Kitabı oku: «Шрам», sayfa 2
Мы лежим здесь, и они расталкивают нас и гонят прочь, и я обхватил себя руками и чувствую, как под ними агонизирует плоть, а они начинают выгонять нас.
Мы идем по просмоленным коридорам и машинным отделениям, и я коченею, зная, для чего все это. А ведь я еще живее, резвее некоторых, тех, кто постарше, согнувшись пополам от кашля, они блюют и боятся пошевелиться.
А потом – раз и меня заглотило, поедает холод, пожирает темнота, и о боги долбись оно все мы снаружи.
Снаружи.
Я оцепенел от этого. Я оцепенел от удивления.
Сколько времени прошло.
Мы жмемся друг к другу, один человек к другому как троглодиты как близорукая придонная тварь. Они запуганы ею, особенно старики, отсутствие стен и краев и движение холода в воде и воздухе.
Я мог бы воскликнуть: боги спасите и помилуйте. Мог бы.
Чернота на черноту, но все же я вижу горы и воду и вижу облака. Я вижу тюрьмы вокруг слегка покачиваются как рыбацкие лодки. Джаббер забери нас всех я вижу облака.
Чтоб мне пропасть я напеваю словно баюкаю ребенка. Этот непрерывный шум он по мне.
И потом они заталкивают нас как скот едва передвигая ноги позваниваем цепями сочимся пердим бормочем в удивлении по палубе под грузом тел и кандалов к раскачивающемуся перекидному трапу. И они торопят нас гонят по нему всех нас и каждый останавливается в середине провисшего перехода между судами, их мысли и видимы и ярки, как химическая вспышка.
Они думают не прыгнуть ли.
В воду залива.
Но канатные перила вокруг трапа высоки и колючая проволока не пускает нас, а наши бедные тела измучены и слабы и каждый помедлив идет дальше и переходит над водой на другой корабль.
Я в свой черед останавливаюсь как и другие. Как им мне слишком страшно.
А потом под ногами новая палуба, вылизанная гладкая как металл и чистая вибрирует от работы двигателей, и опять коридоры и бряцание ключей и в конце еще одно длинное неосвещенное помещение где мы валимся с ног изнеможенные и перепутавшиеся и медленно поднимаемся увидеть своих новых соседей. Потом мы шепотком начинаем спорить, ссориться, мы деремся соблазняем насилуем такова наша суть. Возникают новые союзы. Новые иерархии.
Я сижу какое-то время в отдалении в тени.
Я все еще переживаю то мгновение когда я вошел в ночь. Она как янтарь. Я личинка в янтаре. Она набрасывает на меня сеть и будь я проклят, но она же превращает делает меня красивым.
Теперь у меня новый дом. Я буду жить в этом мгновении столько сколько смогу пока воспоминания не сгниют, и тогда я выйду. Я приду в это новое место где мы сидим.
Где-то гремят трубы как огромные молотки.
Глава 2
За пределами Железного залива море было неспокойным. Беллис проснулась от ударов волн о борт. Она вышла из каюты, пробравшись мимо сестры Мериопы, которую рвало, – якобы от морской болезни, хотя Беллис в это и не верила.
Беллис вышла на ветер под оглушающие хлопки парусов, бившихся, как звери в силках. Из огромной дымовой трубы вылетала струйка сажи, и весь корабль гудел от мощи парового двигателя в его чреве.
Беллис уселась на контейнер. «Значит, отбыли, – нервно подумала она. – Уходим. Удаляемся».
Пока они стояли на якоре, жизнь на «Терпсихории» не умирала – кто-нибудь непременно надраивал что-то, или устанавливал какой-нибудь механизм, или бежал с одного конца корабля на другой. Но теперь активность многократно возросла.
Беллис, прищурившись, смотрела на главную палубу, еще не готовая взглянуть на море.
На мачтах кипела жизнь. Большинство моряков были людьми, но время от времени по канату в «воронье гнездо» проползал шипастый хотчи. Люди волокли по палубе контейнеры, наматывали тросы на огромные лебедки, выкрикивали команды на неразборчивом жаргоне, наматывали цепи на внушительные маховики. Здесь были высокие какты, слишком тяжелые и неповоротливые, чтобы лазать по канатам, но для них находилась работа внизу, благо силы им было не занимать – их волокнистые растительные бицепсы так и играли под кожей, когда какты тащили или вязали что-нибудь.
