Kitabı oku: «Аир. Хозяин болота», sayfa 3
Глава 5
Сваты
Одно дело – крикнуть в сердцах, совсем другое – следовать обещанию. Для матери и отца Ива уже успела подобрать все слова, какие могли убедить упрямцев, да все одно осталась с носом. Что еще сказать родичам, которые праздничное угощение приготовили да двор украсили кислицей, оберегающей счастье влюбленных?
Уж и соседи начали собираться и потихоньку повязывать в волосы цветные ленты, и стол, выскобленный нарочно для сегодняшнего дня, вынесли на улицу да покрыли скатертью. Лелея с супругом хитро переглядывались и все шептались, хихикая и косясь на окно дочериной светлицы.
Отец ходил гордый, вразвалочку: последнее дите из дому сговорил, да как удачно! Не абы за кого, а за мастеровитого кузнеца, к которому нарочно наведываются из соседних деревень! Даже братья Бойко и Ранко приехали, хотя и не ждали их раньше свадьбы. И тоже держались гоголями, будто это их заслуга, что к сестре сватаются.
Ива смотрела из окна на собирающихся людей и все больше страшилась. Как выйти к матери, как высказать, что на сердце? Раньше бы решилась, нашла в себе силы сознаться… А теперь что? Позорить родичей перед всеми Клюквинками? Признать, что не только свою честь не сберегла, но и священное празднование урожайной ночи насилием оскорбила? Решительность развеялась, как сон.
Ива бессильно присела перед большим, до самого пояса отражает, зеркалом – отцовский подарок на сватовство. Резная рама заключила в ловушку бледную девушку с болезненно-алыми горячечными губами. Невеста провела было гребнем по волосам, прихорашиваясь, но вдруг с таким отвращением отбросила, точно это он повинен в бедах. А и как не отбросить, когда вместо смоляных прядей деревянные зубцы вонзились в зеленые? Одну прядь Ива срезала, так заместо нее успели позеленеть три новых. Не глядя девка нахлобучила куколь, закрывающий не только голову, но и спину с грудью – показать скромность нареченной.
– Лучше за Хозяина болота, чем за него, – горько повторила она.
Когда Ива вышла в кухню, мать расплакалась:
– Доченька!
Она поцеловала любимицу в лоб и глаза, как принято целовать тех, кто ушел за Огненные врата. Эти поцелуи должны были убедить домашних духов: не по своей воле вас бросает молодая хозяйка, тот свет ее призвал. А опосля, когда состоится сватовство, в доме нареченного девице предстоит наново появиться на свет: принять пищу из руки старшей в роду. Дескать, встречайте, добрые духи, нового члена семьи! Ива не сумела увернуться ни от поцелуев, ни от всунутой плошки с румяными блинами.
– Матушка!.. – несмело начала она, но на плечо легла тяжелая отцовская длань.
Отец был строг с ней. Быть может, и чрезмерно. Ну а как иначе, когда младшая дочка родилась болезненной да такой на него непохожей? Нужно оберегать: строго отчитывать, когда поздно является с гулянок, лупить, если поймали на урезине1. Отцовская любовь – она такая. Неказистая, но крепкая.
– Ты… это… – Креп был хотя и немолод, но хорош собой. Иной раз его принимали за брата двоих сыновей, а не за отца. И никто никогда не видел, чтобы он давал слабину: пускал слезу над посмертным ложем родни или поминал недобрым словом богов, допустивших, чтобы молоток соскочил по ногтю. Он украдкой вытер рукавом глаза и, глядя в сторону, напутствовал: – Не посрами, в общем. – И подтолкнул Иву к выходу, где уже собралась толпа соседей.
– Матушка! – рванулась Ива из последних сил.
– Потом, все потом! – засуетилась та. – Успеется!
Видали Клюквинки невест куда краше. Статных да толстых, не чета Иве; ступающих лебедушками; кровь с молоком. Ива супротив них была тростиночкой, пичужкой, ветром прибитой. Хворой да хрупкой. Не ровен час, упадет замертво! И все очей не поднимала, боясь спотыкнуться под внимательными взглядами гостей. В синем сарафане без вышивки (ведь той, кто покидает род, носить знаки отличия незачем), упрямо поджавшая губы, она боле походила на утопницу, чем на человека. Пальцы невесты, сжимавшие плошку с блинами, побелели от натуги.
