Kitabı oku: «Бесшабашный. Книга 4. По серебряному следу. Дворец из стекла», sayfa 4
8
Очень давние враги
Лиска искала не зеркало. Она никогда их не любила, эти стеклянные двери между мирами, хотя они и привели к ней Джекоба. Но они же своим ненасытным стеклом и отнимали его у нее снова и снова. Нет, она собиралась найти ольхового эльфа, о котором рассказывала Шестнадцатая. Она взяла его след еще у ворот, такой же явственный, как в другом мире, когда она искала Джекоба на запустелом острове Игрока. Серебряный след привел ее мимо конюшен и мастерских во двор, откуда открывался вид далеко за окрестные горы. Из-за недавно посеребренных заново зубцов до нее донеслись два голоса – мужских голоса, отдающие серебром, как и след, на который она вышла. Лиска пошла на эти голоса вниз по крутым ступеням в обнесенный высокими стенами сад, чья красота на миг почти заставила ее забыть, зачем она здесь. Лису поразило, что в месте еженощного убийства обнаружился сад, где все воспевало жизнь и рост. Однако увядающие цветы, мимо которых она кралась, быстро напомнили ей о том, что смерть присутствует и здесь.
Двигаясь от камня к камню, ища укрытие среди аккуратно подстриженных кустов азалии, под тихо шелестящим на ветру бамбуком, Лиса ощущала под лапами корни кедров, а на шерсти – лепестки пионов. Те, на чьи голоса она шла, ничего не знали ни о смерти, ни об увядании. Их выдавали ладони, шестипалые, как у всех бессмертных. Собеседники сидели на коленях в тени вишневого дерева у покрытого черным лаком столика. Когда Лиса подкралась ближе, старая служанка наполняла стоящие перед ними керамические чашки бледно-золотым чаем. Приникнув к земле под кустом хризантем, растущим меж педантично уложенных в определенном порядке камней всего в нескольких шагах от столика, Лиска уловила аромат жасмина.
Да. Они действительно вернулись. Лиса затаилась под ветками, усыпанными белыми цветами. Навострив уши, направив взгляд на бессмертных, она так беззвучно слилась с тенями, что ее не замечали даже птицы, которые выклевывали насекомых из трещин в камне в паре метров от нее. Бессмертные говорили на альбийском, хотя старший из них был в золотом кимоно и выглядел так, будто родился на этих островах.
– Я так и не понял, зачем ты здесь, – услышала голос Лиса. – Чтобы снова напомнить мне, что без твоих зеркал мы бы не ускользнули? За прошедшие века ты ни разу не упускал возможности напомнить нам об этом, и все мы за спасение так или иначе тебе заплатили. – Он был плотного телосложения, лет пятидесяти, если по наивности верить внешности с коротко стриженными седыми волосами, узкими бесцветными губами и глазами, наблюдающими за собеседником из-под полуопущенных век. – Я думал, ты занят тем, что выращиваешь магические растения на какой-нибудь плантации в Альберике и ремонтируешь свой старый дворец, после того как был вынужден на восемьсот лет оставить его паукам. Любишь ты скрывать место, где находишься, но я почти уверен, что знаю его, и оттуда до этих островов путь неблизкий.
– Хочешь верь, хочешь нет, но в Нихоне я проездом. – Второй ольховый эльф выглядел значительно моложе. Одет он был на западный манер, а голос был так же красив, как и лицо. – Я еду на плантацию. Там идеальный климат для интересующих меня растений. Но ты прав. У моего визита очень даже есть повод. Остальные беспокоятся, что ты, в очередной раз оправдывая свое имя, собираешься развязать большую войну. Они просили передать тебе, что хотели бы спокойно вернуться в старый мир.
В очередной раз оправдывая свое имя. Значит, старший – Воин. Он разглядывал более молодого с нескрываемой неприязнью. И нет, он не был похож на надежного союзника.
– Я вот, честно, задаюсь вопросом, как тебе раз за разом удается сделать так, что остальные выбирают тебя своим представителем, – сказал Воин. – Не настолько же они глупы, чтобы доверять тебе. Если все, и ты в том числе, не заметили – в этом мире война уже идет, и только мне решать, буду я в ней участвовать или нет.
