Kitabı oku: «Шуты Господа. История Франциска Ассизского и его товарищей», sayfa 2

– Ах, так это был Франческо? Как я могла ошибиться?.. Что же, если таковы правила игры, я сама поцелую вас теперь, синьор Франческо.

– Браво, мадонна, вот это справедливо!.. Франческо, счастливец, – дважды поцеловать мадонну за одно утро!

– Если вы не хотите целовать меня, мадонна, я прощаю вам штраф, – услышал Пьетро голос Франческо. – Упаси меня Бог насильно добиваться поцелуя от женщины.

– Нет, отчего же? Я по доброй воле согласилась играть… Я поцелую вас, синьор Франческо, но только прошу отойти к окну. Я смущаюсь, господа, – загородите нас, пожалуйста, ширмой.

– Ну, это неинтересно! За ширмой мы ничего не увидим. Целуйте его при всех, мадонна! – закричали в комнате.

Застолье. Художник Артсен Питер

– Синьор ведущий, разве есть такое правило, что я должна отдать свой штраф публично? – спросила Лия.

– Нет, такого правила нет. Мадонна может поцеловать Франческо за ширмой, если она того желает, – ответил ведущий.

– В таком случае, прошу вас к окну, синьор Франческо. А вы, господа, несите ширму…

Пьетро, который стоял как раз под этим окном, закрылся ветвями винограда и вжался в стену, чтобы не быть замеченным.

– Вот вам поцелуй, Франческо, – услышал он, и затем наступила довольно длинная пауза. – Ах, Франческо, Франческо, неужели ты мог поверить, что я не узнала твой поцелуй? – шептала Лия. – Он сладок, как мед, он пьянит, как вино, от него замирает дух, как на горных высях. О, мой Франческо, когда же ты придешь ко мне?

– Вечером, если у тебя никого не будет, – отвечал Франческо, и до Пьетро донеслись звуки страстных поцелуев.

– Никого не будет, – прерывисто дыша, сказала Лия. – Я всех прогоню прочь… А сейчас отпусти меня, – твои друзья уже насторожились… О, синьор Франческо, вы большой озорник, – ее голос стал удаляться от окна. – Я отдала вам свой долг, и довольно с вас!

– Счастливец! Два поцелуя мадонны за одно утро! – повторили в комнате.

– Мадонна слишком добра ко мне… Однако утро сменил день, и он несет нам новые заботы. Я должен проститься с вами, мадонна, и с вами, друзья. Мне надо идти в контору, чтобы помочь отцу. Он, верно, заждался меня.

– Да брось ты, Франческо! Каждый день ты в делах! Отдохни сегодня, никуда не ходи, – принялись отговаривать его приятели.

– Нет, веселью час, а делу – время. Прощайте, несравненная мадонна.

– Прощайте, синьор Франческо. Благодарю, что вы посетили мой дом…

Пьетро быстро пошел по улице, чтобы сын не догнал его. На повороте он едва не столкнулся с Клементино, во весь опор бежавшим с корзиной персиков к дому мадонны Лии.

– Простите, синьор, – на бегу пробормотал Клементино, не узнав Пьетро. – Мадонна мадонна! Вот я и вернулся, – я купил вам персики! – во все горло завопил он, еще не достигнув ее дома.

* * *

В конторе Бернардоне было много народу: Пьетро торговал и оптом и в розницу, поэтому к нему приходили как за большими партиями товаров, так и за всякими пустяками. Пьетро Бернардоне никому ни в чем не отказывал, придерживаясь правила: медяк к медяку – получится золотой.

Всех покупателей надо было обслужить, всем оказать внимание. С солидными клиентами Пьетро разговаривал сам, мелких поручал приказчикам; Франческо до последнего времени не допускался до сделок с крупными клиентами, но сегодня Пьетро решил устроить ему испытание: Франческо должен был продать партию дорогого сукна синьору Сильвио из Рима.

Синьор Сильвио был прожженной бестией: несмотря на свое громадное состояние, он не только обманывал на каждом шагу, но и готов был прихватить то что плохо лежит. С ним надо было держать ухо востро, а уж провести синьора Сильвио не удавалось никому, поэтому Пьетро с интересом наблюдал за разговором Франческо с этим важным господином.

