Kitabı oku: «Джейн Эйр», sayfa 8

Глава XI

Новая глава в романе – это несколько похоже на новое действие в спектакле. И вот я в очередной раз поднимаю занавес, и представьте себе, читатель, номер в милкотской гостинице «Георг», обои в крупный рисунок, какой встретишь только в гостинице, соответствующие ковер, мебель, узор каминной решетки, эстампы, включая портрет Георга Третьего, еще один – принца Уэльсского и третий эстамп – гибель генерала Вулфа. Представьте, что все это вы видите в свете масляной лампы, висящей на потолке, и отличного света камина, возле которого сижу я в своей накидке и шляпке. Мои муфта и зонтик лежат на столе, а я отогреваю себя от окоченения, приобретенного за шестнадцать часов нахождения на октябрьском холоде. Из Лоутона я выехала в четыре утра, а городские часы Милкота только что пробили восемь вечера.

Читатель, хотя внешне кажется, что я устроилась с комфортом, на душе у меня было неспокойно. Я полагала, что, когда экипаж остановится перед гостиницей, меня кто-нибудь встретит, и, спускаясь из дилижанса по ступенькам деревянной лестницы, которую служитель гостиницы любезно подставил мне, я крутила головой во все стороны, надеясь услышать свое имя и увидеть какой-нибудь экипаж, дожидающийся меня, чтобы тут же повезти в Торнфилд. Ничуть не бывало. А когда я спросила у служащего, не спрашивал ли кто-нибудь насчет мисс Эйр, то получила отрицательный ответ. Так что мне не оставалось другого выхода, кроме как попросить номер. И вот я сижу и жду, а меня одолевают всевозможные сомнения и тревоги.

Странное это ощущение для молодой неопытной девушки – чувствовать себя одинокой в мире, отрезанной от всех и вся, не уверенной, можно ли достигнуть порта, в который идет твое судно, и лишенной возможности вернуться к тому, от чего отказалась. Очарование приключения несколько смягчает остроту неприятного ощущения, а гордость за себя греет душу. Но потом все перебарывает страх. Вот и во мне страх победил все остальные чувства, после того как прошло полчаса, а я по-прежнему была одна. И я решила позвонить в колокольчик.

Явился служащий.

– Скажите, есть тут поблизости место под названием Торнфилд? – спросила я его.

– Торнфилд? Не знаю, мадам. Спрошу в буфете.

Он исчез, но тут же вновь явился.

– Ваша фамилия Эйр, мисс?

– Да.

– Тут вас ждут.

Я моментально вскочила, схватила муфту и зонтик и выбежала в коридор. У открытой двери на улицу стоял мужчина, а в свете уличных фонарей я увидела одноконный экипаж.

– Это, наверно, ваше добро? – несколько резко спросил он, указывая на мой сундучок в коридоре.

– Да.

Мужчина отнес сундучок в крытую повозку, затем поднялась туда и я. Прежде чем он успел закрыть дверцу, я спросила, далеко ли до Торнфилда.

– Миль шесть будет.

– И как долго ехать туда?

– Да часа полтора обычно.

Он закрыл и запер дверцу, забрался на свое место снаружи, и мы тронулись в путь. Ехали мы не торопясь, и у меня было вволю времени для раздумий. Я была довольна, что мое путешествие, наконец, близится к завершению. Я откинулась на спинку сиденья и предалась размышлениям.

«Полагаю, – думала я, – если судить по простоте слуги и повозки, что миссис Фейрфакс не слишком богата. Тем лучше. Я лишь раз жила среди богатых, и была несчастна. Интересно, она одна живет, не считая девочки? Если это так и если она хоть немного дружелюбная женщина, то я полажу с ней. Я буду стараться. Жаль только, что старания не всегда находят соответствующий отклик. В Ловуде, правда, я решилась, держала своего и добилась успеха, понравилась. А с миссис Рид сколько ни старалась, все мне выходило боком. Молю Господа, чтобы миссис Фейрфакс не стала второй миссис Рид. А если да, то я вовсе не обязана оставаться там. Будь что будет, но я снова дам объявление! Интересно, сколько мы проехали?»

