Kitabı oku: «Артур, Луи и Адель», sayfa 3

– У тебя были друзья, но они… в общем, я не знаю, почему Прюн и ее компашка тебя не переносят, но поверь мне: ты классная, а значит, проблема в них.

– Ну спасибо, – фыркаю я, и Марсель мне подмигивает:

– Всегда пожалуйста.

– Я просто хочу сказать, что за жалостливыми взглядами скрывается самое настоящее злорадство. Я чувствую это. Мама утверждает, что мне все мерещится. Но, Марсель, я потеряла память, а не здравый смысл. А если плюс ко всему я припрусь в этом платье старой девы, то это станет лучшим днем в жизни той же Прюн.

– Да-а, мама всю жизнь мечтала напялить на тебя что-то такое, а еще волосы в косичку заплести. Не поддавайся.

Марсель достает фиолетовое платье в пайетках на тонких бретельках. Оно короткое и с открытой спиной.

– Если она скажет, что это неуместно, ответь: «Мы идем на благотворительную тусовку, а не на похороны». Ты всегда так делала. И у тебя где-то были фиолетовые блестящие полусапожки к этому платью.

Я беру у него из рук вешалку:

– Красивое.

– В прошлом году ты в шутку сказала, что это платье приносит тебе удачу.

– А может, это была не шутка?

– Ты не веришь в удачу, Адель, – серьезно отвечает братишка.

– А во что я верю, Марсель?

– В человеческую силу.

Я озадаченно хмурю брови:

– В каком смысле? Я была агрессивной?

Марсель усмехается:

– Да нет, ну, не считая случаев, когда я съедал без спроса твои киндеры. А насчет удачи… Ты верила в собственные силы, верила в себя, и тебе не нужна была мнимая удача, чтобы достичь цели.

– Ну, возможно, если бы я хоть капельку верила в удачу, она бы сжалилась надо мной и я не оказалось бы девятнадцатилетней барышней с амнезией, которая не помнит ни целей, ни желаний – словом, ничего.

Марсель пожимает плечами, но ничего не отвечает.

– Как твой живот? – тихо спрашивает он, опуская глаза.

Я прикусываю губу и тоже прячу взгляд.

– Все хорошо, не переживай, даже не знаю, что на меня нашло…

– Не делай так больше, – грустно просит он, – и надень это платье. Пусть все эти сплетники, шепчущие за твоей спиной «бедная Адель», поперхнутся собственной желчью.

Марсель направляется в сторону двери, а я ловлю его за руку:

– Спасибо.

Он нежно хлопает меня по руке:

– К сожалению, я не могу помочь большим.

В его голосе столько жалости. Я наклоняюсь и оставляю смачный и звонкий поцелуй на его щеке.

– Ты уже помогаешь, малявка, – с иронией произношу я, и он, качая головой, выходит из комнаты.

Мне кажется, я практически никогда не вижу его улыбки. Искренней, ребяческой. Ему всего шестнадцать лет, но у него такой взрослый взгляд. Я гадаю, что именно заставило Марселя так быстро повзрослеть: случившееся со мной или воспитание наших родителей.

Я раздеваюсь, аккуратно отлепляю пластырь и рассматриваю свой порез. Он до сих пор красный, все еще болит. Я вновь обрабатываю ранку и приклеиваю новый. Соблазн порезать себя вновь очень велик, но меня останавливает образ Марселя. Ужас в его глазах и просьба больше так не делать. По коже бегут мурашки, а в голове проносится слово «сумасшедшая». Однако у меня нет настроения заниматься самокопанием. Я надеваю платье, и у меня дух захватывает – оно идеально. Мне нравятся мои открытые плечи, линии ключиц, длина шеи. Я следую совету Марселя и нахожу полусапожки; они на каблуках, но мне в них удобно. Платье обтягивает мои крутые бедра, наверняка раньше оно сидело на мне как влитое, сейчас же немного велико, но это не портит вида. Я распускаю волосы, и они каскадом падают на спину, закрывая ее. Я чувствую себя сексуальной, притягательной, манящей, красивой.

Мама входит в комнату без стука и застывает, увидев меня.

– Адель, это несколько неуместно, – говорит она.

– Мы не на похороны идем, а на вечеринку, – пожав плечами, отвечаю я.