Собеседник одарил Воина такой снисходительной улыбкой, что лицо у того побагровело от гнева.
– Я передам. Но вот еще что. За последние недели было срублено несколько серебряных ольх, и наши несчастные собратья не успели освободиться из древесного заключения. Аполло высказал подозрение, что это ты таким образом избавляешься от давних врагов.
На этот раз Воин смотрел на более молодого эльфа с нескрываемой насмешкой:
– Срубленные серебряные о́льхи… Уверен, что ты осведомлен об этом не меньше моего, верно?
Его собеседник, взяв стоящую перед ним чашку, пригубил из нее.
– Не понимаю, о чем ты. Но раз мы говорим о старинных врагах… – Сделав глоток, он заговорщицки улыбнулся старшему. – Что насчет Тосиро́? Думаю, ты тоже предпочел бы, чтобы он не возвращался?
– Мои големы вырубили все о́льхи в его прежних угодьях. Тосиро не вернется.
– А если его не было в угодьях, когда накладывалось проклятие?
– Игрок – пессимист? Это что-то новенькое.
Нет. Лиска прижалась грудью к прохладной земле. Сердце лисицы колотилось так, что она, казалось, вот-вот задохнется от собственного сердцебиения. Наверное, она ослышалась. Зачем Шестнадцатой врать про вражду Игрока с Воином? Потому что она его творение, Лиса! Но Шестнадцатая не лгала. Двое сидящих там были врагами. Их неприязнь друг к другу ощущалась так же явственно, как гуляющий по саду ветерок.
– У тебя гораздо больше оснований бояться Тосиро, чем у меня. – Воин потер тыльную сторону ладони. Лисе померещилось на ней пятнышко древесной коры. – В конце концов, тебе он обязан тем, что феи считали его предателем, который помог нам обойти их единорогов.
– Как же мне было устоять? Тосиро так подходил на роль козла отпущения. – Похоже, это воспоминание доставляло Игроку удовольствие. – Просто нелепо, до чего они разобиделись на нас из-за пары краденых бочек озерной воды, но в конечном счете сами себя наказали. Не были бы так одержимы местью, коротали бы остаток вечности со своими смертными возлюбленными, но нет. Ох уж эти феи с их проклятиями…
– Если я правильно помню, они были убеждены, что зеркала, которые ты сделал из их воды, однажды разрушат оба мира.
Игрок смахнул с плеча увядший цветок.
– Ну и? Это случилось? Ничто так не утомляет, как невежественные древние пророчества. Мы…
Резко умолкнув, он во все глаза уставился на подпорхнувшего к столу черного мотылька. Воин ударил по нему веером, но попал только по своей чашке. Глазурованная глина разлетелась на куски, и старая служанка, подбежав, вытерла со столешницы горячий чай.
Внутри у Лисы что-то тихо зашелестело. Это звук струящейся воды, и Лиске почудился аромат лилий, цветущих на озерах фей.
Игрок огляделся вокруг, но куст хризантем скрывал от него Лису.
– Долго еще нас будет нервировать вид мотылька? – Воин раздраженно швырнул веер на стол. – У меня до сих пор чешется кожа, на руках время от времени даже нарастает кора. Не ты ли говорил, что займешься этими неприятными последствиями?
– Мне много чем приходится заниматься. Нас не было здесь восемьсот лет. В другом мире мы затеяли кое-какие дела и теперь продолжаем вести их здесь. Ведь и у тебя не один театр военных действий, я прав?
Игрок встал.
Лиса боялась дышать, когда он подошел к кусту, под которым она сидела, сжавшись. Нынче пеку, завтра пиво варю, у королевы первенца отберу. Ей чудилось, будто он, запустив руку ей в душу, вырывает из нее любовь к Джекобу и поглощает ее, как сочный плод, причмокивая от удовольствия безупречной формы губами. Сердце ее полнилось тем беспомощным сплавом ярости и ненависти, какой пробуждал в ней своими побоями отчим. Тогда избавиться от собственной ненависти и побоев ей удалось, только сбежав. Может, Джекоб все-таки прав и бегство от Игрока их единственный шанс?!