Я опустила окно этой удобной, хотя и не элегантной кабины, и выглянула. Милкот виднелся позади нас. Судя по огонькам, это город довольно большой, никакого сравнения с Лоутоном. Сейчас мы ехали, несколько я могла судить, не по частной земле, но повсюду были раскиданы дома. Мне показалось, что это непохожий на Ловуд район, более населенный, менее живописный, более суетливый и менее романтичный.

Дорога была нелегкой, вечер туманным. Мой возница не торопил лошадь, она шла все время шагом, и полтора часа растянулись на все два. Наконец он повернулся ко мне и объявил:

– Уже недалеко от Торнфилда.

Я снова огляделась вокруг. Мы проезжали мимо церкви. Я увидела широкую низкую башню на фоне неба – колокольня. И как раз колокол на ней отбил четверть часа. На склоне холма я увидела узкое скопление огней – значит, городок или деревенька. Минут через десять кучер спустился с повозки и открыл створы ворот. Мы проехали, и ворота с шумом захлопнулись. Медленно проехав по дорожке, мы оказались перед длинным фасадом дома. В одном окне за занавесками горел свет, остальные были темными. Экипаж остановился у парадной двери, ее открыла служанка. Я покинула повозку и вошла в дом.

– Не угодно ли пройти сюда, мадам? – сказала женщина, и я последовала за ней. Мы миновали квадратный холл с высокими дверями и оказались в комнате, двойной свет которой – от свечи и камина – поначалу ослепил меня, после того как мои глаза два часа привыкали к темноте, а когда я привыкла к свету, то моему взору предстала весьма приятная картина.

Я увидела маленькую уютную комнатку, круглый столик у веселого камина, кресло с высокой спинкой, в котором сидела невообразимо аккуратненькая сухонькая пожилая леди во вдовьем чепце, черном шелковом платье и белоснежном переднике из муслина. Именно так я и представляла себе миссис Фейрфакс, только мне она виделась менее чопорной по виду и с более мягкими чертами лица. Она была занята вязанием, а у ее ног удобно устроилась большая кошка – идеальная картина домашнего уюта, ни прибавить ни отнять. Более обнадеживающего начала для новой гувернантки нарочно не придумаешь. Не было здесь ни давящего на психику великолепия, ни угнетающей официальности. К тому же, как только я вошла, пожилая леди любезно встала и довольно живо сделала несколько шагов мне навстречу.

– Как вы себя чувствуете, моя дорогая? Боюсь, у вас было скучное путешествие. Джон ездит так медленно. Вы, наверно, замерзли, подходите к огню.

– Полагаю, вы миссис Фейрфакс?

– Да, совершенно верно. Садитесь.

Она подвела меня к своему собственному креслу и стала снимать с меня шаль и развязывать тесемки на шляпе. Я попросила, чтобы она не беспокоилась обо мне.

– Ну что вы, какое беспокойство? Я вижу, у вас руки не слушаются от холода. Ли, принесите глинтвейна и парочку сэндвичей. Вот ключи от кладовой.

И миссис Фейрфакс извлекла из кармана связку ключей и передала их служанке.

– Так, пододвигайтесь поближе к огню, – снова обратилась она ко мне. – У вас есть вещи, дорогая?

– Да, мадам.

– Сейчас я распоряжусь, чтобы их отнесли в вашу комнату, – сказала она и поспешно вышла.

«Она относится ко мне, как к гостье, – подумала я. – Я мало ожидала такого приема, предполагала одну холодность и чопорность. Не слыхала, чтобы так относились к гувернанткам. Но пока еще рано радоваться».

Она вернулась, сама убрала со столика вязальные принадлежности и пару книг, чтобы освободить место для подноса, который быстро принесла Ли, и сама же стала ухаживать за мной. Меня смутило, что я стала предметом такого внимания, доселе мне незнакомого, к тому же оказываемого мне хозяйкой, работодательницей. Но по ней не казалось, что она делает нечто несвойственное ей, и я предпочла спокойнее воспринимать ее любезное обхождение.