– Помилуй Бог! Пятнадцать золотых полновесных сольдо за эту партию сукна?! Да вы с ума сошли, молодой человек! – возмущенно говорил синьор Сильвио. – Во всем Риме не найдется столько золота, а мне, ведь, надо будет продать это сукно. Вы хотите, чтобы я торговал себе в убыток?

– Упаси меня Господь, Пресвятая Дева Мария и двенадцать апостолов от причинения вам малейшего ущерба, достопочтимый синьор Сильвио, – возражал Франческо. – Мы отдали бы вам сукно даром, из одного уважения к такому известному человеку, как вы…

– Не забудьте прибавить – и вашему постоянному покупателю, – вставил синьор Сильвио.

– Лучше сказать – нашему благодетелю! О, поверьте, мы ценим ваше внимание к нашей скромной конторе и дорожим добрыми отношениями с вами, синьор Сильвио, – с великим почтением произнес Франческо. – Именно поэтому мы дали вам такую неслыханную, просто неприличную скидку: любому другому синьору мы не продали бы это сукно дешевле, чем за двадцать пять золотых сольдо, но для вас мы готовы на все. Пожалуйста, забирайте всю партию за пятнадцать сольдо, и дело с концом! Только никому не говорите об этом, а то над нами будут смеяться, на нас станут показывать пальцем: «Вот те простаки, что продали прекрасное дорогое сукно всего за пятнадцать сольдо! И эти Бернардоне полагают, что умеют торговать? Вот чудаки, им стоило бы заняться чем-нибудь другим», – так скажут люди.

– А если я возьму у вас это сукно за пятнадцать сольдо, то заняться чем-нибудь другим надо бы мне, – возразил синьор Сильвио. – Клянусь муками Спасителя, я не могу купить эту партию дороже, чем за десять сольдо. Десять сольдо, и ни гроша больше! Хотите – продавайте, хотите – нет.

– Силы небесные! Святые угодники! – воскликнул Франческо. – Какие десять сольдо?! Даром берите, даром, – я же вам сказал!.. Только для того, чтобы не нарушать принятый обычай, мы готовы взять с вас четырнадцать сольдо: окажите нам такую честь, синьор!

– Четырнадцать сольдо! Юноша, вы явно не понимаете, чего просите, – возмутился синьор Сильвио. – У флорентинцев за четырнадцать сольдо я куплю вдвое больше сукна и еще лучшего качества.

– О, синьор, вы сразу так и сказали бы, что у вас есть более выгодное предложение, – сказал Франческо, убирая со стола приготовленную заранее расчетную книгу, перо и чернила, – Простите за то, что напрасно отнял у вас время. Как вы правильно заметили, я еще не очень-то опытен в торговых делах. Простите же меня, синьор Сильвио, и желаю вам успеха!

– Не спешите, молодой человек, – остановил его синьор Сильвио. – Опыт – дело наживное, поэтому послушайте того, кто старше вас… В Риме сейчас мало людей, имеющих золотые монеты и желающих потратить их на роскошные дорогие вещи. Для того чтобы не остаться внакладе, я должен купить это сукно не дороже, чем за двенадцать сольдо: у меня все точно посчитано, до последнего грошика.

– Иметь с вами дело это огромная школа для меня, синьор Сильвио, – Франческо посмотрел на него снизу вверх. – Я могу лишь мечтать о том, что когда-нибудь стану похожим на вас… Вы меня убедили – пусть будет тринадцать сольдо. Правда, это несчастливое число – тьфу, тьфу, тьфу! – но будем надеяться, что оно не навлечет на вас беду.

– Нет, не надо тринадцати, число действительно мерзкое, – синьор Сильвио плюнул через левое плечо.

– А за двенадцать не могу отдать, – ну, никак не могу, синьор! – развел руками Франческо. – Что же, если мы не можем договориться, поезжайте к флорентинцам…

– И поеду, да поможет мне святой Николай! – вскричал синьор Сильвио. – Прощайте, – он пошел было к выходу из конторы, затем остановился и оглянулся на Франческо. Тот почтительно улыбался ему и молчал. Тогда синьор Сильвио вернулся к столику:

– Экий вы упертый! Отдайте за двенадцать, говорю вам, большую цену никто не даст.