Среди них расхаживали офицеры в синей форме.
Ветер обдувал корабль, и перископические колпаки над дымовыми трубами пели, как печальные флейты.
Беллис докурила свою сигариллу, затем медленно, опустив глаза, пошла к борту. Дойдя до поручня, она подняла взгляд и посмотрела в море.
Земли нигде не было видно.
«О боги, вы только взгляните на все это», – подумала она, ошеломленная.
Впервые в жизни Беллис не видела перед собой ничего, кроме воды.
В одиночестве под бескрайним нависающим небом в ней, словно желчь, поднималась тревога. Ей так хотелось снова оказаться среди городских переулков.
Клочья пены неслись мимо бортов, то возникая, то исчезая. Вода покрывалась замысловатыми мраморными вздутиями. Она играла с кораблем, как играла бы с китом, каноэ или опавшим листом – безответное сооружение, которое она может перевернуть любой неожиданной волной.
Она была огромным слабоумным ребенком. Могучим, глупым и капризным.
Беллис нервно поглядывала вокруг в поисках хоть какого-нибудь островка, хоть одного берегового мыска. Ничего подобного сейчас не было.
Следом за ними, усеивая пометом палубу и пену, тучей летели птицы, надеясь поживиться отбросами в кильватерной струе.
Они шли без остановки два дня.
Негодуя на то, что ее путешествие началось, Беллис почти что впала в прострацию. Она вышагивала по коридорам и палубам, запиралась в своей каюте, тупо смотрела на проплывающие вдалеке скалы и небольшие острова, смутно видневшиеся в сером дневном или лунном свете.
Моряки посматривали на горизонт и смазывали крупнокалиберные пушки. Канал Василиск с его сотнями островков, едва намеченных на карте, с его торговыми городами и бесчисленным множеством кораблей, доставляющих грузы в ненасытную коммерческую дыру Нью-Кробюзона, кишел пиратами.
Беллис знала, что корабль такого размера, с бронированным корпусом и под флагом Нью-Кробюзона почти наверняка не подвергнется нападению. Но бдительность экипажа слегка обескураживала ее.
«Терпсихория» была торговым судном. Она не предназначалась для пассажиров. Здесь не было ни библиотеки, ни кают-компании, ни развлечений. На столовую для пассажиров тоже не очень потратились. Стены там были голые, если не считать нескольких дешевых литографий.
Беллис поглощала пищу, сидя одна за столиком и односложно отвечая на все любезности. Другие пассажиры в это время сидели под грязными окнами и играли в карты. Беллис исподтишка внимательно поглядывала на них.
Возвращаясь к себе в каюту, Беллис погружалась в бесконечные размышления о своих пожитках.
Город она оставила неожиданно и в спешке.
Одежды при ней было всего ничего, и всё в любимом ее аскетическом стиле – строгое, черное, серое. У нее было семь книг – два тома по лингвистике, начальный курс салкрикалтора, антология рассказов на разных языках, толстая чистая записная книжка и две ее монографии – «Грамматология верхнекеттайского» и «Свитки пустоши Глаз Дракона». Еще было несколько ювелирных изделий из гагата, граната и платины, небольшая косметичка, чернила и ручки.
Она целыми часами добавляла все новые и новые подробности к своему письму: сообщала о том, как уродливо открытое море, писала об острых опасных скалах, торчавших из воды, оставляла длинные пародийные описания офицеров и пассажиров, наслаждаясь собственными карикатурами. Сестра Мериопа; купец Бартол Джимджери; похожий на труп доктор Моллификат; вдова и мисс Кардомиум – тихая мать и ее дочь, ставшие под пером Беллис парой коварных хищниц, охотниц за мужьями. Иоганнес Тиарфлай превратился в напыщенного шута, мюзик-холльное посмешище. Размышляя над тем, что заставило их предпринять это путешествие через полсвета, Беллис для каждого придумала легенду.