– Могу я иметь удовольствие видеть сегодня же мисс Фейрфакс? – спросила я ее, после того как отведала угощения.

– Что вы сказали, дорогая? Я немного глуховата, – сказала эта милая леди, наклоняя ко мне ухо.

Я повторила вопрос более отчетливо.

– Мисс Фейрфакс? А-а, вы имеете в виду мисс Варан? Варан – это ваша будущая ученица.

– Да? Значит, это не ваша дочь?

– Нет. У меня нет семьи.

Я хотела было продолжить расспросы и выяснить, кем ей приходится мисс Варан, но потом подумала, что невежливо задавать так много вопросов. К тому же я была уверена, что со временем все узнаю.

– Я так рада, – продолжала она, сев напротив меня и взяв кошку на колени, – так рада, что вы приехали. Теперь у меня будет компания, здесь станет приятнее жить. Говоря по правде, здесь приятно и без того: Торнфилд – чудный старый дом, только вот разве в последние годы до него руки не доходят. Но вы ведь понимаете, в зимнее время и в самом хорошем доме тоскливо. Я говорю – одной… Знаете, по правде говоря, Ли – очень хорошая женщина, и Джон со своей женой – тоже очень приятные люди, но все-таки, видите ли, они прислуга, и с ними нельзя беседовать на равных, их нужно держать на определенном расстоянии, иначе потеряешь влияние на них. Прошлой зимой, – а она была холодная, если помните, – то снег, то дождь с ветром, – сюда ни одна живая душа не заглядывала, кроме мясника да почтальона. И это с ноября по февраль! И по вечерам места себе не находишь от скуки. Я просила Ли, чтобы она мне читала, но бедняге, По-моему, не очень нравилась эта нагрузка. Весной и летом здесь повеселее: солнце, длинные дни вносят разнообразие, а потом еще в начале осени эта малышка, Адель Варанс, приехала со своей няней. А дети сразу так оживляют дом. А теперь еще и вы здесь – тут вообще весело будет.

Я сразу расположилась к этой милой леди, слушая ее речь. Подвинувшись поближе к ней, я заверила ее, что ее не разочарует мое общество.

– Но я не буду долго задерживать вас сегодня, – сказала она. – И так уже почти двенадцать, а вы целый день провели в дороге, устали, наверное. Если у вас согрелись ноги, то пойдемте, я покажу вам вашу спальню. Я выбрала вам комнату рядом с моей. Она маленькая, но, я думаю, она вам понравится больше, чем любая из тех, что с фасадной стороны. Правда, те попросторнее, в них и мебель получше, но там так тоскливо и одиноко. Я и сама-то там ни разу не спала.

Я поблагодарила ее за заботливый подход к выбору спальни и выразила желание отдохнуть, так как с ног уже падала от усталости после долгой дороги. Она взяла свечу и повела меня за собой. Вначале мы проверили, крепко ли заперта парадная дверь. Она вытащила ключи из замка, и мы стали подниматься по лестнице. Ступеньки и перила были дубовые, окна над лестницей – высокие и решетчатые; и лестница, и длинная галерея, куда выходила спальня, скорее могли принадлежать бы церкви, нежели жилому дому. На лестнице и в галерее гулял холодный воздух, навеивая невеселые мысли об отрезанности и одиночестве, и я обрадовалась, когда, наконец добралась до своей комнаты – маленькой, обставленной обычной мебелью в современном стиле.

После того как миссис Фейрфакс ласково пожелала мне спокойной ночи и я заперла дверь, можно было спокойно оглядеться. Приятный вид моей комнаты в определенной степени сгладил мрачноватое впечатление, которое на меня произвели широкий холл, темная просторная лестница и длинная холодная галерея. После целого дня физических нагрузок и душевного напряжения я, наконец почувствовала себя в спокойной гавани. Меня охватил порыв горячей благодарности, я опустилась на колени возле кровати и вознесла благодарение тому, кого надлежало благодарить. При этом я не забыла, прежде чем подняться с колен, попросить о помощи на моем дальнейшем пути и силы быть достойной той доброты, которую мне с такой искренностью оказали сегодня и которую я еще не заслужила. В эту ночь я спала на ложе без шипов, а мою уединенную комнату не населяли страхи. Усталая и довольная, я заснула сразу и крепко. Когда я проснулась, за окном было светлым-светло.

