Kitabı oku: «Голландское господство в четырех частях света. XVI— XVIII века. Торговые войны в Европе, Индии, Южной Африке и Америке», sayfa 3

Мюнстерский договор показал, что движение, начавшееся 80 лет назад со взрыва народного гнева, закончилось формированием свободно объединенной федерации – республики под управлением группы купцов-олигархов. Перед тем как более подробно обсуждать этих бюргеров, стоит задаться вопросом, насколько сильно эволюционировала нация под их руководством. Если принять критерий Ренана о понимании национальной принадлежности: «…совершать вместе великие поступки, желать их и в будущем…», то победители 1648 г. будут соответствовать обоим этим показателям. Они могли с гордостью припомнить такие боевые подвиги, как осада и освобождение Лейдена, победные компании принцев Морица и Фредерика Генриха, захват «серебряного флота» Питом Хайном, разгром Испанской армады близ Гибралтара (1607) и еще один разгром у Даунса (1639). В этот последний год не имевшую себе равных голландскую торговую экспансию «в далекие и диковинные земли, так далеко, как только светит солнце» нидерландский поэт и драматург Йост ван ден Вондел восславил в своей оде, отразившей чувства не только самого поэта и Heeren XVII – семнадцати директоров VOC, но и множества голландцев: «Куда ни завела бы нас за прибылью погоня, в любое море иль к любому побережью, мы рыщем в гаванях всего земного шара – к выгоде любви». Если «великие поступки» Ренана включают в себя образованность, литературу и изобразительное искусство, то, упоминая о достижениях молодой республики, достаточно вспомнить имена Гуго Гроция, Христиана Гюйгенса, Питера Хофта, Йоста Вондела, Франса Хальса (Гальса) и Рембрандта. Что же касается будущего, то голландцы могли смотреть – и с уверенностью смотрели – на свою экспансию в Восточные Индии; и хотя их положение в Бразилии было явно ненадежным, возможность создания собственной империи в Южной Атлантике все еще существовала.

По этим и другим причинам многие из жителей Соединенных провинций Свободных Нидерландов с гордостью осознавали, что они являются действительно свободной и самостоятельной нацией. Но имелось и много других, кого непрестанно терзали сомнения, или те, у кого не было особых поводов радоваться Мюнстерскому мирному договору. Воинствующие кальвинисты требовали – и часто получали – признания своих заслуг в формировании нации с благословения Божия и при Его активной поддержке, однако они рассматривали своих все еще многочисленных соотечественников-католиков в качестве граждан второго сорта и потенциальных предателей. Они косо смотрели даже на многих инакомыслящих протестантов, как на более слабых и, следовательно, нижестоящих собратьев. Такое презрение самозваных «избранных» к столь многим своим соотечественникам не могло не вызвать широкого недовольства среди последних. Отсутствие короля или иного полновластного правителя вызывало смешанное с сожалением замешательство среди некоторых слоев населения, хотя не обязательно по одним и тем же причинам. Тот факт, что мятеж был изначально направлен против их законного принца, не так легко изгладился в памяти – как на родине, так и за границей. Даже такой непреклонный республиканец, как Ян де Витт, позднее выражал свою обеспокоенность по этому поводу. В некоторых отношениях соперничество между провинциями усугублялось и самими успехами голландской заморской торговли, которая только усиливала превосходство провинции Голландия. Брабантцы, фламандцы и валлоны, эмигрировавшие из Южных Нидерландов в первые десятилетия Восьмидесятилетней войны, к 1648 г. по большей части ассимилировались, хотя зависть к наиболее удачливым из них и их потомкам все еще тлела в Амстердаме. Однако в Голландской республике имелось еще много иностранцев и лишь наполовину ассимилировавшихся эмигрантов, которые могли стать источником слабости, особенно в военное время, и с армией, состоявшей в основном из иностранных наемников.

И наконец, как отнеслись более старые европейские нации к выскочке – буржуазной республике, впервые добившейся общего признания в 1648 г.? Критическая оценка коронованных особ и торговых конкурентов должна всегда приниматься с некоторой долей скептицизма, и неудивительно, что Яков I весьма неблагоприятно отзывался о голландцах в 1607 г.: «Пусть они оставят это тщеславное стремление называться свободным государством». Куда более важно то, что через 100 лет после заключения Мюнстерского договора и после того, как Великобритания и Соединенные провинции поочередно становились то врагами, то союзниками, английский посланник в Мадриде снисходительно написал о своем недавно прибывшем голландском коллеге: «Он весьма молод, но благороден и дружелюбен, и в нем столько же – если не больше – от джентльмена, сколько я когда-либо видел в представителях его нации – если она заслуживает права таковой называться».