Шел второй день. Беллис стояла на корме корабля, пытаясь отыскать взглядом островки, но видела только волны, а вокруг по-прежнему стоял птичий гвалт – чайки и скопы спорили за корабельные отбросы.
Она чувствовала себя обманутой. Оглядывая в очередной раз горизонт, она услышала шум.
Неподалеку от нее стоял доктор Тиарфлай, натуралист, наблюдавший за птицами. На лице Беллис появилось строгое выражение. Она приготовилась уйти, как только доктор заговорит с ней.
Увидев, что Беллис неприветливо наблюдает за ним, Тиарфлай отсутствующе улыбнулся, вытащил записную книжку и тут же словно забыл о ней. Беллис увидела, как доктор делает зарисовки чаек в своем блокноте. На нее он не обращал ни малейшего внимания.
По ее оценке, ему было далеко за пятьдесят. Редкие волосы он зачесывал назад, носил маленькие очки с прямоугольными стеклами и твидовый камзол. Но несмотря на эти профессорские причиндалы, выглядел он отнюдь не слабосильным и на книжного червя похож не был. Он был высокого роста, держался как надо.
Быстрыми точными штрихами он наметил сложенные птичьи когти и тупые жадные глаза. На душе у Беллис немного потеплело.
Немного спустя она заговорила с ним.
Она потом призналась себе, что это скрасило для нее путешествие. Иоганнес Тиарфлай был очарователен. Беллис подозревала, что так же по-дружески он вел бы себя с любым человеком на борту.
Они вместе позавтракали, и ей без труда удалось увести его от других пассажиров, внимательно за ними наблюдавших. Тиарфлай оказался на удивление чужд всякого интриганства. Возможно, ему и пришло в голову, что, проводя время в компании с грубоватой и нелюдимой Беллис Хладовин, он дает повод для слухов, но ему это было совершенно безразлично.
Тиарфлай с радостью говорил о своей работе. Мысль о неизученной фауне Нова-Эспериума приводила его в восторг. Он поделился с Беллис своим планом опубликовать монографию по возвращении в Нью-Кробюзон. Он сообщил, что сейчас занят сверкой рисунков, гелиотипов и наблюдений.
Беллис описала ему темный гористый остров, который видела на севере ранним утром предыдущего дня.
– Это был Северный Морин, – сказал Тиарфлай. – А сейчас где-то к северо-востоку от нас должен быть Кансир. Когда стемнеет, мы пришвартуемся к причалу острова Танцующей птицы.
Местонахождение и продвижение корабля было предметом постоянных разговоров между другими пассажирами, и Тиарфлай с любопытством посмотрел на Беллис, изумленный ее невежеством. Ее это мало трогало. Для нее было важно то, откуда она бежала, а не то, где она находилась или куда направлялась.
Остров Танцующей птицы появился на горизонте с заходом солнца. Его вулканические породы отливали кирпично-красным цветом и поднимались невысокими утесами, по форме напоминающими лопаточные кости. Захудалый рыбацкий порт Ке-Бансса приютился на склонах вокруг бухты. Беллис брала смертная тоска при мысли о сходе на берег – еще один отвратительный городишко, ставший заложником морской экономики.
Моряки, не получившие увольнительную, мрачно посматривали на пассажиров, спускающихся по трапу. Других кораблей из Нью-Кробюзона на пристани не было – Беллис некому было передать свое письмо. «И зачем мы зашли в эту дыру?» – спрашивала она себя.
Если не считать давней изнурительной экспедиции на пустошь Глаз Дракона, то дальше, чем сегодня, Беллис от Нью-Кробюзона никогда не удалялась. Она смотрела на маленькую толпу на пристани. Люди выглядели немолодыми и взволнованными. Ветер доносил слова на разных наречиях. В основном это были выкрики на соли, морском жаргоне – искусственном языке, составленном из тысяч диалектов канала Василиск, рагамоля и перрикиша.
Беллис увидела капитана Мизовича – он направлялся по крутым улочкам к зубчатому зданию нью-кробюзонского посольства.
– Вы не хотите в город? – спросил Иоганнес.
