Kitabı oku: «Женщина четвертой категории», sayfa 2

Зовут меня Перлюстрация, ласково – Люстрочка, а фамилия у меня совсем неудачная – Клоповник. Это при моей-то любви к чистоте! Но это что! У папаньки моего еще почище погоняло. Бабка, надо думать, с ее-то имечком трудилась в таком учреждении, где очень бдели, чтобы и в личной жизни у сотрудников был полный ажур. За две недели до ее родов разродилась коллега и назвала сыночка Владленом – от «Владимир Ленин». Бабка решила ее переплюнуть. Ленин-то – один, но у него имеется близнец-брат, которого грех не использвать. Папанька получил имя Партилен – от строчки Маяковского «Партия и Ленин – близнецы-братья»! Получился Партилен Клоповник. Поскольку Ленин к тому времени уже давно скончался, а партия – как раз жила, то бабка ловким ходом обеспечила себе повышение по служебной лестнице. А уж что выросло из сыночка Партилена – это совсем другая история.

Конечно, его учили музыке, тем более, что пальцы у него оказались самые фортепианные. Конечно, ему внушали великие истины. Но у бабки не хватило ума выйти замуж за какого-нибудь Иванова-Петрова-Сидорова и избавиться от фамилии.

Парька Клоповник сперва бывал жестоко высмеян во дворе за свою фамилию, но потом приноровился давать сдачи, и в конце концов обратил на себя внимание дяди Митяя, который в основном проживал на зоне. Дядя Митяй сообразил, что аристократические руки мальца словно созданы для чужих кошельков. И пошло-поехало!

Парень был обучен воровским законам, один из которых требовал не работать там, где живешь. И более того – когда у домуправши Мухоморовны в трамвае стырили кошелек, мой папанька сообразил, чьих рук это дело, пошел разбираться и вернулся с пропажей. С одной стороны, гуманность проявил, с другой – Мухоморовна в те славные времена жила с участковым…

Так вот, опознав в плохо одетой и тощей, как скелет, девчонке Парькину дочку, она чуть не прослезилась. А как еще прикажете одеваться, когда все подбираешь на мусорке? Я привела ее в подвал, показала, как мы с Лягусиком там обустроились, и Мухоморовна предложила мне выполнять обязанности дворника. Дворник нам по штату полагался, но человек, занимавший эту должность, уже давно имел шестикомнатную квартиру и машину, заявление же об увольнении по собственному желанию писать отказывался, а Мухоморовна не настаивала – были там у них какие-то свои варки. Много платить она не обещала, но замолвила словечко – и меня стали приглашать домработницей – где генеральную уборку сделать, где просто окна помыть. Стало хватать на еду, на кое-какие вещи и на книжки: женские романы для Лягусика и романы Квасильевой для меня.

Конечно, Лягусик тоже без ума от Квасильевой. Ей только не нравится, что Яша курит. И на заседания клуба Лягусик тоже ходит через раз. Здоровье у нее хрупкое, а там страсти кипят.

Ну, вроде, про семью все рассказала.

И, значит, продолжаю с того места, на котором остановилась. А остановилась я на том, как с кошмарным креслом на плече, сопровождаемая Натальей, спустилась в подвал.

Лягусик не заметила нас – она, сидя под пальмой, с головой погрузилась в очередной роман. Я его подобрала на троллейбусной остановке. Он был из той серии, где на обложках – обязательно полуголые мужик и баба, которые собрались целоваться и уже на всякий случай зажмурились. А название – то ли «Апогей страсти», то ли «Перигей страсти», то ли «Зенит страсти», у них там без слова «страсть» не обходится.

Стараясь не вспугнуть Лягусика, я установила это чудовище так, чтобы при необходимости было легко его вытащить обратно, и выразительно посмотрела на клиентку, а Наталья сунулась в кошелек, ахнула и сказала, что мелочи у нее нет, но она готова мне отдать свою старую кожаную куртку.

Кожаная куртка была моей мечтой. Наталья пошла к себе наверх, а я сняла рабочий халат, опять вымыла руки и отправилась получать куртку.

