Kitabı oku: «Темное искушение», sayfa 4

Глава седьмая

la vie en rose (сущ.) – жизнь в розовых очках

Мила

Платье было желтым и струящимся, с вязанным крючком лифом цвета умбры. Оно было скромным, если не считать сантиметра обнаженного живота и разреза на бедре. Туфли на каблуках были прозрачными и блестящими, со шнуровкой до середины икр, чтобы продемонстрировать мои главные достоинства. Я была королевой по собиранию волос в хвост, но решила оставить локоны распущенными, и, как обычно, нанесла легкий макияж.

Я собралась на час раньше и оставшееся время провела, кусая покрытую блеском губу и расхаживая по комнате. Живот крутило на нервной почве, вызывая головокружение.

Мне следовало бы съесть что-нибудь заранее, но я имела нездоровую привычку забывать о еде, пока ее не поставят передо мной.

Я не думала, что Ронан сочтет это свиданием, но не могла не слушать шепот предвкушения, сдавливавший легкие. Очень глупая романтичная часть меня сверкала сердечками в глазах, игнорируя тот факт, что вскоре мне придется принять архаичное предложение от человека, который, вероятно, прямо сейчас соблазнял какую-нибудь техасскую наследницу нефтяной империи.

Ронан постучал ровно в восемь.

Он занял весь дверной проем. Темные глаза, широкие плечи, ровные черные линии. Он смотрелся в костюме лучше, чем любой мужчина из всех, кого я когда-либо видела, хотя костюм был ему мал.

Мы смотрели друг на друга всего на секунду дольше, чем было положено, и когда мое дыхание начало замедляться под его пронизывающим молчанием, я выдавила из себя слово.

– Привет.

Он вскинул бровь.

– Так ты все-таки немного говоришь по-русски?

Румянец пополз вверх по моей шее.

– Немного.

Я вышла, закрыв за собой дверь. Он не отступил, как я ожидала, и между нами осталась всего пара сантиметров. Мы были так близко, что я не могла вздохнуть. Так близко, что желтое и черное едва не соприкасались. Так близко, что я могла бы поцеловать его, слегка приподнявшись на цыпочках. На десятисантиметровых каблуках мои глаза находились на уровне его губ, а это значило, что в нем почти два метра роста.

– Ты довольно высокая для девушки, – задумчиво произнес он, глядя на меня сверху вниз.

Я судорожно вздохнула.

– Спасибо.

Когда он тихо рассмеялся, я мысленно выдохнула. Моя влюбленность не могла быть очевиднее, даже если бы я размахивала плакатом «ЛЮБЛЮ ТЕБЯ» словно фанатка на концерте бойз-бэнда.

Пока мы шли по коридору, я сказала ему:

– Не стоило платить за мою комнату.

– Мне так захотелось, – сказал он так, будто, когда хотел что-то сделать, он это делал, и мне не следовало даже спрашивать об этом. Это было немного пугающе, и я не стала настаивать.

– Что ж, спасибо… за все.

Он повернулся ко мне, взгляд его был задумчивым, но в то же время настолько глубоким, что мое сердцебиение остановилось само по себе. Он молчал, пока мы не вышли на улицу, и я вздрогнула, когда сквозь мой тонкий кардиган проник холод.

– Где твое пальто?

Мне следовало купить новое сегодня, но телефонный звонок Ивану и предстоящее вероятное свидание отодвинули эту необходимость на задний план.

– Я потеряла его… прошлой ночью.

Его глаза сверкнули воспоминанием, а затем потемнели. Он снял шерстяной пиджак и накинул мне на плечи. Пиджак был тяжелым и пах так приятно, что моя кровь вскипела и устремилась к точке меж моих ног. На нем были рубашка и жилет, но с каждым вдохом холод обжигал мои легкие.

– А как же ты? – спросила я.

В его голосе послышалась нотка веселья.

– Как ты и сказала, котенок, я – типичный русский.

Как глупо с моей стороны было думать, что этот человек может замерзнуть. Он являл собой темную силу природы, подогреваемую тестостероном и мускулами. Наверное, ему все время было жарко.