Глава 2
Бюргеры-олигархи и купцы-авантюристы

Городские патриции, ликовавшие по поводу заключения Мюнстерского договора, во многом отличались от своих дедов и отцов, которые поддерживали борьбу против Испании во времена принца Морица и Вильгельма Молчаливого. Будучи изначально сословием, в первую очередь озабоченным торговлей, а уж во вторую местным управлением и внутренними делами, городской патрициат в 1648 г. сильно приблизился к тому, чтобы стать закрытым сообществом олигархов, приоритеты которого оказались расставленными с точностью до наоборот. В 1615 г. бургомистр Амстердама утверждал, что городские правители были либо действующими торговцами, либо теми, кто недавно отошел от дел. 37 лет спустя мы видим амстердамских купцов, жалующихся, что их правители больше не являются ни торговцами, ни участниками заморской торговли, «а получают доход от домов, земель и ростовщичества». Другими словами, купцы превратились в рантье. Эта конкретная жалоба является явным преувеличением – достаточно вспомнить хотя бы влиятельных братьев Биккер, торговцев и правителей Амстердама, инспирировавших оборону города от принца Вильгельма II в 1650 г. и чьи коммерческие связи охватывали большую часть земного шара. Более того, некоторые правители городов всегда жили в основном на доходы от недвижимости и только часть своего времени посвящали торговле и коммерции. Тем не менее сетования 1652 г. отражают тот факт, что многие члены правящего сословия переключились с активного участия в торговле на проживание за счет доходов от земли, инвестиций и ренты – вдобавок к своему более скромному государственному жалованью. В течение XVII в. такая тенденция становилась все более очевидной, и наследники купцов-олигархов 1630-х гг. превратились к 1690-м в бюргеров-олигархов. Однако следует помнить, что к 1650 г. быть членом городского совета Амстердама означало для тех, кто занимал эту должность, полную занятость. Купцы, заседавшие в городском совете, вряд ли могли уделять много непосредственного внимания своим собственным делам. Разделения исполнения служебных обязанностей и прямого участия в торговых операциях было не избежать. Однако, даже если правители становились рантье и в целом или по большей части чиновничьим сословием, они по-прежнему оставались тесно связаны – через инвестиции и семейные узы – с состоятельными городскими банкирами и, таким образом, были прекрасно осведомлены, что благосостояние Семи провинций зависит в основном от заморской торговли. Родственные браки между семьями правителей и богатых торговцев, ведших самостоятельный образ жизни, с течением времени становились все более распространенными, однако этот процесс шел не так быстро. Торговым семьям приходилось жить на широкую ногу многие годы, возможно одно-два поколения, до тех пор один из их членов смог посредством вступления в брак попасть в городской патрициат и таким образом получить доступ сначала к нижним, а с течением времени и высшим постам в городском правлении.

Как указывалось в предыдущей главе, различия между отдельными провинциями были в некоторых случаях столь значительны, что обобщения относительно социальной структуры Голландской республики просто не могут не вводить в заблуждение. Но поскольку провинция Голландия, безусловно, являлась наиболее значительной в Семи провинциях и поскольку данная работа посвящена в основном Голландской республике, как морской империи, мы продолжим игнорировать фермеров-джентльменов Фрисландии, сквайров Гелдерланда и фермеров-арендаторов Оверэйссела, дабы сконцентрировать свое внимание на правителях, торговцах и моряках Голландии и Зеландии.