Стоило выйти из подвала, как я услышала женский рев. Вот говорят «реветь белугой». Понятия не имею, как это делает белуга, но кто раз в жизни слышал рыдающую Юльку, тот понимает – все белуги мира отдыхают.

У нее был очередной конфликт с мужиком и она, покидав имущество в сумку, приехала пожить к тетке. Рыдала она, как я понимаю, всю дорогу – в автобусе, в метро и шесть кварталов от метро до нас.

Юлька шла через двор, скособочившись от тяжести сумки.

В расчете на вознаграждение, а тут можно было сшибить рублей пять, я кинулась на помощь.

– Сволочь, скотина… – бормотала, хлюпая носом, Юлька. – Убью его однажды…

– Пасть порву, – подсказала я.

– Пасть порву, зенки его бесстыжие выцарапаю…

Тут я забрала у нее сумку и, кляня на два голоса непутевого мужика, мы пошли к Наталье.

Полагая, что соседка в ожидании меня не стала запирать дверь, я ее толкнула – и дверь действительно отворилась.

– Наталья Григорьевна! – позвала я.

Ответа не было.

А между тем тетка должна была услышать рев племянницы еще за два квартала и спрятать самые крупные банкноты из кошелька подальше.

Беспокойство охватило меня. Я сделала шаг, другой, пересекла прихожую и заглянула в гостиную.

Наталья лежала на полу вверх лицом. В ту же минуту из моей груди чуть не вырвался крик ужаса.

Наверно, мне все-таки нужно было огласить криком окрестности, как это делает Яша Квасильева. Но у меня почему-то не получилось, и я в очередной раз прониклась восхищением. Надо же, казалось бы, велика ли наука – в нужный момент огласить криком окрестности, а, оказывается, не всем дано!

Большие голубые глаза Натальи не мигая смотрели остекленевшим взором вдаль, словно она видела нечто, недоступное мне. А на ее виске чернела небольшая дырочка. Крови отчего-то почти не было, на губах Натальи застыла улыбка, производившая еще более жуткое впечатление, чем предсмертная гримаса.

Но мне все равно не удалось полноценно огласить криком окрестности. Наоборот – я молча выскочила в прихожую и загородила вход Юльке.

Глава вторая

Никак не пойму, откуда Яша Квасильева знает, где кончается одна глава и начинается другая. Наверно, для начала я буду ставить точку там, где получится, а потом понемногу приноровлюсь. Вот сейчас мне вообще-то повезло – Яша обычно заканчивает главу убийством, и у меня – убийство! Так что, кажется, получился очень удачный финал. А теперь буду продолжать.

Мысль о том, что баба в состоянии истерики может увидеть труп родной тетки – не то чтобы слишком любимой, но полезной, – заставила меня пихать Юльку в живот, пока не удалось выставить ее на лестничную клетку. Дело в том, что племянница росточком под два метра, а у меня было тяжелое детство. То есть, недостаток витаминов. Жареной картошки всегда хватало. Опять же, генетика. Вот тут она, холера, сработала! Я уродилась мозгами неизвестно в кого, а ростом – в папаньку. При профессии щипача метр шестьдесят – самое то, можно шнырять в любой толпе, и никто тебя просто не заметит. Папанька же уродился в своего папаньку, о котором бабка Перлюстрация никогда и ничего не рассказывала. По крайней мере, мне.

– Ты чего, ты чего?.. – забормотала Юлька.

Я поняла, что нужно действовать решительно. Задрала ей подол и заставила как следует в него высморкаться – это раз. Основательно встряхнула – это два.

– Наталья там не одна, ясно?

– С Сашкой, что ли? Так всем места хватит… – тут Юлька заткнулась. До нее дошло, что я застукала тетку с Сашкой на полу гостиной в состоянии оголтелого разврата.

– Не звезди. Вот только тебя ей сейчас не хватало! Давай чеши к бабке! Там можно хоть год жить – она не заметит.

– Так там же…

– Шкарами не разживешься? Да, крупняка от бабки не жди. Хрен там тебе подфартит! А перетоптаться запросто.