Альберт стоял у обочины, опершись на машину и куря сигарету. Ронан открыл заднюю дверцу и протянул мне руку, сказав что-то по-русски, обернувшись к Альберту. Я стояла, уставившись на протянутую им руку, он перевел взгляд на меня, и я вложила свою ладонь в его. Кожа цвета слоновой кости коснулась загара. Пальцы с французским маникюром и пальцы с татуировками. Мягкие и жесткие. Разница вспыхнула как в замедленной съемке. Темные глаза, слегка прищуренные, опустились на наши руки прежде, чем он помог мне сойти с тротуара и сесть в машину.

Заднее сиденье заполнили молчание и его присутствие. Рука Ронана коснулась моей, и это прикосновение я почувствовала всем телом. Электричество между нами зашипело, словно та зеленая банка с газировкой.

Он все смотрел в окно, а я не могла перестать упиваться им. Тем, как рубашка и жилет облегают его тело, словно вторая кожа. То, как черная ткань обтягивает его мощные руки и грудь. Каждый миллиметр его тела казался твердым и внушительным. Странный жар внутри меня подталкивал провести рукой по его прессу и выяснить, такой ли он тугой, как кажется. Я никогда не испытывала подобного влечения, и моя неопытность грозила выплеснуться наружу, словно кастрюля с кипящей водой.

За все время поездки он ни разу не посмотрел в мою сторону. Мне было интересно, чувствовал ли он то же, что и я, или видел во мне лишь девятнадцатилетнюю обузу. Мы подъехали к пустому тротуару у здания с золотыми дверями и приглушенным освещением. Это мало походило на пункт нашего назначения, но я придерживала вопросы, пока Ронан открывал мне дверь. Это был магазин с мраморными полами и сверкающей люстрой, и он был пуст, если не считать продавщицы с широко распахнутыми глазами, стоявшей за стеклянным прилавком.

– Кажется, они закрыты, – тихо сказала я.

Уголки его губ приподнялись.

– Выбирай шубу, котенок.

Я вытаращилась на него на мгновение, мое дыхание перехватило от удивления. Я вновь почувствовала себя фанаткой, размахивающей плакатом с признаниями в любви. «Дайте этой фанатке еще маркеров».

Цокая каблуками по мрамору, я подошла к вешалке с одеждой и пробежала пальцами по норковой шубе, такой мягкой, что она бросила вызов моим принципам. Все, что здесь было, обошлось бы в целое состояние. Я бы не удивилась, обнаружив шесть нулей на ценнике.

Стоя спиной к нему, я сказала:

– Надеюсь, у твоих дверей нечасто оказываются туристки, на которых напали, поскольку это, похоже, очень дорогостоящее предприятие.

Его единственным ответом стала улыбка, которую я почувствовала мурашками, пробежавшими по спине.

Я обернулась, чтобы сказать, что не могу принять это, но когда встретилась с ним взглядом, дыхание у меня перехватило, а сердце, напряженное, как раскаленный провод, пропустило удар. Руки Ронана лежали в карманах, его часы поблескивали в тусклом свете. Глаза горели глубоко, темные, пугающие, но я знала, что вблизи они – завораживающе синие. Я сглотнула.

– Я не могу позволить тебе купить мне шубу. Это слишком.

Его взгляд сверкнул неудовольствием.

– Никто не говорит мне, что я могу или не могу делать.

Я поверила ему каждой клеточкой своего существа. Что же такое он делал?

Я прикусила губу, признаваясь:

– Я не ношу меха.

Он вскинул бровь и протянул:

– Только не говори, что ты еще и вегетарианка.

– Ах… – Я виновато ему улыбнулась. – Веган.

Он окинул меня мрачным взглядом, как будто я была странной женщиной. От его взгляда я совсем разнервничалась, так что решила отвлечься разглядыванием одежды на вешалках. К моему испугу – или облегчению — нигде не было ценников.

Я провела рукой по белой шубе из искусственного меха, которая, должно быть, была самой дешевой, и сказала:

– Эта.

Он прищурился – очевидно, меня раскусил, – но не озвучил своего неодобрения.

На пути обратно к машине на мои ресницы упала снежинка. Я остановилась на тротуаре и подняла глаза к небу, чтобы впервые увидеть снегопад. Это было похоже на то, что кто-то там, наверху, разорвал в клочки подвенечное платье и ронял на тротуар кусочки тюля. Я поймала снежинку в ладонь, наблюдая, как она растаяла за считаные секунды.