– Милая, в следующем году выборы. Ты же знаешь, твой отец очень долго к этому шел. Мы не можем его дискредитировать.

– В чем заключается дискредитация? В том факте, что я выгляжу как молодая девушка своего возраста?

– Переоденься, – строго просит она, не отвечая на мой вопрос.

– Я ведь не одевалась до амнезии в те вещи, что ты мне покупаешь сейчас? – вырывается у меня грубее, чем мне хотелось бы.

– Какая разница, как ты одевалась до аварии? Сейчас это платье абсолютно неуместно, – раздраженно повторяет мама.

Я резко разворачиваюсь и встречаюсь с ней взглядом.

– Есть разница. Если я ничего не помню, это не значит, что я безвольная кукла, которой ты имеешь право управлять, как тебе вздумается.

Мама недоуменно смотрит мне в лицо, и я вижу, как лопается ее терпение.

– Послушай, я так долго готовила этот вечер, я столько сил вложила в это дело, твой отец работает по шестнадцать часов в сутки, а ты не можешь надеть подходящее платье и перестать играть на наших нервах?

– Я не хочу надевать ни одно из тех платьев, не заставляй меня.

– Переоденься! – Она повышает голос и тяжело вздыхает. – Кукла… немыслимо! Тебя послушать, мы всегда во всем виноваты! Но знаешь что? Не обманывай себя. Такую эгоистку еще поискать надо. Отец последние три года работает как проклятый, а она не хочет надевать платья! Всегда только о себе и думаешь.

Марсель просовывает голову в дверной проем и прерывает ее тираду.

– Кажется, в доме все налаживается, – произносит он с иронией, – уже слышатся былые песни. И, Адель, ты прекрасно выглядишь! – Он присвистывает и под убийственным взглядом мамы, усмехнувшись, выходит из комнаты.

– Я не хочу никому доставлять проблем, но я или не пойду вообще, или пойду в этом платье. Я не надену ничего из того ширпотреба, что ты мне купила.

Мама выходит из комнаты и громко хлопает дверью. А я, опершись о стенку, шумно вздыхаю. Да, я выплеснула на нее эмоции, накопившиеся за все эти месяцы. Однако и ее реакция меня озадачивает. Неужели я частенько доставляла им проблемы? Что значит: «Ты всегда была эгоисткой, только о себе и думаешь»? Возможно, моя реакция кажется ей не совсем адекватной. Но я и так ничего не помню, зачем путать меня еще больше? Зачем рассказывать мне, что Прюн – моя лучшая подруга, что я планировала поступать на юрфак? Зачем одевать меня в вещи, на которые я бы никогда не посмотрела? Меня переполняет такая злость! Я не помню себя, не понимаю происходящего, и я отчетливо осознаю, что мне чего-то недоговаривают. Я выхожу из комнаты, хочу найти мать и в итоге прийти к общему решению: иду я на эту дурацкую вечеринку или остаюсь дома?

Я подхожу к отцовскому кабинету, поднимаю руку, чтобы постучать, но тут же замираю.

– Я был против, но ты все равно рассказала ей, а она вновь забыла. Что ты хочешь, чтобы мы сделали? Сколько бы она ни злилась, память не возвращается к ней только из-за нее самой. Значит, она не готова, – раздраженно произносит папа.

– Послушай, я вижу, как она замыкается в себе, смотрит на нас с недоверием. Мы должны что-то предпринять.

– Она придет в себя.

– А если нет? Если она никогда не вспомнит? Что мы будем делать тогда?

– Тогда, возможно, это к лучшему! В конце концов, если бы она нас слушала, не попала бы ни в какую аварию! – повышает голос отец и стукает по столу. – Сколько всего мы вытерпели из-за нее! Может, незнание убережет ее…

Он не успевает договорить: звонит телефон, и он отвечает на звонок, а я слышу звуки шагов и как можно быстрее стараюсь скрыться.

Я, словно в тумане, бреду по коридору. Мне что-то рассказали, но я забыла об этом. Почему? От чего именно убережет меня незнание? Что именно папа имел в виду, когда сказал, что это к лучшему? Марсель! Быть может, он что-то знает…

Я быстрыми шагами поднимаюсь к нему. В комнате моего брата всегда чисто, на столе аккуратно сложены учебники, а его самого нет. Я нахожу его на кухне, он что-то печатает в телефоне. Я подхожу к нему со спины.