Юлькина логика мне понятна – не просто пожить у тетки, а раскрутить ее на подарочек. Но и у меня тут своя логика. Если Юлька ворвется и увидит труп – она своими воплями весь квартал на уши поставит. И бедняжка Лягусик до смерти перепугается. А ее нельзя пугать, когда она, сидя под пальмой, читает дамский роман. У нее тут же подскакивает давление, и она падает в обморок. Прикиньте – человек всей душой в высшем свете, среди красавцев-аристократов, на каком-нибудь рауте, где все в декольте и в смокингах (а в самом деле, про героя постоянно пишут, что он был во фраке с белой гвоздикой в петлице, и ни разу на добавляют к этому наряду штаны и носки, в лучшем случае – лакированные штиблеты; впрочем, если бы Лягусик обратила внимание на эту несуразицу и представила себе мужика во фраке, но без штанов, обмороком бы не ограничилось), – так вот, когда сквозь звуки воображаемого вальса к тебе долетают визги и вопли: «Наташку из сорок шестой зарезали, ой, все потроха наружу, ой, голова вдребезги!», то запросто можно свалиться со стула и даже опрокинуть на себя пальму.

– Да не хочу я к бабке!

– А придется!

Я потащила Юльку прочь от Натальиной квартиры, объясняя ей, что ссориться с теткой, у которой именно сегодня и сейчас обострение романа с Сашкой, – нелепо и даже опасно. И даже ждать во дворе на лавочке, пока эта парочка накувыркается, тоже бессмысленно. Они, может, еще только приступили к делу. А время уже вечернее.

В конце концов мне удалось уговорить Юльку переночевать у бабки.

Вообще-то я ее понимала – кому охота добровольно поселяться в сумасшедшем доме?

Дело в том, что Натальина матушка сбрендила в самом прямом смысле слова. Она вообразила себя древней египетской царицей Клеопатрой. Помешательство по-своему безобидное – старуху удалось убедить, что в России она живет инкогнито, попросив политического убежища от Древнего Рима, и должна соблюдать конспирацию, поэтому на улицу она выходит в обычном платье или пальто. Но дома на ней головной убор с чучелом змеи, широкий воротник, собственноручно изготовленный из старых бус и брошек, и прозрачная комбинашка. На стенах нарисованы лотосы и египетские боги – когда-то она иллюстрировала учебники, и рука у нее все еще твердая, а чувство цвета лучше, чем у тех мазил, которые ловят лохов-иностранцев на Старом Арбате или на ярмарке в Измайлове.

Несколько раз Наталья просила меня отвезти бабке Клеопатре продовольствие. Это случалось в периоды обострения – весь организм египетской царицы бунтовал против необходимости выходить на мороз, и она соблюдала ритуальное уединение. Однако уединение на пустой желудок – вещь взрывоопасная, и после того, как старуха, выставившись февральским днем в окошке, обратилась с речью к подданным на древнеегипетском языке, требуя дани и недоимок по налогам, Наталья стала заботиться, чтобы холодильник египетской царицы всегда был набит под завязку.

Естественно, жить в одной квартире с таким сокровищем – радость сомнительная, но, с другой стороны, понянчившись с Клеопатрой, Юлька оценит все достоинства своего бестолкового мужика и вернется к нему еще ненадолго.

Убедившись, что племянница движется в сторону метро, я поспешила назад и, забежав к Агнессе Софокловне, вызвала с ее телефона милицию.

К счастью, никому не пришло в голову расспросить меня о моих перемещениях. Я же не стала признаваться, что спасла от грядущей описи имущества чудовищное кресло.

А в душе у меня все кипело, булькало и ликовало.

Конечно, с одной стороры, мне было очень жаль Наталью. Вот жил себе человек, то на чашку кофе пригласит, то зимние сапоги, не прослужившие и трех сезонов, подарит. Ничего, кроме добра, я от нее не видела. А с другой стороны – это же было настоящее убийство, и я имела шанс найти убийцу, а потом написать настоящий детектив!

И я сдержала эмоции, беря в этом пример с несравненной Яши Квасильевой. Ведь у нее постоянно убивают всевозможных знакомых, а она огласит быстренько криком окрестности – и снова бодра, активна и ищет преступника как ни в чем не бывало!

Вот и мне следовало спешно мобилизовать все свои способности для поисков преступника.