Подняв взгляд, я заметила, что Ронан наблюдает за мной, и от его пристального внимания жар прилил к моим щекам. Подавив неподобающий леди порыв поймать снежинку на язык, я продолжила идти к машине.

В Московский мы прибыли десять минут спустя. Элегантно одетые пары рука об руку входили в распахнутые парадные двери. Когда люди замедлили шаг, чтобы взглянуть на нас, от их взглядов ладони и шея зачесались, и я вспомнила, о чем предупреждал Иван. Под пушистой шубой по коже побежали мурашки. Ронан даже не надел обратно свой пиджак.

Русская кровь, полагаю, не давала ему замерзнуть.

Мы вошли, и я окинула взглядом высокий расписной потолок и золотую лепнину в виде короны. Мне вдруг стало любопытно, не стояла ли моя мать на этом самом месте.

– Ты никогда раньше не была в опере? – спросил Ронан.

Я покачала головой.

– Никогда.

Не сводя глаз со сверкающей люстры, я последовала за ним вверх по мраморным ступеням и коридору, где одетый в красное служитель молча открыл дверь в отдельную ложу, откуда открывался прекрасный вид на сцену. Перед Ронаном распахивались двери, тогда как другие гости должны были использовать собственные плебейские руки, чтобы войти внутрь.

– Ты политик? – Я не смогла сдержать любопытства, когда вошла в теплую ложу, хотя, если подумать, понятия не имела, что за политик будет ошиваться в грязном ресторане в неблагополучной части города и носить при этом Audemars Piguet на запястье.

Он улыбнулся.

– Нет.

Это было все, что я получила в ответ, прежде чем мы заняли места и принялись наблюдать, как люди, тянущиеся цепочкой, рассаживаются внизу. В уютной, но наэлектризованной тишине мое внимание привлекли его пальцы, постукивающие по подлокотнику, черный ворон так близко от моей безупречно белой руки. У меня было ощущение, что он понял, что именно я сказала ему прошлой ночью, но подтвердилось это только сейчас, когда он ответил единственным словом.

– Nevermore.

Ронан посмотрел на меня и подмигнул.

У него были татуированные пальцы, и он только что процитировал знаменитого поэта. Это бросило меня в совершенно нелепый жар. Такой, что я поправила волосы, но жар лишь разгорелся сильней, когда его взгляд прочертил огненную линию вниз по обнаженной коже, скользнув над ключицей и остановившись на подвеске в форме звезды между моих грудей.

В ложу вошел служащий театра, развеяв, как дым, густое напряжение. Он попросил нас заказать напитки, что, по-видимому, было услугой, доступной лишь нам.

– «Корс». Охлажденную, – ответил Ронан за нас обоих.

– Мне просто воды, пожалуйста, – возразила я.

Служащий немедля бросился выполнять приказ Ронана.

Когда мы вновь остались наедине, Ронан бросил на меня строгий взгляд.

– Ты в России, котенок.

Я взяла стакан с прозрачной жидкостью, зная, что это не вода. Дома я лишь изредка выпивала бокал шампанского, если не считать единственного раза, когда напилась бутылкой UV Blue и 7UP.

Потребовались одна ночь на яхте, которая покачивалась на волнах, и самодовольная дерзость, чтобы понять, что алкоголь и Мила Михайлова не сочетаются. Я стянула с себя скромный купальник, который папа одобрил перед вечеринкой, а затем нырнула с носа яхты в открытую воду. Волны Атлантики поглотили одобрительные крики мужчин. Кончилось тем, что Иван нес меня домой, всю дорогу ворча, какая я тяжелая, а едва я оказалась дома, строгий папин выговор сразу же меня отрезвил.

Нахмурившись, я взболтала жидкость, в ушах все звучали упреки отца, хотя в его глазах сесть на самолет в Москву было гораздо худшим поступком, чем купание голышом.

– Ты первая женщина на моей памяти, которая хмурится на стопку водки за десять тысяч долларов.