– Ах, синьор, если бы я мог, – вздохнул Франческо. – Но клянусь святым Антонием, не могу. Знали бы вы, как нам досталось это сукно: для того чтобы доставить его в Ассизи, мой отец подвергал свою жизнь многим опасностям как на море, так и на суше. Ему следовало быть миролюбивым и сдержанным, но в любой момент готовым дать отпор противнику Ему пришлось тщательно изучить обычаи чужих стран; он должен был выказать себя благовоспитанным и приятным человеком, чтобы завоевать всеобщее расположение.

– Вот так новости! Я действительно не знал, что во Франции так опасно торговать, – ехидно заметил синьор Сильвио. – Сукно, ведь, из Франции? Или из Фландрии? Тоже весьма опасная страна…

– А еще часть прибыли, как водится, нам надлежит отдать всемогущему Богу и Деве Марии, равно как и тем святым, к которым мы обращаемся за содействием, а для этого надо дать деньги святой церкви, дабы наши молитвы были услышаны, – как ни в чем не бывало продолжал Франческо, возведя глаза к небу.

– Само собой. Это как водится, – кивнул синьор Сильвио и перекрестился.

– С другой стороны, много ли мы получаем дохода от нашей торговли? А уж я и не говорю об уважении, – с тяжким вздохом сказал Франческо. – Купец вызывает зависть и недоброжелательство, его порядочность внушает серьезные сомнения. Даже Иоанн Златоуст учил: «Ремесло купца неугодно Богу». Ибо, по словам отцов церкви, трудно, чтобы в отношениях купли-продажи не затесался грех.

– Ну, это… – синьор Сильвио неопределенно покрутил пальцами, не зная, как возразить и имеет ли он право возражать Иоанну Златоусту.

– Но мы не воры и не разбойники, – с воодушевлением произнес Франческо, – ибо можем повторить сказанное неким купцом: «Я полезен королю, знати, богатым и всему народу. Я вхожу на корабль со своими товарами и плыву в заморские края, продаю товар и приобретаю ценные вещи, коих нет здесь. Я привожу их с большим риском, подчас терплю кораблекрушение, теряя все свое имущество и едва спасая собственную жизнь». А когда собеседник спросил купца: «Ты продаешь эти вещи за ту цену, за которую купил их?», он ответил: «Нет. Что же тогда дал бы мне мой труд? Я продаю дороже, чем сам купил, с тем чтобы получить кое-какую прибыль и прокормить жену с детьми».

– Верно, ох, как верно! Запишите мне эту историю, дабы я мог повторить ее на людях! – воскликнул синьор Сильвио. – Вы начитанный молодой человек и умеете вести разговор, – сказал он после паузы. – Ладно уж, согласен, беру ваше сукно за четырнадцать сольдо, – и, не сдержавшись, проворчал: – У вас большое будущее, юноша.

– Дай Бог вам процветания и здоровья, синьор, – поклонился ему Франческо, доставая расчетную книгу и письменные принадлежности. – Что же, сукно вы видели, измерили…

– Нет, нет, нет! – замахал руками синьор Сильвио. – Надо будет все перемерить и пересмотреть. Идем на склад.

– Как вам будет угодно, синьор. Позвольте, я возьму с собой расчетную книгу, чернильницу и перо? Там, на складе, мы рассчитаемся и оформим сделку, – с широкой улыбкой сказал Франческо.

– Будь по-вашему, – буркнул синьор Сильвио. – Я только позову своего зятя и своего слугу. Деньги у них под охраной.

Пьетро, наблюдавший всю эту сцену, довольно крякнул и потер ладони.

– …С завтрашнего дня официально будешь моим помощником, – после закрытия конторы говорил он сыну. – Если ты сумел продать сукно этому мошеннику Сильвио и не продешевил, ты сможешь торговать с самим чертом. Ловко ты его поддел!

– Кого, черта? – засмеялся Франческо.

– Тьфу! Спаси нас архангел Михаил от нечистого, – сплюнул Пьетро. – Я имел в виду Сильвио. Ты затронул его больное место: он очень богат, но ему недостает уважения от людей. Как бы богач не старался показать, что ему наплевать на людское мнение, в душе он чувствует себя обиженным. По правде сказать, я тоже частенько переживаю из-за того, что люди недолюбливают меня, – признался Пьетро.