Поэтому я взяла метлу как символ своей дворницкой власти и вернулась в Натальину квартиру.

Пока милиция снимала отпечатки пальцев и по второму заходу перерывала квартиру, я контролировала ситуацию, как положено дворнику, отвечала на вопросы вроде такого: «Не появлялись ли в окружении покойницы уголовные элементы? Чеченские террористки? Вьетнамские мафиози? Олигархи?», а сама думала, что вся эта возня – дохлый номер.

Будь здесь Яша Квасильева – она бы сразу просекла, что к Натальиной смерти имеет самое прямое отношение слой картофельных очистков толщиной в десять сантиметров. Правда, пока я еще не видела связи между двумя большими мешками этой дряни и дырочкой в виске. Но связь несомненно была!

Да еще запах…

Когда я своей знаменитой зимней лопатой, укрепленной стальными прутками, гнала очистки в прихожую и формировала кучу, которую удобно было перегрузить в мешки, в квартире чем-то пахло. Запах был сам по себе тошнотворный, но навеял почему-то трогательные воспоминания. Я вспомнила школьные годы и нас с Лягусиком за одной партой. Я увидела перез собой перепуганное лицо нашей учительницы химии… Что-то я у нее спросила… или она у меня? Шла лабораторная, на каждом столе в кабинете химии стояли штативы с пробирками, и я спросила…

Точно!

Я спросила:

– Любовь Афанасьевна, почему у всех в колбе получилось красное, а у меня такое зелененькое?

И она заорала не своим голосом:

– Ложись!

Сама, конечно, плюхнулась в проход между столами первой. Поэтому и осталась жива. Мне взрывом подпалило волосы и щеку, но я хоть успела заслонить Лягусика. А новые стекла в кабинете оплатил дядя Ваня.

Эти трогательные воспоминания совершенно не вязались с картофельными очистками, но ведь они почему-то ожили? Прикиньте – никогда я не вспоминала уроков химии, эта наука, по крайней мере в том виде, в каком ее преподносят школьникам, нормальному человеку ни к чему, а тут вдруг вспомнила.

Но я отогнала сентиментальные воспоминания.

Прежде всего, следовало узнать – куда Наталья подевала очищенную картошку.

Конечно, я могла рассказать ментам про картошку. И осталась бы у разбитого корыта! А мне страшно хотелось провести свое расследование, не хуже, чем Яша Квасильева, и получить прикладом мушкета по затылку, и чтобы полковник Запердолин меня спас! Вот только стодолларовых бумажек, чтобы дарить их честным старушкам, у меня не было. Ну так я и отработать могу, полы там помыть, на базар сбегать…

В общем, решение было принято.

И я тихонько запела песню, которой научилась от папаньки и его приятелей. Пою я ее не каждый день, а только перед активными действиями. Лучшего случая, чем расследование убийства, и не придумать!

Итак, я очень тихо, чтобы не услышали копошившиеся в гостиной менты запела:

 
– На дело, жохи!
Ночь без балдохи –
Вот лучшая для нас пора.
Кирнем немножко
Перед дорожкой
И за душник возьмем бобра.
Решив с чертями
Тряхнуть костями,
Стригите быдло втихаря,
Марухам в грабки
Справляйте бабки,
Не ботайте по фене зря!
И зырьте!
И зырьте!
И зырьте, нет ли где шныря!
 

Но один все же услышал и выглянул.

– Ты еще здесь? Свободна! – рявкнул он на меня.

И я умелась.

Но не просто так умелась, а прихватила с полочки связку ключей.

Не подумайте чего плохого – мародерствовать я не собиралась. Я просто хотела ночью провести свой обыск, более целенаправленный, и выйти на след очищенной картошки.

Первым делом я растолкала жильцов, собравшихся на лестнице.

– Чего кучкуетесь? Трупа не видали?! – напустилась я на них. – А ну, живенько рассосались! В свидетели попасть хотите?!

В самом деле, им тут нечего было толочься. Вот Яша Квасильева – светская дама, она бы наверняка не разогнала метлой толпу зевак, а у меня это сразу получилось. Все-таки в чем-то я могу ее обставить, хотя говорить об этом вслух – неприлично.

