Kitabı oku: «Грани безумия. Том 2», sayfa 2
Глава 2
Родственные узы
«Мальчик мой, понимаю, как тебе тяжело, и сочувствую всем сердцем, но все же прошу тебя взять себя в руки и навестить бедных девочек. Ты им нужен. С любовью, матушка»
Аластор отбросил письмо, написанное безупречно ровным, красиво-округлым матушкиным почерком, так, словно оно его укусило. Тут же устыдился – разве письмо виновато в его малодушии?! Разумеется, матушка совершенно права, он нужен младшим сестрам, но…
Он просто не находил в себе сил приехать к родителям, снова посмотреть в доверчивые глаза Алиеноры и Береники, так похожие на глаза Беатрис… Всеблагая, как он вообще сможет говорить с ними, ведь если бы не он, девочки не потеряли бы мать!
Дункан, конечно, говорил, что Аластор не виноват, и рядом с ним в это верилось. Но стоило разумнику уехать из дворца, страшные мысли возвращались: даже если Беатрис обезумела, кто поручится, что последней каплей не стала так и не принесенная им клятва? Не зря же Беа умоляла его поклясться с таким отчаянием?!
И что он скажет сестренкам? От мысли забрать их во дворец рот наполнялся едкой кислой горечью. Можно не сомневаться, что среди придворных непременно найдется какая-нибудь излишне сострадательная Мэнди – и неважно, будет она леди или лордом! – которая непременно начнет громко жалеть бедных сироток и предрекать им ужасную судьбу в самом скором будущем. В доме родителей девочки избавлены хотя бы от этого!
Он в который раз мысленно поблагодарил отца за совет не брать Алиенору и Беренику на похороны. Отец сказал, что если они увидят Беатрис в саркофаге королевской усыпальницы, среди холодного мрачного камня и погребальных принадлежностей, она останется в их памяти именно такой – безжизненной, не похожей на себя прежнюю и навсегда чужой. Это не то, что следует помнить детям о матери.
Аластор согласился с ним, и девочек привезли во дворец накануне похорон, без всяких церемоний и не посвящая в подробности никого лишнего. Леди Мэрли и сам Аластор проводили их в спальню, где лежало тело Беатрис, над которым потрудились иллюзорники, скрыв следы падения. Смерть обошлась с Беа немилостиво, но девочки этого не увидели и не узнали. Потом, когда они станут старше, наверняка поймут, что женщина, упавшая с такой высоты, не могла остаться безупречно красивой, но хотя бы в их памяти она всегда будет такой.
Он вспомнил, как Алиенора и Береника плакали – молча, беззвучно, даже не всхлипывая, словно разом повзрослели от прикосновения Претемной Госпожи. Потом, правда, разрыдались по-настоящему, когда пришло время уходить, и леди Мэрли попыталась их увести. Это удалось только Аластору, потому что он попросту обнял осиротевших девчушек и подхватил их на руки – сразу обеих, а они прижались к нему, словно замерзшие котята, с двух сторон обняв за шею…
На похоронах ему было не до слухов, разумеется, да никто и не посмел бы говорить такое при нем, но после, уже на следующий день, Лу за варкой шамьета рассказал, что изрядное количество придворных решили – раз принцесс не было на прощании с их матерью, значит, король не благоволит живому напоминанию о несчастливом браке. Возможно, по мнению двора, девочек отошлют к их деду, тем более что он как раз приехал на церемонию. Или оставят в Дорвенанте, но в каком-нибудь отдаленном поместье. Глупо разбрасываться королевской кровью, их величество наверняка пожелает устроить для них подходящий брак или хотя бы помолвку – с учетом слишком юного возраста.
– Имена, – сказал Аластор, выслушав эту грязь. – Составь список тех, кто болтал. Двух-трех самых громких – в опалу, остальным выразить мое неудовольствие, лишив придворных чинов. Спроси у канцлера, что и как нужно делать, и займись.
– Да, монсиньор, – склонил голову Лу, поставил перед ним чашку с дымящимся шамьетом и вкрадчиво уточнил: – Но ты ведь понимаешь, что разговоры не прекратятся, м? Просто станут потише, но пока принцессы не вернулись ко двору, для идиотти все выглядит именно так.