– Ты? – удивился Франческо. – Так смени занятие! Займись тем, что вызовет уважение людей, – с веселой дерзостью посоветовал он.

– Но, но, но! Не зарывайся! Ты не на пирушке с друзьями, ты с отцом разговариваешь, – строго остановил его Пьетро.

– Извини, – Франческо склонил голову.

– Если бы я позволил себе так разговаривать со своим отцом, старик взял бы палку, да всыпал мне по первое число… Не забывай, Франческо, что важнее отца нет никого на свете: мать всего лишь родила тебя, но жизнь тебе дал отец и он же научит тебя жизни, – внушительно произнес Пьетро.

– Да, батюшка, – покорно согласился Франческо.

– Ну, хорошо, – смягчился Пьетро. – Ты домой?

– Нет, мне надо зайти… – Франческо смешался, не желая лгать. – В общем, я, наверное, приду попозже… Может быть, совсем поздно…

– Или очень рано, – усмехнулся Пьетро. – Ты уже вторую ночь не ночуешь дома. Я-то тебя понимаю, но вот твоя мать… Она беспокоится, как бы ты не сбился с правильного пути. Она хотела бы, чтобы ты стал монахом.

– Я?! Монахом?! Вот уж никогда! – расхохотался Франческо. – Грязным вонючим монахом с постной рожей? Да я лучше в наемные солдаты запишусь!

– Тише, не кричи! – Пьетро оглянулся на дверь конторы. – Я-то тебя понимаю, – повторил он, – но твоя мать… Пусть лучше твоего брата Анджело готовит в монахи, от него все равно мало проку.

– Ну, Анджело еще слишком молод! – возразил Франческо.

– Вот и пусть она с ним возится… Бог с ней, – сорока она и есть сорока! – проворчал Пьетро.

– Что? – переспросил Франческо.

– Ничего… Ступай, куда хочешь, я разрешаю. Об одном тебя прошу: не урони как-нибудь ненароком чести нашей семьи. Помни, ты – Бернардоне! – с гордостью проговорил Пьетро.

– Не беспокойся, отец. Я не уроню чести нашей семьи и не замараю славное имя Бернардоне, – ответил Франческо, вытягиваясь перед отцом на манер того самого наемного солдата, о котором упоминал.

– Эх, распустил я тебя, разбаловал, – покачал головой Пьетро. – Будь я строг, как был строг мой отец, отведал бы ты, каковы бывают палочные удары.

* * *

Спальня мадонны Лии была украшена разноцветной майоликою по стенам; две колонны в центре, поддерживающие сводчатый потолок, были сложены из розового туфа и имели затейливые капители с узорами из виноградных лоз; мозаичный пол был устлан большим арабским ковром, на нем стояла широкая кровать с балдахином.

Три окна, освещавшие спальню, были прикрыты дубовыми ставнями, сквозь них проникали в комнату лучи лунного света. Под этими лучами лежала на кровати нагая, с распущенными волосами мадонна Лия. Она лежала на животе, на тонком шелковом одеяле с вышивкой из райских птиц и дивных растений. Перед кроватью, на мраморном столике были расставлены блюда с дичью и мясом, вазы с фруктами и два кувшина с вином; в большой вазе на полу стояли свежие розы. Мадонна ела персик и пила рубиновое вино из прозрачного венецианского бокала; Франческо, возлежавший возле нее, сыпал ей на плечи лепестки роз и время от времени нежно целовал ее шею ниже мочки уха. Мадонна смеялась и ежилась; «мне щекотно», – говорила она, но сама подставляла шею для поцелуев.

Портрет венецианской куртизанки. Художник Эжен де Блаас

– Признайся, ты часто бывал у куртизанок? – внезапно спросила она.

– Ни разу не был, – смутившись, ответил Франческо.

– Да? – она посмотрела на него из-за плеча. – Значит, у тебя талант к любви. Я подумала, что ты научился искусству страсти у куртизанок.