Потом я спустилась в подвал к Лягусику и вздохнула с облегчением. Подружка-сестричка все еще сидела под пальмой и читала дамский роман. Яшу Квасильеву она бы с таким энтузиазмом читала! А то на последнем заседании клуба опозорилась так, что дальше некуда, – сказала, будто Авдотья Гавриловна – младшая свекровь Яши, хотя весь мир знает, что ее младшую свекровь зовут Нинель Аристарховна!

Лягусик под пальмой являла собой трогательное зрелище. Я живо вспомнила, как к нам в подвал эта пальма попала. По соседству некое учреждение освобождало особняк, купленный очередным новым русским. На улицу были вынесены столы, помнившие Ленина и Троцкого, трехногие стулья, останки шкафов, а также пальма в кадке, которую учреждение не хотело тащить на новое местожительство. Лягусик, рыдая, примчалась ко мне. Полчаса я не могла понять, кто погибнет, кому грозит мучительная смерть от холода и жажды. Когда выяснилось, что предстоит спасать всего лишь пальму, я вздохнула с облегчением. Мы взяли тачку, сходили за растением и с большим трудом втащили его в подвал. А вытащить его не удастся уже никогда – по крайней мере, целиком. Чертова пальма выросла на двадцать сантиметров, уперлась в потолок, и стоять ей тут теперь до второго пришествия. Даже если нам с Лягусиком вдруг повезет и мы переедем в нормальную квартиру, пальме придется остаться в подвале.

И тут мне в нос шибануло…

В приличном обществе и не выговорить, чем мне в нос шибануло. Вообразите себе машину ассенизаторов, в которой для разнообразия решили вывезти на помойку несколько тонн ядовитого самогона. Я понимала, что машина, да еще с пьяным в лоскуты экипажем, в подвал попасть не могла, но откуда же этот убойный запах?

Неужели прорвало канализацию?

У нас есть что-то вроде санузла. Я кинулась туда – сегодня только потопа недоставало, да еще на ночь глядя. И споткнулась об источник вони.

Я не стала беспокоить Лягусика. Пусть девочка сидит под пальмой и читает роман. У меня для таких надобностей имеется зимняя лопата.

Зная чувствительную душу Лягусика, лопату я на лето не прятала, а всегда держала наготове. Моя подружка-сестричка тащила домой всех жалких, убогих и бездомных. По странному капризу судьбы среди этих страдальцев не попалось еще ни одного трезвого. И тот, что лежал у моих ног, был ничуть не лучше прочих. Уж где Лягусик его подобрала, я докапываться не стала, а сходила за лопатой и стала перемещать его к выходу так, как делала бы это на огороде с кучей компоста. Я даже наловчилась, пользуясь лопатой, как рычагом, кантовать убогих вверх по лестнице, со ступеньки на ступеньку.

Наконец я выкинула это приобретение во двор и вздохнула с облегчением.

Скорее всего, Лягусик и не заметит, что алкоголика, который так нуждается в сочувствии, больше нет. А если и заметит – не велика беда. Я всегда могу сказать, что опохмелила его нашатырем и отправила к жене и детям. Да, нашатырь!

Я взяла флакончик и обрызгала то место, где лежал бедолага. Было у нас в ходяйстве, правда, и еще одно средство дезодорации воздуха, но то я берегла для особо выдающихся случаев.

Лягусик вздохнула и закрыла книгу.

– Неужели все это бывает на самом деле? – спросила она.

– Что, солнышко?

– Что люди знакомятся, влюбляются, целуются?

Я вздохнула. Действительно – написать-то можно что угодно. Я вот как-то с помойки книжку приволокла – так там вообще людоеды пионерок ели. Меня чуть не выворотило. Я эту книжку облила керосином и подожгла.

Время было позднее. Прямо скажем – далеко не прогулочное время. И то, что я услышала стук в подвальную дверь, меня далеко не обрадовало. Это мог вернуться алкаш, которого подобрала жалостливая Лягусик.

– Ща как дам лопатой! – пригрозила я. – Часовой мастер по чертежу не соберет, падла, сука!

– Откройте, детка, это я! – ответил мне старческий голосок.