Мои губы приоткрылись от шока, и я взглянула на Ронана, чтобы увидеть ленивый отблеск в его глазах. Он, очевидно, понял, что я пришла в ужас, узнав – еще даже не выпив – что он купил мне нечто столь дорогое. Это была его расплата за выбранную мной дешевую шубу.

Осознав все это, я уставилась на него. Он пристально смотрел в ответ.

– Ты всегда получаешь то, что хочешь? – дерзко спросила я.

Он ответил, чокнувшись со мной своей стопкой.

– На здоровье.

Мне столько было не осилить, но я не хотела мучить себя, потягивая стопку чистой водки. Я опрокинула ее одним глотком.

Не сводя взгляда со сцены, Ронан тихо рассмеялся, когда я закашлялась и задохнулась от жжения в горле.

Когда алкоголь огнем разлился у меня в желудке, что-то волшебное наэлектризовало воздух и пронеслось над притихшей толпой, открылся занавес, и представление началось.

Опера называлась «Пиковая дама». Поскольку исполняли ее по-русски, а мой фильтр «мозг-язык» был подкошен стопкой крепкого алкоголя, я задавала Ронану массу вопросов, но он, кажется, не возражал, часто переводя происходящее после очередного глотка водки, которую перекатывал на языке, смакуя так, будто это была просто вода.

– Я буду разочарована, если они не умрут, – заявила я в ответ на то, что творилось на сцене.

Уголок его губ дернулся.

– Я думал, ты – милая девушка, любящая «а потом все жили долго и счастливо».

Мое «долго и счастливо» сорвалось с уст сумасшедшей гадалки и, к сожалению, я давно уже не верила ни в сказки, ни в приметы. Остановив взгляд на сцене, я принялась теребить свой кулон, горячее затишье, воцарившееся в животе после обжигающей водки, смягчило мои слова.

– Я верю в «счастливы здесь и сейчас». В… настоящее. Уникальное. – Отпустив подвеску, я взглянула на него, каждую мою клеточку пронизывали тепло и легкость. – Мне нравится уникальность.

Я сидела в красном бархатном кресле в центре Москвы, удерживая взгляд этого мужчины в вибрациях оперного сопрано, опьяненная водкой и очарованием, и это было лучшее «счастлива здесь и сейчас», какое я когда-либо испытывала.

Чем дольше мы смотрели друг на друга, тем быстрее распространялось по моим венам опьянение. Глядя на него полуприкрытыми глазами, я откинула голову на спинку кресла.

– Пить хочется.

– Ты пьяна. – Это было практически обвинение.

Тихо рассмеявшись, я ответила:

– Ты заставил меня выпить.

– Я не знал, что ты выпьешь залпом, словно студентка на посвящении.

Я улыбнулась сравнению.

– Не все же должно быть так, как тебе хочется.

Взгляд, который он бросил на меня, говорил, что все, и сухая властная искра окончательно иссушила мой рот.

– Так пить хочется, – повторила я, слегка, томно склонив голову набок.

Мгновение он смотрел на меня задумчиво, с выражением более мрачным, чем облачная ночь, затем протянул мне свой стакан, который уже снова был полон. Я подумала, что он может щелкнуть пальцами и на подносе появится Perrier, но я была бы не прочь поделиться с ним. Я сделала глоток водки, которая обжигала меньше, чем его взгляд. Вернув ее, я снова обратила внимание на сцену, чтобы молча смотреть и слушать гипнотический голос Лизы.

Я была либо более пьяна, чем думала, либо Лиза в паузах меж своими партиями поглядывала на меня. Она была великолепна, с длинными черными волосами и экзотической внешностью. Понадобилось какое-то время, чтобы понять: она смотрела не на меня, а на Ронана.

Глава восьмая

basorexia (сущ.) – непреодолимое желание поцеловать

Мила

Во время антракта один из служителей театра сунул Ронану листок бумаги. Он прочел записку, а затем спрятал ее в карман. Назовите это интуицией, но я знала, что записку написала Лиза.

Когда занавес опустился и снова зажегся свет, мы направились по коридору к выходу, но что-то заставило меня остановиться. Портрет на стене в яркой золотой раме. Волосы моей матери были собраны в элегантную высокую прическу, а глаза сияли живым светом. Ронан ждал позади меня, и если заметил странное сходство, то ничего не сказал.