– Не испытываю никакой потребности в жирной пище и дешевых сувенирах, – ответила она. – Эти острова нагоняют на меня тоску.
По лицу Иоганнеса расползлась улыбка, словно он остался доволен ее словами. Он пожал плечами и поднял взгляд к небу.
– Дождик собирается, – сказал он, словно она задала ему его же вопрос, – а у меня много дел на борту.
– А зачем мы вообще зашли сюда? – спросила Беллис.
– Думаю, это какое-то правительственное поручение, – осторожно сказал Иоганнес. – Это наш последний крупный форпост. Дальше влияние Нью-Кробюзона становится… гораздо менее заметным. Вероятно, здесь приходится выполнять массу всевозможных формальностей. – Помолчав немного, он добавил: – К счастью, нас это не касается.
Они смотрели на неподвижный, темный океан.
– Вы видели кого-нибудь из заключенных? – внезапно спросил Иоганнес.
Беллис удивленно посмотрела на него.
– Нет. А вы?
Она насторожилась. Напоминание о мыслящем грузе на корабле выбило ее из колеи.
Когда время пришло и Беллис поняла, что ей придется оставить Нью-Кробюзон, ее охватили отчаяние и испуг. Она составляла планы, пребывая в тихой панике. Ей необходимо было уехать как можно дальше, и поскорее. Толстое море и Миршок располагались слишком близко. Она лихорадочно стала перебирать другие места – Шенкелл, Иоракетч, Неовадан, Теш. Но все они были либо слишком опасными, либо слишком далекими, либо слишком чужими, труднодостижимыми, пугающими. Ничто в них не заставило бы почувствовать Беллис, что она дома. И Беллис в ужасе поняла, что для нее слишком тяжело начать все заново, что она цепляется за Нью-Кробюзон, за то, что сделало ее такой, какова она есть.
Потом в голову пришла мысль о Нова-Эспериуме. Острая нехватка жителей. Вопросов никто задавать не будет. На полпути к краю света, маленький нарост цивилизации на неизвестной земле. Дом вдали от дома, колония Нью-Кробюзона. Куда более грубый, жесткий и отнюдь не изнеженный дом (колония была еще слишком молода и избытком добродушия не страдала), – но все же поселение, скопированное с ее родного города.
Беллис поняла, что если выберет этот пункт назначения, то Нью-Кробюзон, хотя она и спасается из него бегством, оплатит ее путешествие. К тому же для нее останется открыт канал связи – постоянные, пусть и нечастые, контакты с кораблями из дома. И тогда, вполне вероятно, в один прекрасный день она узнает, что риска больше нет и можно вернуться.
Но суда, отправлявшиеся в долгое и опасное путешествие из Железного залива по Вздувшемуся океану, непременно везли в Нова-Эспериум рабочую силу. А это означало, что в трюмы набивали заключенных – батраков, закабаленных, переделанных.
Беллис становилось нехорошо при одной мысли об этих мужчинах и женщинах, запертых внизу без света, а потому она о них не думала. Будь у нее возможность выбора, она бы держалась как можно дальше и от таких путешествий, и от таких грузов.
Беллис посмотрела на Иоганнеса, пытаясь прочесть его мысли.
– Должен признаться, – неуверенно сказал он, – меня удивляет, что мы их не слышим и не видим. Я полагал, что их будут выводить гораздо чаще.
Беллис ничего не сказала. Она ждала, когда Иоганнес сменит предмет разговора, чтобы она по-прежнему могла пытаться не думать о грузе внизу.
До нее доносился назойливый гвалт из портовых таверн Ке-Бансса.
Под смолой и металлом в сырых трюмах. Жрать и драться из-за еды. Запах дерьма, малафьи и крови. Визги и мордобой. И цепи, как камень, и повсюду шепоток.
– Вот беда, парень. – Голос был чуть хриплым от недосыпа, но сочувствие – искренним. – Как бы тебя за это не выпороли.
Перед решетками трюмной тюрьмы стоял юнга, скорбно глядя на черепки посуды и разлитую похлебку. Он накладывал поварешкой еду для заключенных, и его пальцы не удержали миску.