Обернувшись, ольховый эльф посмотрел в сторону ведущей сверху в сад лестницы. По ступеням спускалась молодая женщина. На Кларе было платье из тех, что богатые дамы шьют на заказ в Лютеции или Виенне. Оно было явно не из другого мира – в отличие от нее самой.
Игрок пошел ей навстречу. Она улыбнулась ему, как улыбаются близким людям. Он помог Кларе на последних ступенях и поцеловал ей руку.
– Продолжим нашу беседу позже, – сказал он Воину. – Я обещал Кларе показать твой сад. А еще я ожидаю посетительницу. Надеюсь, ты не против, если она придет через твое зеркало?
Поднявшись, Воин одернул золотое кимоно:
– Разумеется. Мое зеркало – твое зеркало, хоть я и не любитель твоих созданий. Любое чудовище предпочту твоим тварям из серебра и стекла.
Клара вопросительно взглянула на Игрока. Тот подал ей руку.
– О, эта посетительница всего лишь одна давняя знакомая, – сказал он. – Не сомневаюсь, что моя гостья, – улыбнулся он Кларе, – знает ее по сказкам своего детства.
Служанка унесла чашки, и Воин повел Игрока с Кларой по тщательно расчищенным дорожкам сада. Что Клара здесь делает?
Лиса пряталась под хризантемами до тех пор, пока все трое не исчезли за дверью в конце сада. И пока сердце ее наконец не забилось спокойнее.
Уиллу больше не нужно зеркало Воина.
Игрока и Клару они нашли.
9
Гурасу
Хозяйка постоялого двора с ними почти не разговаривала. Похоже, чужаки не вызывали у нее особой симпатии. Ее постояльцы спали в одной комнате на соломенных циновках, которые свет, падающий сквозь стены из рисовой бумаги, покрывал бледными квадратами. На вопрос Хидео, не может ли она предоставить Уиллу с женой отдельную комнату, она сначала лишь качнула головой, но потом отделила раздвижной ширмой небольшую часть спальни и принесла им две циновки и низкий столик для чая. Уиллу нравились скудно меблированные дома Нихона. Складывалось ощущение, будто их жители заботились о том, чтобы между ними и миром – или между ними и их богами, которых, похоже, существовало бесчисленное множество, – не стояло никаких лишних вещей.
Снаружи за деревьями, по-осеннему красными, виднелись белые от снега горные вершины, но единственным источником тепла в их временном жилище был чан с древесным углем. Шестнадцатая откинула вуали, лишь когда Уилл разжег угли. Она пряталась под слоями ткани, словно гусеница, окуклившаяся в надежде вылупиться бабочкой, но кора исчезала мучительно медленно, а левая рука Шестнадцатой так и оставалась деревянной. Уилл радовался, что она прячет от него свое тело, но не потому, что его отталкивало уродство. Кора на коже Шестнадцатой представлялась ему последним криком Феи. Он снова и снова видел, как та в мольбе простирает руки, и к нему роем слетаются ее мотыльки. Что они тебе пообещали? Стреляя, он на нее не смотрел. Она подарила ему нефритовую кожу, а он ее убил. Что они тебе пообещали? Что все будет так, как должно быть. Что бы это ни значило. С тех пор как выстрелил, Уилл уже ничего не понимал: ни что правильно, а что нет, ни что есть добро, а что зло. Игрок его обманул. Но он же и создал Шестнадцатую. Шестнадцатая…
Уилл погладил ее по затылку:
– Поверь мне, все действительно уже не так плохо!
В том месте, где кора пропала, кожа оставалась гладкой, как зеркальное стекло, и на секунду он поймал себя на том, что ему мерещится там улыбка Игрока. В мыслях он вновь и вновь прокручивал встречу с ним, на скамейке у больницы в другом мире. В поисках чего? Оправдания тому, что сделал? Оправдания тому, что ему поверил? Он найдет его и призовет к ответу. Он потребует разбудить Клару и исцелить Шестнадцатую. А потом?
Может ли Игрок отмотать время назад? Разве не стрелял бы Уилл снова и снова, лишь бы не смотреть на то, как колдовство фей медленно убивает Шестнадцатую?