– Куртизанки – это развратные, продажные женщины. Они ужасны лицом и телом; тот, кто знается с ними, быстро становится немощным стариком, а его душу забирает дьявол, – сказал Франческо.

– Это твоя мама заставила тебя затвердить? – улыбнулась Лия. – Глупенький, любовь продлевает наши годы, а что касается погибели души, то какой грех в любовных утехах? Разве они причиняют зло? А то, что не причиняет зла, не может быть грехом, – так говорил наш прежний священник. Любовь это радость, любовь это счастье, – где же тут зло? Ответь мне, мой маленький Франческо.

– Любить тебя – это отрада и сладостное волнение; любить тебя, моя мадонна, – это награда и наслаждение; любовь к тебе, мой ангел, окрыляет и возносит к небесам! – отвечал Франческо, покрывая поцелуями ее плечи и лаская тело. – Я пью из прекрасного источника и не могу утолить жажду.

– Разве я не сказала, что у тебя талант к любовному искусству? – страстно прошептала Лия, охотно поддаваясь его ласкам. – О, Франческо, ты любимец Венеры!..

Через три четверти часа, блаженно вытянувшись на кровати, Лия доедала свой персик, в то время как Франческо отрезал куски жареного мяса и жадно глотал их.

– Проголодался? – с ласковой улыбкой спросила она.

Франческо промычал в ответ нечто нечленораздельное.

– Кушай, – Лия погладила его по спине, – а пока я расскажу тебе о куртизанках. Напрасно ты считаешь их ужасными, они лучше многих наших женщин. Тебе известно, что в ранней молодости я собиралась стать куртизанкой в Венеции?

– О-о-о? – Франческо удивленно поднял брови.

– Да, собиралась, и мои мать с отцом были не против до тех пор, пока этот противный старикан, богатый вдовец, не захотел жениться на мне, – Лия вздохнула. – Я отказывалась выйти за него, но родители принудили меня. Они вбили себе в голову, что брак с этим богатым стариком – дар судьбы; интересно, для кого – для меня или для них?.. Я сопротивлялась, и тогда меня жестоко высекли. Еще одной подобной порки я бы не перенесла; пришлось подчиниться.

– Бедняжка, – Франческо нежно поцеловал ее.

Она поцеловала его в ответ и продолжала:

– Три года, что я прожила с этим стариканом, были кошмаром; к счастью, потом он отдал Богу душу. Противный старик не получил от меня того, что хотел, хотя еще до замужества я успела получить кое-какие уроки от куртизанок и кое-что узнать от них. Ты слышал о Фрине?

Франческо, пережевывая мясо, лишь помотал головой.

– Она была куртизанкой в Греции, задолго до прихода Сына Божьего в наш мир. Помимо умения выгодно продать свое тело, Фрина могла искусно вести беседу, танцевать и играть на многих музыкальных инструментах. Тогда, как и сейчас, добропорядочным женщинам запрещалось разговаривать с незнакомыми мужчинами, ходить в смелых нарядах, пользоваться снадобьями для украшения лица и ароматической водой. Однако куртизанкам это не запрещалось, и Фрина скоро покорила всех мужчин в Греции. Статуи богинь стали делать с ее телом и лицом, а один художник изобразил Фрину в виде выходящей из воды Венеры.

Однако среди ее поклонников нашелся негодяй, домогавшийся ее, но отвергнутый ею. От злобы он обвинил Фрину в оскорблении греческих богов, что каралось смертью. Фрину судили, но во время суда защищавший ее господин сорвал с нее одежду прямо перед судьями и воскликнул: «Разве может такая красота оскорбить богов?». Судьи были столь восхищены красотой обнаженной Фрины, что все, как один, провозгласили ее невиновной.

– Вот что значит язычники… Наши судьи так не поступили бы, – сказал Франческо, и было непонятно, одобряет или порицает он решение греческих судей.

– Язычники? – вскинулась Лия. – Хорошо, тогда послушай, как живут куртизанки в Венеции. Вначале они жили в специально отведенном для них квартале и не могли выйти за его пределы, но после им разрешили свободно передвигаться по городу и селиться, где угодно. Мужчин в Венеции больше, чем женщин, к тому же многие мужчины не имеют возможности жениться, не обладая достаточными средствами для этого или редко бывая дома, поэтому если бы не было куртизанок, то не было бы ни порядочных девушек, ни честных жен… Еще скажу, – Лия смущенно засмеялась, – что среди венецианской знати распространена содомия, отчего даже был издан указ, который обязывает куртизанок сидеть напротив окон с обнаженной грудью и выставленными на улицу ногами, привлекая собою мужчин для отвращения их от содомского греха.

