Kitabı oku: «История Эрнеста и Селестины», sayfa 3

6
Нижний мир

(Мир мышей, если вы не помните)

Итак, Селестина стояла на тротуаре, глядя, как толстый зад Эрнеста исчезает в люке, как вдруг в соседней школе зазвонил колокол: восемь часов утра.

Селестина подскочила.

– Ох, я же опаздываю!

Она вскинула на спину рюкзачок, нырнула в канализационный колодец, поспешно спустилась по железным скобам лесенки, ведущей в нижний мир, на набережную подземной речки, вскочила в метро-катер (такой у мышей общественный транспорт в нижнем мире – метро-катера, очень удобно), выскочила на причал на конечной остановке, промчалась через огромный распределительный зал (там содержимое рюкзачков – всех, кроме белых, – выкладывают на ленты транспортёров, которые развозят еду, тряпки, гвозди и всё прочее во всех направлениях), пронеслась мимо спортплощадки, где мыши отрабатывали быстроту реакции, уворачиваясь от ударов веника и от челюстей мышеловки (вот почему мыши такие юркие!), мимо длинной анфилады классных комнат, где учат разбираться в повадках медведей и распознавать все яды верхнего мира, и, наконец, добралась, совсем запыхавшись, до величественных дверей «Белой клиники».

Селестина только успела прошмыгнуть внутрь, как тяжёлые двери захлопнулись.

– Опаздываешь, Селестина, – сделала ей замечание крыса-привратница, глянув на часы.

– Опаздываешь, Селестина, – сказали пятеро других мышей, которые уже сидели и ждали на скамье с белыми рюкзачками на коленях.

– Знаю, – сказала Селестина, – но я…

Она слишком запыхалась, чтобы объясняться. Слишком частым было дыхание. Слишком быстро колотилось сердце. Селестине казалось, что никогда в жизни она столько не бегала.

Она незаметно уселась рядом с пятью другими мышами, которые разговаривали между собой, как будто её вообще нет.

– У тебя сколько? – спросила первая мышь у своей соседки.

– Пять, – ответила та.

– Не густо, – заметила третья мышь.

– А у тебя? – спросила вторая мышь у третьей.

– Двенадцать!

– Это твой лучший результат? – уточнила пятая мышь у третьей.

– Нет, на прошлогодней практике у меня как-то было семнадцать!

Тут все примолкли, потому что семнадцать – это, нельзя не признать, много.

– А у тебя, Селестина, сколько? – спросила вдруг первая мышь.

Селестина почувствовала, что краснеет. (Да, мыши краснеют. Медведи, впрочем, тоже. Под шерстью не видно, но они краснеют.)

– Эй, Селестина! Так сколько у тебя?

* * *

Автор: Но о чём они говорят? Чего сколько?

Селестина: Зубов сколько, вот чего! Молочных зубов, которые медвежата кладут под подушку! Такая у нас была работа. Вылезать каждый вечер наверх, искать молочные зубы, выпавшие у медвежат, собирать их в наши белые рюкзачки и приносить сюда, в клинику.

Автор: Зачем?

Селестина: Чтобы делать новые зубы старым мышам, вот зачем! Медвежий зуб очень прочный. И потом, из него можно сделать несколько мышиных зубов!

Автор: Значит, поэтому и приходит мышка, когда у медвежонка выпадает зуб?

Селестина: Конечно! А ты думал почему? Что-то ты, Автор, далёк от действительности.

Эрнест: И не очень-то образованный к тому же. Ты не читал в детстве такую книжку – «Базиль и крыса Кадабра»?

Автор: Нет…

Эрнест: Ну это ты, пожалуйста, исправь! Завтра же тебя спрошу.

Автор: Так сколько всё-таки зубов было в твоём белом рюкзачке?

7
Селестина не хочет быть дантисткой

(Она хочет быть художницей)

То-то и оно: у Селестины был только один. Зуб малыша Леона. У её товарищей – у кого пять, у кого десять, у кого двенадцать, а у неё, у Селестины, всего-навсего один!

Ох, что было, когда это обнаружил Главный Дантист! Главный Дантист руководил «Белой клиникой». Большой тощий крыс, длинный и холодный, как сталагмит (словарь, срочно!), который непременно хотел, чтобы Селестина стала дантистом.

– Всего один зуб, Селестина! Ты целую ночь провела наверху и добыла всего один зуб?!

– Я не виновата, – начала было Селестина, – я выскочила в окно, упала в помойный бак и…

Но Главный Дантист не слушал. Главный Дантист обыскивал рюкзачок Селестины.