Все собрались, будто раньше сватовства не видали. Стояли родители Брана – строгая загорелая Прина с добродушным Лугом. Они цепко рассматривали Иву, тихонько переговариваясь, и девушка все-таки сбилась с шага. Ясно, любящие родичи считали, что худая да болезненная девка, пусть и из доброй семьи, их сыну не пара. Однако не встревали. Стоял вдовец-староста рядом с двумя помощниками – нáбольшими. Ему уже поднесли чарку с брагой, так что Нор сыпал прибаутками и подначивал гостей спеть свадебную, в подробностях расписывающую, чем молодым в первую ночь заняться стоит. Пришла даже слепая бабка Алия, отселившаяся от родни в избу у леса. Ей Ива и впрямь обрадовалась. Незрячие очи будто бы лучились понимающим теплом. Быть может, только благодаря этому невеста сумела вскинуть подбородок и спуститься во двор.
Собравшийся люд расступился, образовав проход между нею и Браном, ожидавшим покамест за калиткой. Поклонится девица, приглашая его в дом, – войдет. А с ним и друзья-побратимы, замершие за плечами.
Лелея и Креп подглядывали в щелочку у двери. Им не дозволялось выходить к гостям, покуда жених с невестой не обручатся. А дождавшись, как заведено, нужно выскочить да начать браниться, мол, не отпустим кровиночку!
Ива стиснула зубы и в упор посмотрела на Брана. Тот приосанился: хорош ли? Он был хорош! В красных сапогах, нарядной косоворотке. Рукава рубахи едва не лопались на напряженных мускулах, которые он, рисуясь, демонстрировал бабам. Всем угодил жених – залюбуешься! Каждая девка рада с таким об руку пойти. Каждая – да не Ива. Порыв ветра откуда ни возьмись принес болотный плесневелый дух, и Ива решилась. Она начала говорить тихо, но с каждым словом голос креп и звучал звонче, да и люд после услышанного притих, перестал шептаться.
– Добрые люди! – Ива поклонилась не жениху, как подобает, а гостям – на две стороны. – С малых лет вы знаете меня. Многие из вас баловали угощением, а кто-то и гонял хворостиной. Но никто не скажет, будто я солгала или обидела кого.
Дверь избы распахнулась во всю ширину. Мать и отец, уже не скрываясь, внимали и все не могли понять, к чему ведет дочь, почему нарушила порядок сватовства.
– Доченька, не так! С женихом, с женихом поздоровайся! – робко подсказала Лелея.
Ива зажмурилась, удерживая подступившие слезы:
– Матушка, батюшка! Разве не была я вам послушной дочерью? Так дайте слово молвить, не перечьте.
Креп хмуро скрестил руки на груди.
– Ну, молви, – ровно проговорил он, не выказывая беспокойства: чего только эти девки не учудят!
Невеста облизала пересохшие губы. Молви. Или промолчи да выходи замуж за нелюбимого. В тишине Ива с трудом распрямила пальцы, выпуская из рук плошку с блинами. Та глухо стукнулась о землю и раскололась надвое, стопка с угощением же лишь слегка покосилась.
– Тот, кто пришел сегодня женихом, должен уйти ни с чем.
Соседи ахнули, испугавшись не то брошенной ритуальной снеди, не то речей нахальной девицы. Смекнув, к чему клонит невеста, Бран вспыхнул румянцем.
– Молчи, дура! – выкрикнул он и самовольно вошел во двор. Единым махом преодолел тропинку и потянулся к Иве, но тем самым лишь добавил ей смелости.
«Бежать или защищаться, но уж никак не столбом стоять», – решила про себя девушка и наставила на жениха перст.
– Он взял меня силой в урожайную ночь!
Луг вскрикнул, а Прина протолкалась через соседей: убью за сына!
– Что несешь, девка?! – гаркнула она, готовая оттаскать наговорщицу за волосы.
Спасение пришло откуда не ждали: Креп спрыгнул со ступеней и перехватил несостоявшуюся сватью. Ива задавила судорожный всхлип. Поздно отступать.