Я сглотнула и последовала за ним из театра.

Моя мама выступала тут. Теперь я знала наверняка. Может быть, завтра я могла бы вернуться и расспросить кого-нибудь из сотрудников. Кто-то должен был знать, была ли у нее семья и где я могу ее найти.

Обойдя большую часть толпы снаружи, мы прошли мимо старомодной билетной кассы, где мое внимание привлекла сидящая на земле, завернутая в тонкое изодранное одеяло пожилая женщина. Ее глаза были полны мольбы, и, когда ее взгляд встретился с моим, моих ушей достиг испуганный шепот:

– Дьявол.

Волосы у меня на затылке встали дыбом, дыхание превратилось в рваные облачка пара. Я остановилась и оглянулась через плечо, как будто позади меня мог стоять краснорогий Дьявол, но Ронан подхватил меня под руку.

– Ты стоишь на дороге, котенок.

– Прошу прощения, – пробормотала я.

Она же не могла сказать это, да? От сотрясений бывают галлюцинации?

Мы дошли до машины, но я замешкалась.

– Прошу прощения, – сказала я. – Сейчас вернусь.

Развернувшись, я принялась проталкиваться сквозь толпу обратно к кассе. Когда старуха увидела, что я приближаюсь, ее глаза распахнулись от страха. Она начала вставать, но я попыталась успокоить ее.

– Нет… друзья.

Я считала, что сказала «друзья», но она смотрела на меня так, будто я сказала «дядья», что было раздражающе вероятно. На своих каблуках и в шубе я присела перед ней на корточки, достала из клатча пару купюр и протянула ей. Хотела бы я отдать ей все свои деньги, но я знала, что если сниму наличные в банкомате, Иван найдет меня и заставит вернуться домой. Я еще не готова была возвращаться. Женщина с опаской посмотрела на рубли, но потом, как будто решив, что они могут исчезнуть, выхватила их у меня из рук. Ее руки были красными и грубыми, и от порыва ветра ее сотрясла дрожь. Я задумчиво прикусила губу.

Ох, да пошло оно все.

Я сняла шубу и накинула ее ей на плечи. Она поглотила маленькую фигурку. Я не знала, как отнесется Ронан к тому, что я отдала роскошную шубу, которую он мне только что подарил, безумной бездомной, но совесть не позволила бы мне спать сегодня в теплой постели, пока она здесь мерзла. С благоговением она провела грязными пальцами по белому меху.

– Ты ангел, – выдохнула она.

Ее вера в то, что я – ангел, загладила впечатление, оставленное ее словами о Дьяволе. Может быть, ее разум застрял в эпизоде «Сверхъестественного».

На пути обратно к машине я избегала взгляда Ронана, нервничая из-за его возможной реакции и жалея о том, что уже протрезвела. Альберт стоял, прислонившись к дверце пассажирского сиденья, настороженно наблюдая за мной и куря очередную сигарету.

– Знаешь, это тебя убьет.

Он поднес сигарету к губам и глубоко затянулся.

Я с вызовом вскинула бровь.

– Продолжай курить, и твоя смерть разобьет множество девичьих сердец.

Он фыркнул.

Наконец я перевела взгляд на Ронана, стоявшего с непроницаемым выражением лица. Служащий, который подавал нам напитки, подбежал и что-то тихо сказал Ронану, опустившему взгляд. Я заметила в них тень раздражения.

– Сейчас вернусь, котенок. – Его темный взгляд скользнул по моему телу, лаская и воспламеняя каждый изгиб, заключенный в тонкую желтую ткань. – Подожди в машине. На улице холодно.

Он направился к дверям театра, служитель в красном последовал за ним, словно комнатная собачка. Ронан выделялся в толпе не только потому, что народ расступался, словно Красное море, чтобы пропустить его, но и из-за плавной властной походки. Он шел так, будто тротуар под его ногами принадлежал ему. Его темный силуэт посреди метели оказывал мощное и расслабляющее воздействие на каждый мой нерв – словно ровное «бип» сердечного монитора.