В Нихоне стекло называлось словом «гурасу». Уилл заставил Хидео произнести его трижды, чтобы понять, как правильно ставить ударение. Гурасу… Возможно, ему стоило называть так Шестнадцатую. Он уже неоднократно пытался дать ей какое-то новое имя. Несколько дней имена ей нравились, но потом она вновь становилась Шестнадцатой – девушкой, не заслуживающей настоящего имени, потому что она всего лишь вещь из стекла и серебра.
– Не нужно было мне привозить тебя сюда. – Она сидела на коленях у чана с углем, потирая одеревеневшую руку. – Я что-то чувствую. Какую-то ужасающую тьму. Зеркало здесь, но есть и что-то еще. – Она покачала головой. – Не вижу. Все во мне покрылось налетом. Одеревенело. Я ни на что не гожусь. Деревянное зеркало!
Уилл опустился на колени рядом с ней и обхватил онемевшую руку своей:
– Мы вместе вернемся в мой мир и оставим все это позади. Там нет колдовства фей, так почему бы коре не исчезнуть? Все будет хорошо! Я тебе обещал. Мы найдем выход.
Вернемся. Он скрывал от нее, что при этой мысли его бросало в дрожь. Однажды он уже возвращался. Всего один шаг сквозь темное стекло. Он пожалел о нем следующей же ночью, лежа без сна в объятиях Клары, тоскуя по нефриту в своей коже, по золоту в глазах… Один Бастард понимал эту тоску и то, кем он становится, когда в нем прорастает нефрит.
Шестнадцатая попыталась высвободить руку, но Уилл крепко держал ее. Она так прекрасна, даже деревянная. Он никогда еще так не любил. За этим признанием, конечно, тут же вернулось чувство вины. Он не мог сказать, чего боится больше: того ли, что найдет Клару и его поцелуй опять не разбудит ее, или что она проснется и ему придется признаться ей, что теперь он любит другую.
Что они тебе пообещали?
Что все будет так, как должно быть.
Мертвый кучер держит свое обещание. Бледный Хитира каждую ночь стоял в снах Уилла рядом с Феей, сам он натягивал тетиву арбалета, а тот не сводил с него укоризненного взгляда. Иногда Уилл пытался не стрелять, но тогда мотыльки устремлялись к Шестнадцатой, а Игрок с улыбкой протягивал ему стрелу.
Шестнадцатая уснула у чана с углем. Уилл, накрыв ее вуалями, поцеловал лицо, которое могло быть очень многими лицами.
– Уилл? – На матовой бумаге ширмы проступил силуэт Джекоба.
– Что? – Уилл сам услышал, как холодно прозвучал его голос. Джекоб никогда не скрывал, что думает или чувствует, и ясно давал понять Шестнадцатой, какое отвращение к ней питает.
– Лиса вернулась из крепости. Мне нужно с тобой поговорить.
Уилл склонился над Шестнадцатой и перенес ее на спальную циновку. Гурасу.
Раздвигая ширму, он заметил, каким взглядом Джекоб окинул Шестнадцатую. Для них всех она вещь, не более чем смертоносная вещь.
10
Времени нет
Убогие дома вдоль немощеной улицы, женщина с ребенком на руках, идущая от древней храмовой пагоды, разноцветные бумажные фонари на клене у постоялого двора… Казалось, все это интересует Уилла больше, чем новости, которые Лиса принесла из крепости. Но Джекобу было знакомо такое поведение брата. Чем больше Уилла ошеломляла новость, тем с более бесстрастным лицом он ее слушал.
Почему бы наконец не рассказать брату, что ему поведал Игрок, когда Уилл был его пленником? Твоя мать никогда не замечала разницы. Я был к ней очень привязан. Признаться, даже слишком… Нет, Игрок – мастер иллюзий и обмана.
Ничего не значат его утверждения, будто много лет он был любовником их матери – а потому, возможно, он их отец. Ольховый эльф в роли отца… Так, словно они еще недостаточно наказаны отцом-человеком! И все же слова Игрока как семена чертополоха. Они прочно закреплялись в сознании и росли в темноте, колючие и неистребимые.
– Ну хорошо. – Уилл впервые взглянул на него, после того как выслушал его рассказ. – Клара здесь, и Игрок тоже. Означает ли это, что ольховый эльф разбудил ее поцелуем? И что он влюбил ее в себя?