– Мы впускали его под кров другом и ведать не ведали, чем Бран отплатит за доброту. – Ива прикрыла очи, чтобы не видеть лиц – ошеломленных, осуждающих, насмешливых. – А он оскорбил не только моих мать и отца, почитающих его за сына, но и саму мать Землю, чье плодородие славила урожайная ночь. Я не стану ему женою. И приму на себя позор, дабы ни одна другая девка не стала.
Бран кинулся вперед, точно мог поймать да спрятать отзвучавшее обвинение:
– Клевета! Вранье!
Кто-то из гостей согласно закивал: эка невидаль! Девка от волнения всякую ерунду несет! Одумается!
– Боги мне свидетели! – Невеста подняла к небу раскрытую ладонь, призывая в заступники отца Небо, блюстителя правды.
А Бран, вдруг успокоившись, повторил ее жест:
– Небом клянусь, она на меня вешалась! Миловались в урожайную ночь. Было.
Парни, явившиеся с Браном, засмеялись, показывая зубы, – все знают, чем молодежь той ночью тешилась.
– Но чтоб силой?! Помилуйте! Вы все знаете меня, добрые люди! Разве я кого обижал?!
И добрые люди, подумав, согласились. Не было в Клюквинках того, кому умелый кузнец не подковал лошадь или отказал в посильной помощи. Все хоть малость, а были ему обязаны. Да и как признать его вину? Ежели навет обернется правдой, парня придется с позором гнать. А что за деревня без кузнеца?
Ива вжала голову в плечи. Страшное признание, которое она не могла вытолкнуть из груди все эти дни, развеялось пылью по ветру. Никому дела не было… И что куда хуже: никто не верил.
– Он… Честью клянусь! – пискнула девушка, но вызвала лишь ехидный смех явившихся баб.
– Чем-чем? А ничего не попутала?
– Что ж раньше молчала?
– Как докажешь?
Почуяв, что приготовившийся к пирушке народ на его стороне, Бран приободрился.
– Я не держу на тебя зла, люба моя! – с притворной нежностью проговорил он. – Верно, волнуешься, страшишься. К чему? Прими меня в женихи, да не серчай, что из роду забираю. Буду тебя холить и лелеять… Буду, – понизил он голос, но все равно каждый, кто хотел, услышал, – ночами любить.
Невеста содрогнулась от отвращения:
– Да я лучше за Хозяина болота выйду, чем за тебя!
Бран в ответ… расхохотался, и смех подхватили многие из пришедших.
– Удумала тоже! Да нужна ты ему!
– Ишь, невеста выискалась!
– А за отца Небо что ж сразу не захотела?
– Такую тощую и леший не возьмет!
Мать стояла рядом как в воду опущенная. Ясно: дочь принесла позор в семью. Теперь не отмоешься. Ждут ее пересуды да сплетни. И как защититься, когда вся деревня единым махом признала девицу лгуньей?
Ива и спорить не стала. Она подняла руку и стянула с головы куколь – зеленые густые пряди потекли по плечам ряской. Девица подняла пустой равнодушный взгляд на свидетелей сватовства и произнесла:
– Уже взял. Ныне я невеста Хозяина болота.
Им бы согласно охнуть, но над толпой повисло безмолвие, какое случается только на мертвых болотах. Окрепший голос зазвенел в тишине – теперь-то Иве терять нечего!
– Я один раз молвила правду, не солгала и вдругорядь. Не бывать мне женой насильника. Староста, – обратилась она к Нору, – рассуди. Назначь Брану справедливое наказание!
Старик судорожно пригладил бороду и ощупью потянулся за второй чаркой. Все знали: любимого гнедого Нора, не дающегося в руки никому, кроме хозяина, только Бран и мог подковать. И он же ставил крепкие замки в доме старосты. Как с таким ссориться? Пока судья цедил сквозь зубы брагу, Бран решил вставить слово. Не дело отмалчиваться, когда твоя судьба решается!
– Ты бы еще водой поклялась, дура! Никогда не бывало, чтобы в Клюквинках кого-то неволили! А тут на тебе! Выискалась! Первая красавица никак?
Кузнец и не понял, что ляпнул. Водой клялись разве что очень, очень давно. Ныне никто уж не прибегал к божественному суду. Разве что в спорах иной мог упомянуть, мол, хоть водой поручусь! Да не всерьез, конечно, а как последнее средство. Дескать, чем хочешь меня пытай!