Переход от торговой олигархии к олигархии рантье, который занял в провинции Голландия большую часть XVII столетия, иллюстрируется тремя поколениями Яна де Витта – «истинного голландца», как описал его Уильям Темпл, и одного из величайших нидерландцев всех времен. Его семья была представлена в городском совете Дордрехта с конца

XV в., и они достигли еще более высокого положения после 1572 г., когда примкнули к Вильгельму I и выбрали кальвинизм. Родившийся в 1545 г., Корнелис де Витт унаследовал от своего отца торговлю строевым лесом, которой он продолжал управлять лично, хотя посвящал ей не все свое время. В 1575–1620 гг. он неоднократно становился олдерменом и бургомистром Дордрехта, представителем провинции Голландия в адмиралтействе Зеландии в 1596–1599 гг. и стал крупнейшим вкладчиком в зеландском отделении VOC в 1602 г. Три его сына, Андрис, Франс и Якоб, в молодости изучали юриспруденцию и ездили за границу, чтобы подготовиться к последующим государственным и муниципальным должностям, – практика, ставшая общим правилом для сыновей правителей. Хотя Якоб продолжал в течение нескольких лет вести дело своего отца, он уже побывал казначеем Дордрехтского синода в 1618 г., а затем, после кончины отца в 1622 г., занял его место в городском совете. С тех пор он все более погружался в свои служебные обязанности и где-то между 1632 и 1651 гг. совсем отошел от семейного дела. Он неоднократно служил олдерменом и бургомистром, представлял Дордрехт в Голландских и Генеральных штатах, состоял членом многих правительственных комитетов, в 1644 г. стал дипломатическим представителем в Швеции, а в 1650 г. известным противником Вильгельма II.

Якоб де Витт, хоть и подвергавшийся насмешкам своих политических оппонентов за происхождение из семьи выскочек, определенно чувствовал себя вполне оперившимся членом правящего сословия, и ему приписывают замечание, что «пока бюргер мал, ему и следует оставаться таким». Также он был типичным представителем набожного правящего сословия в том, что, оставаясь усердным прихожанином церкви и прилежным читателем Библии, руководившим домашними богослужениями для своей челяди, он решительно выступал против вмешательства церкви в любые политические дела. Его самый знаменитый сын Ян де Витт, хоть и не такой нарочито набожный, следовал принципам своего отца и всю жизнь являлся защитником власти и привилегий правящего сословия. «Некомпетентным и посредственным людям» нечего делать в правительстве и администрации, «которые должны быть оставлены лишь компетентным людям», категорически заявлял он. Ян де Витт вместе со своим братом Корнелисом получил прекрасное классическое образование в знаменитой школе Дордрехта и читал юриспруденцию в Университете Лейдена, хотя ученую степень получил в гугенотском Университете Анже. Не пренебрегал он и физическими упражнениями, что помогало ему, сильному от природы человеку, выдерживать утомительные часы на службе и бумажную работу, с которой ему пришлось справляться несколько последних лет. Он замечательно знал французский и приобрел некоторые знания в английском, немецком и итальянском языках. Также он был исключительно одаренным в математике человеком и написал трактат о пожизненной ренте (в 1671 г.), что позволяет считать его основателем науки страхования.

В 1645–1647 гг. молодые братья де Витт предприняли то, что Ян назвал den grooten tour – «большим турне» большей частью по Франции и частично по Англии – после краткого визита к своему отцу в Стокгольм. Вернувшись домой из своих странствий, оба брата оказались достаточно подготовленными для адвокатской практики; но тогда как Корнелис остался в Дордрехте, где его избрали олдерменом, и решил следовать по стопам карьеры отца, Ян, после того как он создал успешную адвокатскую практику в Гааге, стал сначала пенсионарием Дордрехта (в декабре 1650 г.), а затем великим пенсионарием Голландских штатов (в июле 1653 г.). Его женитьба в 1655 г. на богатой невесте, Ванд еле Биккер, обеспечила ему близкие и выгодные связи с ведущими членами правящих семей, уже многие годы контролировавших городской совет Амстердама. Карьера его отца как государственного деятеля слишком хорошо известна, чтобы повторять ее здесь; однако, возможно, стоит упомянуть, что, хотя вся его карьера являлась исключительно должностной, а его деньги инвестировались в основном в правительственные долговые обязательства, в число его друзей входили амстердамский банкир-торговец Жан Дойч и лейденские промышленники, братья де ла Кур. Довольно зажиточный еще в начале своей карьеры, после смерти он оставил наследство в полмиллиона флоринов – как результат своего экономного образа жизни и прозорливых инвестиций капиталов, своих и жены.