– Марсель, можно тебя на секунду? – решаюсь я привлечь его внимание.

Он так резко подскакивает на месте, что мне становится не по себе.

– Извини, не хотела пугать.

– И не напугала, – говорит он, пряча телефон в карман.

Марсель подходит ко мне и заглядывает в глаза, будто пытается понять, прочитала ли я его переписку.

– Все хорошо, я ничего не видела.

– А я ничего не скрываю, – запинается он и спрашивает: – Что-то случилось?

– Давай поднимемся в твою комнату, у меня есть несколько вопросов.

Марсель напрягается, но не отказывается. Мы молча идем в сторону лестницы, и я ловлю на себе взгляды наших горничных.

– Я очень рада, что Вам лучше, – шепчет Мари, отвечающая за домашний персонал, пожилая, но очень шустрая и живая женщина.

Я ничего не отвечаю, лишь одариваю ее улыбкой.

Марсель входит в комнату, и я закрываю за нами дверь.

– Интересно, почему она решила, что мне лучше… – бормочу я себе под нос.

– Потому что ты наконец выглядишь прежней. Но это все неважно. Что у тебя за вопросы?

Он начинает наматывать круги по комнате.

– Ты что, нервничаешь?

– Конечно, нет ничего хуже, чем вопросы.

– Ладно, расслабься, это дело тебя не касается, я услышала родительский разговор… Если вкратце: папа говорил маме, что они мне что-то рассказали, но я снова забыла. А затем что мое незнание, возможно, к лучшему, так как убережет меня. Вопрос номер один: как можно забыть то, что тебе рассказали? Вопрос номер два: от чего именно меня оберегают?

Марсель останавливается.

– Ты помнишь свои сны? – неожиданно спрашивает он.

Я хмурюсь:

– К чему вопрос?

– Каждую ночь ты бормочешь, а порой и вовсе кричишь два имени. Ты знаешь какие?

Я ошарашена его заявлением.

– Нет, но как можно кричать и не помнить об этом? Я точно кричу?

Марсель не кажется удивленным.

– Все потому, что твой мозг блокирует воспоминания. Однажды ты запомнила эти имена и спросила про них у мамы. Далее был обморок, ты оказалась в больнице, и врачи очень испугались, что ты впадешь в кому. Поэтому та информация, которую тебе рассказывают сейчас, профильтрована. Твой психотерапевт сказал, что ты вспомнишь все сама, как только будешь готова.

– Подожди, как это мозг блокирует? Зачем?

Мой брат пожимает плечами:

– Если бы я знал… врачи говорят о психологической травме. Такое и правда бывает, я перерыл весь интернет. Тебя что-то очень шокировало, огорчило до такой степени, что мозг ставит блок, лишь бы тебе не было больно. Но проблема заключается в том, что никто, кроме тебя, не знает, что именно произошло.

– Себастьян сказал мне, что я попала в аварию. Но у меня нет никаких физических повреждений. Разве такое возможно? Попасть в аварию и остаться полностью целым?

Марсель кивает:

– Возможно. По крайней мере, насчет аварии можешь быть уверена.

Я присаживаюсь на край его постели и тру виски.

– Голова идет кругом, иногда мне кажется, что я умру, ничего не вспомнив, – честно признаюсь я. – Но почему папа сказал, что будет к лучшему, если я не вспомню?

Братишка выглядит задумчивым.

– Адель, родители многое утаивают ради твоей безопасности. Но и не только, – Марсель запинается, – знаешь, семьи бывают разные. Мы не выбираем ни отца, ни мать. Иногда люди слишком эгоистичны и руководствуются лишь своей личной, персональной выгодой. Например, после произошедшего с тобой несчастного случая все газеты пестрели заголовками о том, как наш отец отменил все встречи из-за произошедшей с дочерью трагедии и уделяет все свое время семье. Для народа он стал более человечным, понятным, в глазах французов заделался образцовым семьянином. Отцом семейства с правильными ценностями. А тем временем он провел пятнадцать минут в больнице: выстроил вокруг тебя охрану, две минуты уделил врачу, а остальные тринадцать стоял перед дверями госпиталя и позировал журналистам. Я не хочу сказать, что он не любит нас. Но не доверяй безоговорочно никому из нашей семьи. Они могут воспользоваться ситуацией и использовать тебя ради достижения своих целей. Ты понимала это до аварии, и ты защищала меня всячески от их давления, – признается он.