Я кинулась к двери и увидела на пороге Агнессу Софокловну в шляпке, перчаточках и с болонкой.

– Вас Юля Курослепова искала, просила позвонить.

– Эта Юлька! – возмущенно воскликнула я. – Обязательно на ночь глядя пожилого человека беспокоить!

– Ну, какой же я пожилой человек, голубушка? – спросила старушка. – Я дама все-таки, мне возраста по праву рождения не полагается. И все равно я хотела собачку выгулять.

Я не очень-то хотела звонить к бабке Клеопатре и выполнять Юлькины просьбы. Но, с другой стороны, как я могла забыть, что веду следствие? Юлька – племянница покойной Натальи, она может знать нечто, связанное с загадочной картошкой. Вот Яша Квасильева сразу бы составила список всех, кто причастен к делу, добавила бы туда на всякий случай тех, кто в тот момент живет у нее в шестиэтажном особняке, и уже имела чем заняться в ближайшие дни. А я, ворона? Нет, я даже хуже, чем ворона, я – курица!

К счастью, Лягусик, уже готовившая на кухне бутерброды к чаю, услышала голоса.

– Ой, Агнесса Софокловна! И Дюшенька! Агнесса Софокловна, можно, я Дюшессу выгуляю?

– Конечно, детка!

На природную доброту Лягусика наложился портрет героини какого-то дамского романа. Эта утонченная и хрупкая героиня гуляла по парку с собачкой, к ней подошел офицер, дал собачке пинка, от чего та с воем кувыркнулась в кусты, и галантно сказал:

– Однако, низко нынче собаки летают. Должно быть, к дождю. Разрешите представиться – поручик Ржевский!

Ой нет, не то, там как-то иначе было, гуляла эта утонченная и хрупкая героиня с собачкой и к ней подошел не офицер, а нормальный мужчина, то есть, не совсем нормальный, а пожилой и холостой… ох, так сразу всего и не вспомнить, тем более, что сюжет я знаю только со слов Лягусика. Но главное – бедная девочка вообразила, что прогулки с собачками как-то должны способствовать личной жизни.

Нет, пора перешерстить все окрестные мусорки и найти наконец работающий телевизор, решила я. Когда читаешь про любовь – это одно, а когда видишь ее своими глазами – совсем другое. Тем более, в ночное время показывают то, чего в книжках уж точно не вычитаешь. Надо же наконец как-то объяснить эту сторону жизни Лягусику, пока не совсем поздно…

Лягусик взяла поводок и пошла на пустырь, а я с Агнессой Софокловной – к ней в гости на четвертый этаж. Оттуда я позвонила к бабке Клеопатре. Юлька, очевидно, ждала звонка.

– Слушай, Люстрель, тут у нас дурдом какой-то. Срочно требуется бык!

– Какой еще бык, блин?!

– Откуда я знаю! Она утверждает, что Наталья должна была привезти ей быка!

Я задумалась. Может быть, бабка больше не царица Клеопатра? Может, у нее обострилась мания величия, и она вообразила себя директором мясокомбината?

– А на что он ей? Она мяса, что ли, хочет? – осторожно осведомилась я.

– Ты не поверишь – она его в жертву принести хочет…

И тут трубку у Юльки отобрала безумная Клеопатра.

– Быка Аписа лунорогого мне дайте, быка златого, воскресающего ныне! – провозгласила она зычно.

– Вот-вот, золотого быка! – умудрилась крикнуть в микрофон Юлька. – Слушай, а это не тот, что у тетки на шкафу стоит?

У Натальи дома столько всяких фигурок, что среди них не то что бык на шкафу, но и живой бык в натуральную величину спокойно затеряется. Она их реставрирует и сдает в салоны. То есть, реставрировала…

– А если не придет божественный бык, и не свершится тризна по обряду, под утренней звездою Гор, и лунный бык Осирис жизнь Сету не отдаст, то приложу к груди я пару скорпионов! – пообещала Клеопатра. – И будут мне кранты!

– Так бы сразу и сказала! – обрадовалась я понятному слову. – Юлька, Юлька, что там у нас заместо скорпионов?