– Вот и пусть выглядит, – хмуро отозвался Аластор, потирая ноющие виски. – Чем больше дураки будут уверены, что девочки для меня ничего не значат, тем меньше станут к ним лезть и пытаться использовать. Я верну их, как только закончится глубокий траур, а пока пусть поживут у моих родителей. Там их точно станут любить ради них самих, а не ради грядущих милостей. И всяких глупостей не наговорят. Но это не значит, что я позволю всякой болтливой дряни трепать их имена и выставлять меня мерзавцем. Пусть думают что хотят – но молча.
Лучано опять склонил голову, одобрительно блеснув глазами…
Аластор вздохнул и снова взглянул на письмо. Что ж, матушка права. Как бы он ни старался уберечь Алиенору и Беренику от слухов, девочки могут вообразить себе что-то именно в этом роде – что их просто отослали подальше. Непременно нужно с ними поговорить! А что ему от этого разговора будет больно… ну, от боли не умирают. Во всяком случае, от этой боли.
Он позвонил в колокольчик и велел секретарю:
– Передайте дежурному капитану гвардии, что я еду в особняк Вальдеронов. Карету не нужно, сопровождение обычное. Кстати, приказ о повышении в чине тех гвардейцев подготовили?
– Да, ваше величество, – поклонился мэтр Вильмон. – Его светлость канцлер просил о встрече. Что ему передать?
– Зайду к нему, как только вернусь. Кстати, пока буду в отъезде, приготовьте справку, сколько человек было осуждено королевским судом Дорвенны за последний год и какую кару они понесли. И вызовите главного архитектора. Что еще… Отряд, посланный в земли Логрейнов, не вернулся?
– Пока нет, ваше величество. Когда вам угодно видеть сударя Роверстана?
– Сударя? – удивился Аластор и тут же сообразил, что Вильмон говорит об отце Дункана – том самом архитекторе. – А, старшего! После канцлера. И больше никаких встреч на сегодня. Можете выполнять.
Снова поклонившись, секретарь вышел. Аластор посмотрел на стопку бумаг, требовавших рассмотрения, и снова потер виски. Что ж, не может ведь такое длиться вечно, правда же? После коронации было тяжелее всего, а теперь он уже привык. Научился разделять дела на самые важные, которые никому нельзя доверить, и попроще – эти вполне можно перепоручить чиновникам, не хватаясь за все сразу. А еще понял, что дела никогда не заканчиваются, но это не причина уделять им все время, пренебрегая отдыхом души и тела. Так ведь и загнать себя можно, а от этого никому лучше не станет, ни ему самому, ни Дорвенанту.
«Поездка к родителям – вполне достаточный отдых на сегодня, – рассудительно сказал он сам себе. – Значит, после ужина успею просмотреть бумаги. А может, лучше заняться бюджетом на следующий год? Солнцестояние уже близко, время проверять закрома… то есть казну. С ней, конечно, все печально, это не родное поместье, однако лучше, чем я боялся. Зима будет непростой, но голода почти наверняка получится избежать. Риккарди все же прислали деньги, значит, если повезет, к лету заработает первая мануфактура…»
Он встал, потянулся всем телом, повел плечами и вышел из кабинета. Мелькнула мысль позвать с собой Лучано, и тут же вспомнилось, что друг с утра уехал по каким-то срочным делам. Ну что ж, нельзя все время брать его с собой, словно леди – компаньонку.
«Айлин, – уже привычно кольнуло виной. – Я так и не заехал к ней. Даже письма не послал, мерзавец! Но не могу… Она ни в чем не виновата! И жутко даже подумать, что тень Беатрис будет всегда стоять между нами. Нет, я должен с этим справиться сам. Пережить это, перетерпеть… Дункан обещал, что со временем станет легче. Предлагал приглушить горе, смягчить его, как это умеют разумники. Но если я на это соглашусь, это будет еще одним предательством Беатрис и нашей любви. Она так страдала, бедняжка, в свои последние дни, а я просто выкину память об этом вместе с болью? Как же все сложно и плохо… Но я выдержу, иначе и быть не может. И Айлин обязательно напишу сегодня же. Поблагодарю за то, что она сделала, попрошу разрешения навестить. Потом, немного позже. Она поймет, она всегда все понимает!»