В солнечном свете, проникавшем сквозь веселенькие голубые ситцевые занавески, комната выглядела очень мило. Приятные обои, ковер на полу – все это было так непохоже на испачканную штукатурку стен и голые доски пола в Ловуде, что мое настроение повышалось на глазах. Для молодежи внешний эффект – вещь немаловажная. Я сразу стала думать, что для меня начинается период жизни лучший, чем прежний, такой, в котором будут свои розы и шипы, свои удовольствия и тяготы. Новое место приложения сил, новый спектр надежд, казалось, вдохнули в меня новые способности. И эти способности рвались проявить себя – если не сегодня или в этом месяце, то когда-то в будущем.

Я встала, тщательно оделась. Хотя и вынужденная носить простую одежду – потому что у меня вся одежда была пошита с предельной простотой, – я по натуре была склонной одеваться изящно. Не в моих правилах было не обращать внимания на собственную внешность или быть равнодушной к тому, какое внешнее впечатление я произвожу, напротив, я всегда стремилась выглядеть как можно лучше и производить максимально хорошее впечатление, насколько мне это позволяло отсутствие красивой внешности. Иногда я переживала, что не уродилась покрасивее. Иногда мне хотелось иметь розовые щечки, прямой нос и ротик-вишенку. Хотелось иметь точеную фигурку, быть высокой и стройненькой. Я очень переживала, что я такая маленькая, бледнолицая, что я не обладаю правильными чертами лица. Отчего у меня были такие мечты и такие сожаления? Трудно сказать, я и сама себе не могла тогда этого объяснить. Но объяснение этому, конечно, было – и логическое, и естественное. Однако, когда я гладко зачесала волосы, одела черное платье, – хоть и квакерское с виду, но с претензией на изящество, – и пришила чистый белый воротничок, я, как мне показалось, приобрела вполне респектабельный вид, чтобы предстать перед миссис Фейрфакс и чтобы от меня по крайней мере не отшатнулась в ужасе моя новая ученица. Открыв окно и осмотрев, все ли у меня в порядке на туалетном столике, я вышла.

Пройдя длинную галерею, застеленную ковриками, я по скользким дубовым ступенькам спустилась вниз и прошла в холл. Там я остановилась на минутку, осмотрела картины (на одной, я помню, был изображен мрачный мужчина в кирасе, на другой – леди в парике и с жемчужным ожерельем), бронзовую лампу на потолке, большие часы в дубовом футляре с причудливой резьбой, поцарапанном и почерневшем от времени. Все это мне казалось величественным и впечатляющим, но тогда я ничего и не видела по – настоящему величественного. Парадная дверь, наполовину застекленная, была приоткрыта. Я переступила порог. Стояло отличное осеннее утро. Утреннее солнце спокойно лило свет на желтеющую листву и по-прежнему зеленую траву. Подняв голову, я осмотрела фасад. Дом был трехэтажный, не огромный, но внушительный, не графский дворец, но поместье состоятельного джентльмена. Зубчатый верх придавал ему довольно живописный вид. Серый цвет фасада удачно выделялся на фоне обширного грачевника, чьи шумные обитатели проносились над лужайкой и парком при доме и садились на большое поле, отделенное от усадьбы покосившейся оградой, вдоль которой росли старые деревья – широкие, как дубы, мощные, узловатые, усеянные колючками. Тут-то я и поняла, почему поместье носит такое название – Торнфилд. (Первая часть названия означает «колючка», «шип»). Вдали виднелись горы, но они были пониже, чем вокруг Ловуда, более покатые и не походили на разделительный барьер, закрывющий доступ к остальному миру. Но эти тихие и пустынные горы, охватывавшие Торнфилд, создавали поместью уединение, несколько неожиданное близ такого оживленного города, как Милкот. По склону одной из гор вверх карабкалась деревенька, крыши домов которой сливались с деревьями. Местная церковь находилась неподалеку: ее глава виднелась из-за пригорка, расположенного между домом и въездом в усадьбу.