Семья де Витт из Дордрехта типична тем, что они были правителями города на протяжении нескольких поколений, однако более внезапные взлеты к высшим должностям муниципальной власти не были столь уж редким явлением до того, как правители превратились в закрытое и увековеченное общество рантье-олигархов. Франс Баннинг Кок, центральная фигура «Ночного дозора» Рембрандта, который в 1650 г. стал бургомистром Амстердама, происходил из семьи выскочек. Хирург и ученый Николас Тульи, также знакомый нам по другому полотну Рембрандта, «Урок анатомии», тоже был человеком незнатного происхождения, поднявшимся до должности бургомистра Амстердама. Однако с наступлением XVII в. такие случаи происходили все реже, и еще более редко в XVIII в. Кроме того, хоть и можно с некоторыми допущениями утверждать, что сословие правителей выросло из торгового, это могло и не быть общей тенденцией, особенно в отношении более мелких городов. Сама по себе проблема происхождения правящего сословия и его постепенной эволюции в бюргерскую олигархию еще требует более тщательного изучения, как недавно показал в своем углубленном исследовании правящих сословий Голландии XVII в. Д.Я. Роорда.

Каково бы ни было их происхождение, степень, в какой эти бюргеры-олигархи стали четко определенным правящим классом во время правления Яна де Витта – в период «истинной свободы», как назвали это время его приверженцы и почитатели, – совершенно очевидна из классического труда «Замечания по устройству Соединенных провинций Нидерландов» Уильяма Темпла, который прекрасно знал республику в годы, предшествовавшие изданию этой книги (1672).

«Те семьи, что живут в своих родовых поместьях всех крупных городов, являются людьми, обладающими воспитанием и манерами отличными от торговцев, хотя и походят на них скромностью одежды и привычек, а также бережливостью. Их молодежь воспитывается в основном в школах и университетах Лейдена и Утрехта, получая общее гуманитарное образование – но главным образом по гражданскому праву своей страны… Если такие семьи богаты, их молодежь после обучения на родине несколько лет путешествует, как и отпрыски нашего дворянства; однако их путь лежит в основном в Англию и Францию, реже в Италию, еще реже в Испанию, иногда в более северные страны, да и то только в компании или в свите дипломатических посланников. Конечная цель их воспитания – сделать этих людей пригодными для служения своей стране в магистратах их собственных городов и штатов провинций. И именно из таких людей состояли в основном гражданские служащие правительственных учреждений, будучи выходцами из семей, которые многократно занимали постоянные должности в магистратах своих родных городов в течение многих лет, а то и веков.

Такими были большинство или все главные министры и люди, из которых состояли их основные кабинеты во времена, когда я проживал среди них, а не ничтожные ремесленники или торгаши, как это было принято считать среди иностранцев и что являлось объектом насмешек по поводу их правительства. Это вовсе не исключало того, что в администрациях их городов и среди депутатов штатов зачастую можно было увидеть купцов или оптовых торговцев, как не исключало и вложение некоторыми штатами своих фондов в управление через своих служащих каким-либо весьма прибыльным делом или в торговые дома, специально созданные для этой цели. Однако большинство членов штатов и магистратов совершенно другого сорта; их состояния включают в себя оплату исполняемых ими общественных обязанностей, земельную ренту или проценты от займов канторам (регентам или правителям), акции Ост-Индской компании или долевое участие в экспедициях крупных торговцев».

Нельзя сказать, что эти семьи, привыкшие к работе в магистратах своих городов и провинций, обычно наживали особо большое богатство; жалованье за исполнение общественных обязанностей и проценты были невелики, а доходы от земли и того меньше, редко превышая 2 процента. Они удовлетворялись честью быть полезными обществу, почетом и уважением своих городов и страны и комфортным существованием. Последнее редко нарушалось благодаря экономному образу жизни, который, будучи (как я полагаю) первоначально необходимым, перерос в общепринятый, но по-прежнему почетный среди них.

Мощный рост и чрезмерное обогащение наблюдались в среде купцов и торговцев, чьи усилия были целиком приложены именно в этом направлении, и кто больше довольствуется столь малым участием в управлении, желая лишь гарантированности своего имущества, не беспокоясь ни о чем, кроме своего благосостояния и ведения дел, обращая свободное время и мысли на поиски увеселений. И все же они, достигнув значительного состояния, предпочитают воспитывать сыновей подобающим образом, а дочерей выдавать замуж в семьи наиболее уважаемые в городах и магистратах, таким образом выводя свои семьи на путь правления и почета, который состоит не в титулах, а в служении обществу.