Портреты на стенах словно провожали его взглядами, кто – сочувственными, кто – неприязненными, кто – непроницаемыми. Великие короли и королевы, Архимаги, герои – все они смотрели на него, будто оценивая: справится или нет?
«Справлюсь, – в который уже раз упрямо и угрюмо подумал Аластор. – Не дождетесь, чтобы сдался! Семеро, благословите моих друзей и канцлера Аранвена, если бы не они… Нет, я бы и тогда держался, как положено мужчине и дворянину, но было бы тяжелее – несравнимо тяжелее! Не понимаю, за что Дорвенанту это все? Беатрис могла бы родить мне ребенка, мы любили бы друг друга и жили счастливо многие годы… Пусть у меня был бы всего один наследник – нестрашно, в Трех Дюжинах никто не отличается плодовитостью, и Дорвенны не исключение. Но это был бы наш с ней сын или дочь! И она бы постепенно уверилась в моей любви, залечила раны, оставленные Малкольмом. Бедняжка, разве могла она так быстро оттаять после стольких лет оскорблений и пренебрежения? И я тоже хорош! Обиделся, как дурной мальчишка, ушел от нее… Нужно было вести себя иначе! Не знаю как, но совершенно по-другому! И эту вину мне никогда не избыть до конца…»
– Ваше величество?..
Аластор остановился, удивленно глянул на говорившего. Обращаться к королю первым – прямое нарушение этикета. Хотя, надо признать, лордам из Трех Дюжин позволено и это, но при особых обстоятельствах. Очень интересно, какие это обстоятельства у лорда Логрейна? Должно быть, именно те, по поводу которых Аранвен отправил отряд в его земли.
Низко поклонившись, Логрейн выпрямился и пылко заверил:
– Прошу прощения, ваше величество! Если бы не великая нужда, я бы никогда не позволил себе!
– Говорите, – бросил Аластор. – Только побыстрее, я спешу.
– Еще раз умоляю о прощении! – Немолодой, грузный и краснолицый, Логрейн переминался с ноги на ногу, как медведь на цепи – Аластор видел такого на ярмарке у джунгар. И смотрел исподлобья точно так же, как ни пытался придать лицу видимость почтительности. – Ваше величество! Меня оболгали! Я всегда был верным слугой вашего батюшки, а потом перенес свою преданность на вас! Эти слухи, что я обижал несчастную сироту… Что злоупотребил властью опекуна… Поверьте, это все наветы моих врагов! Я же много лет служил вашей семье королевским прокурором, обвинял преступников! А у них есть родичи и друзья… Теперь они мне мстят!
– У лорда Ангуса Аранвена вы тоже кого-то обвинили? – с каменным лицом поинтересовался Аластор, прерывая эту верноподданную речь.
– Что? А… нет… – растерялся Логрейн. – Почему Аранвен…
– Потому что расследование вашего опекунства над племянницей начал именно лорд-канцлер. И он же обратил мое внимание, что налоги с ваших земель поступают в количестве не то что недостаточном – попросту позорном!
– Неурожай, ваше величество! – взвыл Логрейн. – Я же докладывал! Третий год зерно вымокает! И градом его бьет! А овес…
– Да-да, овес?
– Так это… жучок его съел… Управитель мне так и сказал – жучок, мол!
– Ай-яй-яй… – Аластор сокрушенно покачал головой, испытывая жгучее желание взять Логрейна за воротник траурного черного камзола, приподнять лорда над блестящим дворцовым паркетом и влепить физиономией в стену. – Жучок, значит? Мои соболезнования. Интересно, милорд, кто из вас двоих врет, ваш управитель или вы? Потому что я прекрасно помню, какой отличный овес поставляли ваши земли в поместье Вальдеронов. И эти три года в том числе! Отборный, зерно к зерну, никакого жучка! Я его сам проверял, вот этими вот руками щупал – смотрел, чем лошадей кормить будем.