– Понятия не имею! Она меня прочь гонит! Говорит, чтобы я ей быка привела, а без быка ночевать не оставит!

– Так, ясно… Жди, я отзвоню.

Предупредив Агнессу Софокловну, что минут через пятнадцать вернусь, я поспешила в подвал, включила электроплитку и сварила яйцо вкрутую. Потом прихватила ножницы, лист бумаги, авторучку и пошла вскрывать Натальину квартиру.

То, как менты опечатывают квартиры с покойниками, меня с детства умиляло. Они заклеивают дверь полоской бумаги со штампом своего учреждения. И ставят что-то вроде подписи. Папанька много смеялся над этим приколом, приговаривая, что лучшее средство в таком разе – обыкновенное яйцо. Он научил меня переводить печати при помощи крутого яичка. Получается бледновато, но для ментов всегда сходило и теперь сойдет.

Клей я рассчитывала найти у Натальи.

Я не имела возможности провести полноценный обыск, все-таки меня ждала Юлька, точнее, не меня, а быка. Бык действительно стоял на шкафу и был мне по пояс. И не просто стоял, а на целом постаменте, вроде железобетонной плиты. Один рог у него был обломан, левой задней тоже не хватало.

Я кое-как спустила это безобразие со шкафа на пол и задумалась.

Опять в моей памяти возникло лицо нашей химички.

И более того – возник ее голос!

– Клоповник, я не понимаю! Что бы ты ни смешивала, у тебя получается жидкость для выведения пасты от шариковой ручки!

– Еще взрывчатка, – тихонько добавила я-маленькая.

– Или взрывчатка!

Так, подумала я-сегодняшняя, не пыталась ли Наталья изготовить из картофеля взрывчатку? Какой-нибудь доморощенный динамит? Или, что скорее, жидкость для выведения пятен! При ее профессии многое приходится изготавливать собственноручно. Скажем, разводить краски на яйце… не забыть бы про яйцо…

Я вытащила быка на лестничную клетку, вернулась, изготовила несколько бумажек с печатями и, уходя, заклеила дверь.

Но прикиньте – очистков было двадцать кило. Может, чуть больше. Сколько получилось очищенной картошки?

Несколько лет назад я пробовала устроиться кухонной работницей. Многому не научилась, но про таблицы выхода готовой продукции узнала. В зависимости от времени года можно рассчитать по количеству отходов, сколько было исходной продукции. Летом все доедают прошлогоднюю картошку, значит, кожуру Наталья срезала толстую…

Похоже, у нее образовалось около сорока кило этого добра, блин!

Но, если она делала из картошки какую-то жидкость, то должны были образоваться еще отходы! А где они? Я тогда вроде бы всю дрянь из дому повыкидывала!

Стоп, сказала я, что бы сейчас предприняла Яша Квасильева?

Она бы учла все варианты. И даже такой нелепый: Наталья, испытывая финансовый кризис, подрядилась чистить картошку для какого-нибудь кафе…

Несколько минут спустя, я обнаружила себя сидящей на быке и перебирающей в памяти названия окрестных кафешек. Охнув, я вскочила и поволокла свою добычу вниз. А потом позвонила Юльке, и мы договорились встретиться под бюстом.

Есть у меня на примете такой загадочный бюст неизвестного большевика. Он стоит на станции Китай-город – и Юльке удобно туда быстренько от Клеопатры подъехать, и мне.

Лягусик все еще гуляла с Дюшессой. Я откопала веревки и увязала быка, устроив у него на спине веревочную ручку. Тащить было страшно неудобно. Тогда я приспособила к этому египетскому уроду лямки. За плечами он доставлял меньше неприятностей. Решив, что уже достаточно темно, да и кому я на фиг нужна, я не стала заворачивать животное в тряпки и потащила просто так.

Правда, рядом притормозила патрульная машина, и менты поинтересовались, кто я такая и куда несу произведение искусства.

– Да дворница я! Жиличка десятку дала, со старой квартиры на новую, тут квартал всего! – объяснила я.