– Эти глиняные штуки вроде как железо, пока их не уронишь.
Человек за решеткой был таким же грязным и усталым, как и все остальные заключенные. На груди под его разорванной рубашкой виднелось вздутие – огромная опухоль, из которой торчали два длинных зловонных щупальца. Они безжизненно покачивались – два бесполезных жирных отростка. Как и большинство сосланных, он был переделанным, которому в наказание за что-то с помощью науки и магии придали новую форму.
– Это напоминает мне историю о том, как Раконог отправился на войну, – сказал человек. – Ты ее знаешь?
Юнга подобрал с пола грязные куски мяса и морковки и бросил их в бадью, потом посмотрел на говорившего.
Заключенный отошел назад, прислонился к стене.
– Как-то раз в начале времен Дариох выглядывает из своего шалаша и видит, что к лесу приближается армия. И чтоб мне сдохнуть, если это не рать Нетопырья пришла за своими метелками. Ты ведь знаешь, как Раконог отобрал у них метелки, а?
Юнге было лет пятнадцать – многовато для такой работы. Одежда на нем была не чище, чем на заключенных. Он смерил рассказчика с ног до головы взглядом и улыбнулся – да, он знает эту историю. Эта неожиданная перемена в нем была такой заметной и необычной, что создалось впечатление, будто он на несколько мгновений обрел новое тело. Теперь он казался сильным и самоуверенным, и, когда улыбка сошла с его лица и он вернулся к своей похлебке и мискам, что-то от этой развязности осталось.
– Ну так вот, – продолжал заключенный, – Дариох тогда вызывает к себе Раконога и показывает, что вот, мол, Нетопырье наступает, и говорит ему: «Это ты, Раконог, накосячил. Ты прихватил их вещички. Солтер сейчас на краю света, так что сражаться с ними придется тебе». Ну, тут Раконог с проклятиями и стонами, со всякими словечками… – Человек сложил пальцы в подобие двигающихся челюстей.
Он хотел было продолжить, но юнга оборвал его.
– Я знаю эту историю, – сказал он. – Уже слышал.
Наступило молчание.
– Жаль-жаль, – сказал человек, удивляясь собственному разочарованию. – Но знаешь, сынок, я сам ее давненько не слышал, так что я, пожалуй, расскажу до конца.
Мальчишка недоуменно посмотрел на него, словно пытаясь понять, шутит тот или нет.
– Рассказывай. Мне-то что. Мне все равно.
И заключенный рассказал до конца, останавливаясь, когда его начинал душить кашель или нужно было набрать в грудь побольше воздуха. Юнга двигался в темноте за решеткой, убирая грязь, накладывая добавки. Он вернулся к концу истории, когда керамо-фарфоровый панцирь Раконога треснул, поранив его, и рана оказалась глубже, чем если бы панциря вообще не было.
Мальчишка посмотрел на уставшего рассказчика, закончившего историю, и снова улыбнулся.
– И что, ты мне не скажешь, какой тут урок? – спросил он.
Человек улыбнулся едва заметной улыбкой.
– Думаю, ты его уже знаешь.
Мальчишка кивнул и задумался на мгновение, сосредоточиваясь.
– «Если сталкиваешься с чем-то, что не очень хорошо, то лучше уж вообще ничего, чем это», – процитировал он. – Мне всегда больше нравились истории без морали, – добавил он и присел на корточки у решетки.
– Хер меня забери, но я с тобой согласен, парень, – сказал человек. Он помедлил, потом протянул руку сквозь решетку. – Меня зовут Флорин Сак.
Юнга колебался. Он не боялся, просто взвешивал все «за» и «против». И наконец пожал Флорину руку.
– Спасибо за историю. Меня зовут Шекель.
Они продолжили разговор.
Глава 3
Беллис проснулась, когда корабль снова тронулся. Залив все еще был погружен в темноту. «Терпсихория» содрогалась и сотрясалась как замерзшее животное, и Беллис, подойдя к иллюминатору, увидела, как мимо движутся редкие огни Ке-Бансса.
В это утро ей не разрешили пройти на основную палубу.