Он поднес раскрытые ладони к самому лицу Логрейна, и лорд на глазах побледнел, съежился, пытаясь отступить то ли в боковую галерею, то ли на одну из лестниц, ведущих из холла.
– Вот скажите, Логрейн, – устало спросил Аластор, злость у которого схлынула так же быстро, как до этого прилила. – Вы думали, я тогда пошутил? На Совете с секирой? Или решили, что пронесло? Ну ладно, меня вы еще плохо знаете, но с канцлером-то дело давно имеете. Лорд Аранвен вас насквозь видит! Не знаю, как вы служили королю Малкольму, – назвать его отцом у Аластора по-прежнему просто язык не поворачивался! – но если так же, как мне, служба эта вам чести не делает! Что касается вашей племянницы, ее непременно найдут. И я лично спрошу юную леди, почему она сбежала от любящего дядюшки, как от чумы! Очень будет интересно услышать ответ.
– Вздорная девчонка, в-в-ваше в-в-велич-ч-чество… – залепетал Логрейн, делая еще шаг назад и опасливо глядя на руки Аластора, которые тот опустил, но сжал в кулаки. – Совсем глупенькая… Начиталась романов!..
– Разберусь, – кивнул Аластор. – Не сомневайтесь. И если подтвердится, что вы обокрали сироту и принуждали ее к браку с вашим сыном… Тогда пеняйте на себя, Логрейн. Никто не стоит над законом, даже королевский прокурор. Помнится, это мне пытались объяснить на коронации?
Досадливо передернувшись, он миновал лорда и пошел к нужной лестнице, ведущей в холл.
– В-в-ваше величество! – донесся в спину горестный вопль. – Не виноват! Клянусь!
«Разберусь, – опять пообещал не то лорду, не то самому себе Аластор. – Вдруг там и правда юная дурочка, которая вообразила невесть что, устроила скандал на весь Дорвенант, сбежала из-под венца, опозорив и себя, и семью. Может ведь такое быть? Еще как может! После своих родных сестричек я уже никакой глупости не удивлюсь! Да только редкая невеста пойдет на такое, если она не в совершенном отчаянии. А канцлер уверен, что казна Логрейнов канула в закрома младшей ветви, минуя законную наследницу. Да что там, я же действительно помню тот овес! И расплачивались мы с батюшкой за него честь по чести. Не повезло Логрейну. Занимались бы у нас в поместье делами только слуги да управители, как у многих дворян, может, я бы ему и поверил. Еще не хватало, чтобы мы зерно, побитое жучком, купили! Для лошадей!»
Острая тоска накрыла его холодной волной, и Аластор стиснул челюсти, не позволяя себе ни слова, ни всхлипа. Вот бы прямо сейчас бросить все и уехать в поместье! Облиться колодезной водой – и плевать, что поздняя осень на дворе! Растереться потом шерстяным полотенцем, что подаст старенькая Нэн – его и сестер бессменная няня. И сбежать на конюшню! Перечистить и перегладить всех лошадей, проверить каждую подкову, зарыться лицом в теплые жесткие гривы… Только вот Искры там больше нет. И сбежать нельзя – долг держит прочнее любой цепи. А главное, не отпустит память о том, что было. От себя не убежишь, не ускачешь ни на какой лошади, даже самой быстрой и послушной!»
Он кивнул гвардейцам, выстроившимся во дворе, погладил Огонька и взлетел в седло. Жеребец всхрапнул, мотнул головой, и Аластор, наклонившись, потрепал его челку, заплетенную в несколько мелких косичек.
– Красавец… – негромко проговорил он. – Умница… Ну что, прогуляемся?