Знатные люди, не оскверненные содомией, открыто содержат в Венеции куртизанок, окружают их прислугой, покупают им роскошные платья и драгоценности, нанимают им дома или отдают в их распоряжение свой дом. Здесь они бывают совершенно открыто, приводят друзей и устраивают общие празднества. При этом куртизанки находятся на содержании не только у светских господ, но и у епископа и прелатов: такие содержанки называются courtisanae honestae. Благодаря щедрым дарам своих покровителей, куртизанки становятся владелицами домов и иного имущества, утопают в роскоши, и, как самые изысканные принцессы, устраивают ежедневные приемы.

Конечно, не всем куртизанкам удается достичь такого положения: некоторые их них попадают в дешевые дома терпимости и делаются утехой грубых мужланов, но я расскажу тебе, мой Франческо, о лучших из этих дам. Они более опрятны и ухожены, чем другие женщины, потому что тщательно следят за собой. Каждый день они омывают свое тело отваром из ароматных трав, приводят в порядок волосы и ногти, умащиваются благовониями и следят за белизной зубов. Одежда куртизанок совершенно не отличается от нарядов знатных дам, за исключением туфель, которые куртизанки носят на очень высоких каблуках. Рядом с госпожой всегда идут две служанки: на одну куртизанка опирается при ходьбе, а другая несет ее шлейф. Я не говорю уже о драгоценностях: колье, цепях, браслетах, диадемах с алмазами, рубинами, и жемчугами. Все это куртизанки носят не только вечером, но и днем.

Обедают куртизанки скромно, в одиночестве или в кругу семьи. А вот ужин обычно оплачивают их возлюбленные, и состоит он не меньше чем из пяти блюд, а иногда доходит до двадцати. На стол подаются дорогие вина и много дичи…

– У тебя, мадонна, еда не хуже, – перебил ее Франческо, указывая на снедь на столе.

– Да, но я вынуждена принимать тебя тайно, а к лучшим куртизанкам открыто наносят визиты князья и короли, – возразила Лия.

– Я не хотел бы, чтобы моим соперником был король, – усмехнулся Франческо. – Что же касается подарков, то прими пока вот это, – он встал с постели, подошел к своей одежде и вынул из пришитого к плащу внутреннего кармана маленькую деревянную коробочку, обитую бархатом.

– Что это? – спросила Лия.

– Открой и посмотри.

Она открыла коробку, и в лунном свете блеснул бриллиант на золотой подвеске.

– Как красиво! – воскликнула Лия. – Спасибо тебе, мой дорогой Франческо, – она поцеловала его. – Но зачем ты так потратился? Представляю, сколько это стоит! Ты взял деньги у отца?

– Клянусь святым Эгидием, ты хочешь меня обидеть, – нахмурился Франческо. – Разве я сам не способен заработать деньги? Согласно уставу купеческой гильдии отец выплачивает мне комиссионные за совершенные сделки, а сегодня он сделал меня своим помощником в конторе… Я заказал этот подарок в долг у ювелира с Высокой улицы, но уже отдал большую часть денег, а вскоре расплачусь полностью.

– Ах ты, озорник! – Лия шутливо погрозила ему пальцем. – Выходит, ты знал, что мы с тобой сблизимся?

– Я мечтал об этом, – сказал Франческо, повернулся к ней и крепко обнял.

– Озорник, – прошептала она, тая в его горячих объятиях…

* * *

Когда Франческо возвращался домой, горожане давно проснулись и занялись своими обычными делами. В лавках восседали торговцы, в мастерских ремесленники громко стучали молотками; уличные разносчики наперебой расхваливали свой товар, монахи взывали к щедрости подающих и гремели кружками с монетами.