– Извините, мадам, – сказал матрос. Он был молод и отчаянно смущался, стоя на ее пути. – Приказ капитана: пассажиров на главную палубу до десяти не пускать.
– Почему?
Он вздрогнул, словно женщина ударила его.
– Заключенные на прогулке, – сказал он; глаза Беллис немного расширились. – Капитан дает им возможность немного подышать воздухом. А после них нужно будет отдраить палубу – они ужасно грязные. Почему бы вам пока не позавтракать, мадам? Мы тут вмиг закончим.
Беллис отошла в сторону, остановилась и задумалась. Ей это совпадение ой как не понравилось – сразу же после ее разговора с Иоганнесом.
Она хотела увидеть мужчин и женщин, перевозимых в трюме, и не знала, что ею движет – любопытство или какое-то более благородное чувство.
Вместо того чтобы отправиться в столовую на корме, она спустилась в мрачные боковые коридоры с узенькими дверями. Сквозь стены прорывались низкие звуки – человеческие голоса звучали как собачий лай. Беллис открыла последнюю дверь, за которой находился стенной шкаф с полками, оглянулась – кроме нее, здесь никого не было. Она докурила и вошла внутрь.
Отодвинув в сторону опорожненные бутылки, Беллис увидела, что древнее окошко заблокировано полками. Она очистила их от мусора и потерла стекло – без особого результата.
Она уставилась на кого-то, проходившего мимо, – не дальше чем в трех футах от нее. Затем нагнулась и прищурилась, желая получше разглядеть, что происходит на палубе. Перед ней была огромная бизань-мачта, за которой угадывались очертания грот- и фок-мачт. Внизу была главная палуба.
Матросы двигались, забирались на мачты, чистили палубы, ставили паруса – занимались своей работой.
Была здесь и масса других людей – они сбились в группки и если двигались, то медленно. Рот у Беллис скривился. Здесь были в основном люди и в основном мужчины, но все разные. Она видела мужчину с гибкой трехфутовой шеей, женщину с клубком подрагивающих рук, кого-то с гусеницами вместо нижней половины тела, и другого – у него из костей торчали провода. Единственное, что у них было общего, – это грязная одежда.
Беллис никогда еще не доводилось видеть столько переделанных одновременно, столько людей, подвергшихся изменениям на пенитенциарных фабриках. Некоторые, по замыслу их создателей, должны были работать в промышленности, другие, казалось, воплощали чьи-то абсурдные фантазии, и ничего больше. У них были изуродованы рты, глаза – что угодно.
Несколько заключенных были ксениями: перекособоченные какты, хотчи с переломанными шипами, горстка хепри, чьи скарабеевидные головотела подергивались, отражая лучи блеклого солнца. Ни одного водяного Беллис, конечно, не видела – им для жизни требовалось много пресной воды, слишком ценной в таких дальних плаваниях.
Она услышала крики тюремщиков. Между переделанных, размахивая бичами, вышагивали люди и какты. По двое, по трое, по десятеро заключенные поплелись, описывая неровные круги по палубе.
Некоторые лежали без движения, за что подвергались наказанию.
Беллис отвернулась.
Вот, значит, какие у нее невидимые попутчики. Возможность подышать свежим воздухом, кажется, не очень-то их воодушевляет, спокойно подумала она. Похоже, эта прогулка не очень их радовала.
Флорин Сак двигался ровно столько, сколько было нужно, чтобы не получать ударов бича. Он ритмично двигал глазами. Три широких шага – глаза опущены, чтобы не привлекать внимания, потом один шаг – глаза подняты, чтобы видеть небо и воду.
Корабль слабо подрагивал – внизу работал паровой двигатель, паруса были подняты. Мимо них проплыли скалы острова Танцующей птицы. Флорин неторопливо двигался к левому борту.
Вокруг него были люди, делившие с ним трюм. Заключенные-женщины, сбившись в группку размером поменьше, стояли чуть в стороне. У всех них, как и у самого Флорина, лица были грязными, а их выражение – безразличным. Он не приближался к ним.