– Если не верить собственной семье, то кому еще, Марсель? – в сердцах спрашиваю я.

– Себе, Адель. Только себе.

– Тебе всего шестнадцать лет, откуда в тебе столько…

– Столько?..

«Грусти и разочарования», – думаю я, но не произношу это вслух.

– Ничего, Марсель.

Он не настаивает на ответе.

– Мне нужно позвонить, я понимаю, что не ответил на твои вопросы.

– Ты очень сильно мне помогаешь, – говорю я искренне: у меня сложилось впечатление, что Марселю важно помочь мне. – Ты помогаешь мне больше всех на свете. Но у меня все же есть последний вопрос. Ты сказал, что все заголовки пестрели о случившемся. Я умею пользоваться интернетом, но почему нет никаких подробностей аварии? Как она произошла, были ли пострадавшие? Откуда я ехала одна в такой поздний час?

– Потому что их скрыли от прессы. На нашего отца работает не один фиксер³, а, наверное, целая футбольная команда…

– Фиксер? Это еще что такое?

Марсель хмыкает:

– Если глобально – человек, решающий все проблемы. Не бери в голову, Адель. Интернет тебе тут не поможет. Я пойду?

Я ничего не отвечаю, лишь киваю. Чем больше узнаю, тем явственнее ощущаю себя потерянной. Если собрать все по кусочкам, выходит крайне неприятная картинка. У меня не просто амнезия, у меня чертова психологическая травма, я кричу ночами, но даже и этого не помню. Мои родители пытаются слепить из меня то, кем я не являюсь, потому что человек, которым я была раньше, явно доставлял им уйму хлопот. Я решаю, что сегодня ночью я запишу себя на телефон. Если я кричу, то услышу, что именно, какие имена пытается спрятать от меня мое собственное сознание…

Мама больше не сказала мне ни слова на тему моего внешнего вида, папа, одарив хмурым взглядом, напомнил, что сейчас ноябрь, на улице холодно, и попросил набросить на себя что-нибудь сверху. Он вообще мало со мной разговаривает, чаще всего говорит мне только две фразы о том, что я красавица и что он меня любит. Словно весь его словарный запас в общении со мной заканчивается на этом. Мне даже интересна искренность этих высказываний. Кто-то назовет меня неблагодарной, однако говорить о любви и показывать любовь – абсолютно разные вещи. Первое делать очень просто, а второе слишком сложно.

В поисках накидки я нахожу у себя в шкафу белый полушубок и верчу его в руках. Он мягкий и красивый. Я даже представляю, как будут блестеть мои темные волосы на фоне белоснежного меха. Но внутри все-таки появляется неприятное чувство, мне становится жалко зверька, с которого содрали кожу.

– Шуба из искусственного меха, – улыбнувшись, говорит мне Марсель, как всегда просовывая голову в дверной проем. – Я постучал, но ты не ответила.

– Откуда ты знаешь, что из искусственного? Выглядит очень правдоподобно.

– До аварии для тебя это было принципиально, и, судя по выражению лица, что я видел секунду назад, ничего не изменилось. Green peace, и все дела.

– Понятно, green peace – дело хорошее, – шучу я. – А ты что-то хотел?

– Не совсем, мама и папа уже на пределе. Пора выходить из дома.

Я накидываю полушубок на плечи, захватываю маленький клатч и довольно смотрю в зеркало. Даже если я потеряла память, я все еще могу выпрямить спину, задрать вверх подбородок и лишь одним своим видом указать всем недоброжелателям их место.

* * *

Вечерами Париж прекрасен; моросит мелкий дождик, и сквозь окна автомобиля многочисленные огни города сливаются с капельками. Мы проезжаем мимо мостов и Нотр-Дама.

– Интересно, как скоро его отреставрируют? – бормочет себе под нос Марсель.

Я ничего не отвечаю, я видела, как отец выступал с довольно-таки пафосной речью, в которой назвал собор фениксом и сказал, что он обязательно восстанет из пепла. А я тогда подумала, что в мире все настолько хрупко и ломко, если несокрушимый символ несколько часов горел и никто ничего не мог сделать. Символ народа, страны, веры… Возможно, мне стоит перестать гневаться на судьбу и принять случившееся со мной. В жизни происходят вещи гораздо хуже. Несокрушимые символы крушимы. Нет ничего бессмертного.