Стоит отметить, что Уильям Темпл ставил отпрысков старой земельной аристократии и титулованного дворянства намного ниже по значимости, чем правящее сословие. Он добавлял, что «они ценят свое благородное происхождение значительно выше, чем люди других стран, где подобные им встречаются намного чаще, и посчитали бы себя совершенно опозоренными браком с людьми не их положения, хоть это и должно было принести их благородной семье состояние за счет богатств плебеев». Другими словами, голландская земельная аристократия – там, где она еще сохранилась, – была еще более закрытым обществом, как во Франции, Испании и Португалии, в отличие от относительно открытой аристократии, такой как в Англии, где смешанные браки с недавно обретшими дворянство семьями людей, создавших свои капиталы посредством торговли, на государственной службе или в юриспруденции, были более распространены. Как правило, голландские аристократы не являлись крупными землевладельцами, и даже самые большие поместья в Фрисландии нельзя было сравнить с бескрайними владениями земли, принадлежавшими множеству других европейских земельных аристократов от Польши до Португалии. Уильям Темпл резко осуждает склонность голландского дворянства к подражанию в одежде и манерах французской аристократии, однако признает, что «во всех других отношениях они честны, добродушны, дружелюбны и обладают хорошими манерами; находясь на службе своей стране, они ведут себя с честью и достоинством». В своих предпочтениях они были в основном оранжистами, хотя во времена штатгальтера Вильгельма III (1672–1702) правители всегда могли столкнуться с некоторыми аристократами вроде Якоба ван Вассенара Обдама (Опдама), командовавшего военно-морским флотом Нидерландов в 1655–1665 гг.²⁴, который венценосному правлению предпочел буржуазную республику – то ли по личным убеждениям, то ли из ревности к дому Оранских. Что до социальных отношений старой аристократии и мелкопоместного дворянства с обычными бюргерами, то один английский путешественник записал: «Те, кто ведет рассудительный и умеренный образ жизни и не брезгует знакомством с нижестоящими, пользуются почетом и уважением, тогда как надменных и высокомерных по большей части ненавидят и презирают».

Для всех иностранных путешественников в Соединенные провинции в первые семь или восемь декад XVII столетия стало привычным, что правящее и купеческое сословия и даже (хоть и в меньшей степени) титулованная аристократия, а также армейские офицеры проявляли большую скромность в «поддержании престижа», чем подобные им в других странах. Уильям Темпл отмечал, что Михиела де Рейтера и Яна де Витта, «пользовавшихся уважением других наций – первый как великий флотоводец, а второй как великий государственный деятель своего времени», в повседневной одежде было невозможно отличить соответственно от «самого обычного капитана корабля» и «самого обычного городского бюргера». Их домашние одевались столь же скромно, и, хотя и тот и другой накопили огромные состояния, никто из них не пользовался услугами более чем одного слуги, что дома, что на людях. «Такой образ жизни, – добавляет Уильям Темпл, – был принят не только этими отдельными людьми, но являлся всеобщей манерой поведения или стилем всех государственных служащих: поскольку я говорю не об армейских офицерах, которые считаются слугами государства и имеют другой стиль одежды, хоть и более скромный, чем в других странах». Несомненно, здесь имело место влияние кальвинистской умеренности, и мы еще увидим, что, когда обычные бюргеры из Амстердама и Мидд ел бурга переселились в Восточную и Западную Индии, они могли позволить себе купаться в такой же роскоши и материальном достатке, как и их иберийские предшественники и английские конкуренты.