Конь снова фыркнул и пошел ровным чеканным шагом, явно красуясь перед кобылами гвардейцев. Подковы звонко зацокали по брусчатке двора. Аластор попытался сглотнуть ком в горле и пожалел, что эту проклятую брусчатку просто так не заменить. Никаких следов крови на ней, конечно, нет, но как стереть из памяти ало-золотое пятно на сером камне, разметавшиеся ореолом черные волосы, бессильно разбросанные руки в пышных рукавах – словно сломанные крылья чудесной птицы. Феникс, который упал, не взлетев к солнцу. И не возродился…
Против его воли память подсунула еще одно воспоминание. На похороны приехали двое из Риккарди, отец Беатрис и ее старший брат. Похожие, как две капли воды, даже возраст не придал им такого уж большого различия. Чернявые и сухие, словно обожженные итлийским солнцем и снаружи, и внутри. Черноглазые, носатые, одетые в черный бархат, который на этих двоих смотрелся не трауром, а единственно возможной одеждой. Аластор готов был объясниться, хоть слова и не шли на язык, но объяснений или оправданий от него никто не потребовал. Разговор с гостями взял на себя Аранвен. Отец Беатрис прекрасно говорил по-дорвенантски, и услуги Лу как переводчика не понадобились, а ее брат за весь визит не сказал ни слова, кроме короткого приветствия при встрече и такого же короткого прощания потом.
На похоронах они тоже молчали. Беатрис хоронили в королевской усыпальнице, как и всех членов семьи Дорвенн. Разумеется, не на городском кладбище, а на дворцовом, окруженном высокой стеной, примыкающей с одной стороны к парку. Аластор попал сюда уже второй раз в этом проклятом году, но покойный Малькольм у него не вызывал никаких чувств, кроме отвращения, а вот Беатрис…
Он едва смог заставить себя попрощаться с ней. Посмотреть на прекрасное безмятежное лицо, окруженное вьющимися локонами – ее любимая прическа! И платье было то же самое. Каким чудом королевских прачек или искусством артефакторов удалось отчистить его от крови, Аластор не знал и знать не хотел, но одно он понимал точно: Беатрис надела его в свой последний час, значит, именно в нем она хотела уйти в Сады.
В склепе было темно, тихо и прохладно. Никаких запахов, кроме цветочных – приготовленный для Беатрис мраморный саркофаг утопал в розах, и это было правильно, она так любила их при жизни. Только гости из Итлии не положили к белоснежному подножью ни цветочка. Старый Риккарди лишь наклонился и поцеловал дочь в лоб, а его сын в это время стоял, скрестив руки на груди, и смотрел на придворных, столпившихся в огромной усыпальнице, больше похожей на храм, чем на склеп. Собственно, она и была храмом, сами надгробия занимали лишь ее часть…
А потом, когда свечи, зажженные над саркофагом, остались плакать в полумраке каплями воска и тяжелые двери усыпальницы затворились за живыми, оставив мертвых вечному покою, Риккарди-старший спросил Аластора:
– Ваше величество, могу ли я увидеть внучек?
– Да, конечно, – кивнул Аластор. Губы не слушались, будто он замерз изнутри, хотя день выдался ясным и даже и теплым. – Я сам вас отвезу, если позволите. Они… у моих родителей. У матушки и отца… приемного. Их не было сегодня на похоронах, потому что я попросил остаться с девочками.
– Очень разумно, – бесстрастно признал Риккарди. – Они слишком юны, чтобы переживать горе среди придворных. Кстати, я бы с радостью принял внучек у себя в Джермонто. Это красивый город, они могли бы познакомиться с родственниками и хоть немного отвлечься.
– Ваше высочество… – Аластор не замялся, но говорить об этом сейчас было невыносимо больно. – Поверьте, я очень благодарен вам за поддержку. И Дорвенант всегда будет вам другом в память о доброте и заботе. Но…
– Но? – подсказал Риккарди.
– Незадолго до того, что случилось, – выдавил Аластор, – я разговаривал с Беатрис. Она… очень боялась умереть родами. Возраст, вы же понимаете. Смерть сыновей и все, что ей пришлось перенести… Беа очень боялась, – повторил он. Риккарди терпеливо и безмолвно слушали. – Она заставила меня пообещать, что, если это случится, ее дочери останутся в Дорвенанте. Она… не хотела, чтобы девочки уехали в Итлию. Ваше высочество, я понимаю ваше желание, но я… могу поклясться, что так и было. Благими и своей честью, если желаете!
– Не нужно, ваше величество, – уронил Риккарди. – Моя дочь как-то объяснила это желание?
Аластор заколебался. Сказать отцу, что дочь, по сути, отреклась от него? Что испугалась за своих дочерей, которых Риккарди вырастят выгодным товаром?