Машина останавливается перед красивыми коваными воротами, за которыми виднеется роскошный особняк.

– Чей это дом? – тихо спрашиваю я.

– Нашего дедушки, – отвечает братишка.

В салоне автомобиля повисает неловкое молчание.

– То, что у меня амнезия, не сюрприз ведь? – пытаюсь отшутиться я, но Марсель единственный, кто усмехается.

– Да, начнется представление, – тянет он, когда мы выходим из машины, и я хватаю за руку.

– Пожалуйста, не отходи от меня, – прошу я, неспокойно оглядываясь по сторонам. Как же мне не по себе…

Артур

Сзади особняк не выглядит столь величественно, как спереди. И так всегда: люди слишком зациклены на фасаде, а что творится за кадром, для них не играет никакой роли. Но не для меня. Мне не столь важна красивая картинка, сколь содержание. Возможно, некоторые решат, что я, бедный парень из гетто, всего лишь завидую и критикой пытаюсь успокоить свои комплексы. Но дело не в зависти, я всегда знал, что могу добиться в этой жизни всего сам. У меня была цель в отличие от большинства богатеньких деток. Ради своей мечты я был готов, не жалея сил, работать и получал ни с чем не сравнимое удовлетворение, добиваясь желаемого. Ведь этот успех целиком и полностью принадлежал мне. Не моему отцу, матери или семье, в которой мне посчастливилось родиться. А мне – Артуру Бодеру. Да в моей душе не было ни капли зависти, скорее некая злость из-за несправедливости этого мира. От этого никуда не уйдешь, и так будет всегда. Кто-то сорит деньгами без всякой необходимости, а кому-то на ужин нечего есть. Этот гнев я хранил в самом сердце, он придавал мне силы, он помогал мне бороться и не опускать руки. Только благодаря своей исступленной злобе я никогда не сдавался.

Марсель встречает меня у черного входа. Глянув на часы, он удовлетворенно кивает:

– Ты пунктуален.

– Ну и каков план? – интересуюсь я, и он пожимает плечами:

– Будем импровизировать, но пока хотелось бы тебя подготовить. Во-первых, если вдруг Адель упадет в обморок, сразу же вызываешь скорую и сообщаешь мне. Телефон оставляешь рядом с ней и сам уходишь, понял? Не надо играть в рыцаря и оставаться: ты ей все равно не поможешь, а вот в тюрьму на пять лет угодишь.

Я только открываю рот, чтобы перебить его, но парнишка наглым образом не дает мне этого сделать и продолжает:

– Я говорю – ты слушаешь. Я не твоя мамочка, чтобы воспитывать. Ты в любом случае сделаешь как захочешь. Так вот, второе: если при виде тебя ничего не произошло, то не надо падать перед ней на колени и слезно, пуская сопли, рассказывать ваше прошлое.

Я бросаю свой фирменный взгляд на Марселя:

– Я похож на парня, который будет такое вытворять?

Он ехидничает и, приподнимая бровь, заявляет:

– Любовь делает людей непредсказуемыми.

Мне хочется послать его и стереть эту наглую улыбочку с его лица, но я решаю не тратить ни сил, ни энергии.

– Так мне тут ее ждать? Что ты вообще придумал?

– Да, здесь. Выбрав удобный момент, я скажу Адель, что хочу выйти подышать свежим воздухом, а по дороге абсолютно неожиданно мне приспичит в туалет, и я попрошу ее подождать снаружи.

Я закатываю глаза:

– И это весь твой план?

Марсель разводит руками и самодовольно заявляет:

– Все гениальное просто.

– Чертов гений, а сколько мне ждать под ливнем, ты тоже решил?

– Нет, приятель. Тут по обстоятельствам, но, как говорится, настоящую любовь можно ждать вечность.

– Еще одна шуточка на эту тему, и я тебе врежу, – ухмыльнувшись, предупреждаю я, и парень нахально улыбается:

– Правда глаза колет, да? Ладно, не кипятись, я пошел, держи телефон при себе. И серьезно, ничего сам не рассказывай ей, прошлый раз чуть не закончился комой. Она должна вспомнить сама.

Я замираю:

– Какой еще комой?