Неужели в его голосе слышится ревность? Хотя любит он другую? Конечно, какая разница? Ревность часто переживает любовь.
– Что ты теперь собираешься делать?
Молодая женщина вела по улице осла, запряженного в повозку. Женщин в Какее встречалось гораздо больше, чем мужчин. Лиса ведь говорила, как много могил наверху, у крепости.
– Я рад, что мне не нужно возвращаться. Я бы сделал это только ради Клары и Шестнадцатой. – В голосе брата действительно слышалось облегчение. – Я выясню, по своей ли воле Клара с ним. И потребую, чтобы он вылечил Шестнадцатую. Он мне это задолжал.
Он мне это задолжал. Не объяснить ли ему, что у самого Игрока долгов не бывает, он их только с других взыскивает? Возможно, Уиллу еще стоит попросить ольхового эльфа снять с него чувство вины, которое тот ему навязал.
Уилл обернулся. Он никогда не простит себе, что убил Фею. Даже без напоминаний ее мертвого кучера.
– Я пойду этой ночью. Сделаю вид, будто пришел на поединок.
– Уилл! – Джекоб взял его за руку. – Мы ничего не знаем об Игроке. Если он заколдовал Клару, хорошо бы, прежде чем отправляться в крепость, выяснить, как он это сделал. Ладно, пусть этот Воин – враг Игрока, но он тоже бессмертный. Ты для него всего лишь забавная игрушка! Нам нужно время! Нужно выяснить, какие у них цели и слабые места. Мы…
– У Шестнадцатой нет времени… – перебил его Уилл. – А Клара? Мне что, просто взять и оставить ее там, наверху? – Он высвободился. – Но не волнуйся. Мне больше не нужен старший брат, который дерется за меня. Если мне понадобится помощь, я попрошу Неррона. Он меня понимает. Лучше всех вас. Он понимает, что такое нефрит, и знает об этом мире больше твоего. Без него я за прошедшие месяцы сошел бы с ума. Идите с Лисой искать сокровища! Тебя ведь по-настоящему только это всегда и интересовало.
Ни разу больше не оглянувшись, Уилл зашел на постоялый двор, а Джекоб так и стоял, и в голове его звучали не высказанные вслух слова. Да, давай, братишка, потягайся с Игроком. В конце концов, одну бессмертную ты уже прикончил! Бастард – твой лучший друг, и влюблен ты в существо, чуть не убившее нас с Лисой? Почему бы и нет? Сердце и мозг Джекоба захлестнула бесполезная пена гневных мыслей.
Нужно найти Лиску. Она одна могла удержать его от желания оторвать брату его нефритовую голову! Гоил еще не возвращался, и она вновь отправилась к крепости выяснить, не схватили ли его. Разумеется, настоящая причина не в этом. Ей не давало покоя, что там, наверху, Игрок.
Если мне понадобится помощь, я попрошу Неррона. Что ж, идея Уилла призвать ольхового эльфа к ответу Бастарду тоже явно не понравится. Тогда сказке о нефритовом гоиле хорошего конца не видать.
11
Другое зеркало
В Крепости Лун пахло призраками и свежей краской, а встречавшиеся Неррону слуги были так утомлены, что едва поднимали голову, когда он по неосторожности выдавал себя какими-то звуками. Очевидно, поединки хозяина не давали слугам спать по ночам. Облегчали разведку и выступающие, как у пагод, крыши: в большинстве помещений было совсем темно, и, когда он крался с этажа на этаж, ониксовая кожа превращала его в живую тень.
На кухню и женские покои Неррон тратить время не стал. Вряд ли ольховый эльф будет хранить там свое драгоценное зеркало, хотя забавно представить, как повара, прислуга и наложницы вдруг оказались бы в другом мире. Их проводник «человек-гора» с многозначительной миной объяснил, что каждый этаж во дворцах-пагодах его родины символизирует одну из стихий: нижний – землю, следующие – воду, огонь и, наконец, небо. К какой из них отнести зеркало? Неррон надеялся, что к воде, но внутренне готовился пробираться до самого неба.