Вдруг Флорин услышал свисток – его резкий двухтоновый звук отличался от криков чаек. Он поднял глаза и увидел Шекеля: тот смотрел на него, драя какой-то массивный металлический выступ. Их взгляды встретились, на лице мальчишки мелькнула улыбка, и он подмигнул Флорину. Флорин улыбнулся в ответ, но тот уже смотрел в другую сторону.
Офицер и матрос – их можно было различить по эполетам – совещались на носу корабля, стоя у какого-то медного механизма. Флорин прищурился, пытаясь разглядеть, что они делают, и тут же ощутил удар по спине – не сильный, но ясно давший понять, что следующий будет больнее. Охранник-какт крикнул, чтобы Флорин пошевеливался, и он побрел дальше. Чужеродная ткань, привитая к груди, досаждала ему. Щупальца вызывали зуд и раздражение кожи, словно солнечные ожоги. Он поплевал на них и втер в кожу слюну, словно мазь.
Ровно в десять Беллис выпила чай и вышла из столовой. Палуба была отдраена. Ничто не говорило об ушедших заключенных.
– Странно, – сказала Беллис немного спустя, когда они с Иоганнесом вместе смотрели на воду, – в Нова-Эспериуме нам, возможно, придется командовать мужчинами и женщинами, которые находятся с нами на этом самом корабле, но мы их никогда не узнаем.
– С вами такого никогда не случится, – сказал он. – Зачем лингвисту меченые помощники?
– А натуралисту?
– Не совсем так, – тихо ответил Иоганнес. – Нужно будет носить грузы через джунгли, ставить силки, перетаскивать животных – мертвых и обездвиженных, укрощать опасных зверей… Это, знаете ли, не акварельки рисовать. Когда-нибудь я покажу вам свои шрамы.
– Вы серьезно?
– Да, – задумчиво ответил он. – Как-то раз сардул взбесился и оставил на мне отметину длиной в целый фут… укус новорожденного чалкидри…
– Правда? Сардул? Можно посмотреть?
Иоганнес покачал головой.
– Он меня… задел довольно близко к интимному месту, – сказал он.
Он не смотрел на Беллис, но, похоже, чрезмерной стыдливости не проявлял.
Иоганнес делил каюту с Джимджери – обанкротившимся купцом, которого одолевали мысли о собственной никчемности; он поглядывал на Беллис с жалким вожделением. Иоганнес ничего такого себе не позволял. Казалось, он просто не успевал заметить прелестей Беллис, потому что его все время занимали новые проблемы.
Дело не в том, что Беллис хотелось стать объектом его внимания: напротив, она быстро отбрила бы его, попытайся он делать авансы. Но она привыкла к тому, что мужчины пытаются флиртовать с ней, пусть и недолго, пока не начинают понимать, что этот лед им не растопить. Тиарфлай вел себя с ней откровенно и без всякого намека на секс, и ее это беспокоило. Ей даже пришла было в голову мысль: может быть, он извращенец, как выражался ее отец? Впрочем, похоже, Иоганнес интересовался мужчинами не больше, чем ею. И тогда Беллис решила, что размышлять на эту тему бесполезно.
Ей показалось, что, когда между ними возникло недоразумение, в его глазах мелькнуло что-то вроде страха. «Может, – подумала она, – его такие вещи не интересуют. А может, он просто трус».
Шекель и Флорин обменивались историями.
Шекель знал многие из Хроник Раконога, но Флорин знал их все. К тому же Флорин знал разные варианты историй, незнакомые Шекелю, и умел их прекрасно рассказывать. Шекель, в свою очередь, рассказывал Флорину об офицерах и пассажирах. Он презирал Джимджери, – сквозь дверь туалета было слышно, как тот с остервенением мастурбирует. Он считал рассеянного, пожилого Тиарфлая невыносимо скучным и побаивался капитана Мизовича, но был не прочь приврать на его счет и рассказывал, как капитан, напившись, бродит по палубам.
Он испытывал вожделение к мисс Кардомиум. Ему нравилась Беллис Хладовин.
– Какого хера, эта черно-голубая штучка совсем не холодная.