Давно замечено – стоит назвать свою профессию, как все мои поступки, даже странные, уже воспринимаются как должное. Я могу возить по всей Москве жестяную ванну, установленную на детской коляске, а в ней гипсового Ильича, маленького и кудрявого, я могу посреди бульвара залезть на дерево, и никто слова не скажет! Очевидно, люди убеждены, что дворники выполняют какие-то особые задания ФСБ, и лучше с ними не связываться. А уж если я при метле и при совке – то мне сам черт не брат!

Юлька уже толклась у бюста неизвестного большевика.

– Ой, мама дорогая! – воскликнула она, увидев мою ношу.

Юлька – баба крупная, на таких пахать можно, только ленивая. И читать не любит. Я ей несколько раз предлагала резервный томик Яши Квасильевой, но без толку. Она предпочитает таращиться в телевизор. Зато она красивая. Моему бы Лягусику эти тугие розовые щеки, эти буйные лохмы, этот сочный рот! И этот бюст неизвестного астрономического размера тоже… Увы, с бюстом у нас с Лягусиком у обеих большая проблема. То есть с бабьим бюстом – не с тем, что в метро! Нам бы одну Юлькину сиську на двоих – и мы бы уже почувствовали себя гораздо лучше.

– Ничего, не маленькая, дотащишь! – и я сгрузила быка на пол у поднижия бюста – не Юлькиного, а того, что в метро.

– Слушай, а нельзя ли эту пакость как-нибудь того… потерять?.. – жалобно спросила Юлька.

– Можно. Только ночевать тебе тогда придется дома. Бабка Клеопатра тебя без этого быка не впустит, – обрадовала я Юльку. А что? И очень даже просто! Она вот Наталью в дом не пускала, пока та не притащила полтора кило дешевых индийских браслетов с почти не обработанными камнями. Вот именно этой дряни бабке и недоставало, чтобы окончательно ощутить себя Клеопатрой.

Юлька вздохнула, и я поняла, что пора помогать. Сама она никогда не поднимет с пола и не взвалит наспину эту рогатую мерзость.

Люди, спешившие перебежать с одной линии на другую, почти не обращали на нас внимания. Ну, возятся две дуры с поврежденной скульптурой – их проблемы! Очень надо постараться, чтобы вызвать интерес публики в московском метро.

Вернувшись домой, я обнаружила Лягусика за кухонным столом, а напротив сидела тетка под пару выброшенному мной из подвала алкашу.

Лягусик подобрала бедняжку, прогуливаясь с Дюшессой. Тетка сидела на собачьем пустыре и горько плакала. Кого-то она потеряла, а вот кого – мы так и не поняли. Вроде бы она даже не по-русски говорила.

Однако горе горем, а бутерброды она наворачивала – аж за ушами трещало.

– Надо ее куда-то положить спать, – сказала Лягусик.

– Прежде всего ее не мешало бы помыть, – ответила я.

При слове «помыть» бомжиха прямо подскочила и замахала руками.

Я эту публику знаю – у них с гигиеной странные отношения. Однажды из-за этого я чуть Лягусика не лишилась.

Сестричка-подружка подобрала где-то очередного голодного бомжа и потащила его к нам обедать. Я, честно говоря, была уверена, что бомж наотрез откажется мыться, поэтому первым делом выложила на стол хозяйственное мыло и жестяную мочалку для подгоревших сковородок. Но этот дядька оказался какой-то неправильный. Он схватил мыло и, бормоча, кинулся прочь.

– Ты прогнала его! – воскликнула Лягусик. – Бедный, голодный! Ты представляешь, что сейчас будет?!

– Очень даже представляю, – буркнула я. – Сожрет мыло.

– Сожрет мыло? – переспросила Лягусик. – Но он же!..

И кинулась следом за беглецом. А я натянула брезентовые рукавицы и пошла за Лягусиком – в конце концов, приводить в порядок объевшегося мылом бомжа придется мне, а не ей.

Во дворе их не оказалось – во всяком случае, на открытом месте. Я даже забеспокоилась – то, что сгинул бомж, меня мало волновало, хотя хозяйственное мыло денег стоит, но исчезновение Лягусика встревожило.

Тут из кустов жасмина, что росли вдоль торцовой стены, раздался сперва визг, затем нечеловеческий хохот.

Метла осталась в подвале, и потому я кинулась разбираться совсем безоружная.