Земля, вода, огонь, небо. На первом этаже Неррон чувствовал себя почти как дома: покрытые черным лаком стены напоминали ему подземные дома, в которых он вырос. В первом же помещении его чуть не застукал один слуга. С лицом очень странной формы. Такое же глиняное, без четких контуров было и у другого – с ним Неррон почти столкнулся у лестницы на второй этаж. У гоилов был миф о тварях, выходящих из ила подземных озер. Неррон представлял их себе очень похожими на этих слуг.
На этаже воды были бледно-зеленые потолки и расписанные волнистыми узорами стены. Там Неррону попались сразу трое глинянолицых, и, хотя они его не заметили, он обрадовался, когда звук их медленных шагов затих. Было в них что-то такое, что заставляло его содрогаться. Вероятно, именно из-за них усиливалось ощущение, будто он здесь не один. Повсюду вместо дверей были раздвижные перегородки, которые и на постоялом дворе все превращали в театр теней, и обычно хватало беглого взгляда, чтобы понять, что за ними. Часто даже в самых больших помещениях можно было увидеть лишь несколько масок на стене или какую-нибудь ценную вазу. Должно быть, в Нихоне охотники за сокровищами умирают от скуки! И тем не менее Неррону все чаще мерещился кто-то у него за спиной. Это что, чары ольхового эльфа? Поговаривали, что присутствие Темной Феи ощущалось за несколько миль.
Зеркало. Где же это треклятое зеркало?!
Если бы можно было прихватить с собой хотя бы парочку магических вещиц! Поначалу он надеялся, что какое-то колдовство таится в вазах и масках, но, обнаружив их во многих помещениях, он эту мысль оставил – и возблагодарил бога искателей сокровищ за то, что не все дворцы обставлены так скупо, как Крепость Лун.
В последней комнате на этаже воды наконец-то стало чуть интереснее. Выстроившиеся вдоль стен доспехи самураев магией, вероятно, не обладали, но представляли собой впечатляющее зрелище. Жилеты с мягкой подкладкой и длинные штаны придавали им сходство с чучелами, а из-под шлемов скалили зубы маски с выпученными глазами. Неррона так и подмывало украсть хотя бы одну, но казалось, что это помещение еще больше наполнено темной магией, чем остальные.
На лестнице, ведущей на этаж огня, ощущение невидимой угрозы усилилось настолько, что Бастард уже чуть ли не мечтал встретить охранников из плоти и крови. Но слышал он только звук собственных шагов на красных лакированных ступенях, а когда остановился у окна и по оплошности выглянул в него, увидел под собой окружающие крепость могилы. С такой высоты их количество тревожило еще сильнее. Что, если Шестнадцатая, одурачив всех, заманила их сюда, чтобы загнать в сети бессмертного собрата своего создателя? Он и сам поражался, насколько убедительно притворялся перед Щенком, что доверяет его дорогуше.
На этаже огня Бастарда встретили такие красные стены, словно ольховый эльф выкрасил их свежей кровью, а предчувствие подстерегающей беды до того обострилось, что становилось все труднее подавлять желание развернуться и сломя голову ринуться по этой чертовой лестнице вниз. Точно! Вали отсюда! – насмехался над собой Неррон, хотя и ощущал липкий страх, словно пот на каменной коже. Бастард сбегает от свежей краски и пустых залов. Бесшабашному с Лиской эта история понравится! Разумеется, это просто защитные чары. Проклятые бессмертные! Насколько же лучше мир без них, и зачем ему – пробери его вонь всех мертвецов, похороненных там, за крепостью, – наживать себе врага в лице одного из них? Это все Щенок. Сделал из него сентиментального дурака! «Ерунда! – обругал он сам себя, в то время как грудь ему сдавливал страх, гнездящийся в окружающих его стенах. – Бастард, ты хочешь найти зеркало и для себя!» Другой мир, куда можно вырваться из этого… Его он искал и до того, как Джекоб Бесшабашный с Лиской прямо у него на глазах ускользнули сквозь пластину темного стекла. Отправиться за ними следом не удалось: они разбили зеркало, и несколько бесконечных месяцев он провел в поисках другого. Какая-то ирония судьбы, что теперь они с Бесшабашным ищут это треклятое зеркало вместе. Да, он хочет найти его и для себя. Для себя и всех гоилов! Кто-нибудь уже складывал к ногам своего короля целый мир? Что, если Бастард окажется первым?