А все потому, что божественный суд жесток. Не раз и не два живым из него выходил только правый. Ан не забылся, остался в памяти. Где-то в сараях, если поискать, может, и клетушки, нарочно для этого сколоченные, нашлись бы. А что делать девке, не доискавшейся справедливого людского суда? Если из-за ее глупости, из-за гордости страдать придется всему роду? Ива произнесла сначала тихо, а там повторила так, чтобы все услышали:
– Может, и поклянусь… Ты, кузнец Бран! Слушай же! И вы, добрые люди! Коли нечем мне доказать вам свою правду, коли никто не желает верить, а виновник не сознаётся в содеянном… Я призываю в свидетели богов! Я вызываю Брана на суд водою!
Потом сплетничали, что Лелея упала замертво от пережитого бесчестья. На деле же женщина лишь схватилась за сердце и осела наземь. Креп же, выпустив наконец мать кузнеца, замахнулся на дочь: вбить в глотку безрассудные слова. Да так и опустил руку. Что уж теперь? Сказанного не воротишь.
Бран побелел:
– Ты что это?
Ива не ответила. Она уж сказала все, что хотела. Не засмеяли бы только, не решили, что девичья блажь толкнула ее на страшную клятву.
– Отступись! – прошипел кузнец.
Ива покачала головой.
– Одумайся, дура! Не выйдешь сухой!
«Не выйдешь сухой» – все знали, что это значит. Ныне так посмеиваются над теми, кто измарался в каком-то деле, опалил хвост на непосильной задаче. Но старухи помнили: раньше так сказывали про тех, кто не вернулся с божьего суда живым.
И Ива понимала: правда. Куда ей под воду против здоровенного широкогрудого парня? Ей, и плавать-то толком не умеющей, куда нырять?! Бран же рассекал воду, точно в ней и родился. И обходился без воздуха дольше, чем кто-то другой. Но разве может божий суд допустить, чтобы лгун победил? К тому же… Губы Ивы тронула улыбка, каковые случаются у покойников. Даже если она не выживет, бесчестье с семьи смоет. Никто не осмелится сказать Лелее и Крепу, что дочь оклеветала ни в чем не повинного парня.
– Ты супротив меня не выстоишь! – уверенно заявил кузнец.
– Боги помогут, – покорно отвечала девица.
– Ну и как хочешь! Раз свет белый надоел… Я принимаю суд!
И тогда прозвучал незнакомый голос. Мужчина стоял у калитки спокойно, будто бы с самого начала наблюдал за сватовством. И от него веяло холодом.
– Я гляжу, в вашей деревне принято выставлять супротив богатырей несмышленых девок?
Он огляделся, ни на ком не задерживая ледяного взгляда, и двинулся по тропинке к Иве. Никто не окликнул его, не поймал за рукав. Пришелец неодобрительно поцокал языком и небрежным жестом приказал Брану убраться с дороги. Тот послушался, не сразу поняв почему. Позже ни кузнец, ни его приятели нипочем не сознались бы, что от чужака несло такой жутью, что спорить с ним поистине не хотелось.
Мужчина наклонился к ногам Ивы, не отводя от нее зеленых глаз, и аккуратно снял с лежавшей на земле стопки верхний блин. Скатал в трубку и надкусил.
Он был страшен, этот чужак. Был ли он красив? Навряд. Крупные черты лица, широкий рот и узкие губы, искривленные в усмешке, крючковатый сгорбленный нос, торчащие во все стороны колючие волосы, будто бы измазанные углем. Он походил на нахального грача, хозяином прохаживающегося по вспаханному полю. Но каждое движение его, каждый жест – излом ли брови, длинные пальцы, утирающие масло из уголка рта, – все говорило… кричало: я лучше вас.
– Ну так что же? В ваших краях только девок водой пытают или не побоитесь выступить против кого посильнее?
Он обвел взглядом гостей, и никто не решился ответить. Взгляд остановился на кузнеце.
– Помнят ли у вас обычаи?
– Помнят… – нехотя кивнул тот.
– Чтут ли?
– Чтут.
– А помнят ли, что вместо истца на суде может выступить любой, кто поручится за него жизнью? Ты, староста! – Он не глядя ткнул пальцем в старика, и тот поперхнулся надкушенным пирогом. – Истину ли говорю?