Я любовалась спокойным пейзажем, жадно вдыхала свежий утренний воздух и даже с удовольствием слушала грачиный гвалт, разглядывала фасад этого старинного дома и думала, что он великоват для одинокой миссис Фейрфакс – когда эта леди появилась в двери.

– Как! Уже на улице? – воскликнула она. – Я вижу, вы ранняя птичка.

Я подошла к ней, она поцеловала меня и приветливо пожала мне руку.

– Как вам нравится Торнфилд? – спросила она, на что я ответила, что очень.

– Да, – сказала она, – очаровательное место. Но боюсь, что здесь все захиреет, если мистер Рочестер не решит приехать сюда и жить здесь постоянно или хотя бы наезжать почаще: большие дома и ухоженные сады требуют постоянного присутствия владельца.

– Мистер Рочестер?! – воскликнула я. – А кто это?

– Это владелец Торнфилда, – спокойным голосом ответила она. – А вы разве не знаете, что его зовут Рочестер?

Конечно, нет. Я никогда не слышала о нем, но пожилой леди казалось, что существование мистера Рочестера – это такой факт, о котором все знают или должны знать инстинктивно.

– А я думала, – сказала я, – что Торнфилд принадлежит вам.

– Мне? Господь с вами, детка. Ну и ну! Мне! Я всего-навсего здесь домоправительница, управляющая. По правде говоря, мы в дальнем родстве с мистером Рочестером, по линии его матери. По крайней мере, мой муж был. Мой муж был священником прихода в который входила деревня Хэй – та, что вон там под горой, а эта церковь, что недалеко от ворот – как раз его была. Мать мистера Рочестера – из Фейрфаксов, она была троюродной сестрой моего мужа. Но я никогда не пользуюсь родством – зачем мне это? Я считаю себя обычной домоправительницей. Мой работодатель всегда корректен со мной, а большего мне и не надо.

– А девочка, моя ученица?

– Мистер Рочестер – ее опекун. И он поручил мне найти ей гувернантку. Он хотел, я полагаю, чтобы она воспитывалась здесь. А вон и она, со своей бонной, как она называет няню.

Вот и разгадка: эта приветливая и добрая вдовушка – никакая не знатная дама, а такая же наемная служащая, как и я. Но от этого она отнюдь не меньше стала мне нравится, напротив – я очень обрадовалась этому факту. Выходило, что мы действительно равны, а не то чтобы она снисходила до меня. Тем лучше, я буду чувствовать себя свободнее.

Я стояла и раздумывала над своим открытием, а тем временем к нам бегом направлялась девчушка, а за ней следовала ее няня. Я посмотрела на свою ученицу, которая поначалу, как мне показалось, не обратила на меня внимания. Это был совсем ребенок, лет, пожалуй, семи-восьми, хрупкого сложения, с бледным маленьким личиком и пышными кудрявыми волосами, достигавшими пояса.

– Доброе утро, мисс Адель, – поприветствовала девочку миссис Фейрфакс. – Подойдите и поговорите с леди, которая будет учить вас и сделает из вас в один прекрасный день умную женщину.

Девочка подошла.

– C'est lа ma gouvernante? – спросила девочка, показывая на меня пальцем и обращаясь при этом к няне, которая ответила:

– Mais oui, certainement.¹

– Они иностранки? – с удивлением спросила я, услышав французскую речь.

– Няня – иностранка, а Адель – она родилась на континенте и приехала оттуда максимум полгода назад. Когда она впервые появилась здесь, то вообще не умела говорить по-английски. Теперь переходит понемножку, только я ее не понимаю, у нее столько намешано французского. Но вы-то, думаю, хорошо поймете ее.