Вон там. Его выдержка наконец-то вознаграждена.
Потолочные балки в комнате, куда он вошел, были красными, как следы когтей ящерицы, а стоящие в ряд вдоль стен сундуки пробудили все органы чувств охотника за сокровищами. В первом сундуке лежал самый совершенный меч, какой Бастард когда-либо видел. Тот, что во втором, оказался еще более совершенным. Третий ослепил Неррона магией, закованной в безупречный клинок, и на этот раз гоил не устоял. Но едва его ониксовые пальцы сомкнулись на серебряной рукояти, как он услышал за спиной шорох, словно разом распускалась тысяча цветов, а оглянувшись, увидел, что тысяча глаз таращатся на него из стены, которую он считал абсолютно пустой и не вызывающей никаких подозрений.
Глаза располагались парами и так отличались друг от друга, будто все пары когда-то принадлежали разным людям. Они продолжали таращиться и после того, как он поспешно бросил меч в сундук. У стен есть глаза. Почему никто ему не сказал, что в этой проклятой крепости это понимается буквально?
«Думай, Бастард!» – накинулся он сам на себя, но застывшие взгляды тысяч глаз парализовали разум. В окружающей его черной тишине раздались голоса и тяжелые шаги. Они доносились сверху. С этажа неба. Ну разумеется. Оттуда никогда не исходит ничего хорошего. Их было как минимум десять, если не больше. Он слышал их уже на лестнице. И о чем же он беспокоится в первую очередь? О том, что Лиска высмеет его легкомыслие!
Один выход есть, но неприятный. Нет, только не это… Возможно, ольховый эльф согласится на разговор. Разве не этого хотел Щенок? Его глаза видели, что ты, Бастард, намеревался украсть меч. Воин обойдется с тобой как с грязным воришкой, а им отрубают руку или превращают в какое-нибудь насекомое, раздавить которое пара пустяков.
Нет. Ничего не поделаешь. Неррон просунул палец за обшлаг рукава, хотя все внутри восставало против того, что он собирался сделать. Вытрясенную оттуда кисть руки, едва ли величиной с вишню, он купил у одного бродячего резчика по кости в Поднебесной (на последний имевшийся у него красный лунный камень, после безуспешных попыток ее украсть). Кисть была вырезана из кости великана. В Поднебесной такие находили почти на каждом рисовом поле. Ногти из перламутра и идеально скопированная тыльная сторона ладони представляли собой какую-то темную магию, принцип действия которой резчик пытался ему обстоятельно объяснить. Но какая разница, как это работает? Там же за повозкой резчика, он ее и опробовал – с впечатляющим и безумно болезненным результатом. Он уставился на крошечную кисть. Проклятье! Много часов подряд он будет чувствовать себя так, будто все потроха ему изжевали ящерицы Ониксов.
Ну, действуй же, Бастард, или лучше прыгнешь с третьего этажа? Лиска с удовольствием поглядела бы на твою попытку полетать.
Он с таким нажимом провел крошечными пальцами костяной кисти по руке, что на ней, несмотря на ониксовую кожу, остались кровавые полосы. Но магия подействовала быстро. Когда стражники с обнаженными мечами заскочили в помещение, Неррон уже уменьшился до размеров мыши. Они в замешательстве озирались вокруг, а один погрозил глазам в стене мечом с гневным воплем: «Моку Моку!» Что бы это ни означало.
Глаза широко раскрылись, и зрачки задвигались из стороны в сторону в поисках каменнокожего пришельца, внезапно растворившегося в воздухе. Было совершенно очевидно, что безголовые глаза умом не отличаются. Однако, справедливости ради, нужно учитывать, что самые нижние из них таращились из стены на уровне человеческих коленей, а Неррон едва доставал до щиколотки. Один из стражников толкнул раздвижную перегородку, отделяющую следующую комнату. Ладно! Неррона едва не растоптали, когда он лавировал между сапогами, но, раз уж он зашел так далеко, хотелось хотя бы узнать, что охраняют все эти глаза.
Стражник чуть не расплющил Неррона, со злобной руганью задвинув перегородку именно в ту минуту, когда тот крался мимо него. Но, оправившись от испуга, он, живой и невредимый, стоял в другом помещении – и смотрел на зеркало, которое искал.