Чувствуя себя неуверенно, я повернулась к Альберту, который буквально закатил глаза, глядя на меня. Очевидно, я не слишком скрывала заинтересованность его боссом. Мои щеки раскраснелись от холода, но кровь горела, поэтому я прислонилась к машине рядом с ним. Моя рука коснулась его, и он посмотрел на меня так, будто я вызвала его на соревнование по плевкам. Я вскинула бровь.

– Если продолжишь так на меня смотреть, решу, что ты в меня влюблен.

– Он велел тебе сесть в машину.

– Ужасно властный, да?

Он не стал ни отрицать, ни соглашаться, просто смотрел и выдыхал облака дыма.

– Серьезный вопрос, – дерзко сказала я, – и отвечай обдуманно, поскольку это решающий фактор в том, сможем ли мы подружиться. – Выдержав паузу, достаточную, чтобы убедиться, что он осознает серьезность вопроса, я спросила: – Даки или Блейн?

Его прищуренные глаза остановились на мне.

– Это язык, которого я не понимаю.

Я улыбнулась.

– Поп-культура? Возвращение кино восьмидесятых и все такое.

Он смотрел так, будто мучился головной болью, и я не смогла сдержать смешка.

Через минуту я спросила:

– У тебя есть подружка?

– Нет.

– Учитывая твое выдающееся красноречие, не представляю, как так получилось.

Он не ответил, не снизойдя с высоты своего невероятного роста. В нем точно было два метра. Всю свою жизнь я ощущала себя неприлично высокой, и для разнообразия было приятно почувствовать себя самой маленькой в компании.

– У меня есть подруга Эмма. Она любит ворчливых гигантов, – сказала я ему. – Говорит, они мягкие и нежные внутри, а ей просто хочется вскарабкаться на них, словно на дерево.

Он даже глазом не моргнул.

Я вздохнула.

– Ты меня вообще нормально слышишь с высоты своего роста?

Что-то похожее на веселье промелькнуло в его взгляде, и меня наполнило ощущение успеха, поэтому я продолжила.

– Каждый вечер вторника мы работаем волонтерами в приюте для бездомных. – Я потерла руки, почувствовав, как меня пробирает холод, и отметила, что безумная женщина исчезла в ночи, словно призрак. – Эмма любит вязать, скрапбукинг и кошек. – Я рассмеялась, увидев, как неприязненно изогнулись его губы. – Только представь, она могла бы связать тебе огромный рождественский свитер с маленькими колокольчиками.

Его холодный взгляд устремился в мою сторону, как будто это предложение соблазнило его.

– Только дай знать, и я сведу вас, ребята, – сказала я. – Отношения на расстоянии всегда закладывают лучшую основу любви.

Он смотрел так, будто всерьез обдумывал это, но потом спросил:

– Ей нравится, когда ей затыкают рот и шлепают? – Он пытался шокировать меня, и это сработало. Я не смогла не покраснеть, что, наконец, вызвало у него легкую улыбку. Очевидно, лишь унижение могло вызвать какую-то реакцию у этого гигантского ублюдка.

– Эм, не уверена, но могу спросить.

– Спроси. – Он бросил окурок на тротуар.

– Эй, – возмутилась я. – У нас всего одна планета, Альберт.

Он уставился на меня как на чокнутую, когда я затоптала окурок, прежде чем поднять. А потом – как на чокнутую со справкой, когда я сунула окурок в карман его пальто.

– Хочешь жить на Марсе? – спросила я. – Я не хочу.

– А где уверенность, что ты не с Марса?

– Ха-ха. В сборнике шуток, который наш повар Боря держит в туалете, я читала шутки и получше.

Это вызвало у него настоящий смех, который прервался так же быстро, как и начался. Потому что позади меня стоял Ронан, наблюдая за нами, словно оба мы были марсианами и не нравились ему.

Он открыл дверцу машины, и я скользнула на заднее сиденье. Когда он сел рядом, тишина сдавила грудь. Ронан даже не смотрел на меня, лишь выглядывал в окно, хотя от его присутствия зудела кожа. Ему не нужно было даже озвучивать то, что он недоволен тем, что я отдала шубу. У меня было чувство, что это не имело никакого отношения к цене.

– Прошу прощения. – Я сглотнула. – За шубу.

Он пристально посмотрел на меня, испытующе и вдумчиво, тяжесть этого взгляда оглушила мое тело парализующей энергией.