– Посмотрим, – мурлыкал он, – посмотрим, что там ещё, в этом рюкзачке…

Он перевернул рюкзачок над корзинкой для бумаг, и все рисовальные принадлежности Селестины вывалились в корзинку: блокнот, карандаши, тюбики с красками, кисточки, ластики…

– Так-так-так… – протянул Главный Дантист. – Вот чем ты, значит, занимаешься во время практики, Селестина… Ты рисуешь… Вместо того чтобы собирать молочные зубы, ты рисуешь…

Медсестры, врачи, студенты, пациенты – вся «Белая клиника» оцепенела. Все смотрели на Главного Дантиста и Селестину.

– Посмотрим, Селестина, что ты рисуешь…

Главный Дантист наклонился, выудил из корзинки блокнот для набросков. Бережно открыл.

– Ну-ка, ну-ка… – вкрадчиво прошептал он. – Та-ак… Так-так… вот, значит, как… Ты рисуешь… медведей!

Он взмахнул блокнотом над головой, раскрыв его на портрете Жоржа.

– Смотрите, какого она нарисовала большого тёмно-бурого медведя!

– Какой ужас! – в ужасе вскричала вся клиника.

Главный Дантист перевернул страницу и показал всем портрет Люсьены:

– Смотрите, какую она нарисовала круглую светло-бурую медведицу!

– Какой скандал! – возмущённо вскричала вся клиника.

Теперь Главный Дантист демонстрировал портрет Леона.

– Сморите, какого она нарисовала капризного медвежонка!

– Какой мерзкий медвежонок! – с омерзением вскричала вся клиника.

И тишина.

И в этой тишине нежнейшим голосом Главный Дантист повторил:

– Так, значит, ты рисуешь медведей!

– И меня это не удивляет! – послышался голос, хорошо знакомый Селестине. – Нисколько не удивляет!

Это был голос Серой Грымзы – директрисы приюта. Она как раз зашла в «Белую клинику», услышала последние слова Главного Дантиста, протолкалась сквозь толпу и встала перед Селестиной, тыча в неё пальцем:

– Я узнала её! Это Селестина! Она не верила в Страшного Злого Медведя даже в раннем детстве! И вот, пожалуйста, теперь она их рисует, этих медведей!

– Я не только медведей рисую, – принялась оправдываться Селестина, – я рисую всё, что вижу. Больше всего я рисую мышей, рисую метро-катера… Я рисую, потому что хочу стать рисовальщицей! И красками писать хочу! И хочу…

Но никто её не слушал.

Главный Дантист изодрал все рисунки Селестины в клочки, листок за листком. Клочки он бросил в корзину для бумаг (такой печальный бумажный дождь!). После чего швырнул туда же альбом для рисования, словно в жизни большей гадости в руках не держал.

Теперь в «Белой клинике» воцарилось полное молчание. Селестина едва дышала, ни жива ни мертва от страха. Главный Дантист положил ей на плечо свои когти.

– Нам не нужны художники, маленькая ты дурочка, нам нужны дантисты! Мы – великий народ грызунов, ты что, забыла? Нет ничего важнее наших драгоценных резцов.

Главный Дантист по-прежнему улыбался. Но попробуйте представить себе улыбку секатора, когда секатор готовится срезать розу. Представили? Это была в точности такая же улыбка.

– Пятьдесят два зуба, Селестина! У тебя недостача в пятьдесят два зуба, – заключил он. – Пятьдесят два! За время практики твоя задолженность составила пятьдесят два зуба. Так что всё очень просто, – его глаза пламенели гневом, – отправляйся наверх, бездельница, и не возвращайся без пятидесяти двух зубов. Пятьдесят два, и ни одним меньше! А до тех пор чтоб я тебя не видел! До тех пор тебе строго-настрого запрещено возвращаться. Ты поняла, Селестина?

– Поняла? – крикнула Серая Грымза.

8
Пятьдесят два зуба

(Совершенно невозможно)

Когда Селестина поднялась обратно к медведям, на сердце у неё было так тяжело, словно на нём лежал целый мешок камней. Пятьдесят два зуба! Никогда столько не набрать. Вот что она безнадёжно повторяла про себя, сидя на тротуаре напротив школы. Она чувствовала себя такой одинокой, такой несчастной! «Я никогда больше не смогу вернуться домой, – думала она. – Я обречена жить здесь! Но для мыши это невозможно. В верхнем мире, стоит какому-нибудь медведю увидеть мышь, он становится буйнопомешанным. За мной всё время будут гоняться с утра до вечера! Я не могу здесь жить и всю жизнь прятаться! И потом, мой дом не здесь!»

Вот какими мыслями терзалась бедная Селестина, сидя на тротуаре за помойным баком. Как ей было страшно! До слёз! И до чего же одиноко! Ей было так одиноко, словно она единственная мышь на всём белом свете.

Вдруг она услышала, как зазвонил школьный колокол: перемена… И как будто школа взорвалась. Все медвежата высыпали разом и все с криком кинулись к кондитерской «Сахарный король».

– Господин Жорж, леденец!

– Господин Жорж, пирожное с кремом!

– Господин Жорж, три кило ирисок!

– Нет, сперва мне, мне сперва, тонну мармелада!