Мне повезло, что меня учила французскому языку француженка, и я использовала каждую возможность, чтобы поговорить с мадам Пьерро, да к тому же последние семь лет каждый день учила что-нибудь наизусть по-французски, билась над постановкой правильного произношения, стараясь подражать произношению преподавательницы, так что я добилась хорошего знания языка, научилась правильно говорить на нем и надеялась не ударить в грязь лицом перед мадмуазель Адель. Когда Адель услышала, что я ее гувернантка, то подошла ко мне, и мы поздоровались за руку. Я повела ее завтракать и по дороге сказала ей несколько фраз на ее языке. Вначале она отвечала коротко, но, когда мы сели за стол, она, посверлив меня минут десять своими огромными светло-карими глазищами, вдруг затараторила по-французски:

– О, вы хорошо говорите на моем языке. Как мистер Рочестер. С вами можно говорить, как с ним. И с Софи. Софи будет рада: ее здесь никто не понимает. Мадам Фейрфакс говорит только по-английски. Софи – это моя няня. Мы вместе с ней приехали. Мы плыли по морю, на большом таком корабле с трубой. А из трубы шел дым, да какой! Мне стало плохо от качки, Софи – тоже, и мистеру Рочестеру тоже. Мистер Рочестер все лежал в хорошей такой комнате, называется каюта, а у нас с Софи были маленькие кроватки в другом месте. Я чуть не упала со своей. Она была, как полка. А мадмуазель… как вас зовут?

– Эйр. Джейн Эйр.

– Эр? Ой, я не выговорю. Так вот, наш корабль пришел утром, еще день не наступил, пришел в большой город. Там такие темные дома и много дыма. Не такой красивый и чистый город, как из которого я приехала. И мистер Рочестер снес меня на руках по сходне на берег, а потом сошла Софи, и мы все сели в карету, а карета отвезла нас в огромный и красивый дом, больше этого и красивее, он называется отель. И мы там жили примерно неделю. Там рядом есть такое место, называется парк, большой такой и зеленый, и много деревьев, так мы с Софи каждый день там гуляли. Там было много детей. А еще там есть пруд, и в нем красивые птицы, я их кормила крошками.

– Неужели вы понимаете, когда она вот так тараторит? – спросила миссис Фейрфакс.

Я ее очень хорошо понимала, я привыкла к быстрой речи мадам Пьерро.

– А вы не могли бы, – продолжала добрая леди, – задать ей парочку вопросов насчет родителей – помнит она их или не помнит?

– Адель, – спросила я, – а с кем вы жили в том красивом и чистом городе, про который вы говорили?

– Давно – жила с мамой. Но мама ушла к святой деве. Мама учила меня танцевать и петь, читать стихи. К маме приходило много людей, и я показывала им, как умею танцевать. Или садилась к ним на колени и пела. Мне так нравилось! Хотите, я спою вам сейчас?

Она закончила завтрак, и я разрешила ей продемонстрировать свои способности. Она слезла со стула, подошла ко мне и села мне на колени. Затем она скромно сложила руки, встряхнула головой, забросив назад кудри, потом подняла глаза к потолку и запела канцонетту из какой-то оперы. В ней женщина вначале оплакивает измену любимого, а затем, призвав на помощь всю свою гордость, велит служанке принести все лучшие украшения и самые яркие наряды, которые она наденет на бал, где встретит обманщика и своим весельем покажет ему, что его бегство мало трогает ее.

Странноватый выбор темы для столь юной певицы! Я полагаю, продиктован он был желанием потешить публику тем, как такая кроха поет о любви и ревности, и еще дурным вкусом – я, по крайней мере, так думала.

Адель довольно-таки хорошо держала мелодию и исполнила свой номер с наивностью, характерной для ее возраста. Закончив, она соскочила с коленей и объявила мне:

– А теперь, мадмуазель, я почитаю вам стихи.

И, приняв позу, она стала читать басню Лафонтена «Союз крыс». Она прочла басню, соблюдая необходимые остановки и паузы, с правильной интонацией, удачно жестикулируя. Все это было весьма необычным для такой девчушки и говорило о том, что она прошла неплохую школу.