Многие современники отметили, что в последнюю четверть XVII в. верхняя прослойка среднего класса стала принимать более показной и роскошный образ жизни. Например, холостой сын флотоводца Михиела Адриансзона де Рейтера, Энгель, жил на более широкую ногу, чем его отец. Вдобавок к своему прекрасно меблированному дому с двумя слугами-мужчинами, двумя служанками-женщинами и кучером Энгель де Рейтер владел внушительным сельским домом, которым пользовался по выходным дням и в летние каникулы. Точно так же лейтенант-адмирал Корнелис Тромп, сын знаменитого «парусинового» адмирала М.Х. Тромпа, придерживался более высоких жизненных стандартов, чем его отец, «который довольствовался соленой селедкой на завтрак». Через женитьбу Корнелис породнился с правящей семьей и прожил последние годы жизнью «большого сеньора» – между своим городским домом на канале Хееренграхт и роскошно обставленным сельским домом «Де Тромпенбург» в ‘с-Гравеланде в Северной Голландии. Уильям Карр, английский консул в Амстердаме, чье описание Семи провинций было издано там же в 1688 г., поразился заметным ростом жизни на широкую ногу среди правителей и состоятельных бюргеров, произошедшим всего за 16 лет с момента написания Темплом своей знаменитой книги. «Прежний суровый и строгий образ жизни в Голландии теперь почти совершенно вышел из употребления; сейчас очень редко увидишь такую же умеренную скромность в одежде, в питании и жилье, как раньше. Вместо удобных жилищ голландцы теперь строят величественные дворцы, заводят роскошные сады и дома для приятного времяпровождения, держат кареты, повозки и сани, покупают для своих лошадей очень дорогую упряжь с украшенными серебряными колокольчиками уздечками… более того, характер женщин, а также их детей так сильно изменился, что их не устраивает никакая одежда, кроме как самая лучшая и дорогая, какую только могут поставить Франция и другие страны; а их сыновья так пристрастились к азартным играм, что многие амстердамские семьи оказались совершенно разорены».

Критика Карра и других современников, которых также можно было бы процитировать на эту тему, относится в основном, если не исключительно, к провинции Голландия, а более всего – к богатой буржуазии Амстердама и Гааги. На эту конкретную часть голландского общества кальвинизм никогда не накладывал особо заметного отпечатка, как на все остальные его слои, и богатые молодые люди, совершившие «большое турне», несомненно находились под влиянием того, что видели в Англии и (более всего) во Франции. Другим фактором, который мог послужить стимулом к демонстрации богатства, было, возможно, возвращение людей, сколотивших себе состояние в Восточной Индии. Эти голландские эквиваленты и предтечи английских «набобов» XVIII столетия уже привыкли к роскошному образу жизни в тропиках и после возвращения домой вряд ли были склонны приспосабливаться к пуританскому существованию. Как бы то ни было, голландская архитектура и искусство того периода четко отражают такие перемены, хотя голландские правящие сословия всегда оставались менее экстравагантными, чем английская и французская аристократия. Уильям Карр достаточно объективно подвел итог ситуации, когда отметил, что, хотя голландцы «не были склонны к такому мотовству и распутству, как англичане… тем не менее серьезные и умеренные люди Голландии крайне чувствительно относятся к таким серьезным переменам, происходящим теперь в их стране».

Один из таких «серьезных и умеренных людей Голландии» бил тревогу еще тогда, когда Уильям Темпл восхищался экономностью и скромностью голландского правящего сословия. В 1662 г. анонимный памфлетист сетовал на то, что мелкие владельцы магазинов, портные, сапожники, трактирщики и их почтенные жены одеваются теперь в такие роскошные бархатные и шелковые одежды, что трудно отличить худородных людей от стоящих выше их по социальному положению. Дошло до того, сетует он, что «господин Простолюдин считает, будто имеет право носить все, что ему заблагорассудится, пока он в состоянии за это платить». Точно так же некоторые мелкие торговцы и ремесленники обставляют свои дома на манер совершенно не соответствующий их скромному образу жизни. «Разве можно снести такое, – возмущенно вопрошает аноним, – когда видишь комнату или гостиную портного, обитую гобеленами или тисненной золотом кожей? Или – то тут, то там – торговца тканями или ремесленника, украшающих свой дом так, словно он принадлежит дворянину или бургомистру?» Автор призывает положить конец такому неестественному положению при помощи введения ограничивающих расходы законов, дозволяющих использование бархатных и шелковых одежд исключительно верхней прослойке среднего класса и обязывающих рабочее сословие носить только «сукно и т. п.». Верхнюю прослойку среднего класса аноним обозначил как состоящую из правителей, должностных лиц, административно-судебных чиновников, шерифов и их заместителей (бейлифов), казначеев и прочих старших чиновников, а также купцов и торговцев, обладающих капиталом от 40 до 50 тысяч гульденов и «соответственно облагаемых налогом». Он полагает, что врачи и адвокаты могут быть приравнены к должностным лицам, однако поверенные и нотариусы находятся уровнем ниже и приравниваются к клеркам и подчиненным шерифа. Владельцы магазинов, мелкие торговцы и младшие чиновники собраны в нижнюю прослойку среднего класса, который, с точки зрения автора, немногим выше ремесленников. Автор признает, что армейские офицеры представляют собой отдельный класс, но заходит в тупик при определении класса для художников и актеров. Многие из них склонны к dol van geest – сумасбродству, хотя некоторые из вышеупомянутых «наделены искрой божьей в искусстве и умственных способностях». Дальнейшие предложения этого анонимного памфлетиста не имеют к нам отношения, однако его сочинение представляет интерес как отражение остроты классового сознания, которое пронизывало общественную жизнь в золотой век Голландской республики и которое еще более усилилось в следующем столетии.