Вдруг все разом смолкло и застыло: из замка на вершине горы выехал кортеж императорского наместника и направился вниз через город, к реке. Всадники, одетые в цвета императора, с флагами в руках гордо скакали на прекрасных белых лошадях; юные трубачи трубили, надувая щеки и вскидывая головы; слуги в ярких накидках, вышитых вензелями наместника, бежали по улице, бесцеремонно расталкивая тех, кто не успел уступить дорогу.

Сам наместник, немецкий герцог, ехал посреди кортежа, подбоченившись и откинув назад роскошный меховой плащ, так что золоченый нагрудный панцирь сверкал на солнце. На голове герцога была высокая шапка из куньего меха, ненужная в этот теплый летний день, но напоминающая о высоком положении того, кто управлял городом от имени императора.

Горожане высыпали на улицы и недружно закричали приветствия: в Ассизи не было единства – одни граждане поддерживали императорскую власть, другие выступали за власть римского папы, а третьи, которых было немало, требовали передачи всей власти Городскому Совету. Наместник знал это, но надеялся на силу своих солдат и на страх, который испытывали горожане перед императором Фридрихом, человеком решительным и жестоким. Всем было известно, что Фридрих Барбаросса бывал крайне суров в гневе и не терпел противодействия. Стоит горожанам взбунтоваться, как они увидят в Ассизи рыжую бороду императора, за которую его и прозвали Рыжебородым, то есть Барбароссой, – и тогда пусть никто не ждет пощады от императора с огненной бородой!..

Герцог презрительно и надменно глядел на толпу на городских улицах: в глубине души он не считал итальянцев полноценными людьми. Подобное поведение отталкивало от него даже тех, кто хотел остаться под властью императора Фридриха, а об остальных и речи не было: наместнику то и дело показывали кукиш из-за спины, нарочито насмешливо изображали восторг и достаточно слышно выкрикивали: «Петух выпяченный! Осел упрямый! Баран безмозглый!». Франческо с удовольствием присоединился к народу и даже ввязался в небольшую потасовку между сторонниками императора и сторонниками самоуправления, – разумеется, он был за городское самоуправление.

Между тем, кортеж герцога выехал из города, страсти улеглись, горожане, подравшись и помирившись, вернулись к делам, а Франческо наконец добрался до дома. Там он, к своему удивлению, застал отца, который почему-то не пошел сегодня в контору.

– Нагулялся? – сказал Пьетро, загадочно улыбаясь. – А у меня кое-что есть для тебя. Пойдем в конюшню.

– Уж не палку ли ты для меня приготовил? – шутливо спросил Франческо. – Может быть, отложим битье до другого раза?

– Бить тебя поздно: детей надо бить, когда они поперек лавки лежат, а ты теперь и вдоль не поместишься, – посмеиваясь, отвечал Пьетро. – Хотя твой дед так не считал, как я тебе уже рассказывал.

– Тяжело тебе приходилось, – в том же тоне проговорил Франческо.

– Зато кожа у меня дубленная и ничто ее не проймет; я не в обиде на своего отца, он мне добра хотел, – возразил Пьетро. – Ну, идем же!..

Отворив двери конюшни, Пьетро закашлялся, давая знак слуге, и тот немедленно вывел во двор прекрасного коня. Серебристо-гнедой масти, с дымчатой гривой, конь бил в землю посеребренным копытом, жевал уздцы с серебряной же насечкой и прял ноздрями, кося глазом на Пьетро и Франческо.

– Вот что у меня есть для тебя: он твой, – сказал Пьетро сыну. – Ты теперь мой помощник, тебе надо будет много ездить, так пусть все видят, что контора Бернардоне это не какая-нибудь захудалая лавчонка, но солидное предприятие! Скажу, не хвастаясь, что даже наибогатейший и благороднейший синьор не отказался бы от этой лошадки; такой лошади позавидует сам герцог.

– Отец! – выдохнул Франческо. – Я всегда мечтал о подобном коне, но наяву он лучше, чем мне представлялось в мечтах. Как его зовут?