– Вас мама научила читать эту басню? – поинтересовалась я.

– Да. Она обычно говорила мне вот так: «Что с вами? – спросила одна из этих крыс – Говорите!» И заставляла меня поднимать руку – вот так, – и еще говорила мне, чтобы я не забывала на вопросе поднимать интонацию. А теперь хотите, я вам потанцую?

– Нет, этого достаточно. А после того как ваша мама, как вы сказали, ушла к святой деве, с кем вы жили?

– С мадам Фредерик и ее мужем. Она взяла на себя заботу обо мне, но я ей не родственница. Я думаю, она бедная, потому что дом у нее не такой, как у мамы был. Но я там недолго пробыла. Мистер Рочестер спросил меня, не хочу ли я поехать с ним и жить в Англии, и я сказала «да». Потому что я знала мистера Рочестера раньше мадам Фредерик и он всегда был добр ко мне, дарил мне красивые платья и игрушки. Только, знаете, он не сдержал слова, потому что привез меня, а сам уехал, и я его никогда не вижу.

После завтрака мы с Адель пошли в библиотеку. Это помещение, судя по всему, мистер Рочестер определил как место занятий. Книги стояли в застекленных шкафах, большинство были заперты, но один шкаф – открыт, и в нем находились книги, среди которых было все необходимое для наших занятий на первом этапе, а также несколько томиков развлекательной литературы, стихов, биографий великих людей, несколько романов и прочее. Думаю, он посчитал, что этой литературы гувернантке вполне хватит, чтобы почитать на досуге. И действительно, поначалу она меня вполне устраивала. По сравнению с бедным подбором литературы в Ловудской школе, здесь у меня был богатый выбор книг для души и для ума. Здесь же стояло небольшое пианино, весьма новое и прекрасного звучания, а также мольберт и пара глобусов.

Адель оказалась довольно понятливой ученицей, но рассеянной. Она явно не привыкла к усидчивым регулярным занятиям, какого бы то ни было рода. Я посчитала неразумным сразу же брать ее в ежовые рукавицы, поэтому, позанимавшись с нею как следует, я поближе к полудню отпустила Адель к няне, а сама решила сделать несколько карандашных набросков, которые потом пригодятся для занятий с Адель.

Когда я шла наверх, чтобы взять папку и карандаши, меня увидела миссис Фейрфакс. Она находилась в комнате, створчатая дверь которой была приоткрыта.

– Я полагаю, ваши утренние занятия закончились, – сказала она, тем самым как бы приглашая меня зайти. Я зашла в комнату. Это было большое и солидное помещение с пурпурными креслами и занавесками, турецким ковром, отделанными под орех стенами, одним, но огромным окном с цветными стеклами, высоким потолком с богатой лепниной. Миссис Фейрфакс протирала вазы из пурпурного шпата.

– Как здесь прекрасно! – обведя глазами комнату, воскликнула я, не видевшая ничего даже наполовину похожего на это великолепие.

– Да. Это столовая. Я только что открыла тут окна, чтобы впустить сюда немного солнца и свежего воздуха. Вы знаете, в помещениях, где никто не живет, вечно такая сырость! Здесь рядом гостиная, так там – прямо как в подвале.

И она показала на широкую арку в стиле окна и с такими же занавесками. Сейчас они не свисали, а были подобраны кверху. Поднявшись по двум широким ступеням, я заглянула в гостиную, и моему неопытному глазу показалось, что я вступила в яркий сказочный мир, хотя это была просто-напросто гостиная с будуаром, где на полу лежали белые ковры, устланные, казалось, красивыми цветочными гирляндами. Потолки были украшены лепными виноградными гроздьями, и с ними контрастировали ярко – красные кушетки и оттоманки. Камин был выполнен из бледного паросского мрамора с орнаментом из рубинового богемского стекла. Между окон стояли огромные зеркала, повторявшие смешение снега и огня в этом зале.