Степенное и благоразумное поведение, исключавшее банкеты и пьянство высшего сословия в первой половине XVII столетия, и их глубокое почитание финансовой платежеспособности вовсе не означали, что им были неведомы кумовство, взяточничество и коррупция. Наоборот, они являлись неотъемлемой частью социальной структуры, хотя будет только честным отметить, что эти пороки были не более злостными, чем повсюду в Европе, несмотря на заверения некоторых иностранцев в обратном. Сдерживать подобную порочную практику в рамках помогало то, что ее было можно относительно легко выставить напоказ в той объемистой памфлетной литературе, которая стала столь характерной чертой Семи провинций. Властям редко удавалось полностью контролировать решительно настроенных памфлетистов в силу масштабов имевшейся децентрализации управления и взаимного соперничества суверенных провинций. Запрещенные в одном городе памфлеты часто могли быть переизданы в другом.

Разумеется, открытая критика прессы не предотвратила такие скандалы, как использование правителями Амстердама своего служебного положения ради получения возмутительно большой прибыли от продажи земли при расширении города в 1615 г., или обогащение правителей Хорна во время депрессии 1619 г. за счет бедняков и простолюдинов, или расхищение членами адмиралтейства Роттердама государственных средств в 1626 г. Также весьма сомнительно, чтобы открытое обвинение во взяточничестве и коррупции, выдвинутое делегацией Зеландии против Генеральной Ассамблеи 1650 г., произвело на официальные круги более чем мимолетный эффект. Депутаты наверняка имели в виду Корнелиса Муша, Griffier – доверенное лицо Генеральных штатов, чья ненасытная жадность при вымогательстве взяток была притчей во языцех. Он не колеблясь предоставил послу Португалии копии всех секретных донесений и конфиденциальных постановлений, которые потребовались последнему. Несколько лет спустя Джордж Даунинг, неразборчивый в средствах английский представитель в Гааге, подтвердил, что «здесь трудно сыскать хоть кого-то, кто попал в Генеральные штаты не для того, чтобы составить себе на этом состояние и оказаться подкупленным».

Ранее цитировавшийся португальский посланник Соуза Коутиньо показывает нам забавный образец того, как подвергалась искушению определенная личность, женатая и имевшая много детей. Во время визита вежливости к такому человеку и обсуждения рассматриваемого вопроса «некто дает упасть, якобы случайно, драгоценному камню стоимостью примерно в тысячу крузадо²⁵ (плюс-минус некоторая сумма, в зависимости от поста и положения этого человека) в руку одного из его детей». Отец не заставляет ребенка вернуть драгоценность, и таким образом «лицо» сохранено. Возможно, исключения в виде честных граждан встречались намного чаще, чем готовы признать неприязненные критики, и французский посол д’Эстрад, несомненно, преувеличивал, когда написал, что «кроме М. де Витта там нет никого, кого деньги не могли бы переубедить». Однако, если «идеальный голландец» пользовался репутацией исключительно честного человека, когда дело касалось интересов его страны, ему было намного сложнее игнорировать родственные и дружеские связи, когда подходящие кандидаты на какой-либо пост просили его использовать свое влияние ради них. И даже при всем при этом услуги, которые он оказывал в таких случаях своим родственникам и политическим друзьям, никогда не принимали размеров крупного скандала.