– Сарацин, и свое имя он получил недаром: это чистокровный арабский жеребец. Ты знаешь, что такое настоящий арабский конь?.. Не смотри, что он невысок, зато никто не сравнится с ним в выносливости: он может пробегать по сто миль в день, и так пять-шесть дней подряд. Арабские кони отличаются крепким здоровьем и долголетием; они резвы и красивы. Один знатный господин, хорошо разбирающийся в лошадях, говорил мне: «Арабская лошадь – самое умное, красивое и благороднее создание в мире, и единственный ее недостаток – слишком хорошая память, потому что она делает лошадь чересчур самостоятельной и независимой от воли всадника».

– Я сумею подружиться с Сарацином! – уверенно сказал Франческо. Он подошел к жеребцу и принял от слуги уздцы.

– Осторожнее, синьор! Дайте ему привыкнуть к вам! – воскликнул слуга.

– Ничего, мы подружимся, – Франческо дунул коню в морду и зашептал что-то ему на ухо.

– Синьор, осторожнее! – повторил слуга, но Пьетро погрозил ему, чтобы он не мешал Франческо.

– Арабские лошади – это самое ценное богатство сарацинов. Под страхом смертной казни они запрещены к продаже в другие земли, а особенно – к христианам. Однако деньги делают чудеса: нет таких законов, которые устояли бы перед силой денег, – продолжал Пьетро, улыбаясь. – Евреи хорошо это знают, поэтому и ценят деньги превыше всего, но и мы кое-чего понимаем в силе денег. Не буду говорить, сколько золота я отдал за Сарацина, скажу лишь, что он проделал долгий путь, пока попал в Ассизи. Его трижды перепродавали: вначале некий араб продал его грекам как испанского полукровку, якобы взятого в бою у крестоносцев; затем греки продали этого коня венецианцам, по своему обыкновению, а уж венецианцы продали его мне. Знаешь ли, сынок, на свете нет ничего невозможного для того, у кого есть большие деньги.

– Хороший конь, хороший! – говорил, между тем, Франческо, гладя коня и угощая его хлебом с солью, поднесенным слугой. – Сарацин, Сарацин! – вдруг Франческо запрыгнул на спину лошади и крепко схватился за поводья.

– Боже великий! Святые угодники! Что вы делаете, синьор?! – в страхе закричал слуга. Невольно вскрикнул и Пьетро, а Франческо пустил коня вскачь, успев крикнуть напоследок: – Ничего, мы с ним подружимся!..

– Ну, и отчаянный у вас сын, – покачал головой слуга.

– Парень хоть куда, удался на славу, – довольно пробурчал Пьетро и тут же трижды постучал по деревянным дверям конюшни, чтобы не сглазить.

* * *

Чудом не растоптав и не помяв прохожих, Франческо пронесся на Сарацине по городским улицам и выехал из ворот в сторону реки. Здесь, среди лугов и виноградников, всадник и конь долго боролись, кто кого одолеет, и в конце концов животное смирилось.

– То-то же, – сказал Франческо, потрепав гриву коня. – Зачем сопротивляешься, глупый? Разве Господь не подчинил человеку всех тварей земных? Да и к чему нам ссориться, если мы все сотворены одним создателем? Все мы братья и сестры – от маленькой букашки до слона.

Он слез с Сарацина, отер его плащом и повел к реке, чтобы искупать коня и самому искупаться. Затем он стреножил Сарацина и пустил его пастись на лужайке, а сам улегся под деревом, закинул руки за голову и смотрел, как плывут медленные облака по небу и лениво трепещут листья на ветру…

Франческо уже почти заснул, когда услышал громкую немецкую речь на дороге. Он понял отдельные слова: «Дрянной народ… Бездельники… Тупицы… Лодыри и воры… Нужен хороший кнут…». Это возвращался в город герцогский кортеж, и слова, которые доносились до Франческо, принадлежали именно герцогу.

Франческо поднялся с земли. «Ах ты, немецкая колбаса, пивной живот! Ну, я тебя проучу!». Он подбежал к Сарацину, вскочил на него и поскакал наперерез кортежу, что уже было оскорблением достоинства императорского наместника. Мало того, Франческо развернул коня перед носом герцога и заставил Сарацина взбрыкнуть копытами. Грязь и камни с дороги осыпали императорского наместника с ног до головы; Франческо поскакал обратно, а герцог истошно завопил:

– Схватить! Казнить! Повесить! Четвертовать! Сжечь заживо! Схватить! Схватить! Схватить!