Нор поспешно закивал, жестами показывая, чтобы ему постучали по спине. Чужак сильнее прежнего поджал узкие губы, и ни от кого не укрылось то, что сделал он это брезгливо. Потом повернулся к Иве и насмешливо склонил голову.
– Тогда, девица, принимай поручителя. Согласна ли ты, чтобы я прошел суд воды заместо тебя?
Сказал бы кто – не поверила. Но он стоял прямо перед ней, среди обычных живых людей. Черная вязкая жижа не стекала с его тела, а болотный смрад не следовал по пятам. Но глаза были все те же – глаза Хозяина болота. Она отказала бы. Сама накликала беду – сама и отвечай. Но знакомец растянул в улыбке узкие губы, и спорить сразу расхотелось.
– Я принимаю твой дар, чужой человек, – с трудом выговорила Ива. – Будь моим заступником.
Чужак развернулся на пятках и первым вышел за калитку. Стоило ему покинуть двор, сборище восторженно загудело. Они явились на сватовство, но нашлось развлечение куда веселее! Люди вереницей потянулись к реке, туда же, куда ушел заступник. И никто не докумекал, что дорогу чужаку никто не показывал.
Когда двор опустел, а щенок-подросток с восторженным урчанием принялся стягивать со стола брошенное угощение, слепая бабка Алия, о которой в суете забыли, бессильно опустилась на крыльцо. Наверняка ей почудилось, иначе и быть не может. Да и лет прошло сколько… Но она могла бы всеми богами поклясться и даже сама присягнуть на воде, что уже слышала этот голос.
Глава 6
Божий суд
Небесное светило медовыми каплями стекало на частокол леса. Дурное время для божьего суда: ночью вылезают из укрытий твари лесные, сильнее становится нечисть. Однако ждать никто не стал. Куда там! После признания несостоявшейся невесты никто глаз до рассвета не сомкнет да трижды обойдет избу по кругу с горящей лучиной, дабы впущенное ею Лихо не пробралось в соседние дома!
Невеста Хозяина болота… И ведь не скажешь, что сболтнула! Волосы у Ивы взаправду позеленели, то всякий видел. Хотя Лелея и отшучивалась, что выкрасить косу кто угодно может. Нет, от таких, как Ива, лучше держаться подальше. Не зря она родилась полумертвой. Бабка Алия с того света вытаскивала слабое дитятко, не ведая, какую беду оно принесет спустя годы.
Недобрые мысли одолевали людей, явившихся на суд. И уж никак эти люди не были на стороне девицы. К ней и подойти-то боялись, все рассматривали издали да ловили за воротники любопытных мальчишек, норовивших выдернуть зеленый волосок из головы у Ивы. А девка шла гордо, вскинув подбородок. Будто бы и не она вовсе повинна в том, что заместо праздника люди на казнь явились.
Вот и река. Звонкая, быстрая, холодная в самую лютую жару. Бабы вечно препирались, кого из домашних отправить полоскать белье, ведь покуда вернешься отогреваться, пальцы занемеют – не разогнешь.
Соседи в нерешительности замерли у края тропки, сбегающей к мосткам, Ива дальше пошла одна. Там, внизу, уже стоял тот, кто вызвался отвечать на суде вместо нее. Она спустилась и ступила на мостки. Он не шелохнулся. Поклонившись спине чужака, Ива молвила:
– Зачем беду кликаешь, добрый молодец? Ты не наш, не тебе за меня отвечать.
Он усмехнулся, ровно каркнул, и принялся раздеваться. Развязал кушак, скинул рубаху. Когда дошла очередь до порток, Ива вспыхнула и отвернулась.
– Что смутилась? Гляди! – поддел ее чужак.
Ива стиснула зубы. С берега за ними жадно следили деревенские. Первыми стояли мать с отцом, ни словом не перемолвившиеся с Ивой по дороге. Чуть поодаль – Бран с семьей. Те о чем-то спорили, но Ива не слышала.
Так уж заведено: тех, кто пришел на божий суд, надобно осмотреть с темени до пят, проверить, не укрылся ли где потаенный амулет, призывающий милость богов. И только после этого им дóлжно ступать в воду.