– Ах, в каком порядке вы содержите эти комнаты, миссис Фейрфакс! – восхитилась я. – Никаких чехлов! Разве что прохладно тут, а так вполне можно подумать, что здесь каждый день бывают люди.

– Что вы, мисс Эйр! Хотя мистер Рочестер наезжает сюда редко, но всякий раз неожиданно, и, как я заметила, его раздражает, когда он видит все в чехлах или когда при нем начинают срочно приводить дом в жилой вид. Поэтому я сочла за лучшее держать комнаты в постоянной готовности.

– А мистер Рочестер – придирчивый, привередливый?

– Не то чтобы да, но это джентльмен, у него соответствующие вкусы и привычки, и он хочет, чтобы и дом содержали в соответствии с ними.

– Он вам нравится? Вообще его любят?

– Да-да! Их семейство всегда уважали в этих местах. Здесь куда ни посмотришь – почти вся земля с незапамятных времен принадлежала Рочестерам.

– А если оставить в стороне его землю, то сам по себе он вам нравится? Как человек, он может нравиться?

– У меня нет причин не любить его. Он землевладелец, но арендаторы считают его человеком справедливым и либеральным в отношениях с ними. Но он никогда долго и не жил среди них.

– А есть у него какие-то особенности? Какой у него, вкратце, характер?

– О, характер у него, По-моему, безукоризненный. Он человек несколько необычный: все-таки по миру поездил много, много повидал, я думаю. Смею сказать, это человек умный, хотя я никогда подолгу не разговаривала с ним.

– А в чем его необычность?

– Не знаю, трудно сказать… В глаза ничто не бросается, но это чувствуется, когда он говорит с вами. Невозможно сказать точно, шутит он или всерьез, доволен или наоборот. Его нельзя до конца понять. Я, по крайней мере, не понимаю. Но это обходится для меня безо всяких последствий. Нет, хозяин он хороший.

Это все, что я услышала от миссис Фейрфакс о нашем работодателе. Есть люди, которые неспособны определить в нескольких словах характер, схватить отличительные черты человека, предмета, явления. Эта добрая леди, очевидно, принадлежала к такому сорту людей. Мои вопросы озадачивали ее, но оставались безответными. В ее глазах мистер Рочестер был мистер Рочестер – и достаточно. Джентльмен, землевладелец – и ничего больше. Дальше ее ничто не интересовало, она и не пыталась узнавать и выяснять, и, очевидно, ее удивляло, что мне нужна была какая-то еще информация о ее хозяине.

После того как мы покинули гостиную, миссис Фейрфакс предложила мне осмотреть весь дом. Я ходила за ней вверх и вниз, и все время восхищалась красотой дома и порядком в нем. Большие комнаты со стороны фасада были особенно великолепны. Комнаты третьего этажа, хотя и низковатые и темные, были интересны налетом старины. Видно было, что мебель, когда-то стоявшая на нижних этажах, постепенно перемещалась сюда с изменением моды, так что слабый свет, проникавший сквозь узкие окна, освещал не застеленные остовы кроватей столетней давности, сундуки из дуба или орехового дерева, своими резными изображениями пальмовых листьев и голов херувимов напоминающие те, в которых евреи держат в синагогах свою Тору, ряды старинных стульев, узких, с высокими спинками, еще более старые стулья, на подушках которых была едва заметная вышивка, сделанная пальцами, два поколения назад превратившимися в прах. Все эти реликвии придавали третьему этажу дома вид хранилища прошлого, раки воспоминаний. Днем эта тишина, мрак, причудливость обстановки могли нравиться, но я ни за что не рискнула бы провести здесь хотя бы ночь – на этих широких и тяжелых кроватях. Некоторые стояли в альковах с дубовыми дверями, другие были занавешены старыми английскими тяжелыми гардинами с изображениями непонятных цветов и непонятных птиц, и непонятных человеческих существ, которые все вместе будут выглядеть совсем мрачно в бледном свете луны.

– А прислуга здесь спит? – спросила я.

– Нет. Живут они все в задней части дома, спать здесь никто не спал. Можно сказать, что если в Торнфилд-холле есть призрак, то он живет здесь.