– Тебе так нравится извиняться.

Я открыла рот, чтобы ответить, но, поглощенная молчаливым неодобрением Ронана, которое могло бы поспорить с неодобрением моего отца, сказала лишь:

– Извини.

– Не стоит, – ответил он. – Тебя не должно волновать, что думают другие. Поверь, им на тебя плевать.

По какой-то причине эти слова прозвучали предостережением.

Он был загадкой, одетой в Valentino и с нецензурной лексикой, готовой сорваться с его губ… Не знаю, почему я находила этот контраст привлекательным. Может быть, в силу его новизны и откровенности.

– Это очень пессимистический взгляд.

Он подавил улыбку, будто я сказала что-то милое.

– Это взгляд реалиста.

Я чувствовала себя так, будто обязана была доказать ему, что он не прав, убедить, что не все на свете против него. Я могла не верить в волшебные счастливые финалы, но видела добро в его чистейшем проявлении. Видела людей, отдававших последнюю рубашку тем, кто нуждался в ней больше. Видела матерей, готовых проходить километры, лишь бы их дети были накормлены. В этом мире существовало добро, и это была позиция, за которую я готова была умереть.

– Мальчик на том фото в твоем кабинете, держу пари, ему не плевать на тебя.

Было между ними – двумя грязными, бездомными уличными мальчишками – что-то, что кричало о преданности.

– А кому не плевать на тебя?

Я не колебалась.

– Папе.

Я знала, что это правда. Независимо от того, какие тайны он скрывал от меня, и тревоги из-за того, что оставил меня, я знала, что он меня любит.

Для Ронана в моем ответе было что-то неприятное.

– У тебя доброе сердце.

Я ничего не ответила, ведь как бы меня это ни раздражало порой, это была правда.

– Не стоит быть такой, – сказал он, как будто изменить это так просто. – Добрые сердца легче разбить.

Мне стало любопытно, кто привил этому человеку такой критический взгляд на жизнь, кто выбросил его на холодную улицу. Что бы ни случилось с ним, он все еще оставался добрым и щедрым, и я не могла не считать это невероятно привлекательным.

– Добрые сердца самые верные, – возразила я.

– И наивные.

– Если ты хочешь сказать «доверчивые», то да.

– Наивные, – пригвоздил он.

– Искать лучшее в людях не возбраняется.

Альберт с водительского сиденья фыркнул, очевидно, подслушивая.

Я вскинула бровь.

– Если мир так плох, то почему ты помог мне, незнакомке?

Мои слова повисли в воздухе, пока мы пристально смотрели друг на друга. Я должна была отвести взгляд, должна была поддаться желанию отвернуться прежде, чем голова лопнет, – но я не стала этого делать. Каким-то образом это превратилось в вызов. Ронану это не понравилось.

Или, может быть, он просто не привык к подобному.

Он прищурился.

– Не играй в игры, в которых не можешь выиграть.

– Я не расстраиваюсь, проигрывая, – ответила я, не желая сдаваться.

– Ты – воплощение альтруизма, не так ли?

– Конечно, нет. – Многое говорило об обратном, но вырвавшийся ответ звучал неубедительно даже для моих собственных ушей. – Иногда не остается иного выбора.

Он тихо рассмеялся, будто не мог удержаться.

– Это тревожный знак, котенок. Кажется, я уже не смогу смотреть на тебя так, как раньше.

Из всего этого я поняла лишь то, что он, возможно, захочет увидеть меня снова.

Я проигнорировала раздражающий румянец, но Ронан, должно быть, заметил, потому что лицо его стало мрачным.

– Ты слишком мила себе на беду.

– Можешь взять немного себе. У меня этого в избытке. – Это предложение сорвалось само, без единой мысли о том, как оно может быть воспринято.

Вся игривость, витавшая в воздухе, утонула под его пристальным взглядом. Он обжег меня горячим язычком пламени. Мое сердце сжалось от напряжения, решимость поколебалась. Но потом он провел большим пальцем по шраму на нижней губе и отвел взгляд в сторону.

Я испустила сдерживаемый вздох, и на моих губах появилась улыбка.

Он даже не взглянул в мою сторону, но, должно быть, почувствовал мой триумф, потому что сказал:

– Хотя не такой уж и благородный победитель.