Флорин выслушивал эти характеристики и измышления, посмеиваясь или выражая неодобрение там, где надо. Шекель передавал ему слухи и басни, ходившие между матросами, – о пиасах, женщинах-корсарах, марихонианцах и пиратах-струподелах, о существах, обитающих под водой.
За спиной Флорина терялось во мраке длинное чрево трюма.
Там шла постоянная омерзительная схватка за еду и топливо. Заключенным нужны были не только остатки мяса и хлеба – многие из них были переделанными с металлическими членами и паровыми двигателями. Если котлы остывали, то они теряли способность двигаться, а потому припрятывалось все, что могло гореть. В дальнем углу помещения стоял старик; оловянный треножник, служивший ему ногами, вот уже несколько дней был неподвижен. Котел его давно погас. Ел он, только если кто-нибудь ему давал, и всем было понятно, что долго он не протянет.
Шекель был загипнотизирован жестокостью этого маленького мирка. Он смотрел на старика жадными глазами. Он видел раны заключенных. Он выхватывал взглядом человеческие фигуры, совершавшие характерные движения, не понимая, что это – насилие или соревнование.
В Нью-Кробюзоне он возглавлял банду квартала Вороновых ворот и теперь беспокоился за своих дружков. Первая кража, совершенная в шесть лет, принесла ему монетку достоинством в один шекель, и с тех пор эта кличка прилипла к нему. Он клялся, что не помнит другого своего имени. Он нанялся на корабль, когда милиция стала проявлять интерес к деятельности его банды, не брезговавшей и разбоем.
– Еще месяц, и я бы плыл там вместе с тобой, Флорин, – сказал он. – Вполне возможно.
Расположенный вблизи бушприта метеомантийный исчислитель, над которым колдовали корабельные маги и чудоморы, вытеснял воздух перед носом корабля. Корабельные паруса прогибались, стремясь заполнить образовавшуюся пустоту, и давление толкало их вперед, что позволяло кораблю развивать хорошую скорость.
Эта машина напомнила Беллис кробюзонские облачные башни. Она подумала о загадочных и сломанных исполинских двигателях, нависающих над крышами Варской поймы. Ей так недоставало улиц и каналов, просторов города.
Что касается машин, то в Нью-Кробюзоне Беллис была окружена ими. Здесь же был только метеомантийный моторчик и конструкт в помещении столовой. Благодаря паровому двигателю в трюме «Терпсихория» была одной большой машиной, но двигатель этот оставался невидимым. Беллис бродила по кораблю как потерянная. Ей не хватало того городского хаоса, который она вынуждена была оставить.
Эта часть моря отнюдь не пустовала – по пути встречались другие суда. За два дня после отплытия из Ке-Бансса Беллис видела целых три. Два первых остались небольшими вытянутыми контурами на горизонте, третий – низко сидящая каравелла – прошел поблизости. Судя по воздушным змеям, привязанным к парусам, судно принадлежало Одралину. На море штормило, и каравеллу сильно болтало.
Беллис видела матросов на борту – они раскачивались вместе со сложным такелажем, поправляли треугольные паруса.
«Терпсихория» миновала острова, казавшиеся безлюдными, – Каданн, Рин, Лор, Эйдолон. О каждом существовали легенды, и Иоганнес знал их все.
Беллис часами наблюдала за морем. Вода здесь, на востоке, была значительно чище, чем вблизи Железного залива, – Беллис видела пятна, которые на самом деле были огромными косяками рыб. Моряки, отстоявшие свою вахту, сидели, свесив ноги за борт, с самодельными удочками или вырезали ножом безделушки из костей и клыков нарвала, а потом покрывали их черной краской.
Вдалеке из воды порой выпрыгивали огромные хищники вроде касаток. Как-то раз после захода солнца «Терпсихория» прошла рядом с небольшим лесистым островком длиной в одну-две мили – деревья, выступавшие над океаном. Неподалеку от берега из воды торчали несколько ровных скал, и сердце у Беллис екнуло, когда за одним из этих камней из воды возникла массивная, похожая на лебединую шея. Беллис увидела, как плезиавр тряхнул плосковатой головой, медленно поплыл прочь от мелководья и скоро исчез из виду.