– Она боялась врагов, – слукавил он. – Дорвенант не в стороне от политики, разумеется, но он един, а Итлия постоянно воюет сама с собой. Беатрис очень опасалась рода Пьячченца. И не только их. Она боялась, что Алиенора и Береника попадут в жернова междоусобицы и… пострадают.
– Каков будет их статус при дворе Дорвенанта? – так же бесстрастно поинтересовался итлийский принц.
– Моих сестер! – выдохнул Аластор. – Как же иначе?
Они уже отошли далеко от усыпальницы. Придворные отстали из уважения к его горю или согласно этикету – Аластор не знал и не думал об этом. Оба Риккарди шли по широкой дорожке слева от него, а справа тенью скользил Лу, неприметный, как он это умел, но всегда под рукой, если понадобится.
– Ваших сестер… – повторил Риккарди будто в раздумьи. – И это несмотря на… все обстоятельства?
И глянул испытующе.
– Эти обстоятельства мне известны, – сухо сказал Аластор. – И они ничего не меняют. Я поклялся быть братом Алиеноры и Береники и намерен сдержать клятву не только по принуждению. Я обещаю им всю заботу и любовь, какую смогу дать. Когда они войдут в возраст, я найду для них подходящие брачные союзы с учетом желаний самих девушек, а до тех пор они будут жить в Дорвенанте как полноправные принцессы.
– Очень достойное намерение, – снова уронил Риккарди. Помолчал и заговорил опять, размеренно роняя слова: – Я хотел бы узнать. По какой причине тело моей дочери было облачено именно в это платье?
Яростная неприязнь вспыхнула в Аласторе, окатив его изнутри горячей болезненной волной. Подумать только, Беа умерла, а ее отец думает о каком-то тряпье?! Неудивительно, что бедняжка так просила не отдавать в Итлию девочек!
– О, грандсиньор, прошу прощения, позвольте мне ответить, – почтительно мурлыкнул за его плечом Лучано. – Ее величество нарядилась в него перед гибелью, это было ее любимое платье. И мы посчитали, что похоронить ее в нем вполне уместно. К тому же оно коронных цветов Дорвенанта и очень шло ей. Вы же сами видели, она в нем выглядела истинно по-королевски!
Свернув на очередную аллею, они подошли к воротам, возле которых стояла просторная карета – кто-то из окружения уже озаботился. Наверное, люди Аранвена, которых в день похорон было полно повсюду. Незаметные и внимательные, они окружили Аластора умелой заботой, стараясь выполнять любое желание, как только оно прозвучало, а иногда и предугадывая их. И Аластор был бы искренне благодарен Аранвену за это, если бы мог чувствовать хоть что-нибудь, кроме боли, тоски и горечи.
– Вот как, – кивнул Риккарди, прищурился, вглядываясь в лицо Аластора с неприятной пристальностью, и вдруг спросил: – Намерены ли вы расследовать смерть моей дочери, ваше величество?
– Что? – непонимающе переспросил Аластор и, вдруг поняв, о чем говорит торговый принц, захлебнулся неожиданно горьким и плотным воздухом. – Вы что же, полагаете… Да нет, это невозможно!
– Мы были свидетелями этой трагедии, грандсиньор, – поспешно добавил Лу. – Весь двор это видел! Уверяю, его величество сделал бы все, чтобы спасти супругу, если бы имел хоть малейшую возможность. Готов поклясться всеми Благими – ее величество сделала это сама…
– Я верю вашей клятве, мой юный синьор. – Риккарди подождал, пока Аластор поднимется в поданную карету, последовал за ним и занял место напротив, откинувшись на спинку сиденья и соединив перед собой кончики пальцев. Рядом с ним сел по-прежнему молчащий сын, а на оставшееся сиденье возле Аластора скромно примостился Лу. – Однако есть в этой истории нечто, что должно насторожить любого, знавшего мою дочь достаточно хорошо. Беатриче… была… – Его голос на миг пресекся, но тут же зазвучал с почти прежним спокойствием, разве что стал немного надтреснутым. – Была сильна духом, как настоящий воин. Красота была ее оружием, которое моя дочь использовала с великим умением. Будь Беатриче раздавлена горем, она оделась бы в траур. Пожелай она показаться слабой и нежной – выбрала бы светлые цвета. Но это платье… Я знаю свою дочь. Вы правы, это наряд королевы, а корона была ее щитом, так же как красота – мечом. Беатриче надела его в знак, что принимает вызов.
