Kitabı oku: «Диалоги о камнях», sayfa 6

– Какое удручающее равенство! – заметил цадик.

– Шломо, вчера ты утверждал, что камням ведома любовь, хоть все они одного пола, – воскликнула Голда, – сегодня мы узнали, что и дети у них не свои, а приемные. Откуда же любви-то взяться?

– От дум, Голда! – опередил рассказчика Шмулик, – разве худо дополнить избитое свежим? Не будем останавливаться на полпути! Мы согласились, что камни мыслят, отчего не признать мысли источником любви?

– Уж больно ты резвый! – неодобрительно заметила супруга раби Якова.

4

На некоторое время возникла пауза. Казалось, Шломо хотел что-то добавить, но не был уверен, придутся ли слова к месту. Наконец, решился.

– Спасибо Шмулику за помощь, – сказал Шломо, – пожалуй, я расскажу историю одной семьи. Впрочем, я не уверен, что перипетии бытия камней можно называть историей, ведь таковая должна иметь начало и конец, а в жизни камней нет ни того, ни другого…

– Красноречивое предисловие. Переходи к сути! – проявил нетерпение раби Яков.

– Некий камень воспитывал чадо, – начал Шломо, – и весьма гордился плодами своих умственных трудов. Дитя училось у него. Быстро и успешно. Вместе обсуждали мысли друг друга. Все больше схожими становились думы малого и большого, и последний был счастлив и обожал осколок. И так продолжалось долго, и было радостно обоим. Можно ли это назвать любовью, Голда?

– Не знаю, пока, – со смутной тревогой ответила Голда, – продолжай.

– Увы, расстроилось дело, наступило охлаждение. Родитель и дитя перестали мыслить в унисон. Они по-прежнему находились на своих обычных местах, но понимать друг друга стали плохо, словно отдалились в пространстве, или сила мыслей их ослабла. И в один ужасный день чадо прекратило посылать свои и принимать чужие сигналы.

– Умер ребенок! – вскрикнула Голда.

– Камни не умирают, но ребенок был потерян. Родитель терзался, свою вину подозревая. Начал думать, мол, небрежением отвечал мыслям дитяти, не разглядел, что оно на особицу! – с горечью промолвил Шломо.

– Но ведь камни живут вечно, значит, была надежда! – спохватилась Голда.

– В том-то и дело! Лишь в мире бессмертия не случается необратимое! – проговорил Шломо, и лицо его помрачнело, и глаза увлажнились, и голова поникла, и борода легла на грудь.

– Мы знаем о горе твоем и муках твоих, – сказал раби Яков и сжал рукою своею руку Шломо, – скорбим с тобою заодно.

– Спасибо, учитель. Да только проку от скорби – ничуть…

– Выпей-ка, затумань душу, – воскликнула Голда и поднесла Шломо большую чарку водки и кус хлеба.

Шломо одним духом опорожнил посудину, откусил от ломтя. Все молчали.

– Голда, – заговорил Шломо, – в день первый ты спросила, откуда я добыл мои небылицы, а я пообещал ответить и вот я готов…

– Молчи, Шломо, я все поняла сама: ты фантазер и только.

– Пусть так, Голда. Я учреждаю мир лучше нашего, в котором меньше зла, а несчастье обратимо. Вот и всё.

– Э-э-э, а я-то думал… – разочарованно протянул Шмулик.

– Шломо, ты не Бог, чтоб новый мир учреждать! А человеку-то и старый улучшить не под силу… – со вздохом заметил цадик.

– Яков, довольно! – прикрикнула на мужа Голда, – помоги мне, Шмулик, вынуть противень из печи. Сегодня на ужин запеканка из репы!