Эка невидаль – голый мужик! Они с подружками подглядывали, как засеивают поля. А засеивали их как заведено – без портков. Как же иначе одарить мать Землю, упросить родить урожай? Только поделившись мужской силой! Ива смотрела лишь однажды, да потом долго заикалась от стеснения всякий раз, как сталкивалась с деревенскими парнями. Подружки же во главе с заводилой Салой бегали каждый год.
Девица собралась с духом и повернулась. Чужак стоял пред нею в чем мать родила, но ничуть не стеснялся. Кто другой назвал бы такого жердиной, Иве же он показался ладным да складным. Деревенские мужики к середине лета все загорелые, этот же бледный – мертвец мертвецом. Однако ж под кожей, по-девичьи тонкой, виднелись крепкие мышцы, оплетенные синеватыми жилами.
Он подбоченился:
– Ну?
– Нету на тебе оберегов, добрый молодец.
Ей бы сказать это громко да звонко, чтобы все слышали, но Ива едва лепетала, безотчетно краснея.
– Не о том тебя спрашиваю, – едко фыркнул мужчина.
– О чем же?
– О том, хорош ли.
Девица облизнула враз пересохшие губы. И что тут скажешь? Хорош ли? Пожалуй, что и нет. Это Бран был хорош: крепок, синеглаз, с копной льняных кудрей. Силен и широкоплеч, как полагается кузнецу. Ива сама видела, как он одной рукой сминал подкову.
Чужак же… Деревенские про таких презрительно говорили: «Ишь, благородный!» И это взаправду было про него. Он не двигался, а будто бы плыл. Тягуче, по-жуткому неспешно. Смотрел свысока, говорил отрывисто, точно плетью хлестал. Но Ива могла поклясться, что красивее мужчины в жизни не встречала… А на вопрос так и не ответила. Вместо этого крикнула, обращаясь к клюквинчанам:
– Нету оберегов на добром молодце!
Настал черед ответчика раздеваться. Бран спустился нехотя, заложив большие пальцы за пояс. Прина и Луг проводили его знаком, ограждающим от всякого зла, – перечеркнутым крест-накрест кругом. Они бы вместе с ним и к реке пошли, и в омут бы нырнули заместо дитятки любимого, да любому ясно: не сдюжат. Всяко кузнец здоровей да крепче, ему, как девке хворобной, заступника брать соромно. А прочих лишних божий суд к спорщикам не допускал. Приблизится кто вместе с правым и виноватым к воде – великий грех возьмет. Только старосте, объявлявшему начало суда, дозволялось стоять рядом с истцом и ответчиком. Но Нор пока не явился: он и набольшие отделились от шествия, чтобы отыскать в закромах и принести клетушки. Вот потеха будет, если окажется, что их за ненадобностью пустили на дрова!
Кузнец остановился на самом краю мостков. Стянул сапоги и ступней попробовал воду – ледяная.
– Дура, – выругался он. – Во что ввязалась? И меня втянула еще…
Ива могла бы ответить, что Бран ввязался сам, когда надругался над беззащитной девкой. Что она просила его отступиться от свадьбы. Что он мог признать вину и мирно уехать из деревни. Она много чего могла бы еще ответить, но смолчала. Все, что хотела сказать некогда любимому мужчине, она уже сказала.
Чужак же скрестил руки на груди, ничуть не смущаясь своей наготы, и презрительно осмотрел кузнеца. Он был втрое тощее Брана, мышцы не бугрились, вздувая кожу, а любящая мать наверняка не кормила чадушко мясом почитай каждый день. Да и тяжелый молот он год за годом не опускал на наковальню, умножая богатырскую силу. Но, несмотря на все это, Ива вдруг поняла, что рядом с пришельцем больше не страшится Брана. Что тот, кто назвался ее поручителем, оборонит от любого силача. И что сделает это играючи.
Ива отступила к чужаку и велела:
– Докажи, что нет на тебе оберегов, добрый молодец.
Бран зло сплюнул в реку и начал скидывать одежу.
Когда праздничная рубаха и порты легли на мостки, Ива одеревенела. Ей бы подойти к Брану, поворотить его, рассмотреть со всех сторон и доложить свидетелям, что обмана нет. Но сделать шаг оказалось не так-то просто.
– Что? – Кузнец выставил одну ногу. – Неужто стесняешься? А когда я тебя голубил, супротив ничего не говорила!
