высокая толстая свеча, вся в оплывшем воске. В гостиной стояли два безликих шкафа, ящик в углу и два кресла возле окна. Больше ничего. Ковры покрывали не всю комнату, а лишь небольшую площадку посередине – коричневые, блеклые, с невзрачным узором. Эта комната, похоже, использовалась крайне редко, но обладала одной любопытной особенностью, заметной даже с улицы: окно здесь было всегда открыто. Прохожие часто считали это странным: они не видели курительных палочек, которыми хозяин комнаты время от времени пытался разогнать застоявшийся в ней неопределенный неприятный запах.
В первую неделю февраля 1983 года в доме возникла проблема, сперва коснувшаяся только жильцов, однако последствия ее в итоге разошлись далеко за пределы Крэнли-Гарденс. Первым проблему обнаружил Джим Оллкок, заметивший, что в общем туалете на первом этаже перестал работать слив. Это было в четверг, третьего февраля. Он дважды пытался прочистить засор щелочным раствором, который купил в хозяйственном магазине, но щелочь, залитая в унитаз, с засором не справилась, и сдвинуть его с места палкой тоже никак не получалось. Уровень воды в унитазе поднимался и больше не опускался. Возникла угроза затопления, и на следующий день Джим решил позвонить в «Эллис и Ко».
В пятницу, четвертого февраля, Фиона Бриджес оставила записку, в которой предупреждала Вивьен и Монику не пользоваться унитазом, поскольку на нем могли остаться следы щелочи. Она попыталась воспользоваться соседним туалетом, но заметила: когда в нем смывали, вода в сломанном унитазе поднималась снова. Это было особенно некстати, учитывая, что на выходных к ней должны были приехать погостить родители (а Джиму пришлось бы временно найти другое жилище). В доме, похоже, ни один туалет не работал нормально. Джим позвонил в «Эллис и Ко», где ему дали номер сантехника, Майка Уэлча, который мог быстро приехать и устранить проблему, поскольку он уже бывал в этом доме. В 16:15 Фиона позвонила ему и оставила для него сообщение его жене. Пару часов спустя она столкнулась в коридоре с Десом Нильсеном и спросила его, нет ли у него проблем со смывом в туалете, поскольку у нее случился засор. Он сказал, что никаких проблем у него нет, и поднялся к себе на чердак. Майк Уэлч вернулся домой в 20:30, получил сообщение о вызове в дом № 23 на Крэнли-Гарденс и решил, что займется этим первым же делом в субботу утром. Мисс Бриджес сказали не ждать его до тех пор. В пятницу вечером, решила она, придется как-нибудь обойтись.
Тогда же, в пятницу вечером, у Денниса Нильсена на чердаке возникла проблема другого рода. В одном из его шкафов в гостиной находилось тело молодого человека, которого он встретил восемь дней назад. Нильсен взял большой черный пакет для мусора, разрезал его сбоку, чтобы в него можно было завернуть тело, и разложил его на полу ровно посередине комнаты. Достал из шкафа труп и положил его на пакет лицом вверх. Затем отправился на кухню, взял там длинный нож с коричневой рукояткой, быстро заточил его и вернулся с ножом в гостиную. Встав возле тела на колени, он аккуратно отрезал трупу голову. Пролилось больше крови, чем он ожидал, – она даже запачкала ковер, так что пришлось расстелить еще один пакет таким же образом. Он принес из ванной большую кастрюлю, положил в нее голову, налил туда воды и поставил кастрюлю на плиту. Зажег сразу две конфорки, чтобы кастрюля нагрелась быстрее – не только снизу, но и с боков. В гостиной он передвинул тело с одного разрезанного пакета на другой, а первый подобрал с пола. Немного крови пролилось и на белый коврик в ванной, когда он отнес испачканный пакет туда. Он попытался безуспешно вытереть пятно бумажным полотенцем, потом просто прикрыл их запасным куском коричневого ковра. К тому времени ему уже до смерти надоело всем этим заниматься. Ему захотелось пойти выпить, и он подумал: раз уж впереди целых два выходных, к чему торопиться? Кастрюля на плите яростно вскипела. Он убавил огонь, чтобы голова немного потушилась, позвал Блип и показал ей поводок для прогулки. Собака, разумеется, тут же пришла в восторг. По пути вниз они не столкнулись ни с кем из жильцов.