Марсель прикусывает губу, словно жалея о сказанном. Нахмурившись, он все-таки решает пояснить:

– Самой обыкновенной, Артур. Той, из которой не все выходят.

Я сжимаю кулаки:

– Твою мать, почему ты не сказал мне об этом раньше? По-твоему, одного моего вида недостаточно, чтобы это случилось?

Я боялся, что она упадет в обморок, но что это дело может закончиться комой…

– Успокойся, это было целых два месяца назад. За это время ее организм должен был окрепнуть.

– А если нет? – рычу я. – Я сваливаю!

– А если да? А если один твой вид поможет ей? А если еще что-нибудь? Ты серьезно хочешь играть со мной в эти «если»? У тебя есть шанс помочь ей, но ты, конечно, можешь струсить, найти оправдание для своей совести и свалить к чертям собачьим.

– Или же я могу просто-напросто сделать так, что она впадет в кому! – Я повышаю голос и гневно смотрю на Марселя. – О чем ты только думал?

Он не прячет взгляда, скорее с вызовом приподнимает напряженный подбородок:

– На моих глазах она резала себе живот канцелярским ножом. Она, черт бы ее побрал, вонзила его себе в кожу и просто разрезала живую плоть. Понимаешь? – Его голос звучит тихо, но твердо. А в глазах виден страх. – Она не в себе, но все вокруг делают вид, будто не замечают этого. Так удобнее.

Я молчу, не зная, что ответить. Марсель опускает голову.

– На самом деле, идея увидеть тебя принадлежала ее психотерапевту. Просто папа настолько не хочет слышать твое имя, а видеть тем более, что он запугал его и всех окружающих вариантом с комой. Но давай смотреть правде в глаза: риск есть всегда и во всем. И лично я склонен считать, что долбаный психолог, получающий четыреста евро в час, знает, о чем говорит. Мне нужно идти, надеюсь, твоя истерика закончена. В любом случае ты знаешь, где выход. – Он замолкает и тихо добавляет: – Прими правильное решение, Артур.

Он уходит, и я остаюсь совсем один на заднем дворе у черного хода. Периодически вижу, как включается и выключается свет в коридоре, ведущем к этой двери, но силуэт в окне не мелькает. Я не могу уйти – не после того, что сказал мне Марсель. Я видел страх в его глазах, страх за родную сестру, близкого человека. Он боится ее потерять. Гоню плохие мысли прочь… не могу поверить, что она сделала такое с собой.

Я замерз до костей и стараюсь наматывать круги в маленьком дворике, даже решил немного попрыгать, но ничего не помогает. Я не чувствую пальцев рук и ног. Стараюсь унять волнение. В голове не укладывается, что она может впасть в кому от одного моего вида. Но, возможно, ее брат прав, и если инициатива исходила от врача, то у этого всего, может быть, есть смысл. Марсель бы не просил о помощи, если бы я не был его последней надеждой.

В тот момент, когда я готов отправить сообщение с нецензурной бранью и сказать, что получил обморожение десятой степени, дверь открывается… И я абсолютно не готов ее увидеть. Три месяца я грезил, как вновь загляну ей в глаза. Но сейчас мое сердце замирает, и мне стыдно признаться, но я испытываю страх.

Адель не сразу замечает меня, дверь за ее спиной громко закрывается, и она пытается найти ручку.

– О господи! Эта дверь открывается только снаружи, что ли?! – восклицает она.

– Да, – коротко отвечаю я, и она резко оборачивается.

Адель выглядит удивленной при виде меня, она явно не ожидала здесь кого-то увидеть. На улице очень темно, я практически не вижу ее лица, но свет из коридора освещает очертания ее фигуры в легком платье.

– Ты замерзнешь, – говорю я охрипшим голосом. Не знаю, зачем я произношу именно это, однако вид ее голых плеч и спины повергает меня в ужас. На улице же так холодно, как она могла выйти под ливень в таком виде?..

Она замирает, словно сказанные мною слова ввели ее в ступор. Я готовлюсь к самому худшему, моя фантазия уже представляет ее распластанной на земле с кровью из носа. Я нащупываю телефон в кармане, намереваясь набрать 18⁴ как можно скорее. Но Адель ошеломляет меня: она быстрыми шагами направляется в мою сторону, вплотную прижавшись, обдает меня своим запахом, заглядывает в лицо и шепчет:

– Феникс.