Зеркало было огромным, и не только потому, что он видел его как бы глазами мыши. Серебряная рама выглядела куда скромнее, чем у того зеркала, что позволило Бесшабашному сбежать от него с арбалетом. Но в этой по-спартански пустой комнате серебряные цветы, распустившиеся в четырех углах рамы, казались чуть ли не вызывающей роскошью.
Неррон по-прежнему слышал в соседней комнате голоса стражников. Похоже, они ругались с глазами. «Исчезните!» – подумал он, вновь вытряхивая из рукава костяную кисть. Они не спешили. Но наконец он услышал, как они топают по лестнице наверх, оставляя его с зеркалом наедине.
Помещение, где он стоял, было без окон и блистало первозданной чистотой, словно никому не позволялось входить сюда. В святилищах Нихона есть запретные помещения, куда кладут жертвенные подношения из белого риса или вкусного соевого сыра, чтобы убедить кого-нибудь из бесчисленных богов сделать святилище своим домом. Неррон не заметил ни подношений, ни какого-нибудь божества, глаза в стене не появлялись, и он в конце концов вновь провел себе по руке костяной кистью.
Рос он так быстро, что боль швырнула его на колени, и его вырвало чуть не на собственные ладони. Будто кто-то месил его внутренности, пока они не превратятся в вязкую жгучую кашу. Он едва сумел подняться и, как и в первый раз, заподозрил, что стал на пару сантиметров ниже. Когда он подходил к зеркалу, колени у него все еще дрожали.
Зеркало было темным, как ночное небо.
«Ну же, Бастард! – казалось, шептало оно. – Возьми мир, который я тебе даю. Он твой. Обещаю: он даже намного лучше, чем ты себе воображаешь».
Конечно же, он помнил, как это сделал Бесшабашный. Он тогда накрыл свое отражение в зеркале ладонью, словно перед тем, как поменять один мир на другой, требовалось забыть, кто ты. Смысл в этом есть.
Новый мир… Неррон поднял руку. И вновь опустил. Что, если рассказы Бесшабашного – правда и в его мире нет гоилов? Одни мягкокожие, а те как соберутся толпой да как убьют его – или сделают из него чучело: так императоры Аустрии веками поступали с ему подобными. Не то чтобы такое поведение было чуждо самим гоилам. Человекоящера, который много веков назад из глубин лавы забрел в один из их подземных городов, до сих пор можно видеть в императорском дворце рядом с залитым в янтарь шпионом людей.
«Какой же ты трус, Бастард! – почудились ему насмешливые слова зеркала. – Разве Джекоб Бесшабашный знал, что его ожидает, когда впервые проходил сквозь стекло? А он тогда был еще ребенком».
В его зеркальном отражении чересчур явно читалось, как он завидует своему сопернику. Его лицо в зеркале искажалось все больше, будто зеркало крало у него способность скрывать чувства за каменной кожей. Лишь заметив пробежавшую по стеклу дрожь, Неррон понял, что дело не в его злости на Джекоба Бесшабашного.
Стекло пошло волнами, словно кто-то бросил камень в тихие воды пруда.
Проваливай, Бастард!
Неррон отпрянул.
Из зеркала медленно выдвигалось лицо. Лицо старухи. Оно выдвигалось из стекла с закрытыми глазами, словно выныривало из воды.
Неррон не стал дожидаться, пока глаза откроются. На этот раз болезненным оказался и процесс уменьшения, но, когда за лицом последовало тело, он уже был достаточно маленьким, чтобы спрятаться за зеркальной рамой. Из зеркала вышла сгорбленная от старости женщина. Она озиралась по сторонам, и взгляд ее опалил каменное сердце Неррона. О, он знавал такие глаза. Они родом не из другого мира. Их жуть принадлежала его собственному, как людоеды и Синие Бороды, Лорелеи и водяные, но даже те страшились вышедшей из зеркала старухи. Ее тень не имела никакого отношения к ее сухопарой фигуре. Это была тень леса, мрачного и неизбывного. Когда старуха вдруг развернулась и подошла к зеркалу, тень черным дымом последовала за ней.