Меня вновь наполнило веселье, но внезапно вместе с движением машины на меня накатил приступ головокружения. Ронан, конечно, заметил.

– Когда ты в последний раз ела?

Я прикусила губу.

– Сегодня утром.

В его глазах вспыхнуло неодобрение, вероятно, потому что в его кабинете я съела лишь половину тарелки.

– И часто ты моришь себя голодом?

Я нахмурилась.

– Нет. Просто иногда забываю поесть.

– Чего тебе хочется?

На самом деле мне было все равно. Но на ум пришло кое-что.

– Картофель фри.

Он улыбнулся.

– Такая американка.

Через пять минут я держала в руках горячую коробку, полную картошки фри. Я с удовольствием поглощала божественно вкусные соленые кусочки. Он смотрел, как я ем, уделяя мне больше внимания, чем опере, которую мы только что смотрели, и это заставляло мое сердце гореть огнем в груди.

Я предложила ему картошку, что его разозлило.

– Перестань раздавать вещи, которые я тебе покупаю.

Чтобы скрыть легкую улыбку, я разломила картошку пополам. Его взгляд опустился на мои губы, и тепло разлилось по телу, когда я слизнула с них соль. Радужки Ронана, когда он отвел взгляд, были черными.

Остаток короткой поездки мы провели в молчании. Его рука лежала на бедре, и никогда в жизни я не ощущала так остро мужские руки. Держу пари, они бы касались женщины твердо, уверенно… может быть, даже немного грубо. При этой мысли мое бедро сквозь разрез платья завибрировало, словно наэлектризованное. Мурашки побежали по телу там, где моя нога касалась его, и прищурившийся Ронан заметил это прикосновение, принявшись татуированным пальцем постукивать по ноге.

Будто банка газировки лопнула и зашипела в машине.

Мне стало жарко, когда я представила, как он скользит по моей обнаженной коже и проникает под платье. Одна лишь мысль об этом подействовала на меня как наркотик, разлившись по крови горячей беспокойной энергией.

Хотя я знала, что он не прикоснется ко мне. Не к наивной и невинной мне. Я знала, что, если хочу, чтобы он взглянул на меня иначе, придется взять дело в свои руки. Мне пришлось бы действовать прямолинейно, как Лизе.

Зная, что в его кармане лежит записка от нее, предлагающая, скорее всего, что-то сексуальное, и тот факт, что он, вероятно, оставил меня у машины, чтобы встретиться с ней, я почувствовала странную… ревность. Неприятный узел скрутился внутри меня, и этот намек на зеленый свет придал мне храбрости.

Ну, небольшой прилив храбрости.

Когда он провел меня до номера, я занервничала. Руки стали липкими, и я вытерла их о платье.

– Ты так и не сказал, чем занимаешься, – рассеянно сказала я, чтобы отвлечься, потому что храбрость исчезала с каждым шагом к двери. Он что-то ответил, стоя на шаг позади, но я не могла расслышать ни слова. Мое сердце колотилось в горле, кровь прилила к коже, и я сделала это.

Я повернулась и прервала его поцелуем.

Поцелуй вышел немного мимо. Неумело. Мы столкнулись зубами.

Я отстранилась, чтобы увидеть, как его взгляд сверкнул весельем, пока он вытирал подушечкой большого пальца уголок рта. Но я была слишком разгорячена и на взводе после короткого соприкосновения наших губ, чтобы смущаться того, как все неловко получилось.

– Котенок, – он протянул слово с тихим предостережением, – ты понимаешь, что делаешь?

Неа.

Я покачала головой.

Он пристально смотрел на меня.

– Ты обычно так целуешься на свиданиях?

Значит, это все же было свидание?

Я снова покачала головой и ответила, задыхаясь.

– Тебя первого.

Веселье в его взгляде сменилось удовольствием. Жаром. Чем-то пропитанным желанием и удовлетворением. Он шагнул вперед, заставив меня вжаться спиной в дверь, и опустил руки на притолоку над моей головой. Мой пульс отдавался в ушах далеким свистом, подавленный дрожью, разливавшейся по коже от близости его тела. Мне не хватало воздуха, чтобы дышать.