Он прикрыл глаза, и Аластор, пораженный и оглушенный его словами, понял вдруг, насколько же Риккарди стар!
– И я хочу, – едва слышно добавил старик, помолчав, – я хочу знать, что же могло испугать или разгневать мою Беатриче. Что могло заставить ее…
Он осекся, потом махнул рукой, то ли разочарованно, то ли просто устало. И негромко уронил:
– Мы еще поговорим об этом, ваше величество. Сейчас я хочу увидеть bambini.
Аластор, часто слышавший от Беа именно это ласковое словечко, тоже молча кивнул.
Особняк Вальдеронов встретил их гвардейским постом у ворот и еще одним – немного дальше по улице. Однако внутри все было по-прежнему, словно все беды остались за высоким каменным забором. Седой лакей открыл дверцу кареты и низко поклонился, а потом, прослезившись, поцеловал руку Аластора, пробормотав:
– Горе-то какое, милорд. А я надеялся вашего сыночка или доченьку увидеть, пока в Сады не ушел. А оно вон как вышло…
Лучано помог выбраться из кареты старшему Риккарди, молодой вышел сам, с любопытством оглядывая сад и особняк проницательными южными глазами, черными и блестящими.
– Доложите батюшке и матушке, что у нас гости, – велел Аластор, и лакей поспешно отозвался:
– Бегу-бегу! Милорд и миледи с утра вас ждут. Сейчас только в сад гулять пошли и юные леди с ними!
Он заторопился прочь по дорожке, приволакивая то одну, то другую ногу.
– Старый доверенный слуга? – понимающе усмехнулся одним краем рта отец Беатрис.
– У нас все слуги доверенные, – буркнул Аластор, вдруг устыдившись простого вида особняка и самого сада, уже облетевшего и потемневшего, лишь кое-где еще виднелись пестрые островки последних цветов. – Позвольте проводить вас в дом.
– Еще минуту, если вы не против, – попросил Риккарди и глубоко вдохнул холодный воздух, запрокинув голову. – Стыдно признаться, но я никогда не был в Дорвенанте. У вас всегда так… свежо?
– Зимой гораздо свежее, – сообщил ему Аластор, а Лучано бросил на соотечественников быстрый взгляд, полный сдержанного превосходства.
И тут на дорожке показались матушка и девочки. Одетые просто, по-домашнему, Алиенора и Береника крепко держали матушку за руки, и Аластор узнал на них старые платья Мэнди и Лорри. Темно-зеленое сукно, строго говоря, не могло считаться траурным, но от этого Аластору стало только легче. Хватит того, что весь дворец нарядился в черно-белое, серое и фиолет, выставляя горе напоказ, как лавочник – вывеску.
– Зимой цветы засыпают, как и деревья, – рассказывала матушка. – Луковицы, которые мы сейчас посадили, проспят и дожди, и морозы, а потом весной солнышко пригреет землю и разбудит их. Сначала на свет покажутся лишь острые зеленые росточки, потом развернутся листья, стебель выкинет бутоны, и распустится прекрасный цветок.
– А мы это увидим? – спросила, разумеется, Алиенора.
– Конечно, мои дорогие. Я надеюсь, вы поживете здесь еще какое-то время, а потом будете часто приезжать в гости. Мы вместе посмотрим, как снег укроет землю пушистым толстым одеялом, а цветы будут спать под ним в тепле… О, Аластор, мальчик мой!
– Братец! – звонко вскрикнула Алиенора, и девочки разом оглянулись на матушку.
Она с легкой улыбкой отпустила их руки, кивнула, и сестренки пробежали несколько шагов к Аластору, но вдруг остановились, с опаской глядя на обоих Риккарди.