– Не все сразу, не все сразу, сладкоежечки мои, – посмеивался Жорж. – В порядке очереди, всех обслужу, у меня всё найдётся! Так чего бы ты хотела, моя малышка, что на тебя глядит?

И завертелось, словно у Жоржа была сотня рук: вот этому ванильное мороженое («клинг!» – щёлкал кассовый аппарат), вон тому клубничное («клинг!»), три пачки жевательной резинки вот этому щекастому («клинг!»), пять карамелек вон тому остроносому («клинг!»)…

Пока Жорж не услышал, как чей-то голосок прошепелявил:

– Больфое фоколадное моровеное ва два евро, папа!

Голосок тут же поправился:

– То ефть, профтите, я хофу фкавать, гофподин Ворв. Мне больфое фоколадное моровеное!

Жорж узнал этот голосок, шепелявый из-за выпавшего зуба. Он перегнулся через кассу. Медвежонок, весь укутанный в большой шарф, протягивал ему монету в два евро, старательно пряча лицо. Жорж поднял медвежонка – и что же увидел, размотав шарф? Своего собственного сына! Леона! Своего капризного медвежонка! Жорж совсем не обрадовался.

– Ну-ка пойди-ка сюда!

«Сюда» означало – на улицу. Жорж отвёл Леона в сторонку, подальше от товарищей. И принялся трясти как грушу, приговаривая:

– Ни-ка-ких сла-до-стей, Леон, сто раз тебе сказано, ни-ка-ких сла-до-стей! Ни-ког-да!

А потом вполголоса:

– Другие – пускай, а ты – ни-ни! Хочешь остаться без зубов, когда вырастешь? Хочешь попасть вон туда, к маме? Этого ты хочешь?

С этими словами Жорж показал на магазин напротив через улицу – магазин, который был прямо за спиной у Селестины.

Которая обернулась посмотреть.

И что же она увидела?

Магазин, разумеется.

Но не абы какой магазин!

Роскошный магазин, блистающий новизной, блистающий чистотой, сверкающий, как витрина ювелира!

Только магазин был не ювелирный.

У Селестины глаза сделались как блюдца.

Она прямо-таки остолбенела.

То, что сверкало в витрине, – это были не брильянты. Это были зубы! Новёхонькие зубы, белые, как сахар, безупречные, как жемчужины, каждый зуб в хорошенькой бархатной коробочке. Зубная сокровищница! Десятки зубов! Ну и магазин – почище даже «Белой клиники»! Магазин Люсьены. Под названием – Селестина подняла глаза на вывеску – под названием «Крепкий зуб».

* * *

Эрнест: Слушай, Автор, а ты понял, что они делают, Жорж и Люсьена, он – в «Сахарном короле», а она – в «Крепком зубе»?

Селестина: Конечно же, Эрнест, он понял! Он же автор, как-никак!

Автор: Жорж торгует сладостями, а Люсьена – зубами. Я так сразу и сказал.

Эрнест: А Читатель – он-то понял всё коварство этой комбинации? Жорж нарочно портит детям зубы своими сластями, чтоб они шли к Люсьене покупать новые, когда свои у них разрушатся! А когда Жорж и Люсьена уйдут на покой, Леон будет заправлять обоими магазинами! Как по-твоему, читатель всё это понял?

Автор: Думаю, да.

Читатель: Да, я всё понял, спасибо, Эрнест.

Эрнест: А это ещё кто?

Автор: А это как раз Читатель.

Читатель: Я – Читатель. Я всё понял про то, что было раньше, и пожалуйста, Эрнест, мне бы хотелось узнать, что будет дальше!

* * *

Пока Селестина глазела, в «Крепкий зуб» явился клиент. «Блинг, блинг!» – возвестила о его приходе дверь.

Этот клиент был гризли (среди медведей гризли – самые крупные), очень большой гризли, очень богатый и очень зябкий: в меховой шубе поверх собственного меха, а пальцы все в перстнях поверх перчаток.

Гризли в двойных мехах обратился к Люсьене:

– Посмотрите-ка, Люсьена, у меня совершенно безобразная улыбка!

И продемонстрировал ей улыбку – действительно кошмарную. Ни единого переднего зуба! Совершенно пустая улыбка.

– Не беспокойтесь, господин судья, – отвечала Люсьена (потому что этот гризли был судья), – у меня есть как раз то, что вам нужно!

Она провела его в глубину магазина, к сейфу. («Так-так, сейф, – отметила про себя Селестина, – да какой большущий!») Люсьена набрала шифр – С-15-6-6-R-5, который Селестина тут же постаралась накрепко запомнить. Массивная дверца сейфа открылась, и – о диво! Сейф был доверху наполнен зубами! Битком набит! Здесь было в сто раз больше зубов, чем на витрине! Люсьена извлекла из сейфа готовую белоснежную улыбку и предложила судье её примерить.