Скажи он это громче, быть может, симпатии деревенских переметнулись бы к девке. Но Бран не был дураком и голоса не повышал. За Иву ответил чужак. Он тоже говорил негромко и вроде даже без угрозы. Но от его речей пробрало холодом.
– Я буду смотреть, как ты захлебываешься, кузнец. И я буду улыбаться.
Будь Бран чуть более труслив, этого ему достало бы, чтобы развернуться и припустить обратно, к мамке под юбку. Но Бран труслив не был. Тем паче уже подоспел староста с набольшими. И клетушки для божьего суда были при них.
Нор огладил седую бороду, собираясь взять слово, но передумал и просто махнул в сторону клетушек: проверяй, мол, любой желающий, что нет никакого секрета, что дверцы крепко запираются, а прутьев не выломать, хоть и стояли без дела столько десятилетий.
Когда осмотр завершился, набольшие спустили клетки к воде. К каждой привязали конец пеньки, на другой же привесили колокольчик и оставили на берегу. Невмоготу станет пленнику – успеет дернуть, авось еще живым выволокут. Да только тогда сразу станет ясно: кто сдался, тот свою вину и признал. Случалось и такое.
Вдовец еще раз осмотрел обоих парней, укоризненно качая седой бородой. Он-то надеялся, что на его век больше не выпадет эдакого суда. Чужака Нор проверял с особенным тщанием: мало ли чего задумал! Этому, явившемуся невесть откуда, веры еще меньше, чем хворой девке!
– Нету на них оберегов! – наконец доложил староста.
Ива, до того державшаяся, бросилась к нежданному заступнику, намереваясь оттолкнуть его от клетки:
– Пусти!
Но тот легко перехватил ее за локоть:
– С чего бы?
– Мои слова беду накликали, мне и отвечать! Негоже на загривок чужому человеку Лихо сажать!
Угольная бровь искривилась.
– Чужому? А я чужой тебе, девица?
Ива опустила голову:
– Я не знаю твоего роду-племени. Имени ты не называл, а…
«А встреча на болоте мне и вовсе могла привидеться», – хотела докончить она, но чужак перебил. Он склонился к ее уху, обдав затхлым запахом болота, и прошипел:
– Так-то ты жениха величаешь? Чужим человеком?
Ива отшатнулась, с трудом вырвав локоть. А мужчина закончил:
– Аир.
– Что?
– Когда-то меня звали Аир.
Заступник издевательски поклонился Иве и вошел в клетку. Бран же участь оттягивал как мог. То ему занадобилось перемолвиться со старостой, то аккуратнее переложить сброшенную рубаху, то каблук к каблуку переставить сапоги. Наконец даже Нору надоело ждать.
– Ты, милок, либо туды, либо сюды, – миролюбиво, но непреклонно велел он.
Кузнецу ничего не оставалось, кроме как повиноваться.
Клетки опускали в воду всем миром. Когда-то давно на берегу стоял специальный ворот с продетой цепью. Им и опускали алчущих божьего суда. На сей же раз пришлось вручную. Ловушки дергались и ходили ходуном, но погружались. Когда вода достигла пояса мужикам, Прина взвизгнула и бросилась к мосткам:
– Что ж это деется, люди? Где такое видано, чтобы безвинного человека топить?!
Муж попытался удержать ее, но не успел. Женщина уже стояла на мостках и тянула клетку обратно, да куда там!
– Мам… Ну матушка! – Бран смутился и наверняка покраснел бы, да от ледяной воды кожа, напротив, белела.
Топиться кузнец не собирался. Он крепко-накрепко стиснул веревку, к концу которой был привязан колокольчик. Она и без того не затерялась бы, привязанная к прутьям, но мало ли.
Его соперник на бечеву и не смотрел. Он, в отличие от Брана, не пытался привстать в клетушке на носочки, чтобы как можно позже с головой уйти в реку. Он сидел на дне, скрестив ноги, и вода уже достала ему до подбородка.
– Уведите бабу! – приказал Нор. – Божий суд идет!
Один набольший, старший сын вдовца, поплатился за попытку – Прина исцарапала ему лицо. Второй, клюквинский пекарь, оказался умнее. Он ухватил женщину сзади за пояс, приподнял и поволок к мужу.
– Не дам! Дите мне угробят! Не дам! – верещала она.