– Какие большие… – прошептал отец Беатрис. – И так похожи на нее. Мне… следовало приехать раньше…
«Лет на двадцать раньше, – желчно подумал Аластор. – Чтобы посмотреть, за кого выдаешь дочь. А потом навещать ее почаще, напоминая Малкольму, что она достойна уважения! Да любой деревенский кузнец или мельник знает, что иногда зятя следует поучить, как любить жену. Может, все сложилось бы иначе, если бы за Беатрис стояли не только деньги ее семьи, но и крепкие кулаки братьев?»
– Non! – вскрикнула вдруг Алиенора, прижав руки к груди и мешая итлийские слова с дорвенантскими. – Это люди-вороны! Пожалуйста, братец, не отдавай нас! Non! Не надо!
И кинулась бежать, но не обратно к матушке или в сторону дома, а к нему. Следом за ней испуганным зайчонком прыгнула Береника, и через несколько мгновений сестренки прижались к Аластору, загораживаясь им от Риккарди.
– Люди-вороны, – твердила Алиенора. – Non, братец! Я не хочу к ним!
– Люди-вороны? – растерялся Аластор, опускаясь на колено и обнимая девочек. – О чем вы?
– Итлийская сказка, – прошелестел рядом Лучано. – Про людей-воронов, которые крадут детей. Страшная сказка…
– Алиенора, Береника, это никакие не люди-вороны! – попытался воззвать Аластор к девочкам. – Это ваши родственники! Его высочество Риккарди – ваш дедушка, и его сын – ваш родной дядя.
А про себя подумал, что в этом испуге нет ничего удивительного. Девочки привыкли к Лучано, всегда веселому и нарядному, да и другие итлийцы при дворе были, скорее, похожи на него, а вот Риккарди, смуглые, чернявые, носатые, одетые в черный бархат, действительно выглядели точь-в-точь воронами, принявшими человеческое обличье, причем наверняка для каких-то зловещих дел.
– Дедушка? – Алиенора, как всегда выступавшая голосом обеих сестер, оторвала лицо от рукава Аластора, с сомнением поглядела на явно расстроенного Риккарди-старшего, и уверенно мотнула головой. – Это ворон! Братец, ты ведь нас не отдашь?!
– Не отдам, – твердо пообещал Аластор и поверх двух черноволосых головок, заплетенных рукой матушки, судя по ее любимым косам, виновато поглядел на гостей. – Обещаю, ни воронам, ни кому-то другому. Но бояться принцессам стыдно!
Он встал, продолжая обнимать девочек, и они неохотно сами отлепились от него, на всякий случай вцепившись ему в руки – по одной на каждую.
– Я не ворон, мои милые синьорины, – очень грустно усмехнулся старший Риккарди. – Ваш… брат совершенно прав. Я ваш дедушка, и мне очень жаль, что мы не виделись раньше. Надеюсь, я смогу исправить эту ошибку?
Он выразительно посмотрел на Аластора, который кивнул.
– Когда вам будет угодно, – так же твердо пообещал он. – Я всегда рад вашим визитам. Но не сочтите меня невежей, ваше высочество, я не отправлю девочек в гости в Итлию, пока они к вам хорошенько не привыкнут.
– Справедливо, – кивнул итлиец и снова обратился теперь уже к матушке Аластора: – Благородная синьора, я счастлив, что рядом с моими внучками женщина столь же добродетельная и заботливая, сколь прекрасная. Моя огромная благодарность вам и вашему супругу.
Оба Риккарди склонились в чинном церемонном поклоне, и матушка присела в ответном реверансе.
– Прошу вас в дом, ваше высочество, – сказала она с мягким величественным достоинством. – Сегодня день скорби, и я делю ее с вами. Но эти малышки не могут жить в одной только скорби, и я стараюсь, по мере своих сил, дать им хотя бы немного радости. Знаете, даже в нашем суровом Дорвенанте солнце светит не только летом, но и зимой.
– Синьора, ваши слова проникают в сердце и остаются в памяти.
Риккарди снова поклонились, и Аластор повел девочек в сторону дома, чувствуя в своих ладонях теплые детские ладошки, от прикосновения которых где-то внутри больно щемило, но лед, сковавший его душу, вроде бы треснул и начал таять.