Лугу перепало немало побоев, когда ему передали жену. Не удержал бы, но стало поздно: клетушки почитай целиком ушли в воду.
Бран запрокинул голову и дышал часто-часто, наполняя легкие воздухом. Чужак скрылся уже целиком.
– Да не покинут тебя боги, Аир, – прошептала Ива, припав на колени и силясь рассмотреть что-нибудь сквозь прозрачную рябь. Она ведать не ведала, что творится на глубине, но нутром чуяла – дурное.
А вот Брану довелось вблизи рассмотреть то, что осталось сокрытым для клюквинчан. Когда он набрал полную грудь воздуха и нырнул, сразу открыл глаза: ежели видишь, что солнечный свет пробивается совсем рядом, руку протяни – и на свободе, всяко терпеть полегче. Холоднющая, будто колодезная, вода сразу впилась в кожу колючими иглами. Но кузнец не раз и не два нырял зимой в снег после бани. Случалось, что и в прорубь. Да и в саму эту реку, испещренную ледяными ключами, тоже. Подумаешь, продержаться дольше, чем соперник! Он сладит!
На всякий случай Бран усилил хватку на спасительной веревке. Ему ли не знать, что иной раз от стужи мышцы сводит. Может статься, что пальцы не сомкнутся в нужный миг, так пусть сразу на месте будут. Впрочем, кузнец не сомневался, что наглый чужак сдастся первым.
Молодец поворотился, чтобы видеть противника. Наверняка тот, не подготовившийся к погружению должным образом, уже надувал щеки, удерживая последний вздох. Однако то, что предстало взору кузнеца, едва не заставило его заорать, теряя спасительный воздух.
Чужак сидел как ни в чем не бывало, будто ему дышать и вовсе не надо. Под водой он показался не просто бледным, а ажно синим, как покойник. А глаза его светились потусторонней зеленью. Подобно иной раз светятся в темноте кошачьи: с перепугу можно принять зверя за крупного хищника и изрядно перетрухнуть. Наверное, лишь потому, что Бран помнил именно такой случай, он не призвал в голос богов-заступников.
Но дальше дело стало еще хуже. Чужой человек улыбнулся, показав зубы, и Бран мог бы поклясться, что они у него были не человеческими, а острыми, как у нечисти. От улыбки пробрало жутью. Станет ли улыбаться человек, рискующий жизнью? А чужак поднял руку, словно приветствуя врага.
Бран трусом не слыл и в долгу не остался: тоже поднял руку, складывая пальцы неприличным знаком. Чужак беззвучно рассмеялся, и из его рта не вырвалось ни пузырька воздуха. Никак вовсе не дышит?! Угольные волосы его метались, точно речные угри.
И вот тут-то кузнец заподозрил неладное. Не сказать, чтобы он рассматривал выскочку прежде, чем нырнуть. Тоже диво: какой-то заезжий хлюпик застал случайную ссору и решил приобщиться к старинному обычаю. Однако Бран мог поклясться, что волосы у противника были не длиннее ушей. Ныне же течение полоскало пряди, достигающие лопаток. И те все продолжали расти! Вот черные ленты заняли собою всю клетку, почти спрятав чужака коконом, вот они полезли сквозь прутья…
Бран выпучил глаза и прижался к дальней стене – черные угри… Нет! То не угри и уж подавно не волосы! Из головы, из рук, из плеч пришельца тянулись темные подвижные щупы. Будто смола из надрубленного дерева. Вот только смолою ствол плачет медленно, и страшного ничего в ней нет. А щупы шевелились, как живые, и росли, росли, росли… В его, Брана, сторону! Что случится, если, не дай боги, коснутся?! А страшный человек открыл рот и спокойно произнес:
– Я буду смотреть, как ты захлебываешься, кузнец.
Не угрожая, нет. Он лишь сказал Брану, что собирается делать. А потом направил в его сторону руки, и щупы повторили движение, устремившись к бедному кузнецу.
– Ма-а-а-а-а-а!..
Разом забыв, для чего нырял, Бран двумя руками схватился за пеньку. На берегу лишь увидели, как второй конец веревки, с привязанным к нему колокольчиком, натянулся и убежал в воду. Придерживающий его патлатый мальчишка, гордый доверенной работой, и поймать не успел.
